Одни сидели прямо на земле, погруженные в свои думы, как бы отрешенные от мира, другие лежали ничком или свернувшись. Некоторые стояли, дергаясь и делая непроизвольные дикие движения.
У самой стены, недалеко от Хайдаркула, сидел красивый юноша. Глаза его были полны слез, он печально, вполне осмысленно смотрел на Хайдаркула, и тот прочитал в глазах юноши жалость.
Неужели здесь еще есть такой же несчастный, как я? — подумал Хайдаркул.— А может быть, его сюда нарочно упрятали враги? Ведь говорят, что сумасшедшие не плачут. А вот у него в глазах слезы. Надо проверить, безумен он или нет.
Пока Хайдаркул раздумывал, как быть, один из больных хрипло выкрикнул начальные слова молитвы и обратился прямо к Хайдаркулу:
— Ваше святейшество, ведите службу.
— Я давно это делаю,— уверенно сказал Хайдаркул.— Все уже прочитали молитву, только ты почему-то отстал.
— Э-э... значит, уже прочитали, говоришь? Я тут занялся гаданием и не слышал...
Он отошел от Хайдаркула и начал быстро молиться. Хайдаркул хотел было заговорить с юношей у стены, но к нему вдруг нагнулся рядом стоящий сумасшедший.
— Эй, друг, эй, друг! — выкрикивал он, брызгая пеной изо рта. Потом он запел какую-то дикую песню, поглядывая при этом на Хайдаркула и как бы приглашая присоединиться.
В это же время кто-то застонал, кто-то захохотал, под навесом поднялся невообразимый шум...
Так длилось несколько часов. У Хайдаркула гудело в голове, он не мог сосредоточиться ни на одной мысли. Наконец безумные выбились из сил, кто повалился прямо на землю, кто прислонился к столбу . Поспешно все затихли, заснули беспокойным сном. В коптилке выгорело масло, она перестала мигать, и наступила тьма. Только из открытой части двора чуть проникал тусклый свет фонаря, позволявший разглядеть вход в этот дом, пристанище горя и болезней.
Темнота и тишина благотворно подействовали на Хайдаркула, нервы немного успокоились, он даже с облегчением громко вздохнул. Услыхав этот вздох, юноша с заплаканными глазами решился заговорить:
— Уважаемый, вы не спите? Здесь всегда так, с непривычки человек сначала несколько ночей не спит. Но возьмите себя в руки, иначе от бессонницы с ума можно сойти...
Хайдаркул мгновенно начал разыгрывать сумасшедшего:
— Нет, я не безумен, нет! Я шел к невесте в дом, я жених! Л сюда зашел так, мимоходом... Потерпите, и вам достанется то, что скрыто за брачным пологом.
Юноша помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:
— Выслушайте меня, уважаемый! Я здесь уже полных три месяца... Ко многому присмотрелся, многое понял, многому научился, ведь делать-то здесь нечего... Так вот, я теперь нормального от умалишенного отличу лучше, чем его милость ходжа. Я не верю, что вы сумасшедший, хоть и представляетесь вы неплохо. Вы здоровы, я в этом уверен, и сюда пришли по собственной воле... А может, и вас, как меня, принудили, возвели напраслину...
Хайдаркул был поражен. Вот как, значит, совершенно здоровый человек провел в этом страшном доме целых три месяца! Закованный в цепи, лишенный свободы, он сохранил разум и даже научился отличать нормальных от сумасшедших. Но как он понял, что Хайдаркул здоров? Что выдало, какие слова, движения? Не сумел притвориться как следует? Но другие же не догадались! Что теперь делать? Кто этот юноша? Можно ли ему довериться? Как попал он в этот злосчастный дом?
Эти мысли вихрем пронеслись в мозгу Хайдаркула, но он молчал, а молодой человек снова заговорил:
— Не бойтесь меня. Я ничего о вас не знаю, и если не хотите рассказать, что вас привело сюда, то и не надо. Но мне необходимо поделиться с кем-нибудь моей тайной... Я давно уже молю бога, чтобы он послал мне такого человека, которому можно довериться, а потом -- будь что будет.
Пусть свершится судьба. Лишь бы тайна моя не была скрыта навек от людей. И вот бог сжалился надо мной, привел сюда вас... Я сразу увидел, что вы не безумны.
— Тише! — оборвал его Хайдаркул.— Вы наблюдательны и разумны, но почему же так неосторожны?!
— Простите! — понизив голос, сказал юноша.— Я так несчастен, угнетен, и вдруг в этой кромешной тьме, в страшном своем положении я встретил товарища по несчастью... Как же мне не обрадоваться? Словно половина тягот снята с моих плеч... Я забылся и громко заговорил. Но скажите, скажите, ведь я угадал?
В глазах молодого человека была мольба.
—- Я не безумен. Есть причина, по которой мне пришлось здесь укрыться. Придет время — расскажу вам свою историю. А пока поведайте мне, почему вы, вполне здоровый, очутились здесь?
— История эта очень длинная. Меня оклеветал родной отец. Теперь меня все считают сумасшедшим...
— Я сам не любопытен и не люблю любопытных, но не могу не спросить: как это произошло, что человека оговорил собственный отец? Кто может быть ближе, чем родитель, родные люди? Неужели может родной отец обречь сына на такие муки?..
— Да, да, так оно и было.
Юноша умолк и долго сидел задумавшись. Потом он поднял голову и заговорил:
— Я из кишлака Гала Осиё, что стоит у большой дороги между Вабкентом и Бухарой. Может, придется вам когда-нибудь проезжать мимо, спросите дом Назарбая Аспджаллоба лошадиного барышника, каждый покажет.
Отец мой когда-то славился как игрок в карты и бабки. Все его богатство состояло из двух пар бабок, двух колод карт и одной дурной головы. Моя мать — дочь кишлачного имама. Отец увидел ее и влюбился, да так, что целые дни и ночи только о том и думал, как бы завладеть ею. Но дед мой, отец матери, богобоязненный и мудрый человек, не захотел выдать дочь за картежника и отказал ему. Отец на этом не успокоился, он втянул в картежную игру брата матери и однажды, совсем потеряв голову и стыд, тот проиграл мою мать. Тут уж пришлось деду дать обещание устроить этот брак, несмотря ни на что. Но он поставил при этом условие: отец должен бросить игру в карты и заняться каким-нибудь полезным делом. Тот согласился. Отец решил заняться перепродажей лошадей. Имам поверил в искренность его намерений и одобрил это дело, согласился выдать за него дочь, он устроил пышный той и взял зятя в дом.
Но недолго длилось счастье. Через десять дней Назарбай принялся за старое: стал пить, играть, да еще — избивать жену. Да что говорить, почтенного имама, моего дедушку, он тоже не постыдился избить.
Дед вынужден был покинуть дом, доставшийся ему по наследству. Не выдержав такого позора, он вскоре умер. Вслед за ним как-то ночью, совершенно неожиданно, умер и мой дядя, всем это показалось очень странным, он ничем не болел, и люди шептались, что его убил мой отец: он, мол, хотел завладеть всем имуществом тестя, безраздельно владеть наследством.
Мать оставила меня сиротой, умерла, когда мне исполнилось восемь лет, моему старшему брату было одиннадцать. Никогда не забуду тех минут, когда мы с братом сидели у постели умирающей матери и плакали, она гладила нас по головкам. В комнату вошел отец, увидев, что мы плачем, он грозно приказал замолчать. Мы замерли от страха, его жестокость была нам хорошо известна, не раз приходилось испытывать на себе силу его кулака. Хоть и малы были, мы понимали, что нашу мать сведут в могилу побои вечно пьяного, разнузданного отца.
Замирающим от слабости голосом мать взмолилась:
— После моей смерти... не мучьте наших бедных детей... Пожалейте их... Они послушные, хорошие... Им я отдала всю свою любовь... Будьте же к ним добры... Поручаю их вашей заботе!
Мы снова зарыдали, слушая слова матери, полные любви и нежности. А наш отец сказал, что мать начиталась разных книг, помешалась и поэтому болтает всякую чепуху. Он заставил нас выйти вместе с ним на мужскую половину. Там его уже ждали друзья-картежники. Л мы постарались незаметно улизнуть и вернулись обратно к маме. Но не пришлось нам больше услышать ни словечка из ее уст. Она потеряла сознание и так, в беспамятстве, умерла.
Смерть матери, видимо, вызвала все же в отце какие-то чувства. Он стал с нами ласковей. Ходил грустный, иногда даже плакал, никого к себе не пускал. Но это длилось недолго, вскоре вновь появились дружки-картежники, и все пошло по-прежнему.
Правильно говорится: что всосано с молоком матери, останется в человеке до его смерти. Трудно было надеяться, что от природы дурной характер Назарбая когда-нибудь исправится.
Тяжко жилось мне и брату с жестоким, грубым отцом. По целым дням он играл в карты, то проигрывался до нитки, то возвращал свои богатства. Его жадности и жестокости не было предела. Если человек стоит на краю пропасти,— говорил он,— подтолкни его туда. Таково было его правило. Обыграв кого-нибудь, он обирал свою жертву, даже если оставались голодные дети. Для достижения своей цели он не брезговал никакими средствами, грабил, убивал. Барышничество только прикрывало его истинное занятие: он был попросту конокрадом.
Остепенившись немного после смерти матери, он решил приобретать ценные вещи и недвижимое имущество. Он скупал земли, мельницы, караван-сараи, занимался ростовщичеством, брался за любое дело, лишь бы оно давало доход. Друзья и родственники уговаривали его жениться снова, он не хотел. Ходил к скверным женщинам, чужим женам... Он не останавливался ни перед какой подлостью. И все это на глазах у меня и моего брата.
Была у нас тетя со стороны матери, грамотная, начитанная женщина. Она часто брала нас к себе, учила грамоте, уму-разуму, наставляла. С ее помощью мы стали разбираться в том, что такое добро и зло. И мы хорошо понимали, что собой представляет наш отец. Тетя правильно воспитала нас, все с удивлением говорили: У такого отца такие дети!
Что же это я расхвастался, можно и впрямь принять меня за помешанного!.. Ведь хвастуны — самые ничтожные люди. Впрочем, возможно, бахвальство перешло ко мне по наследству, от отца. Вот уж кто беззастенчивый хвастун! Простите меня, ака, я, верно, надоел вам своей болтовней... Но сердце мое переполнено горем, обидой...
Я столько тяжелого пережил. Помните, Бедиль говорит: Страдалец, кого бы ни встретил, стонать начинает!.. Я вот встретил вас и не могу сдержаться...
Брат мой вырос, стал красивым юношей. Он, хоть и получил некоторое образование, остался в кишлаке и занялся земледелием. Сельские работы с детства привлекали его, он работал вместе с батраками на полях отца, и, когда вырос, отец поручил ему все хозяйственные дела. Работал он усердно, земля давала обильный урожай, приносила большие доходы. Особенно славился наш сад в Гала Осиё, слух о нем разнесся и до Вабкента, и до самой Бухары. Люди приходили и приезжали к нам за саженцами. Отец ежегодно отправлял на базары множество корзин с виноградом, инжиром, гранатами... Он много на этом зарабатывал, но мне с братом ничего не доставалось. Перепадали лишь в базарный день две-три теньги на мелкие расходы.
Однажды, подсчитывая вместе с братом большую выручку, отец обмолвился, что копит деньги на свадьбу, в будущем году, мол, собирается брата женить.
Что до меня, я не стал заниматься сельским хозяйством, а сделался писцом у помощника казия. Я писал разные заявления, составлял купчие и получал за эту работу ежемесячно пять тенег. Все деньги отдавал отцу.
Мы с братом готовы были недоедать, ходить в рубище, не иметь копейки за душой, лишь бы отец не бил нас, не мучил. Так же мучил он и своих батраков и дехкан, на него работавших. Избивал он нас по любому поводу: то придерется к какой-нибудь ничтожной мелочи, то просто придет пьяный или накурится опиума. Словом, ни одного спокойного дня у нас не было.
И вот прошел год с того дня, когда отец пообещал женить брата. Брату как раз исполнилось двадцать лет, красивый юноша стал завидным женихом. Отец пригласил свах и попросил подыскать подходящую невесту. Но не успели они заглянуть хотя бы в два-три дома, как отец сам нашел девушку. Она оказалась дочерью помощника казия в нашем кишлаке, с которым отец нередко игрывал в карты. У казия в кишлаке был сад, туда он наезжал с семьей, и отец будто бы сам видел девушку, сказал, что она красивая...
Согласия брата он и не спрашивал, а начал готовиться к свадебному торжеству. В короткий срок было все подготовлено. Устроили пир, и ввели молодую в дом. Но первая же ночь разочаровала моего брата. Невеста оказалась не невинной, к тому же была чванливой и дерзкой. Когда же брат заикнулся было об этом отцу, тот приказал ему молчать.
Через несколько дней после свадьбы брат привел меня на женскую половину, хотел познакомить с женой. Мы застали ее перед зеркалом, она красила усмой брови и не обратила на нас внимания. Рассмотрев невестку поближе, я увидел, что красота ее искусственная, все родинки на лице наставила сама, цвет лица от природы очень темный, и только пудра и белила несколько смягчают его. Трудно было также поверить, что у нее собственные косы, такие они оказались длинные. Она была чрезмерно кокетлива, отвечая на мое приветствие, взглянула на меня уголком глаза шаловливо и задорно, что я смутился.
Заметив это, она расхохоталась и сказала мужу:
Как вы с братом похожи друг на друга, сразу видно, что простофили!
Я в тот день не выпил и пиалы чая из рук этой женщины, да и больше ни разу не переступил порога ее комнаты.
Прошло полгода. За это время с братом произошла печальная перемена недавно сильный, здоровый, кровь с молоком, он пожелтел и осунулся. Раньше, работая в поле или в саду, он всегда шутил с дехканами, пел песни, а теперь всех сторонился, ходил молчаливый, мрачный... От моих расспросов отмахивался, говорил, что просто нездоров.
Однажды ко мне пришли его друзья, стали упрекать в равнодушном отношении к брату: если им он не хочет рассказать, его терзает, то мне он доверится — как-никак родной. Тут я не на шутку забеспокоился и решил с ним поговорить.
Как-то в полдень он сидел один у хауза, я подошел и стал настойчиво расспрашивать, что с ним происходит. Он сначала уходил от ответа, ссылался на какую-то непонятную болезнь, но потом не выдержал и залился слезами. Слезы облегчают душу, смягчают ее. Наплакавшись вволю, брат стал откровеннее, он признался, что все это из-за жены.
Лучше бы я не женился! Жена принесла мне только несчастье... Боюсь, что из-за нее я умру...
Что ты говоришь?! Объясни, ради бога!
Уже через два месяца после свадьбы жена ко мне охладела, потом просто перестала разговаривать. Я сначала не придал этому значения. И вдруг я заметил, что она заигрывает с нашим отцом, хохочет при нем, а однажды, забывшись, бросилась ему прямо на шею... Я тут же стоял. У меня сердце чуть не выскочило! Но я еще не все понимал, никому ничего не рассказывал, сдерживал себя, решил проследить за ней. Сначала заводил по ночам разговор об отце, дурно отзывался о нем, говорил, что он скуп, жаден, жесток, называл его немощным стариком. Она его защищала, сердилась. Потом я пошел на хитрость.
Как-то в базарный день я сказал утром жене, что отправлюсь на Вабкентский базар и вернусь только вечером. Жена не смогла сдержать своей радости, попросила привезти ей с базара хну и жевательную серу. Я пообещал и ушел. На базар я, конечно, не поехал, а, пройдя задами через сады и рощицу, вернулся домой, из укромного садика позади нашего дома я влез на крышу и расположился там наблюдать, что происходит внизу. Жара была сильная, солнце палило, но я того не чувствовал, наоборот, я дрожал от холода, ноги и руки стали ледяными.
Жена во дворе что-то жарила на очаге и напевала. Вскоре жаркое было готово, и она вошла в дом. Оттуда вернулась нарядная, в шелке и бархате, красиво причесанная, с подведенными глазами. В эту минуту с улицы пришел отец и запер ворота на цепь. Жена радостно бросилась к нему, а он обнял ее, и они вместе вошли в дом. От гнева вся кровь бросилась мне в голову, в первое мгновение я хотел спрыгнуть с крыши и опозорить нечестивцев!.. Но, пораздумав, я сдержался и сидел не шевелясь. Вскоре она пришла за жарким, и я слышал, как они в комнате едят, пьют, смеются...
Я не знаю, сколько прошло времени, но они снова появились во дворе, и я яснъ слышал весь их разговор. До каких пор мы будем таиться, вечно чего-то бояться, встречаться урывками? — спросила жена.— Неужели мы не можем открыто стать мужем и женой? Отец ответил: Неудобно, что люди скажут?! Да так и лучше, приятнее быть всегда любовниками...
Они распрощались. У ворот отец пообещал прийти завтра утром, мое присутствие, видимо, не имело для них никакого значения. Сойдя с крыши, я побрел к полю, заросшему клевером, и лег там прямо на землю. Меня раздирали мучительные мысли: как можно так поступать, к чему эта страшная ложь?! Впоследствии я узнал, что у моего отца была связь с этой женщиной еще до моей женитьбы на ней. Отец попросту привел к себе в дом постоянную любовницу, прикрылся тем, что она жена его сына.
Я вернулся домной только вечером. Жена спросила, привез ли я хну и серу. Я сказал, что забыл, выпил чаю и лег спать. И вот с того дня, пережив такой страшный позор, я стал хиреть, превратился в собственную тень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
У самой стены, недалеко от Хайдаркула, сидел красивый юноша. Глаза его были полны слез, он печально, вполне осмысленно смотрел на Хайдаркула, и тот прочитал в глазах юноши жалость.
Неужели здесь еще есть такой же несчастный, как я? — подумал Хайдаркул.— А может быть, его сюда нарочно упрятали враги? Ведь говорят, что сумасшедшие не плачут. А вот у него в глазах слезы. Надо проверить, безумен он или нет.
Пока Хайдаркул раздумывал, как быть, один из больных хрипло выкрикнул начальные слова молитвы и обратился прямо к Хайдаркулу:
— Ваше святейшество, ведите службу.
— Я давно это делаю,— уверенно сказал Хайдаркул.— Все уже прочитали молитву, только ты почему-то отстал.
— Э-э... значит, уже прочитали, говоришь? Я тут занялся гаданием и не слышал...
Он отошел от Хайдаркула и начал быстро молиться. Хайдаркул хотел было заговорить с юношей у стены, но к нему вдруг нагнулся рядом стоящий сумасшедший.
— Эй, друг, эй, друг! — выкрикивал он, брызгая пеной изо рта. Потом он запел какую-то дикую песню, поглядывая при этом на Хайдаркула и как бы приглашая присоединиться.
В это же время кто-то застонал, кто-то захохотал, под навесом поднялся невообразимый шум...
Так длилось несколько часов. У Хайдаркула гудело в голове, он не мог сосредоточиться ни на одной мысли. Наконец безумные выбились из сил, кто повалился прямо на землю, кто прислонился к столбу . Поспешно все затихли, заснули беспокойным сном. В коптилке выгорело масло, она перестала мигать, и наступила тьма. Только из открытой части двора чуть проникал тусклый свет фонаря, позволявший разглядеть вход в этот дом, пристанище горя и болезней.
Темнота и тишина благотворно подействовали на Хайдаркула, нервы немного успокоились, он даже с облегчением громко вздохнул. Услыхав этот вздох, юноша с заплаканными глазами решился заговорить:
— Уважаемый, вы не спите? Здесь всегда так, с непривычки человек сначала несколько ночей не спит. Но возьмите себя в руки, иначе от бессонницы с ума можно сойти...
Хайдаркул мгновенно начал разыгрывать сумасшедшего:
— Нет, я не безумен, нет! Я шел к невесте в дом, я жених! Л сюда зашел так, мимоходом... Потерпите, и вам достанется то, что скрыто за брачным пологом.
Юноша помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:
— Выслушайте меня, уважаемый! Я здесь уже полных три месяца... Ко многому присмотрелся, многое понял, многому научился, ведь делать-то здесь нечего... Так вот, я теперь нормального от умалишенного отличу лучше, чем его милость ходжа. Я не верю, что вы сумасшедший, хоть и представляетесь вы неплохо. Вы здоровы, я в этом уверен, и сюда пришли по собственной воле... А может, и вас, как меня, принудили, возвели напраслину...
Хайдаркул был поражен. Вот как, значит, совершенно здоровый человек провел в этом страшном доме целых три месяца! Закованный в цепи, лишенный свободы, он сохранил разум и даже научился отличать нормальных от сумасшедших. Но как он понял, что Хайдаркул здоров? Что выдало, какие слова, движения? Не сумел притвориться как следует? Но другие же не догадались! Что теперь делать? Кто этот юноша? Можно ли ему довериться? Как попал он в этот злосчастный дом?
Эти мысли вихрем пронеслись в мозгу Хайдаркула, но он молчал, а молодой человек снова заговорил:
— Не бойтесь меня. Я ничего о вас не знаю, и если не хотите рассказать, что вас привело сюда, то и не надо. Но мне необходимо поделиться с кем-нибудь моей тайной... Я давно уже молю бога, чтобы он послал мне такого человека, которому можно довериться, а потом -- будь что будет.
Пусть свершится судьба. Лишь бы тайна моя не была скрыта навек от людей. И вот бог сжалился надо мной, привел сюда вас... Я сразу увидел, что вы не безумны.
— Тише! — оборвал его Хайдаркул.— Вы наблюдательны и разумны, но почему же так неосторожны?!
— Простите! — понизив голос, сказал юноша.— Я так несчастен, угнетен, и вдруг в этой кромешной тьме, в страшном своем положении я встретил товарища по несчастью... Как же мне не обрадоваться? Словно половина тягот снята с моих плеч... Я забылся и громко заговорил. Но скажите, скажите, ведь я угадал?
В глазах молодого человека была мольба.
—- Я не безумен. Есть причина, по которой мне пришлось здесь укрыться. Придет время — расскажу вам свою историю. А пока поведайте мне, почему вы, вполне здоровый, очутились здесь?
— История эта очень длинная. Меня оклеветал родной отец. Теперь меня все считают сумасшедшим...
— Я сам не любопытен и не люблю любопытных, но не могу не спросить: как это произошло, что человека оговорил собственный отец? Кто может быть ближе, чем родитель, родные люди? Неужели может родной отец обречь сына на такие муки?..
— Да, да, так оно и было.
Юноша умолк и долго сидел задумавшись. Потом он поднял голову и заговорил:
— Я из кишлака Гала Осиё, что стоит у большой дороги между Вабкентом и Бухарой. Может, придется вам когда-нибудь проезжать мимо, спросите дом Назарбая Аспджаллоба лошадиного барышника, каждый покажет.
Отец мой когда-то славился как игрок в карты и бабки. Все его богатство состояло из двух пар бабок, двух колод карт и одной дурной головы. Моя мать — дочь кишлачного имама. Отец увидел ее и влюбился, да так, что целые дни и ночи только о том и думал, как бы завладеть ею. Но дед мой, отец матери, богобоязненный и мудрый человек, не захотел выдать дочь за картежника и отказал ему. Отец на этом не успокоился, он втянул в картежную игру брата матери и однажды, совсем потеряв голову и стыд, тот проиграл мою мать. Тут уж пришлось деду дать обещание устроить этот брак, несмотря ни на что. Но он поставил при этом условие: отец должен бросить игру в карты и заняться каким-нибудь полезным делом. Тот согласился. Отец решил заняться перепродажей лошадей. Имам поверил в искренность его намерений и одобрил это дело, согласился выдать за него дочь, он устроил пышный той и взял зятя в дом.
Но недолго длилось счастье. Через десять дней Назарбай принялся за старое: стал пить, играть, да еще — избивать жену. Да что говорить, почтенного имама, моего дедушку, он тоже не постыдился избить.
Дед вынужден был покинуть дом, доставшийся ему по наследству. Не выдержав такого позора, он вскоре умер. Вслед за ним как-то ночью, совершенно неожиданно, умер и мой дядя, всем это показалось очень странным, он ничем не болел, и люди шептались, что его убил мой отец: он, мол, хотел завладеть всем имуществом тестя, безраздельно владеть наследством.
Мать оставила меня сиротой, умерла, когда мне исполнилось восемь лет, моему старшему брату было одиннадцать. Никогда не забуду тех минут, когда мы с братом сидели у постели умирающей матери и плакали, она гладила нас по головкам. В комнату вошел отец, увидев, что мы плачем, он грозно приказал замолчать. Мы замерли от страха, его жестокость была нам хорошо известна, не раз приходилось испытывать на себе силу его кулака. Хоть и малы были, мы понимали, что нашу мать сведут в могилу побои вечно пьяного, разнузданного отца.
Замирающим от слабости голосом мать взмолилась:
— После моей смерти... не мучьте наших бедных детей... Пожалейте их... Они послушные, хорошие... Им я отдала всю свою любовь... Будьте же к ним добры... Поручаю их вашей заботе!
Мы снова зарыдали, слушая слова матери, полные любви и нежности. А наш отец сказал, что мать начиталась разных книг, помешалась и поэтому болтает всякую чепуху. Он заставил нас выйти вместе с ним на мужскую половину. Там его уже ждали друзья-картежники. Л мы постарались незаметно улизнуть и вернулись обратно к маме. Но не пришлось нам больше услышать ни словечка из ее уст. Она потеряла сознание и так, в беспамятстве, умерла.
Смерть матери, видимо, вызвала все же в отце какие-то чувства. Он стал с нами ласковей. Ходил грустный, иногда даже плакал, никого к себе не пускал. Но это длилось недолго, вскоре вновь появились дружки-картежники, и все пошло по-прежнему.
Правильно говорится: что всосано с молоком матери, останется в человеке до его смерти. Трудно было надеяться, что от природы дурной характер Назарбая когда-нибудь исправится.
Тяжко жилось мне и брату с жестоким, грубым отцом. По целым дням он играл в карты, то проигрывался до нитки, то возвращал свои богатства. Его жадности и жестокости не было предела. Если человек стоит на краю пропасти,— говорил он,— подтолкни его туда. Таково было его правило. Обыграв кого-нибудь, он обирал свою жертву, даже если оставались голодные дети. Для достижения своей цели он не брезговал никакими средствами, грабил, убивал. Барышничество только прикрывало его истинное занятие: он был попросту конокрадом.
Остепенившись немного после смерти матери, он решил приобретать ценные вещи и недвижимое имущество. Он скупал земли, мельницы, караван-сараи, занимался ростовщичеством, брался за любое дело, лишь бы оно давало доход. Друзья и родственники уговаривали его жениться снова, он не хотел. Ходил к скверным женщинам, чужим женам... Он не останавливался ни перед какой подлостью. И все это на глазах у меня и моего брата.
Была у нас тетя со стороны матери, грамотная, начитанная женщина. Она часто брала нас к себе, учила грамоте, уму-разуму, наставляла. С ее помощью мы стали разбираться в том, что такое добро и зло. И мы хорошо понимали, что собой представляет наш отец. Тетя правильно воспитала нас, все с удивлением говорили: У такого отца такие дети!
Что же это я расхвастался, можно и впрямь принять меня за помешанного!.. Ведь хвастуны — самые ничтожные люди. Впрочем, возможно, бахвальство перешло ко мне по наследству, от отца. Вот уж кто беззастенчивый хвастун! Простите меня, ака, я, верно, надоел вам своей болтовней... Но сердце мое переполнено горем, обидой...
Я столько тяжелого пережил. Помните, Бедиль говорит: Страдалец, кого бы ни встретил, стонать начинает!.. Я вот встретил вас и не могу сдержаться...
Брат мой вырос, стал красивым юношей. Он, хоть и получил некоторое образование, остался в кишлаке и занялся земледелием. Сельские работы с детства привлекали его, он работал вместе с батраками на полях отца, и, когда вырос, отец поручил ему все хозяйственные дела. Работал он усердно, земля давала обильный урожай, приносила большие доходы. Особенно славился наш сад в Гала Осиё, слух о нем разнесся и до Вабкента, и до самой Бухары. Люди приходили и приезжали к нам за саженцами. Отец ежегодно отправлял на базары множество корзин с виноградом, инжиром, гранатами... Он много на этом зарабатывал, но мне с братом ничего не доставалось. Перепадали лишь в базарный день две-три теньги на мелкие расходы.
Однажды, подсчитывая вместе с братом большую выручку, отец обмолвился, что копит деньги на свадьбу, в будущем году, мол, собирается брата женить.
Что до меня, я не стал заниматься сельским хозяйством, а сделался писцом у помощника казия. Я писал разные заявления, составлял купчие и получал за эту работу ежемесячно пять тенег. Все деньги отдавал отцу.
Мы с братом готовы были недоедать, ходить в рубище, не иметь копейки за душой, лишь бы отец не бил нас, не мучил. Так же мучил он и своих батраков и дехкан, на него работавших. Избивал он нас по любому поводу: то придерется к какой-нибудь ничтожной мелочи, то просто придет пьяный или накурится опиума. Словом, ни одного спокойного дня у нас не было.
И вот прошел год с того дня, когда отец пообещал женить брата. Брату как раз исполнилось двадцать лет, красивый юноша стал завидным женихом. Отец пригласил свах и попросил подыскать подходящую невесту. Но не успели они заглянуть хотя бы в два-три дома, как отец сам нашел девушку. Она оказалась дочерью помощника казия в нашем кишлаке, с которым отец нередко игрывал в карты. У казия в кишлаке был сад, туда он наезжал с семьей, и отец будто бы сам видел девушку, сказал, что она красивая...
Согласия брата он и не спрашивал, а начал готовиться к свадебному торжеству. В короткий срок было все подготовлено. Устроили пир, и ввели молодую в дом. Но первая же ночь разочаровала моего брата. Невеста оказалась не невинной, к тому же была чванливой и дерзкой. Когда же брат заикнулся было об этом отцу, тот приказал ему молчать.
Через несколько дней после свадьбы брат привел меня на женскую половину, хотел познакомить с женой. Мы застали ее перед зеркалом, она красила усмой брови и не обратила на нас внимания. Рассмотрев невестку поближе, я увидел, что красота ее искусственная, все родинки на лице наставила сама, цвет лица от природы очень темный, и только пудра и белила несколько смягчают его. Трудно было также поверить, что у нее собственные косы, такие они оказались длинные. Она была чрезмерно кокетлива, отвечая на мое приветствие, взглянула на меня уголком глаза шаловливо и задорно, что я смутился.
Заметив это, она расхохоталась и сказала мужу:
Как вы с братом похожи друг на друга, сразу видно, что простофили!
Я в тот день не выпил и пиалы чая из рук этой женщины, да и больше ни разу не переступил порога ее комнаты.
Прошло полгода. За это время с братом произошла печальная перемена недавно сильный, здоровый, кровь с молоком, он пожелтел и осунулся. Раньше, работая в поле или в саду, он всегда шутил с дехканами, пел песни, а теперь всех сторонился, ходил молчаливый, мрачный... От моих расспросов отмахивался, говорил, что просто нездоров.
Однажды ко мне пришли его друзья, стали упрекать в равнодушном отношении к брату: если им он не хочет рассказать, его терзает, то мне он доверится — как-никак родной. Тут я не на шутку забеспокоился и решил с ним поговорить.
Как-то в полдень он сидел один у хауза, я подошел и стал настойчиво расспрашивать, что с ним происходит. Он сначала уходил от ответа, ссылался на какую-то непонятную болезнь, но потом не выдержал и залился слезами. Слезы облегчают душу, смягчают ее. Наплакавшись вволю, брат стал откровеннее, он признался, что все это из-за жены.
Лучше бы я не женился! Жена принесла мне только несчастье... Боюсь, что из-за нее я умру...
Что ты говоришь?! Объясни, ради бога!
Уже через два месяца после свадьбы жена ко мне охладела, потом просто перестала разговаривать. Я сначала не придал этому значения. И вдруг я заметил, что она заигрывает с нашим отцом, хохочет при нем, а однажды, забывшись, бросилась ему прямо на шею... Я тут же стоял. У меня сердце чуть не выскочило! Но я еще не все понимал, никому ничего не рассказывал, сдерживал себя, решил проследить за ней. Сначала заводил по ночам разговор об отце, дурно отзывался о нем, говорил, что он скуп, жаден, жесток, называл его немощным стариком. Она его защищала, сердилась. Потом я пошел на хитрость.
Как-то в базарный день я сказал утром жене, что отправлюсь на Вабкентский базар и вернусь только вечером. Жена не смогла сдержать своей радости, попросила привезти ей с базара хну и жевательную серу. Я пообещал и ушел. На базар я, конечно, не поехал, а, пройдя задами через сады и рощицу, вернулся домой, из укромного садика позади нашего дома я влез на крышу и расположился там наблюдать, что происходит внизу. Жара была сильная, солнце палило, но я того не чувствовал, наоборот, я дрожал от холода, ноги и руки стали ледяными.
Жена во дворе что-то жарила на очаге и напевала. Вскоре жаркое было готово, и она вошла в дом. Оттуда вернулась нарядная, в шелке и бархате, красиво причесанная, с подведенными глазами. В эту минуту с улицы пришел отец и запер ворота на цепь. Жена радостно бросилась к нему, а он обнял ее, и они вместе вошли в дом. От гнева вся кровь бросилась мне в голову, в первое мгновение я хотел спрыгнуть с крыши и опозорить нечестивцев!.. Но, пораздумав, я сдержался и сидел не шевелясь. Вскоре она пришла за жарким, и я слышал, как они в комнате едят, пьют, смеются...
Я не знаю, сколько прошло времени, но они снова появились во дворе, и я яснъ слышал весь их разговор. До каких пор мы будем таиться, вечно чего-то бояться, встречаться урывками? — спросила жена.— Неужели мы не можем открыто стать мужем и женой? Отец ответил: Неудобно, что люди скажут?! Да так и лучше, приятнее быть всегда любовниками...
Они распрощались. У ворот отец пообещал прийти завтра утром, мое присутствие, видимо, не имело для них никакого значения. Сойдя с крыши, я побрел к полю, заросшему клевером, и лег там прямо на землю. Меня раздирали мучительные мысли: как можно так поступать, к чему эта страшная ложь?! Впоследствии я узнал, что у моего отца была связь с этой женщиной еще до моей женитьбы на ней. Отец попросту привел к себе в дом постоянную любовницу, прикрылся тем, что она жена его сына.
Я вернулся домной только вечером. Жена спросила, привез ли я хну и серу. Я сказал, что забыл, выпил чаю и лег спать. И вот с того дня, пережив такой страшный позор, я стал хиреть, превратился в собственную тень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47