Оказывается, это была передняя часть полувысохшей лесной мыши. Меня поразило: никогда не думал, что белка может питаться этой гадостью, всегда считал ее чистым зверьком, питающимся только растительностью да семенами.
— Ну вот, теперь все ясно, — сказал Дмитрий Николаевич, выпуская на свободу насмерть перепуганного зверька.
— Что ясно?
— Ясно, что у нее дети и она все еще кормит их молоком. В другое время белка никогда не берет животной пищи.
— Так, а сейчас ей зачем все это?
— Чудак, чтоб дети лучше росли. У белок порой не хватает в организме каких-то веществ для роста костей у бельчат, вот в это время они и грызут всякую падаль. Бывает, даже за птенцами по чужим гнездам лазают, всякие кости грызут.
— Откуда вы знаете?
— Да как же мне не знать — всю жизнь по лесу шатаюсь. Вот лоси, а в степных лесах олени каждую зиму рога сбрасывают, а куда они деваются? Много ли мы их по лесам находим? Редко ведь лосиный рог найдешь, хотя развелось их по нашим лесам гибель сколько. А все белки да другие грызуны поедают. Рог, почитай, на полпуда, да крепкий, как кремень, а они его за одну весну источат весь...
Для меня это было новостью, и я уже не жалел то время, которое мы затратили на белку. Да, так они, все эти тайны лесные, на месте в лесу и познаются.
Над нами высоко в небе по-прежнему носились и блеяли бекасы, ловко распуская короткие упругие хвосты. На деревьях повсюду сидели и распевали скворцы, кругом во множестве носились дрозды. Лес прямо кишел дичью,
— Вот бы Антона сюда! — искренне сказал Дмитрий Николаевич. — Только ему в своих чесанках с калошами вряд ли пробраться на этот остров,
— Антон и без острова найдет дичи побольше нас, он здешний, — возразил я.
— Это верно! — согласился Дмитрий Николаевич.
По дороге мы еще раза два нападали на гнезда строчков и сморчков, но класть нам их было уже некуда. Около протоки в густом чапыжнике из осинника и калины я наткнулся на сорочье гнездо, видимо заброшенное, прошлогоднее; рядом нигде не слышалось назойливого стрекотания сорок. Из любопытства я все же решил заглянуть в него: не занято ли кем? В большом лесу, как в большом городе, с жильем в это время туго. Когда я был уже у цели, из гнезда, к огромному моему удивлению, с громким шумом и кряканьем слетела кряковая утка. Удивился и Дмитрий Николаевич,
— Тут что-то не так! — словно лось, пробираясь сквозь чащу, забасил он. — Слышать слыхал от охотников, а вижу в первый раз, чтобы утка так высоко от земли селилась, да еще в сорочьем гнезде, в доме заклятого врага. Тут что-то не так! — еще раз повторил он.
В гнезде было четыре зеленовато-голубых утиных яйца, кладка еще не кончилась.
— Зря Иван не пошел с нами, — пожалел я, — вот бы ему в подсадные на следующий год! Говорил же он сегодня утром, что хочет на болоте утиных яичек раздобыть...
— И не заикайся, — строго посмотрел на меня Дмитрий Николаевич. — Люди они, правда, хорошие, но такие вещи им доверять нельзя: вмиг уничтожат да заодно и утку изловят. Они уж никак не могут утерпеть, чтобы не нахамить в лесу, одно слово—лесной народ, Возьми хоть Ивана, хоть Антона, хоть этого молодого лесника Егорку — все они тут одинаковые. Один Михаил у них тут более или менее понимающий да его отец, а остальные — глухариное гнездо найдут и то не пощадят. Так что молчи...
— Но как же она спустит на землю утят? Ведь высоко, а лапки-то у нее с перепонками?
— Спустит, они это умеют. Утка клювом их берет, а не лапками. Странно другое: что ее заставило тут поселиться, Но вскоре мы разгадали и эту загадку. В густом калиннике, за полусгнившим комлем когда-тою свалившейся березы, недалеко от этого гнезда, мы нашли другое, но уже настоящее утиное гнездо, наполовину затопленное водой; в нем лежало три утиных яйца. — Теперь все ясно, — сказал Дмитрий Николаевич, — Поторопилась уточка, в самую прибыль начала яйца откладывать. Видать, молодая...
— Не то что поторопилась, а чересчур рано, — возразил я. — Сейчас скворцы-то еще не начали нестись, вороны — и те только начали, а это крякуша. По-моему, это даже не молодая, а чересчур старая, просто из ума выжила.
— Может, и так, — согласился Дмитрий Николаевич. — Только очень уж ненормальная кладка...
Вскоре мне повезло. Выходя к протоке, где нам нужно было переправляться на обратную сторону, я удачно подстрелил ястреба-тетеревятника. Рассчитывая на селезней, я заранее приготовил ружье, и тут, совершенно неожиданно, вылетел из-за поворота леса ястреб. Шел он невысоко и, увидев нас, затормозил было в воздухе, но мызгнуть в сторону, как он это обычно делает, на этот раз так и не успел.
Дмитрий Николаевич похвалил за меткость. Из птицы решено было сделать чучело, и я понес ястреба домой.
На пасеку мы пришли уже перед закатом, усталые, промокшие, но довольные. Иван со сторожем Мотанкиным, чернобородым невысоким старичком с хутора, скалывали около крыльца, видимо, только здесь да в еловых чащах еще уцелевший лед и откидывали его из тени домика на солнцепек. Тут же недалеко от крыльца в небольшой калужине плавали привязанные за ножки наши подсадные утки.
— А уж тут один селезень крутился! — увидев нас еще издали, сказал Иван. — Только я выпустил уток, они закричали, и откуда ни возьмись летит селезень, правда, высоко, но смотрю — круг делает, второй, снижается, шваркает. А у меня ружье, как на грех, в избе. Побежал было я, да селезень, не будь дурак, заметил меня и — ходу. Так больше и не появляется. А знатный шваркун кружил, прямо-таки красавец.
Ястреба он у меня выпросил, сказал, что давно мечтает подстрелить такого, да все не доводилось, а надо ему его до крайности: в огород на пугало, чтоб цыплята грядки не разрывали. Пришлось уступить.
Времени до тяги вальдшнепов оставалось немного, и мы с Дмитрием Николаевичем решили домой не ходить.
— А чего шляться-то, — одобрил нашу затею Иван. — Ужин мы и здесь сварганим не хуже. Картошка у меня есть.
— А мы грибов принесли! — похвалился Дмитрий Николаевич. — Вальдшнепа вот на приправу пустим. Ужин не хуже ресторанного будет.
— Вот и хорошо, — гостеприимно заулыбался Иван. — Мишка с Антоном скоро подойти должны. Обещали обязательно на тяге быть. Ночевать, наверное, всем вместе здесь придется, чтобы время не вести, а уж утром всей компанией на утиную сидку отправимся. У Мишки ведь тоже нет своей подсадной, а у Антона-то и сроду ее не бывало.
Не успели мы поужинать, как пришли Михаил и Антон, оба веселые, довольные. Михаил каким-то образом подстрелил по дороге бекаса.
— Вот, один вальдшнеп уже есть! — шутил он, показывая нам бекаса.
Бекас очень похож на вальдшнепа, только наполовину меньше его и светлее, особенно с грудки и низа крыльев, да нос у него еще нежнее и даже мягок. По незнаемое его легко принять за недоразвитого или молодого вальдшнепа, поэтому и шутка Михаила была уместной.
— Начало есть, будет и продолжение! — серьезно заметил Дмитрий Николаевич. — Вечер хорош, тяга должна быть тоже неплохой.
Мы покурили на крыльце, дожидаясь, пока померкнет закат, потом тихо разошлись по всей порубке, каждый в свою сторону.
Я выбрал себе место в дальнем углу сечи, у самого леса, и притаился под невысокой осинкой. Где-то по рубке разбрелись и притаились, каждый в своем облюбованном месте, и мои товарищи.
Смеркалось. В лесу смолкли голоса птиц. Из серых лощин поднимался туман и, почти не двигаясь, висел у самой земли на одном месте, словно и в самом деле был приклеенный. Но это только казалось с первого раза. Пристально всмотревшись в сизые полосы, я заметил, что он медленно двигался, даже как будто клубился, повисал большими легкими хлопьями на сучьях, подолгу висел, словно отдыхая, потом отрывался и медленно плыл по низине. Так, должно быть, курились в этот теплый весенний вечер все сырые лощины леса. Где-то неподалеку пропищал, укладываясь на ночь, дрозд-белобровник, и снова все смолкло. Из сырого леса тянуло холодом.
Я стоял, вслушивался в замирающие шорохи, и, что ни тише делалось вокруг, почему-то больше приходилось напрягать слух и внимание, чтобы слушать эту тишину лесов. Но вскоре из темноты раздался знакомый звук: «псии-и-и, хвоо-оо-о-г, пилисииигв оог...» Над порубкой вдоль черной стены леса, почти рядом, я увидел темный силуэт первого вальдшнепа с красиво опущенным носом, хорошо видимым и в темноте. Птица что-то «протянула», почти не шевеля крыльями, широко раскинутыми в теплом весеннем воздухе.
Я спохватился, выругав себя за то, что так некстати отвлекся, поднял ружье, но вальдшнепа уже не было: он неслышно исчез с лилового неба, слился с темной полосой леса и стал невидим.
Вскоре я опять услышал чуть напоминающее писк дрозда, далеко слышное цоканье, то и дело сменяющееся глухим и гортанным хорканьем, и второй вальдшнеп выплыл из темноты и как-то застыл надо мной на фоне еще не поблекшего заката.
Мигнула красноватая полоска огня. Тяжело ухнул над притихшим сырым лесом первый выстрел. Сверху посыпались срезанные дробью мелкие веточки осины. Быстро плывший над темной порубкой вальдшнеп вдруг остановился в воздухе, будто на что-то наткнувшись, и, не удержавшись больше, полетел вниз, беспомощно болтая ослабевшими крыльями, еще секунду назад такими красивыми и упругими. Птица упала рядом со мной на валежник, а в воздухе долго кружилось, напоминая о случившемся, то ли пестрое перышко птицы, то ли кусочек картонного пыжа, словно выискивая, куда бы поудобнее опуститься.
Справа от меня вдруг сразу подряд хлопнули два выстрела. Я по звуку определил, что стрелял Дмитрий Николаевич без дымкой из своей «ижевки».
«Пси-и-и, хво-о-о-г, пилисиии...»
И надо мной снова появился вальдшнеп, зорко следивший за проплывавшим внизу темным лесом: не позовет ли откуда нежный голос самочки. Но вместо ожидаемого зова глаза вдруг ослепляет красная вспышка огня, и птица занимает свое место на ремешке патронташа — удавке — рядом с только что повешенной товаркой, может, как и сейчас, бок о бок летевшей на родину с далекого юга.
Но у охотника нет жалости. Выстрелы слышались и слева, и справа от меня: видимо, над всеми стрелками вальдшнепы тянули хорошо. Да и вечер был, как по заказу, самый «вальдшнепный»,
Я стрелял, целясь по планке, на бледно-зеленоватый закат.
Как на экран кино, то и дело выплывали из темноты все новые и новые птицы. Только появится черный силуэт вальдшнепа — мигнет красный язычок огня и слижет его, как муху. Уже и закат поблек, полная ночь опустилась над лесом. Вальдшнепы еще летали, хоркали и циркали над порубкой, но рассмотреть их на темном небе, тем более подстрелить, стало совсем невозможно. В полной темноте сейчас хозяйничали только вальдшнепы. Но вот и они стали затихать, устраиваться на ночь. Все реже и реже слышалось над порубкой их хорканье — любовный зов. Туман поднялся над кустами и чуть серел в темноте. Было похоже, что всю порубку затопила молочная река, и кое-где из тумана, как островки на реке, чернели оставленные лесорубами «на племя» деревья-семенники.
Когда я пришел в сторожку, там уже собрались все охотники и оживленно делились впечатлениями вечера. Оказалось, что каждый из них потерял в потемках по одному или по два вальдшнепа» Подбитые птицы свалились в темные кусты почти рядом, но отыскать их в темноте охотники не смогли.
— Ничего, завтра при свете найдем! — гремел бас Дмитрия Николаевича, — Никуда они не денутся Только бы лиса не подобрала. Зато тяга была — век не забудешь! Из редких-то редкая!
Он тоже потерял в порубке одного вальдшнепа, но не тужил
Спать легли все вместе на полу. Иван достал с чердака и настелил нам ульевых подушек, связанных из ржаной соломы и болотного камыша.
Решено было утром чуть свет отправиться на утиную сидку.
Кто из нас проснулся первым и разбудил всех, — установить теперь трудно, да и нет в этом никакой надобности. Помнится, что встали мы как-то все враз, так же шумно, как и легли, словно вовсе и не спали. И так же шумно, с шутками и прибаутками, стали собираться на охоту. В окнах чуть-чуть серел восход. Со сборами мы не мешкали. На улице стояло тихое розовое утро с кристально чистым воздухом. Все лужицы затянуло молодым ледком. Земля сверху тоже немного пристыла за ночь, и идти по ней было как-то особенно легко и приятно.
На востоке все разгоралась заря, и черные веточки деревьев казались нарисованными черной тушью на розовом фоне. Птицы молчали. Легкий морозец бодрил, поднимал и без того приподнятое настроение. Бодрила сама весна, предстоящая охота, утренняя свежесть.
Михаил пошел в шалаш к Дмитрию Николаевичу, Антон — к Ивану, и только я остался один. У Ивана с Антоном не было подсадной крякуши, и они должны были охотиться с манком, выставив перед шалашом три или четыре утиных чучела.
Вода в протоке за сутки заметно убавилась, и шалаши наши отодвинулись от закрайка ближе к лесу. Над протокой ровной пеленой поднимался густой, молочно-белый туман. Он,, как и вода в протоке, медленно плыл по течению, образуя на своей поверхности и рябь и водовороты, когда впереди вставал ствол затопленного дерева или кустарник. У закрайка шириной в ладонь образовался ледок, тонкий, как стекло, словно природа, боясь, как бы вода не размыла берег, специально укрепила его этой ледяной коркой.
Подтянув повыше сапоги, я вошел в воду, пустил невдалеке от берега привязанную за ножку крякушу, воткнул колышек со шнурком в дно и забрался в шалаш.
Утка стала прихорашиваться, полоскаться, чистить перья. Покончив с туалетом, она сделала круг на бечевке, окунулась еще несколько раз, ополоснулась и разбудила тишину резким и громким кряканьем. Ей тотчас же ответила утка Дмитрия Николаевича, отозвались и наперебой закричали где-то вправо от меня в зарослях ивняка дикие.
Глухо хлопнул в тумане первый выстрел. Я не разобрал, из чьего ружья. Утки на минуту смолкли. Моя крякуша, прислушиваясь, остановилась на одном месте, покрутила в разные стороны головкой с черными бусинками глаз, как бы соображая, что же произошло, но быстро оправилась от испуга и снова закричала на всю протоку. Тут же из тумана ей наперебой ответили другие,
Недалеко от березняка раскричались дрозды, защелкали, засвистели скворцы, Лес проснулся, ожил. Над протокой на больших кругах летали чибисы, по-здешнему пигалицы, и пронзительно, как-то тоскливо и жалобно кричали: иу-ви, тиу-ви, тиу-ви Постепенно рассеивался туман.
На меня неожиданно, как-то сразу налетели два селезня, и не успели они сесть на воду, как я дуплетом сбил их обоих. Утка, испуганная выстрелами, метнулась в сторону, но веревочка не пустила ее, и она, громко крякнув, забила крыльями на одном месте.
Селезни были убиты наповал, и, чтобы их не снесло течением, пришлось вылезать из шалаша. Но едва я успел спрятаться с добычей в укрытие, как к уточке подлетел новый кавалер и также был убит наповал, не успев опуститься на воду.
Грохнула невдалеке двустволка Дмитрия Николаевича. Слышались выстрелы и других охотников. Крякуша уже привыкла к выстрелам и больше не металась из стороны в сторону.
Убитого селезня медленно поднесло к торчавшему из воды сучку, и он остановился. «Свись, свись, свись Вдоль протоки стремительно пронеслась утка, за ней в угон два селезня и быстро скрылись за деревьями. «Кря-кря, кря»,— продолжали кричать из тумана дикие. Им азартно вторили наши подсадные. То и дело по протоке перелетали стайки чирков. Но выстрелов больше почему-то не слышалось. Не летели селезни и ко мне. Я предположил, что кто-то из нас на берегу плохо замаскировался, а может, уже стихла на сегодня любовная страсть, и утки стали перебираться на дневку.
Из-за зарослей ивняка сквозь туман вдруг выплыло солнце, и сразу же все вокруг переменилось, ожило, громче запели птицы.
— Шабашим! — вдруг невдалеке за спиной раздался голос Дмитрия Николаевича. — Хорошего понемногу!
Они стояли с Михаилом на бугре и закуривали. Оба были не в духе. Оказалось, что пенек, как и предполагал Иван, сильно помешал им обоим: он загораживал самый лучший участок обстрела. Раза два к их крякуше подлетали селезни и всякий раз, потоптав >точку, уходили под прикрытием злополучного пенька. Охотники палили, но мимо. Сумки у обоих были пусты.
— Пенек, черт бы его побрал! — хмурился Михаил. — Пара бы селезней наверняка была.
Дмитрий Николаевич молчал.
— Я говорил... — заикнулся было Иван.
— Да не в этом дело, — в сердцах ответил ему Дмитрий Николаевич. — Вода отошла, а то бы в самый раз было. А сам то ты на хорошем месте сколько взял?
— Ну, из моего шалаша хоть Антон одного селезня убил, а из твоего— ни ты, ни Михаил.
Мои три селезня, с явным расчетом на похвальбу небрежно подвешенные к ремешкам у патронташа, удивили всех.
— Вот кто самое лучшее место выбрал! — указал на меня Михаил. — Три штуки сразу.
— Ну, это случайность... Могло бы ни одного не быть. А вы чего это все утро палили?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41