1 Аллея Шуха — улица в Варшаве, где в период фашистской оккупации помещалось гестапо.
А мы со своей стороны ничего не забудем. Ты знаешь, евреи не умеют забывать зло. В отличие от вас. Вы обо всем забываете. И о том, что вами помыкают, и о том, что вы кем-то помыкаете...
Ему нечего было возразить, потому что он думал так же. Впрочем, он сам жаждал забвения, оно было глубочайшей потребностью его сердца и ума. И ему захотелось защитить хотя бы свою слабость, как-то оправдать ее, облагородить.
— А не есть ли это надежда?— задумчиво сказал он.
— Что?— не поняла она.
— Забвение! Надежда на лучшее,— продолжал он.— Неужели нам через всю жизнь тащить за собою эти кошмарные годы, никогда от них не оторваться?
— Не знаю!— ответила она.— Из меня за эти несколько лет сделали совсем другого человека, принудили стать иной, чем я была. И, кажется, преуспели в этом. Как же я могу забыть весь этот период?
— Всех изменили эти годы,— заметил Ян.
— Но не всех лишили достоинства!
Анна, которая все это время сидела на краешке кушетки, поджав под себя ноги, вдруг вскинула голову.
— Разве человека в самом деле можно лишить достоинства?— тихо спросила она.
Ирена повернулась к ней.
— Можно ли? О да! Поверьте мне, можно. У человека можно отнять все: волю, гордость, желание, надежду — все, даже страх... Я сама это видела, наблюдала это. Знаете, как погиб мой отец?
Когда начались первые массовые убийства евреев, а именно, летом сорок второго года профессор вместе с Иреной находились в одном имении в Меховском воеводстве. Пани Лильен жила пока что под Краковом, но вскоре тоже должна была приехать к ним в деревню. Пребывание Лильенов в новом именье было очень неплохо обставлено. Ирена числилась служащей местного винокуренного завода, а профессор жил в усадьбе в качестве учителя сыновей владельца. Первые месяцы пребывания в именье прошли спокойно, и могло показаться, что наконец-то после стольких мытарств прошлого года они смогут здесь прийти в себя и как-то продержаться. Надо было еще только переправить в деревню пани Лильен. Но в то самое время, когда вопрос о ее приезде был окончательно решен, начались массовые репрессии против евреев. Вскоре они достигли и той местности, где нашли
пристанище Ирена с отцом. Когда однажды под вечер в ближайший городок Обаров прибыл специальный карательный отряд гестаповцев и приступил к уничтожению тамошних евреев, кто-то, не назвавшись, позвонил владельцу именья относительно Лильенов и их национальности. Оставалось одно — бежать.
Ни в одной из соседних усадеб укрыть Лильенов было невозможно, отъезд в Краков из-за грозящей в пути опасности тоже пока что исключался. Вдобавок профессор очень плохо себя чувствовал,— еще не оправился после тяжелого гриппа, то и дело пошаливало сердце. В этих условиях оставался вроде бы единственный шанс уцелеть: укрыться в ближних лесах. Это посоветовал хозяин Лильенов, и профессор с Иреной согласились. До поры до времени они могли скрываться в лесной сторожке в восьми километрах от имения, там переждать наиболее опасней период. Профессор не хотел, чтобы их сопровождал кто-нибудь из домашней прислуги или из усадьбы. Он уже не доверял людям, почти ни на кого не полагался. И они пошли одни...
В прихожей хлопнули входные двери. Ирена умолкла. В мастерскую вошел Юлек. Он оглядел всех и, заметив, что прервал какой-то разговор, встал в сторонке. Вынул табак и начал скручивать цигарку.
— И что дальше?— спросил Ян.
— Это была ужасная ночь!— продолжала Ирена.— Такая темная... Мы не слишком-то ориентировались в лесу. Сначала еще как-то узнавали окрестность, но потом, когда пришлось свернуть с дороги и идти тропинками, совсем заблудились. Собственно, я тогда только поняла, что мы сбились с пути, когда начало уже светать. Отец едва шел, приходилось то и дело отдыхать. Сердце сильно его беспокоило. Это был уже совсем другой человек. Выглядел он как старый, больной еврей, этакий перепуганный еврейчик, страшившийся смерти. Он ужасно боялся попасть к немцам в руки. Только присядем на минуту, тотчас срывается с места, все ему чудилось, что сторожка где-то тут, поблизости. Я-то уже понимала, что нам не найти ее, но он все еще надеялся.
Когда рассвело, мы вышли на какую-то дорогу. Еще не совсем светло было, стояла мгла... Отец не хотел выходить на дорогу, ну я пошла одна и вижу — движется по направлению к нам большая темная толпа. Представляете что я там пережила? Я хотела тут же уйти в глубь л са, но отец не мог двигаться. Побледнел
ужасно, затрясся весь... Я думала, это конец. Ну, укрылись мы в придорожных кустах, были там у обочины густые кусты, ольшаник, кажется. Легли на землю, отец дышал тяжело и все дрожал, будто холодно ему. Минуты казались часами, пока те люди не приблизились к нам. Я прижалась лицом к земле, роса на траве была, если б дольше так пролежала, заснула бы, наверное, так устала. И вдруг слышу голос отца, измененный до неузнаваемости, дрожащий: «Ирена, это евреи!» Подняла я голову, вижу, толпа совсем уж близко. В самом деле, одни евреи... женщины, старики, дети, беднота еврейская. Потом уж я узнала, что это были евреи из Обарова, те, которых ночью не успели на месте расстрелять. Гнали их на какой-то сборный пункт, где собирали евреев из других городков и деревень, из всех здешних мест. Вы и представить себе не можете, что это было за зрелище, такого вовек не забудешь! Людское стадо, сбитое в кучу, некоторые босиком, с котомками, запыленные все, грязные, с бледными, измученными лицами. У многих лица окровавленные, женщины малых детей на руках несут... Одна девчоночка, маленькая такая, чернявая, худенькая, в розовом ситцевом платьице в горошек, несла двух младенцев, одного на руках, другого на спине...
Сперва я даже не заметила, что их охраняет кто-то. Только потом уж увидела того немца. Он шел сбоку, по траве, наверно, чтоб сапог своих сверкающих не запылить... вид очень невинный, молоденький такой парнишка, лет семнадцати или восемнадцати. Прошел почти рядом со мной, в каких-нибудь двух шагах... я даже слышала, как сапоги его скрипят.
Вдруг чувствую — отец с земли поднимается. Хорошо помню, что хотела в ту минуту крикнуть, остановить его... но нет, что тогда со мною происходило — не расскажешь. Я знала, что должна что-то сделать, не позволить ему уйти, последовать за ним, но ничего не сделала... лежала без движения и только смотрела. Увидела, как отец, согнувшись, сгорбившись, встал на обочине дороги, и тогда несколько человек из тех, что поближе шли, остановились. Я видела их глаза, почти мертвые, глаза слепцов. Они остановились и смотрели этими своими невидящими глазами на отца... И тогда тот паренек обернулся, решив, наверно, что отец отделился от толпы, ^крикнул, подбежал к нему, ударил раз, другой бичом по голове и лицу и толкнул так сильно, что отец упал. И еще пнул его ногой пару раз. Какая-то старая еврейка хотела помочь отцу встать, но тоже получила удар бичом, и отец наконец сам поднялся. Стал сперва на четвереньки, потом выпрямился... помню, я закрыла глаза, а когда укрыла их, уже не могла отыскать отца в толпе... все были похожи друг на друга...
Долгое время царила тишина.
— А может, они все же не погибли?— промолвил Ян. Их могли отправить в лагерь...
— Где там!— зашевелился у стены Юлек.— Ты что, не знаешь, как это все происходило? Устраивали в одном месте, где-нибудь у шоссе, так называемый сборный пункт и туда сгоняли евреев со всей округи. Сперва производили селекцию. Молодых, здоровых и сильных забирали на работы, остальных приканчивали на месте. Всех подряд, как шли они.», детей, женщин, стариков...
— Да!— подтвердила Ирена.— Им велели копать рвы, а потом устанавливали пулеметы.
Юлек придвинулся поближе. В полумраке, в своих высоких сапогах и военного покроя бриджах, он казался еще выше.
— Знаете, кто меня недавно спрашивал о вас? Он думал, я вас знаю.
Она вопросительно посмотрела на него.
— Стефан Вейнерт.
Вейнерты были близкими родственниками пани Лильен, а Стефан Вейнерт — сверстником Ирены.
— Что вы говорите?— обрадовалась она.— А я не знала, что Стефан жив.
— Жив.
— Где вы его видели? Его родителей убили.
— Знаю. Стефан тоже сидел. Но это совсем другое дело... В общем-то, парню повезло! Ему удалось бежать.
— И где же он? Юлек улыбнулся.
— За Бугом! В лесу! Ирена задумалась.
— Передайте ему привет от меня. Вы его увидите?
— Кто ж его знает?— Он откинул волосы со лба.— Может быть...
Тут во дворе раздались короткие выстрелы — один, другой, третий... Ирена инстинктивно вскочила. Выстрелы еще не стихли, когда к их резким звукам примешалась трескотня ручного автомата. Теперь и Анна встала с кушетки.
— Ого!— буркнул Юлек.
Ирена побледнела.
— Лучше погасите свет!— шепнула она. Ян быстро повернул выключатель, и комната погрузилась в темноту.
Выстрелы явно приближались, раскатистым эхом отдаваясь в узких, затихших улочках.
— Во дает!— констатировал Юлек так громко, что Ян даже зашипел на него. Юлек подошел к окну и стал подымать штору.
— Ты что, спятил?— запротестовал Ян.
Ночное небо, однако, уже открылось их глазам, Юлек толкнул прикрытые двери балкона и встал на пороге. Анна и Ян машинально подошли поближе. Только Ирена осталась в глубине комнаты. Холодный, пахнущий землей воздух хлынул вовнутрь. Небо было звездное.
— Ничего не видно,— шепнул Юлек.
Выстрелы прекратились. Наступила тишина. Вдруг Юлек резко махнул рукой стоявшим позади брату и невестке. Они приблизились к нему.
Несмотря на мрак, видна была тень быстробегущего по тротуару человека. Тотчас, на этот раз совсем недалеко, застрочил автомат.
Анна невольно схватила мужа за руку. Он стиснул ее ладонь и придержал в своей.
Бежавший мужчина остановился, нагнулся и упал на колени у ближайшего деревца. Это была молодая, очень тоненькая еще акация. Из своего укрытия он несколько раз выстрелил во тьму пустой улочки. Длилось это не более секунды. Потом он вскочил и, пригнувшись, побежал дальше. Вдогонку раздались выстрелы.
Теперь и Юлек отошел от двери. Явственно слышен был приближающийся топот тяжелых, кованых сапог. Чуть погодя из темноты донеслись громкие, гортанные выкрики немцев. Несколько их бежало по середине улице, двое — по тротуару.
Малецкий дернул брата за руку. Вдруг один из бегущих солдат остановился у сетчатой ограды их участка и коротко крикнул что-то товарищам. Отчетливо видны были очертания его высокой, немного наклоненной фигуры, низко надвинутая каска и автомат на изготовку. Двое других встали с ним рядом. Первый стал что-то говорить им, показывая рукой в направлении дома Малецких.
«Конец!»— подумал Ян. Поскольку сразу же за их крайним в поселке домом начиналось поле, солдаты предположили, вероятно, что беглец, пользуясь темнотой, укрылся в одном из ближайших домов или садов. Если, в случае обыска, в их квартире обнаружат двух не прописанных там людей, молодого мужчину с оружием и молодую женщину семитской наружности, этого будет достаточно, чтобы всех, кто там находился, поставили к стенке.
Ирена, которая из глубины комнаты не могла ничего видеть, ощутила напряженность ситуации.
— Что там происходит?— спросила она своим низким, сейчас слегка охрипшим голосом.
Юлек быстро отпрянул, увлекая за собой Анну и Яна.
— Ступайте в столовую!— сказал он шепотом, но ровно и спокойно.— В спальне, в моем чемодане коробка... завернутая в бумагу... спрячь ее, Анна!
Она кивнула головой.
— И прежде всего спокойствие! Все будет хорошо. Ирена хотела что-то сказать. Он подтолкнул ее
к выходу.
— Быстро, чтобы вас тут не было! Я приду к вам, если будет нужно.
Когда они вышли, он вернулся к окну. Три солдата стояли на том же месте. Совещались. Остальные, видимо, побежали дальше, в сторону поля.
Юлек знал, что от его спокойствия и уверенности в себе сейчас зависит если не все, то очень многое. Он не впервые оказывался в таком положении. Мысль его работала ровно и четко. Но он чувствовал, что владеет собой не в полной мере, не так, как ему хотелось бы, как того требовала ситуация подобного рода. Он напряженно всматривался в темноту, в фигуры врагов, черневшие на расстоянии выстрела. Он слышал их голоса — чужие, ненавистные. Знал, что при каждом движении этих людей надо умерять свое воображение и обострять бдительность. И, однако, не мог избавиться от мыслей о том, что будет с братом и с Анной, если эта история обернется плохо. И когда он вообразил себе, что Анна, верно, до последнего сумела бы сохранить спокойствие, его охватил такой пронзительный страх за ее судьбу, какого он до тех пор никогда не испытывал.
Один из солдат отделился от своих товарищей и направился к калитке. Чуть погодя двое других последовали за ним. Юлек потерял их из виду. Потом услышал
скрип ворот и тяжелые, мерные шаги перед домом. Сердце на миг остановилось. Он стиснул кулаки, зажмурил глаза, и тотчас мучительное напряжение ослабло, им овладело спокойствие. Он уже протянул руку к револьверу, чтобы спрятать его меж балконных дверей, когда позади дома, со стороны поля, грянула автоматная очередь. Эхо повторило ее.
Солдаты внизу остановились. Слышны были их голоса. Потом они поспешно повернули назад. Стало тихо. Снова защелкали выстрелы,— теперь уже явно удаляясь,— где-то там, в глубине мрака.
Юлек сунул револьвер в карман брюк и откинул волосы. «Пронесло»,— подумал он.
Пройдя в прихожую, он отворил дверь в столовую. Шторы затемнения были опущены, горел яркий свет. Ян сидел с книгой у стола, рядом Анна раскладывала пасьянс. Только Ирена не прикидывалась занятой. Она как-то сжалась вся, сидела бледная, лицо осунулось, не могла унять дрожание рук. Сейчас не требовалось особой наблюдательности, чтобы распознать в ней еврейку.
При виде Юлека Ян отодвинул книжку, вскочил.
— Ушли?
Юлек презрительно махнул рукой.
— Надеюсь, тот парень не даст себя поймать. Сюда они уже не вернутся, можем спать спокойно.
Автоматы снова застрочили, на этот раз где-то далеко. Это уже походило на беспорядочную пальбу устрашения ради.
Юлек перегнулся через стол к Анне, которая продолжала невозмутимо раскладывать пасьянс.
— Ну как?— спросил он мягко.— Выходит?
Анна подняла голову и спокойно отложила карты.
— Увы!— улыбнулась она.— Не может выйти, я ошиблась в самом начале.
Он ничего не ответил.
— Ну,— промолвил Ян,— прямо скажем, происшествие не из приятных.
Ирена вдруг поднялась.
— Послушайте! Снова голоса. Они минуту прислушивались. Тишина была полная.
— Ничего не слышно,— определил Юлек.— Точно! У меня хороший слух.
Но Ирена, не доверяя, прошла в мастерскую. И минуту спустя тихо их окликнула.
Она стояла посреди комнаты, лицом к балкону.

— Поглядите!— шепнула она охрипшим голосом.— Как там светло...
Тьму ночи освещало вдали огромное, взмывающее высоко в небо, розовое зарево.
— Горит!— сказал Юлек.
Сияние ширилось, становилось все более кровавым. Пожар охватил весь ночной небосвод.
Малецкие еще долго не спали. Юлек, едва успев раздеться и с шумом скинуть на пол сапоги, мгновенно, видимо, заснул: когда Ян шел из ванной, в столовой было темно и тихо. В мастерской свет тоже был погашен. Но оттуда доносились приглушенные, кружившие по комнате шаги.
Анна уже лежала. Он присел рядом, положил ладонь на ее руку.
— Устала? Да, она устала.
— Ужасный день,— подтвердил он.— Многовато, пожалуй, на один-то раз...
Свет лампы резал Анне глаза, он отодвинул лампу и склонился над женой.
— Ты мне должна была что-то сказать. Помнишь? Она только кивнула.
— Что же?
— Всякие такие мысли...
— Не хочешь говорить?
Она чуть приподнялась и оперлась на локоть.
— Предпочла бы не говорить,— искренне призналась она и поспешно объяснила:— Это никакая не тайна, родной! Просто трудно говорить об этом...
— О чем?
— О том!— Она показала глазами в сторону окна. Он догадался, что она имела в виду восстание в гетто.
— Понимаю,— согласился он.
— Вот видишь! Мне как-то стыдно слов, когда я думаю о тех людях и о том, что их ждет. И когда о нас думаю, о нас, по эту сторону.
— Нас гибнет еще больше.
— Да,— ответила она,— но по-другому, не так.
Она хотела еще сказать, сколь важна и необходима для нее вера, в которой она выросла и верность которой сохраняла, находя в ней понимание вечного смысла и порядка в мире. И еще, что ей, верующей католичке, трагедия евреев, с веками все более обостряющаяся, представляется самым мучительным испытанием для совести христианина. Кого же, как не христиан, должна волновать жестокая судьба несчастнейшего из народов, племени, которое, однажды отринув истину, платит за это немыслимыми страданиями, унижениями и оскорблениями? Кто же, если не христианин, должен делать все, чтобы облегчить долю несчастных и разделить одиночество тех, кто умирает без надежды?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38