— И я у вас в долгу не останусь.
Магфират расстелила перед Мушаррафой дастархан, поставила блюдо со сластями, чайник горячего чая под теплой стеганой покрышкой, пиалы и стала радушно угощать подругу.
Впрочем, гостья не очень-то отнекивалась. Напившись чаю, налакомившись, она откинулась на подушки и затараторила:
— Поедемте-ка завтра с утра к роднику Айюб. Проведем пару дней в саду за Самаркандскими воротами, повеселимся. И тетушка Мухаррама Гарч там будет. Это точно, я узнавала.
— Скажите лучше — не тетушка Мухаррама, а ваш лучший друг,— сразу забыв все неприятности, двусмысленно улыбнулась Магфират.
— Так ведь она не только мой, но и ваш друг,— засмеялась Мушар-рафа.
— Ну, значит, наш общий друг,— быстро согласилась Магфират.— Что же, спасибо за приглашение, с удовольствием поеду. Завтра приду к вам пораньше, и вместе отправимся к роднику Айюб.
Гостья с хозяйкой весело болтали, когда из бани вернулись служанки. Магфират отчитала их за опоздание и велела побыстрей приготовить плов с курицей.
— Тут ко мне на днях приходила еврейка Сорохола, принесла три большие бутылки бухарского еврейского вина,— сказала Магфират, поднимаясь с места,— так я их припрятала в чулане. Разопьем-ка бутылочку, сразу на душе легче станет.
За эти годы мало что изменилось в городе — те же кварталы, те же мечети, медресе, бани... И сейчас, как десять лет назад, чтобы попасть в баню Кунджак, надо пройти мимо южных ворот большой мечети. Все так же у входа толпятся нищие, звездочеты, гадальщики, продавцы воды, торговцы фруктами и сладостями, все они громко кричат, наперебой зазывая прохожих.
Но время, пролетевшее над городом, оставило неизгладимые следы на владелице старых бань, оно побелило ей виски, провело глубокие морщины, Мухаррама Гарч еще больше располнела, стала грузной и неповоротливой.
За всю жизнь Мухаррама Гарч накопила немало денег и могла позволить себе жить поспокойнее. Почти весь день она сидела в своей богато убранной коврами комнате, распоряжалась слугами, пила нескончаемый чай, болтала и громко смеялась.
Нравилось ей смотреть на красивых девушек и молодых женщин, пришедших в баню, частенько она даже заглядывала в парную и делала им массаж — не потому, что хотела заработать, а ради удовольствия, которое ей доставляло прикосновение к юным, упругим телам.
Была пятница — день, когда баню посещало особенно много людей. После полудня служанка доложила Мухарраме, что ее спрашивает мужчина. Ворча и тяжело отдуваясь, Мухаррама встала с места, тихонько поднялась по ступенькам прохода, ведущего к бане. Там стоял тощий человечек с козлиной бородкой, похожей на муллобачу — ученика медресе. Увидев Мухарраму, он смущенно кашлянул и почтительно приветствовал ее.
— Это вы, что ли, меня спрашивали? — разочарованно спросила Му-харрама.
— Да, я,— еще больше смутившись, пробормотал человечек.— Покорнейше прошу простить за беспокойство, я от их милости Камоледдина Махдума.
Они приказали тотчас привести вас.
Услышав это имя, Мухаррама сразу переменилась.
— Ах, вы от Камоледдина,— приветливо заговорила она.— Хорошо, хорошо, вы идите, а я сейчас же приду. А что случилось? Уж не заболел ли господин?
— Слава аллаху, слава аллаху, здоров,— ответил козлобородый.— Только вы уж не извольте задерживаться, господин ожидают вас.
Поклонившись, человечек повернулся и ушел. Мухаррама вернулась в свои покои, собрала в сундук безделушки, раскиданные на суфе, заперла его и спрятала ключ под одной из своих многочисленных кофт.
В это время в баню пришли Фируза и Оймулло Танбур. Хозяйка, как ни спешила, встретила Оймулло с почетом, усадила на суфу, на мягкие подушки.
Для Оймулло Танбур время тоже не прошло бесследно. Ее красивое лицо с годами посветлело, в огромных глубоких глазах мягко светилась затаенная грусть, седина еще больше подчеркивала благородство.
Мухаррама, которая всегда говорила, что годы съедают красоту, с удивлением смотрела на Оймулло и ее прежнюю ученицу. Особенно хороша была Фируза. На ней старенькое сатиновое платьице в мелких цветочках, простые юфтевые кауши, штаны из яркого ситца, обшитые снизу узорчатой тесьмой, чуть доходили до щиколоток, на голове — черный сатиновый платок. Но простенькая одежда не портила ее, в пей Фируза казалась еще прелестней.
— Усаживайтесь поудобней, дорогая Оймулло,— приглашала гостью Мухаррама Гарч,— порадуйте мои старые глаза. А кто эта красавица с вами? Уж не ваша ли давняя ученица? Давненько я ее не видала.
— Давно не видели, а узнали,— улыбнулась Оймулло.
— Да, узнать мудрено,— с восхищением глядя на Фирузу, сказала Мухаррама.— Девушки после замужества быстро вянут, а ее красота еще больше расцвела.
— Драгоценные камни никогда не перестают сверкать,— сказала Оймулло, с гордостью взглянув на свою ученицу.— Ведь мою девочку зовут Фируза.
— Ваша Фируза стала алмазом. Молодая женщина залилась краской.
Заметив смущение Фирузы, Оймулло переменила тему разговора.
— Не собираетесь ли вы, тетушка Мухаррама, во дворец? — спросила она.
— Да нет, я теперь там редко бываю, стара стала, сил нет,— вздохнула Мухаррама.— Только если уж сами мать эмира позовут. А то все больше здесь сижу, кому мы, старухи, нужны...
А вы, говорят, теперь часто во дворце бываете?
— Да,— ответила Оймулло,— нынче у матери эмира на ее половине увлекаются чтением и музыкой. А кроме того, я теперь занимаюсь с дочерьми эмира.
— О! Да вы стали важная персона,— почтительно протянула Мухаррама.
Проводив гостей в раздевалку и пожелав им хорошо помыться и отдохнуть, Мухаррама надела паранджу и вышла на улицу.
Дом Камоледдина Махдума стоял на улице Каплон. Путь от бани Кунджак до улицы Каплон не близкий, и Мухаррама, для которой пешее хождение даже на другую сторону улицы казалось тяжким трудом, наняла фаэтон. Миновав Куш-медресе и доехав до улицы Каплон, она отпустила фаэтон и до дома Камоледдина Махдума дошла пешком.
Камоледдин Махдум был сыном покойного Воизеддина Махдума, судьи из Карши. Еще при жизни отца Камоледдина назначили библиотекарем1, но так как в Бухаре никакой библиотеки не было и должность эта существовала чисто формально, то ему приходилось утруждать себя лишь получением положенного библиотекарю жалованья. Кроме того, в наследство от отца ему достался большой дом с двором, верховой конь, арба с лошадью, сад в Гурбоне с плодородными землями, две мельницы и много еще движимого и недвижимого имущества.
Махдум жил легко и весело. Часто в его прекрасно обставленном доме собирались друзья, пировали, играли в шахматы. Впрочем, молодые люди не только развлекались, они читали газеты, говорили о судьбах своей родины, возмущались порядками в Бухаре. Они были сторонниками джадидов и даже сочувствовали революционному движению в других странах.
В приверженности Камоледдина к джадидизму большую роль сыграли персидские и турецкие газеты и журналы, попадавшие разными путями в Бухару. Но, пожалуй, больше всего этому помог один из его ближайших друзей ака Махсум, проживший в России более пяти лет. Камоледдин подружился с ним вскоре после его возвращения в Бухару. Смелые мысли ака Махсума вначале приводили в смятение Камоледдина и его друзей. Но чем серьезнее задумывались они над тем, что говорил ака Махсум, тем ближе и понятнее становилось им движение джадидов.
Мухаррама только подняла руку, чтобы постучать, как ворота сами распахнулись перед ней. Ее явно ждали. За воротами стоял все тот же козлобородый и с улыбкой смотрел на несколько растерявшуюся женщину.
— Добро пожаловать! Заходите,— почтительно произнес он.— Господин ака Махдум и его друзья с превеликим нетерпением ожидают вас в доме.
Мухаррама вошла. Внешний двор был очень велик. К большому дому с резными деревянными колоннами примыкали пристройки, образуя как бы непомерно широкую букву «П». Козлобородый провел Мухарраму в комнату под айваном. Комната была выстроена по-современному: из жжено-ю кирпича, с большими двустворчатыми окнами, с застекленными дверьми. В передней Мухаррама сняла паранджу и вслед за козлобородым вошла в комнату.
В прежние века в Бухаре были богатые библиотеки, но за время правления Машытов не осталось ни одной общественной библиотеки. Все книги и рукописи попали в частные собрания и в дворцовые книгохранилища. Несмотря на это, должность библиотекарей осталась. Многие люди назначались эмиром на эту должность и получали соответствующее жалованье.
Мехманхана, куда ее ввели, была убрана на полуевропейский лад; деревянный пол застлан яркими, дорогими коврами, карнизы под потолком искусно отделаны лепными узорами, в больших и маленьких нишах стояла фарфоровая посуда и антикварные безделушки, потолок с деревянными плитками разрисован.
До прихода Мухаррамы у стола за шахматами сидели ака Махсум и Исмаил Эфенди: свое прозвище «эфенди», что означает по-турецки «господин», он получил после возвращения из Турции, где заканчивал образование. Хозяин дома с интересом следил за партией. Это был очень смуглый, хорошо одетый мужчина, с густыми бровями и аккуратно подстриженной бородой.
Друзья собрались час тому назад. Взволнованный Исмаил Эфенди рассказал, что ему сообщили неприятные новости: кушбеги и верховный судья очень резко отзывались о джадидах, называли их кяфирами, а дела их противными шариату. Будто бы решено закрыть джадидские школы, а самих джадидов и всех, кто имеет хоть какое-нибудь к ним отношение, арестовать и даже казнить..,
— От кого вы это узнали? — недоверчиво спросил Камоледдин.
— От моей жены,— ответил Эфенди и, заметив усмешку на губах друга, добавил: — Она дружит с женой Замонбека, а тот, вы сами знаете, близкий эмиру человек.
— Но ведь сам кушбеги поддержал новометодные школы? Да и ака Махсум не слышал ничего подозрительного, а ведь он в хороших отношениях с зятем казикалона, и тот обычно ему о новостях рассказывает.
— Да, рассказывает, но только после того, как они произойдут,— передернул плечами Эфенди,— а нам надо предупреждать события.
— Что это он сегодня молчит? — недовольно заметил Камоледдин. Но ака Махсум не заставил себя ждать и стал выкладывать новости:
— Войска генерала Макензена столкнулись с русскими - главнокомандующий турецкими войсками Энвербек взял в плен тысячу болгар. В Японии сильное землетрясение, много жертв и разрушений... Ну, что еще?
— Хватит, хватит,— перебил его Камоледдин.— Нас интересуют новости внутреннего, так сказать, порядка.
Что происходит в нашей благородной Бухаре? Нет ли у вас новостей из Арка, из дворца нашего высочайшего повелителя? Исмаил Эфенди принес довольно неприятное известие: в Арке усиливаются антиджадидские настроения.
— Надо срочно что-то предпринимать,— добавил Эфенди.
— Сначала надо проверить, насколько это известие верно. Мне лично кажется сомнительным, что кушбеги и казикалон могли хоть в чем-нибудь найти общий язык.
— Но что же нам делать? — нетерпеливо перебил его Камоледдин Махдум.— Я уверен, что слухи эти не случайны. Дыма без огня не бывает. А огонь надо загасить прежде, чем он успеет разгореться.
— Плохо, что мы ничего не знаем о делах и планах наших противников,— протянул Эфенди.
— Да, это наше слабое место,— сказал ака Махсум.—Сидим, как мыши в норе, всего и всех боимся. Даже Мухаррама — владелица бани Кунджак — больше нас знает, что делается во дворце.
— А это мысль! — перебил Камоледдин.— Вы назвали Мухарраму. Ведь мы можем через нее узнать все, что нас интересует.
— Вы с ней близко знакомы?
— Это же моя кормилица, она была у нас в доме как родная. А когда скончался старый казикалон, новый казий, назначенный на его место, хотел отнять у Мухаррамы ее баню. Отцу моему покойному стоило немало труда уладить это дело и отстоять Мухарраму. Старуха помнит добро и очень предана мне. А что, если позвать ее сюда и порасспросить?
— Это было бы неплохо,— обрадовался ака Махсум.
— Что вы, господа, как это будет выглядеть,— запротестовал Исма-ил,— пригласить сюда к нам какую-то женщину.
— А вы не бойтесь, ничего страшного не произойдет,— засмеялся ака Махсум.— Насколько я ее знаю, она не болтунья и прекрасно может сохранить нашу тайну. Да и незачем посвящать ее во все наши дела.
— Мухаррама вообще в курсе моих дел,— сказал Камоледдин,— она очень умна, и я часто советуюсь с ней.
— Ну что ж, господа, тогда я не возражаю,— согласился Исмаил Эфенди.
Вот тогда-то и послал Камоледдин за Мухаррамой Гарч.
Приход гостьи отвлек друзей от шахмат. Посыпались обычные вопросы о здоровье, о жизни, о делах. Мухаррама сердечно приветствовала мужчин и, сев у стола, тяжело перевела дыхание.
— Ну и надымили вы тут своим кальяном, дышать нечем.
— Это не кальян,— иронически заметил ака Махсум,— а волшебный дым ароматнейших турецких сигар нашего уважаемого друга Эфенди.
— Да уж ясно, турецкие сигары не чета вашему кальяну,— пробормотал Эфенди.
— О, в этом никто не сомневается,— примиряюще сказал хозяин дома,— но сестрица не привыкла к дыму. Мулло Шараф, откройте-ка форточку.
Козлобородый тотчас выполнил приказание. Камоледдин стал усиленно угощать Мухарраму расставленными на дастархане сластями.
— Ну, Махдум, расскажите сестрице, зачем мы ее сюда пригласили,— попросил ака Махсум.
Камоледдин, не зная, видно, с чего начать, старательно возился с чайником: сначала поставил его на край стола и прикрыл стеганой подушкой, потом снял подушку, положил ее рядом и на нее поставил чайник. Наконец налил в пиалу чай и протянул ее Мухарраме.
— Давно я не видел вас, сестрица, и не имел счастья насладиться беседой с вами,— собравшись с духом, начал он.— Вот и решил сегодня просить вас посетить мой скромный дом...
— Ближе к делу, Махдум, ближе к делу,— не выдержал ака Махсум.
Нетерпеливый возглас ака Махсума подстегнул Камоледдина.
— Дело в том, сестрица, что мы хотели с вами посоветоваться насчет новых школ. Ну, вы, наверное, слышали, их еще называют джадид-скими.
— - Помилуйте, Махдум-джан, кто я такая, чтобы вести со мной такие серьезные разговоры? Вы со мной о банях посоветуйтесь, о красивых
девушках, о том, как устроить той, вот здесь я не ударю в грязь лицом, а о школах...
— Это все так,— прервал ее Камоледдин,— но мы знаем, что вы из тех, кто широко открывает сердце всему новому, всегда готовы сделать доброе дело, всегда готовы помочь.
— Помочь вам, да что я говорю — служить вам — моя единственная радость. Ведь вы сын моего возлюбленного хозяина, ишана Судура...
— Ясно же,— вставил свое любимое словечко Исмаил Эфенди,— ясно же, не интересуют нас ни ваши бани, ни пиры. Нам необходимо узнать, что думают в Арке о новометодных джадидских школах.
— Если бы там, наверху, не изволили возражать, мы бы хотели официально открыть несколько новометодных школ, дать образование детям своих соотечественников,— вставил Камоледдин Махдум.
— Видите ли, сестрица,— пояснил ака Махсум,— вы встречаетесь с родными и близкими людьми эмира и других высокопоставленных лиц, бываете у них. Не может быть, чтобы вы не слышали, что там говорят о новометодных школах или о самих джадидах. Вот и расскажите нам обо всем, что знаете, нам это очень важно.
Мухаррама задумалась, лицо ее стало серьезным.
— Сказали бы вы мне раньше, я бы уж что-нибудь пронюхала,— сказала она.— А то что я могу знать обо всех этих ваших школах и медресе, я от них, сказать вам по правде, стараюсь держаться подальше, уж больно не люблю я мулл, добра от них не жди... Поди-ка догадайся, что таким красивым мужчинам не девушки спать не дают, а какие-то школы...
Мужчины засмеялись, Исмаил Эфенди оборвал их смех.
— Пеки,— по-турецки сказал он,— пеки, а что там говорят о джадидах, что говорят о людях, получивших образование в Турции, как, например, я, что думают о них, ясно же, в высших сферах?
— Что думают о них, ясно же, в высших сферах,— полунасмешливо-полусерьезно повторила Мухаррама,— мне не докладывали, но сдается мне, что среди джадидов есть такие, которых очень не любят, даже сажают в тюрьмы. Вам следует быть поосторожней, Махдум-джан,— повернулась она к Камоледдину.— Вчера я собственными глазами видела, как охранники миршаба гнали по улице трех молодых людей, изодранных, избитых, с руками за спиной. Один из них на вас смахивал, видно сын каких-нибудь благородных родителей или учащийся медресе, а двое других, похоже, из дехкан или ремесленников. А за ними бежали какие-то муллы в огромных чалмах, били их кулаками по голове, по плечам, по спинам, всячески поносили, обзывали кяфирами. Что за времена пришли, не приведи бог!
— Ну что ж, это не удивительно,— задумчиво произнес ака Махсум,— чаша человеческого терпения переполнена, как говорится — нож дошел до кости. Россия вот уже три года кровью заливается в этой проклятой войне с Германией, русский царь всю свою казну, весь народ, все богатства бросил на эту кровавую бойню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Магфират расстелила перед Мушаррафой дастархан, поставила блюдо со сластями, чайник горячего чая под теплой стеганой покрышкой, пиалы и стала радушно угощать подругу.
Впрочем, гостья не очень-то отнекивалась. Напившись чаю, налакомившись, она откинулась на подушки и затараторила:
— Поедемте-ка завтра с утра к роднику Айюб. Проведем пару дней в саду за Самаркандскими воротами, повеселимся. И тетушка Мухаррама Гарч там будет. Это точно, я узнавала.
— Скажите лучше — не тетушка Мухаррама, а ваш лучший друг,— сразу забыв все неприятности, двусмысленно улыбнулась Магфират.
— Так ведь она не только мой, но и ваш друг,— засмеялась Мушар-рафа.
— Ну, значит, наш общий друг,— быстро согласилась Магфират.— Что же, спасибо за приглашение, с удовольствием поеду. Завтра приду к вам пораньше, и вместе отправимся к роднику Айюб.
Гостья с хозяйкой весело болтали, когда из бани вернулись служанки. Магфират отчитала их за опоздание и велела побыстрей приготовить плов с курицей.
— Тут ко мне на днях приходила еврейка Сорохола, принесла три большие бутылки бухарского еврейского вина,— сказала Магфират, поднимаясь с места,— так я их припрятала в чулане. Разопьем-ка бутылочку, сразу на душе легче станет.
За эти годы мало что изменилось в городе — те же кварталы, те же мечети, медресе, бани... И сейчас, как десять лет назад, чтобы попасть в баню Кунджак, надо пройти мимо южных ворот большой мечети. Все так же у входа толпятся нищие, звездочеты, гадальщики, продавцы воды, торговцы фруктами и сладостями, все они громко кричат, наперебой зазывая прохожих.
Но время, пролетевшее над городом, оставило неизгладимые следы на владелице старых бань, оно побелило ей виски, провело глубокие морщины, Мухаррама Гарч еще больше располнела, стала грузной и неповоротливой.
За всю жизнь Мухаррама Гарч накопила немало денег и могла позволить себе жить поспокойнее. Почти весь день она сидела в своей богато убранной коврами комнате, распоряжалась слугами, пила нескончаемый чай, болтала и громко смеялась.
Нравилось ей смотреть на красивых девушек и молодых женщин, пришедших в баню, частенько она даже заглядывала в парную и делала им массаж — не потому, что хотела заработать, а ради удовольствия, которое ей доставляло прикосновение к юным, упругим телам.
Была пятница — день, когда баню посещало особенно много людей. После полудня служанка доложила Мухарраме, что ее спрашивает мужчина. Ворча и тяжело отдуваясь, Мухаррама встала с места, тихонько поднялась по ступенькам прохода, ведущего к бане. Там стоял тощий человечек с козлиной бородкой, похожей на муллобачу — ученика медресе. Увидев Мухарраму, он смущенно кашлянул и почтительно приветствовал ее.
— Это вы, что ли, меня спрашивали? — разочарованно спросила Му-харрама.
— Да, я,— еще больше смутившись, пробормотал человечек.— Покорнейше прошу простить за беспокойство, я от их милости Камоледдина Махдума.
Они приказали тотчас привести вас.
Услышав это имя, Мухаррама сразу переменилась.
— Ах, вы от Камоледдина,— приветливо заговорила она.— Хорошо, хорошо, вы идите, а я сейчас же приду. А что случилось? Уж не заболел ли господин?
— Слава аллаху, слава аллаху, здоров,— ответил козлобородый.— Только вы уж не извольте задерживаться, господин ожидают вас.
Поклонившись, человечек повернулся и ушел. Мухаррама вернулась в свои покои, собрала в сундук безделушки, раскиданные на суфе, заперла его и спрятала ключ под одной из своих многочисленных кофт.
В это время в баню пришли Фируза и Оймулло Танбур. Хозяйка, как ни спешила, встретила Оймулло с почетом, усадила на суфу, на мягкие подушки.
Для Оймулло Танбур время тоже не прошло бесследно. Ее красивое лицо с годами посветлело, в огромных глубоких глазах мягко светилась затаенная грусть, седина еще больше подчеркивала благородство.
Мухаррама, которая всегда говорила, что годы съедают красоту, с удивлением смотрела на Оймулло и ее прежнюю ученицу. Особенно хороша была Фируза. На ней старенькое сатиновое платьице в мелких цветочках, простые юфтевые кауши, штаны из яркого ситца, обшитые снизу узорчатой тесьмой, чуть доходили до щиколоток, на голове — черный сатиновый платок. Но простенькая одежда не портила ее, в пей Фируза казалась еще прелестней.
— Усаживайтесь поудобней, дорогая Оймулло,— приглашала гостью Мухаррама Гарч,— порадуйте мои старые глаза. А кто эта красавица с вами? Уж не ваша ли давняя ученица? Давненько я ее не видала.
— Давно не видели, а узнали,— улыбнулась Оймулло.
— Да, узнать мудрено,— с восхищением глядя на Фирузу, сказала Мухаррама.— Девушки после замужества быстро вянут, а ее красота еще больше расцвела.
— Драгоценные камни никогда не перестают сверкать,— сказала Оймулло, с гордостью взглянув на свою ученицу.— Ведь мою девочку зовут Фируза.
— Ваша Фируза стала алмазом. Молодая женщина залилась краской.
Заметив смущение Фирузы, Оймулло переменила тему разговора.
— Не собираетесь ли вы, тетушка Мухаррама, во дворец? — спросила она.
— Да нет, я теперь там редко бываю, стара стала, сил нет,— вздохнула Мухаррама.— Только если уж сами мать эмира позовут. А то все больше здесь сижу, кому мы, старухи, нужны...
А вы, говорят, теперь часто во дворце бываете?
— Да,— ответила Оймулло,— нынче у матери эмира на ее половине увлекаются чтением и музыкой. А кроме того, я теперь занимаюсь с дочерьми эмира.
— О! Да вы стали важная персона,— почтительно протянула Мухаррама.
Проводив гостей в раздевалку и пожелав им хорошо помыться и отдохнуть, Мухаррама надела паранджу и вышла на улицу.
Дом Камоледдина Махдума стоял на улице Каплон. Путь от бани Кунджак до улицы Каплон не близкий, и Мухаррама, для которой пешее хождение даже на другую сторону улицы казалось тяжким трудом, наняла фаэтон. Миновав Куш-медресе и доехав до улицы Каплон, она отпустила фаэтон и до дома Камоледдина Махдума дошла пешком.
Камоледдин Махдум был сыном покойного Воизеддина Махдума, судьи из Карши. Еще при жизни отца Камоледдина назначили библиотекарем1, но так как в Бухаре никакой библиотеки не было и должность эта существовала чисто формально, то ему приходилось утруждать себя лишь получением положенного библиотекарю жалованья. Кроме того, в наследство от отца ему достался большой дом с двором, верховой конь, арба с лошадью, сад в Гурбоне с плодородными землями, две мельницы и много еще движимого и недвижимого имущества.
Махдум жил легко и весело. Часто в его прекрасно обставленном доме собирались друзья, пировали, играли в шахматы. Впрочем, молодые люди не только развлекались, они читали газеты, говорили о судьбах своей родины, возмущались порядками в Бухаре. Они были сторонниками джадидов и даже сочувствовали революционному движению в других странах.
В приверженности Камоледдина к джадидизму большую роль сыграли персидские и турецкие газеты и журналы, попадавшие разными путями в Бухару. Но, пожалуй, больше всего этому помог один из его ближайших друзей ака Махсум, проживший в России более пяти лет. Камоледдин подружился с ним вскоре после его возвращения в Бухару. Смелые мысли ака Махсума вначале приводили в смятение Камоледдина и его друзей. Но чем серьезнее задумывались они над тем, что говорил ака Махсум, тем ближе и понятнее становилось им движение джадидов.
Мухаррама только подняла руку, чтобы постучать, как ворота сами распахнулись перед ней. Ее явно ждали. За воротами стоял все тот же козлобородый и с улыбкой смотрел на несколько растерявшуюся женщину.
— Добро пожаловать! Заходите,— почтительно произнес он.— Господин ака Махдум и его друзья с превеликим нетерпением ожидают вас в доме.
Мухаррама вошла. Внешний двор был очень велик. К большому дому с резными деревянными колоннами примыкали пристройки, образуя как бы непомерно широкую букву «П». Козлобородый провел Мухарраму в комнату под айваном. Комната была выстроена по-современному: из жжено-ю кирпича, с большими двустворчатыми окнами, с застекленными дверьми. В передней Мухаррама сняла паранджу и вслед за козлобородым вошла в комнату.
В прежние века в Бухаре были богатые библиотеки, но за время правления Машытов не осталось ни одной общественной библиотеки. Все книги и рукописи попали в частные собрания и в дворцовые книгохранилища. Несмотря на это, должность библиотекарей осталась. Многие люди назначались эмиром на эту должность и получали соответствующее жалованье.
Мехманхана, куда ее ввели, была убрана на полуевропейский лад; деревянный пол застлан яркими, дорогими коврами, карнизы под потолком искусно отделаны лепными узорами, в больших и маленьких нишах стояла фарфоровая посуда и антикварные безделушки, потолок с деревянными плитками разрисован.
До прихода Мухаррамы у стола за шахматами сидели ака Махсум и Исмаил Эфенди: свое прозвище «эфенди», что означает по-турецки «господин», он получил после возвращения из Турции, где заканчивал образование. Хозяин дома с интересом следил за партией. Это был очень смуглый, хорошо одетый мужчина, с густыми бровями и аккуратно подстриженной бородой.
Друзья собрались час тому назад. Взволнованный Исмаил Эфенди рассказал, что ему сообщили неприятные новости: кушбеги и верховный судья очень резко отзывались о джадидах, называли их кяфирами, а дела их противными шариату. Будто бы решено закрыть джадидские школы, а самих джадидов и всех, кто имеет хоть какое-нибудь к ним отношение, арестовать и даже казнить..,
— От кого вы это узнали? — недоверчиво спросил Камоледдин.
— От моей жены,— ответил Эфенди и, заметив усмешку на губах друга, добавил: — Она дружит с женой Замонбека, а тот, вы сами знаете, близкий эмиру человек.
— Но ведь сам кушбеги поддержал новометодные школы? Да и ака Махсум не слышал ничего подозрительного, а ведь он в хороших отношениях с зятем казикалона, и тот обычно ему о новостях рассказывает.
— Да, рассказывает, но только после того, как они произойдут,— передернул плечами Эфенди,— а нам надо предупреждать события.
— Что это он сегодня молчит? — недовольно заметил Камоледдин. Но ака Махсум не заставил себя ждать и стал выкладывать новости:
— Войска генерала Макензена столкнулись с русскими - главнокомандующий турецкими войсками Энвербек взял в плен тысячу болгар. В Японии сильное землетрясение, много жертв и разрушений... Ну, что еще?
— Хватит, хватит,— перебил его Камоледдин.— Нас интересуют новости внутреннего, так сказать, порядка.
Что происходит в нашей благородной Бухаре? Нет ли у вас новостей из Арка, из дворца нашего высочайшего повелителя? Исмаил Эфенди принес довольно неприятное известие: в Арке усиливаются антиджадидские настроения.
— Надо срочно что-то предпринимать,— добавил Эфенди.
— Сначала надо проверить, насколько это известие верно. Мне лично кажется сомнительным, что кушбеги и казикалон могли хоть в чем-нибудь найти общий язык.
— Но что же нам делать? — нетерпеливо перебил его Камоледдин Махдум.— Я уверен, что слухи эти не случайны. Дыма без огня не бывает. А огонь надо загасить прежде, чем он успеет разгореться.
— Плохо, что мы ничего не знаем о делах и планах наших противников,— протянул Эфенди.
— Да, это наше слабое место,— сказал ака Махсум.—Сидим, как мыши в норе, всего и всех боимся. Даже Мухаррама — владелица бани Кунджак — больше нас знает, что делается во дворце.
— А это мысль! — перебил Камоледдин.— Вы назвали Мухарраму. Ведь мы можем через нее узнать все, что нас интересует.
— Вы с ней близко знакомы?
— Это же моя кормилица, она была у нас в доме как родная. А когда скончался старый казикалон, новый казий, назначенный на его место, хотел отнять у Мухаррамы ее баню. Отцу моему покойному стоило немало труда уладить это дело и отстоять Мухарраму. Старуха помнит добро и очень предана мне. А что, если позвать ее сюда и порасспросить?
— Это было бы неплохо,— обрадовался ака Махсум.
— Что вы, господа, как это будет выглядеть,— запротестовал Исма-ил,— пригласить сюда к нам какую-то женщину.
— А вы не бойтесь, ничего страшного не произойдет,— засмеялся ака Махсум.— Насколько я ее знаю, она не болтунья и прекрасно может сохранить нашу тайну. Да и незачем посвящать ее во все наши дела.
— Мухаррама вообще в курсе моих дел,— сказал Камоледдин,— она очень умна, и я часто советуюсь с ней.
— Ну что ж, господа, тогда я не возражаю,— согласился Исмаил Эфенди.
Вот тогда-то и послал Камоледдин за Мухаррамой Гарч.
Приход гостьи отвлек друзей от шахмат. Посыпались обычные вопросы о здоровье, о жизни, о делах. Мухаррама сердечно приветствовала мужчин и, сев у стола, тяжело перевела дыхание.
— Ну и надымили вы тут своим кальяном, дышать нечем.
— Это не кальян,— иронически заметил ака Махсум,— а волшебный дым ароматнейших турецких сигар нашего уважаемого друга Эфенди.
— Да уж ясно, турецкие сигары не чета вашему кальяну,— пробормотал Эфенди.
— О, в этом никто не сомневается,— примиряюще сказал хозяин дома,— но сестрица не привыкла к дыму. Мулло Шараф, откройте-ка форточку.
Козлобородый тотчас выполнил приказание. Камоледдин стал усиленно угощать Мухарраму расставленными на дастархане сластями.
— Ну, Махдум, расскажите сестрице, зачем мы ее сюда пригласили,— попросил ака Махсум.
Камоледдин, не зная, видно, с чего начать, старательно возился с чайником: сначала поставил его на край стола и прикрыл стеганой подушкой, потом снял подушку, положил ее рядом и на нее поставил чайник. Наконец налил в пиалу чай и протянул ее Мухарраме.
— Давно я не видел вас, сестрица, и не имел счастья насладиться беседой с вами,— собравшись с духом, начал он.— Вот и решил сегодня просить вас посетить мой скромный дом...
— Ближе к делу, Махдум, ближе к делу,— не выдержал ака Махсум.
Нетерпеливый возглас ака Махсума подстегнул Камоледдина.
— Дело в том, сестрица, что мы хотели с вами посоветоваться насчет новых школ. Ну, вы, наверное, слышали, их еще называют джадид-скими.
— - Помилуйте, Махдум-джан, кто я такая, чтобы вести со мной такие серьезные разговоры? Вы со мной о банях посоветуйтесь, о красивых
девушках, о том, как устроить той, вот здесь я не ударю в грязь лицом, а о школах...
— Это все так,— прервал ее Камоледдин,— но мы знаем, что вы из тех, кто широко открывает сердце всему новому, всегда готовы сделать доброе дело, всегда готовы помочь.
— Помочь вам, да что я говорю — служить вам — моя единственная радость. Ведь вы сын моего возлюбленного хозяина, ишана Судура...
— Ясно же,— вставил свое любимое словечко Исмаил Эфенди,— ясно же, не интересуют нас ни ваши бани, ни пиры. Нам необходимо узнать, что думают в Арке о новометодных джадидских школах.
— Если бы там, наверху, не изволили возражать, мы бы хотели официально открыть несколько новометодных школ, дать образование детям своих соотечественников,— вставил Камоледдин Махдум.
— Видите ли, сестрица,— пояснил ака Махсум,— вы встречаетесь с родными и близкими людьми эмира и других высокопоставленных лиц, бываете у них. Не может быть, чтобы вы не слышали, что там говорят о новометодных школах или о самих джадидах. Вот и расскажите нам обо всем, что знаете, нам это очень важно.
Мухаррама задумалась, лицо ее стало серьезным.
— Сказали бы вы мне раньше, я бы уж что-нибудь пронюхала,— сказала она.— А то что я могу знать обо всех этих ваших школах и медресе, я от них, сказать вам по правде, стараюсь держаться подальше, уж больно не люблю я мулл, добра от них не жди... Поди-ка догадайся, что таким красивым мужчинам не девушки спать не дают, а какие-то школы...
Мужчины засмеялись, Исмаил Эфенди оборвал их смех.
— Пеки,— по-турецки сказал он,— пеки, а что там говорят о джадидах, что говорят о людях, получивших образование в Турции, как, например, я, что думают о них, ясно же, в высших сферах?
— Что думают о них, ясно же, в высших сферах,— полунасмешливо-полусерьезно повторила Мухаррама,— мне не докладывали, но сдается мне, что среди джадидов есть такие, которых очень не любят, даже сажают в тюрьмы. Вам следует быть поосторожней, Махдум-джан,— повернулась она к Камоледдину.— Вчера я собственными глазами видела, как охранники миршаба гнали по улице трех молодых людей, изодранных, избитых, с руками за спиной. Один из них на вас смахивал, видно сын каких-нибудь благородных родителей или учащийся медресе, а двое других, похоже, из дехкан или ремесленников. А за ними бежали какие-то муллы в огромных чалмах, били их кулаками по голове, по плечам, по спинам, всячески поносили, обзывали кяфирами. Что за времена пришли, не приведи бог!
— Ну что ж, это не удивительно,— задумчиво произнес ака Махсум,— чаша человеческого терпения переполнена, как говорится — нож дошел до кости. Россия вот уже три года кровью заливается в этой проклятой войне с Германией, русский царь всю свою казну, весь народ, все богатства бросил на эту кровавую бойню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47