По верхушкам елок гулял легкий ветерок. Пересекая улицу, к дому направлялся Петровский, молодой муж толстой торговки с первого этажа, в светлой, лихо сдвинутой на затылок шляпе, в наброшенном на плечи пиджаке. Вот он остановился и, подтягивая пояс на брюках, обернулся вслед девушке, которая шла мимо по тротуару в другую сторону.
Анна вынимала из буфета тарелки.
— Милый,— сказала она.— Ирена там одна.
— И верно!— спохватился Малецкий.— Иду. А ужин скоро будет?
— Минут через пятнадцать.
Он хотел уже уйти, как вдруг среди глубокой тишины послышались очень далекие звуки выстрелов. Он подошел к окну и стал прислушиваться.
— Послушай!— позвал он жену.— Вот опять!
Она подошла поближе. Минуту оба прислушивались.
— И еще!— уловил Малецкий далекие залпы.— Хорошо слышно.
Она кивнула.
— Опять!
Анна отошла от окна. Помолчав, сказала:
— Как ты думаешь, с нашей стороны им кто-нибудь поможет?
Малецкий пожал плечами.
— В этой ситуации? Как ты себе это представляешь? Каким образом? Мало наших уже погибло и продолжают погибать?
Она покачала головой.
— Это не так просто!
— Что не просто?
— Вот то!— Она показала рукой в сторону гетто.— Может, ты будешь смеяться над тем, что я скажу...
— Я?
— Не знаю. Может, и нет, но... Она сбилась и замолкла.
Ян подошел к ней.
— Аня!— нежно шепнул он.
Она подняла на мужа глаза, такие печальные, какие он редко видел прежде.
— Потом поговорим об этом, вечером, .когда будем одни. Хорошо?
— Тебе так хочется?
— Да.
— Ладно,— согласился он.— Я тебе напомню.
— А теперь иди к Ирене, иди! Он заколебался.
— Иди, милый,— попросила она.
Он вышел с тяжелым сердцем и минуту постоял в прихожей. В спальне вполголоса напевал Юлек. Он, наверно, уже оделся — слышно было, как он ходит по комнате в своих военных сапогах. За застекленной дверью двигался его силуэт. По другую сторону коридора, в так называемой мастерской, царила тишина.
Ян наконец решился и вошел туда.
Ирена стояла у приоткрытых балконных дверец, опершись на большой чертежный стол. Она уже сняла жакет, и рядом с нежным опаловым цветом блузки еще темнее казались ее тяжелые пышные волосы.
На звук отворяемой двери она обернулась.
— Прости, пожалуйста,— начал оправдываться Ма-лецкий,— оказалось, что приехал мой брат, а я об этом понятия не имел.
— Брат?— удивилась она.
— Ты не знаешь его. Юлек.
— Ага!— припомнила она.— Тот самый, за которого ты все время беспокоился?
— Тот самый. Теперь, впрочем, я уже перестал беспокоиться.
Ирена снова поглядела на балкон.
— Слушай, на какую сторону выходят здесь окна? Я не очень ориентируюсь...
— Там — восток!— Он показал рукой в направлении Вислы.
— Так,— она задумалась,— значит, гетто в той стороне?
— Чуть ближе к югу.
Она мельком взглянула туда и сразу вернулась к предыдущей теме.
— А чем занимается твой брат?
— Юлек?— переспросил он равнодушно.— Не знаю. Вероятно, тем же, чем большинство его сверстников.
Ирена коротко хохотнула.
— Но ведь он еще сопляк!
— Ну, положим...
— Да, правда.— И она задумалась.— Я позабыла, что ты рассказывал мне о нем уже очень давно. Когда же это было? Три года назад, даже больше...
Оба они в эту минуту подумали о Смуге и тех временах, которые канули в вечность, казались каким-то сном. Малецкому не хотелось сейчас предаваться воспоминаниям. Однако он не успел переменить тему, как Ирена его опередила:
— Небось ты не думал тогда, в Смуге, что в один прекрасный день я вот так появлюсь у тебя... в твоем доме, правда?
— Никто не думал,— ответил он с оттенком раздражения.
Она неожиданно рассмеялась.
— Что ж, у тебя своя жизнь! Такая, какую ты хотел, верно?
— Да,— ответил он коротко.
— Ну, вот видишь! Чего же еще желать? Он не выдержал.
— Ты говоришь это словно бы с упреком.
— Я?— удивилась она с неподдельной искренностью.— Почему? Это тебе кажется!
— В самом деле?
— Ну конечно!
И она вернула ему собственные его, сказанные на лестнице слова:
— Ты слишком впечатлительный!
Он понял намек, но пропустил его мимо ушей. Ирена, отвернувшись, встала в дверях балкона.
Из соседнего садика пахло сиренью. Высокий седой мужчина поливал там из зеленой лейки небольшие, аккуратно вскопанные грядки. За ним семенил двухлетний мальчуган, пухлый и румяный, в голубой рубашонке и коричневых штанишках. На веревке, протянутой меж двух цветущих яблонь, сушилось крохотное детское бельишко. По тропинке за садом оборванный светловолосый подросток гнал маленькое стадо коз. Белый козленок весело подпрыгивал.
— Знаешь что?— обернулась Ирена.— Здешнее спокойствие долго, пожалуй, не выдержишь, а?
— Ты думаешь, здесь так уж спокойно?
— Взгляни, какая идиллия!— Она показала на соседний садик.
Он подошел поближе.
— Разве нет?— повторила она.
Малецкий знал в лицо и понаслышке живущих по соседству людей. Знал, что отец мальчугана был арестован несколько месяцев тому назад и недавно расстрелян в Павяке, а жена его, дочь седого мужчины, вывезена в женский концлагерь Равенсбрюк. Он хорошо помнил зимнюю ночь, когда была оттепель и их с Анной пробудил от первого сна близкий шум автомашины. Он торопливо встал и в темноте ощупью добрался до окна. У них ночевал Юлек. Машина очень медленно приближалась к дому. В полосе света от неярких фар виден был моросящий дождик. Ян не сомневался, что машина сейчас остановится. И действительно, она встала у самого дома. Однако никто из нее не вышел. Было тихо. Только дождь шелестел по стеклам. Минуту спустя машина двинулась дальше и остановилась неподалеку, перед соседним домиком. Фары погасли, людей, выходивших из машины, не было видно. Только хлопнули дверцы и мелькнули во тьме карманные фонари. Потом послышался громкий стук в дверь. Внизу, в одном окошке, зажегся свет. Оно еще долго светилось после отъезда автомашины, почти до самого утра.
Яну хотелось обо всем этом рассказать Ирене, объяснить ей, что на самом деле скрывается за этой, как она сказала, идиллией, но первые же слова застряли у него в горле.
— Ну, скажи сам,— повторила Ирена,— разве не идиллическая картинка, этот садик, этот покой, старик, поливающий грядки...
— Да, конечно,— согласился он.— Так это выглядит.
За ужином сперва шел общий разговор на пустячные, мало интересные темы. Говорили о вестях с фронтов, о погоде, о сплетнях и анекдотах, ходивших по Варшаве, а более всего — так, ни о чем. Только Юлек почти не принимал участия в разговоре. Вставил словечко, другое, а потом сидел молча, ел с аппетитом, то и дело подкладывая себе на тарелку, да время от времени, не умея скрыть раздражение, морщил свои густые, темными дугами очерченные брови.
Более всех говорил Ян. Он был даже сверх меры оживлен, но в какую-то минуту, когда он блистал красноречием, несоразмерным с ничтожностью предмета, ему вдруг припомнился последний, не удавшийся обед в Залесинеке, когда Ирена подобным же образом пыталась скрыть свою внутреннюю тревогу. И тотчас он сник, запутался в средине никому не интересного рассказа, и беседа, с какого-то момента явно принужденная и для всех тягостная, начала сама собою затухать, а там и вовсе погасла, сменилась неловким молчанием. Анна, обычно такая радушная в атмосфере доверительных бесед на серьезные темы, не проявила требующейся от хозяйки дома гибкости, не сумела поднять настроение гостей. Ирене при желании удалось бы это сделать, но сейчас ей было не до того.
Окна в столовой раскрыли настежь, и серовато-синие сумерки, казалось, заполнили комнату. Свет, однако, не включали по причине затемнения. В полумраке лица сидевших за столом были едва видны, и это способствовало затянувшемуся молчанию.
Вдруг в одной из квартир внизу — окна там, видимо, тоже были отворены — заиграла гармонь. Ирена подняла голову.
— Тот, на первом этаже!— буркнул Ян.— Петровский...
Звуки гармони то приближались, то удалялись, вероятно, Петровский, наигрывая, ходил по квартире.
В электрическом чайнике как раз закипела вода. Анна поднялась, чтобы приготовить чай. Ян предложил сигареты Ирене, потом брату, Юлек отказался.
— Предпочитаю свои, они покрепче!
Он вынул из кармана куртки коробочку с табаком, бумажку и стал ловко скручивать цигарку. Покуда Ян тщетно пытался добыть огонь в зажигалке, Юлек пододвинул коробочку Ирене.
— Может, моего попробуете? Хороший табак, меховский...
Не столь, правда, ловко, как Юлек, но тоже умело Ирена принялась скручивать бумажку.
— Вы недавно были в Меховском?— заинтересовалась она.
— Я был не только там,— ответил он уклончиво.— Вы знаете те места?
Она кивнула головой.
— Где же вы были?
— Везде понемножку.
— А в районе Обарова?
— Тоже.
— Ты, кажется, где-то там жила в последнее время?— вмешался в разговор Ян.
— Да. Но не в последнее время.
Несмотря на густеющие сумерки, которые проникали извне, видно было, как на ее склоненном над столом лице появилась ироничная полуусмешка.
— Добрые люди постарались, чтобы я долго не задерживалась на одном месте.
Анна расставила чашки с чаем и села на свое место между мужем и Юлеком. За столом воцарилась тишина. Петровский наигрывал какую-то предвоенную песенку, на этот раз, видимо, стоя у самого окна.
Ян почему-то почувствовал себя лично задетым словами Ирены. Раздавив пальцами в пепельнице окурок, он сказал:
— Надеюсь, тебе приходилось встречать не только такого рода добрых людей?
— Разумеется!— спокойно ответила она.— Но разве ты считаешь, что существование людей на самом де^е добрых снимает вину с тех, других?
Прежде, чем он успел ответить, к нему через стол перегнулся Юлек.
— Знаешь, Янек, что мне вспомнилось? Давние времена, когда мы вместе жили на Познаньской, помнишь? Ты ходил в политехнический, а я еще школьник был. К тебе тогда часто захаживали товарищи... Как эта твоя корпорация называлась?.. Аркония, да? Помню, как-то в прихожей я насчитал пять студенческих фуражек и столько же толстых тростей. Страшно мне это тогда импонировало. Только потом я узнал, что господа корпоранты ходили дубинками этими бить евреев и колотили стекла в лавочках на Налевках...
Ирена все это время очень внимательно присматривалась к говорящему.
— Били и своих товарищей, евреев!— добавила она тихо.
Малецкий резко отодвинул чашку с чаем.
— Что до меня, то я, кажется, корпорантской дубинкой не орудовал и никогда не одобрял подобные методы борьбы...
Юлек усмехнулся.
— А какие ты одобрял? .] — Что значит какие?
— Ну, методы антисемитизма, фашизма — как хочешь их называй.
— Я?— возмутился Ян.
Неожиданно слова Юлека задели и Ирену.
— Я должна встать на защиту вашего брата...
— Позволь!— жестко прервал ее Ян.
Юлек энергично откинул со лба свои светлые, не совсем еще просохшие волосы.
— Да, погодите, ничего вы не понимаете! Ведь я же его,— показал он на брата,— ни в чем не упрекаю. Но что это значит: «не одобрять подобные методы борьбы»? Такое услышишь у нас повсюду, это повторяют все так называемые порядочные поляки, осуждающие убийства евреев, насилие по отношению к ним. Но что они имеют в виду? Что, они в самом деле враги антисемитизма? Вовсе нет! Они против борьбы, разумеется, не возражают, только вот методы должны быть иные! Или не так?
А речь-то идет именно о самом отношении к этой борьбе.
Уж я-то хорошо знаю, что это значит — связывать антисемитизм с методами борьбы! Методы становятся все хуже. Методы борьбы! Суть в том, чтобы такой борьбы вообще не было, чтобы она не существовала вовсе, иначе всегда кончается чем-нибудь подобным!— Он показал рукой на далекое гетто.
Сентиментальное танго Петровского на минуту отдалилось, потом снова зазвучало очень явственно.
Анна сидела, склонившись над чаем. Ирена тоже молчала.
Ян машинально потянулся за новой сигаретой.
— Ты говоришь, не надо борьбы,— обратился он к брату.— Мол, нет взаимных оскорблений, обид... Хорошо! Но разве это только от нас зависит?
Юлек потряс головой.
— Не люблю фраз!
— Это вовсе не фразы...
— А что? Пустая болтовня! Допустим, я скажу, что это зависит и от нас и от евреев? К чему я должен апеллировать? К доброй воле? Слова, все слова... А тут не слова нужны...
Ян откинулся на спинку стула.
— Ну?
Юлек молчал. Вдруг из прихожей послышался короткий звонок.
— Это, верно, Влодек!— молвила Анна.
Ян пошел отворять. Это и в самом деле был Карский. Юлек, услышав его голос, поднялся из-за стола.
— Идите в нашу комнату,— посоветовала Анна.— Там можете поговорить.
— Минут пятнадцать, не больше,— обещал Юлек. В дверях он столкнулся с братом.
— Ты так и не ответил мне,— напомнил ему Ян. Юлек рассмеялся.
— Не бойся, это тебя не минует!
Поскольку ужин закончился, Анна предложила перейти в мастерскую. При звуке ее голоса Ирена очнулась от задумчивости, с трудом поднялась. Выглядела она очень измученной.
— А может, вы хотели бы лечь?— спросила Анна. Ирена поспешно отказалась. Они с Яном прошли
в мастерскую. Анна осталась в столовой — убрать со стола.
Сумерки перешли в ночь. Но небо, распростершееся над земным мраком, было еще светлое и такое свежее и нежное, какое бывает только ранйей весенней порой.
Ян притворил балкон, опустил светомаскировочную штору и зажег маленькую лампочку на низком столике у стены. В комнате стало очень уютно.
Ирена села в глубокое кресло...
— Скажи!— промолвила она вдруг.— Что мне, собственно, делать, что мне с собою делать?
Ян остановился на средине комнаты.
— Что-нибудь придумаем,,..— сказал он неуверенно.
— Но что?
Он, по своему обыкновению, ответил вопросом:
— А что ты, собственно, делала на Новинярской, там, где мы встретились?
— Там? Ничего. Просто пошла... Посмотреть!
— Как же можно? Ты же рисковала, с тобою бог знает что могло случиться...
— Я не думала об этом!— пожала она плечами.— А вообще-то, что со мной могло случиться? То, что с теми, за стенами, ничего худшего.
— Ты говорила, что хочешь жить...
— Да, хочу,— сказала она.— Но...
— Что «но»?
— Временами уже не умею. В самом деле, уже не умею!
Воцарилось молчание. Петровский продолжал наигрывать на гармони.
— Где ты жила в последнее время?— спросил Ян.
— В последнее? В Мокотове, у Маковских... Ты знаешь его, нет?
Маковский был ассистентом Лильена и в свое время, когда Лильены, уже под фамилией Грабовских, вынуждены были спешно покинуть свое жилье на отвоцкой линии, профессор, после возвращения из Кракова, жил у него несколько недель. Малецкий знал молодого историка еще по Смугу.
— И что?— Он сел в кресло напротив Ирены.— Опять что-то случилось?
Она кивнула.
— Что?
— То, что всегда!— ответила она коротко.
Она жила у Маковских несколько недель и, почти не выходя из дома, считала себя в безопасности. Кто-то, однако, проведал о ней. Как раз сегодня утром, в отсутствие Маковских, пожаловало двое молодых людей. Один из них был агентом гестапо. Несмотря на арийские документы Ирены, они забрали ее с собой в ожидавшую у дома машину. Были весьма любезны с нею, но не скрывали, что везут ее на Аллею Шуха *. По пути она откупилась последней золотой пятирублевкой, которая была при ней. Вышла из машины перед самой Аллеей, однако в Мокотов возвращаться побоялась.
— Выходит, Маковские ни о чем не знают?— спросил он.
— Нет!
Ян предложил завтра же поехать к ним, рассказать обо всем и привезти ей оттуда самые необходимые вещи.
— Разумеется, нет смысла туда возвращаться!— решил он.— Лучше не рисковать.
Она равнодушно согласилась: да, так будет лучше.
— Но что дальше?— склонила она голову.— Что дальше? Как мне жить? Ведь я уже никогда не смогу быть нормальным человеком. Ты знаешь, любое новое лицо невольно вызывает у меня одну мысль: предаст или не предаст? Это страшно, ты не представляешь, что это такое...
В эту минуту в мастерскую вошла Анна. На мгновение задержалась в дверях, потом тихо присела на кушетку.
Ирена, подняв голову, посмотрела на Яна.
— Знаешь ли ты, что, встретив тебя, я подумала о том же?
Он не ответил.
— Допустим даже, что я продержусь до конца...
— Тогда все изменится!— вставил он.
— Нет, люди не изменятся!— возразила она.— Разве что у них уже не будет права убить меня. Но увидишь, те два молодых человека, которые везли меня сегодня на машине, будут смотреть на меня с презрением, сожалея при этом, что уже не могут заработать на мне жалкой золотой пятирублевки.
— Что ты говоришь такое?— возмутился он.
— Вот увидишь! Нас еще больше возненавидят, ведь мы будем свободно ходить по улицам, вернемся в свои жилища, к своим занятиям, обретем свои права. Не возражай, я знаю, что так будет, и ты это знаешь. Сейчас обыкновенный стыд не позволяет многим людям выказывать нам неприязнь. Они принимают нас скрепя сердце, прячут из чувства долга. Но потом уже не потребуется вынуждать себя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Анна вынимала из буфета тарелки.
— Милый,— сказала она.— Ирена там одна.
— И верно!— спохватился Малецкий.— Иду. А ужин скоро будет?
— Минут через пятнадцать.
Он хотел уже уйти, как вдруг среди глубокой тишины послышались очень далекие звуки выстрелов. Он подошел к окну и стал прислушиваться.
— Послушай!— позвал он жену.— Вот опять!
Она подошла поближе. Минуту оба прислушивались.
— И еще!— уловил Малецкий далекие залпы.— Хорошо слышно.
Она кивнула.
— Опять!
Анна отошла от окна. Помолчав, сказала:
— Как ты думаешь, с нашей стороны им кто-нибудь поможет?
Малецкий пожал плечами.
— В этой ситуации? Как ты себе это представляешь? Каким образом? Мало наших уже погибло и продолжают погибать?
Она покачала головой.
— Это не так просто!
— Что не просто?
— Вот то!— Она показала рукой в сторону гетто.— Может, ты будешь смеяться над тем, что я скажу...
— Я?
— Не знаю. Может, и нет, но... Она сбилась и замолкла.
Ян подошел к ней.
— Аня!— нежно шепнул он.
Она подняла на мужа глаза, такие печальные, какие он редко видел прежде.
— Потом поговорим об этом, вечером, .когда будем одни. Хорошо?
— Тебе так хочется?
— Да.
— Ладно,— согласился он.— Я тебе напомню.
— А теперь иди к Ирене, иди! Он заколебался.
— Иди, милый,— попросила она.
Он вышел с тяжелым сердцем и минуту постоял в прихожей. В спальне вполголоса напевал Юлек. Он, наверно, уже оделся — слышно было, как он ходит по комнате в своих военных сапогах. За застекленной дверью двигался его силуэт. По другую сторону коридора, в так называемой мастерской, царила тишина.
Ян наконец решился и вошел туда.
Ирена стояла у приоткрытых балконных дверец, опершись на большой чертежный стол. Она уже сняла жакет, и рядом с нежным опаловым цветом блузки еще темнее казались ее тяжелые пышные волосы.
На звук отворяемой двери она обернулась.
— Прости, пожалуйста,— начал оправдываться Ма-лецкий,— оказалось, что приехал мой брат, а я об этом понятия не имел.
— Брат?— удивилась она.
— Ты не знаешь его. Юлек.
— Ага!— припомнила она.— Тот самый, за которого ты все время беспокоился?
— Тот самый. Теперь, впрочем, я уже перестал беспокоиться.
Ирена снова поглядела на балкон.
— Слушай, на какую сторону выходят здесь окна? Я не очень ориентируюсь...
— Там — восток!— Он показал рукой в направлении Вислы.
— Так,— она задумалась,— значит, гетто в той стороне?
— Чуть ближе к югу.
Она мельком взглянула туда и сразу вернулась к предыдущей теме.
— А чем занимается твой брат?
— Юлек?— переспросил он равнодушно.— Не знаю. Вероятно, тем же, чем большинство его сверстников.
Ирена коротко хохотнула.
— Но ведь он еще сопляк!
— Ну, положим...
— Да, правда.— И она задумалась.— Я позабыла, что ты рассказывал мне о нем уже очень давно. Когда же это было? Три года назад, даже больше...
Оба они в эту минуту подумали о Смуге и тех временах, которые канули в вечность, казались каким-то сном. Малецкому не хотелось сейчас предаваться воспоминаниям. Однако он не успел переменить тему, как Ирена его опередила:
— Небось ты не думал тогда, в Смуге, что в один прекрасный день я вот так появлюсь у тебя... в твоем доме, правда?
— Никто не думал,— ответил он с оттенком раздражения.
Она неожиданно рассмеялась.
— Что ж, у тебя своя жизнь! Такая, какую ты хотел, верно?
— Да,— ответил он коротко.
— Ну, вот видишь! Чего же еще желать? Он не выдержал.
— Ты говоришь это словно бы с упреком.
— Я?— удивилась она с неподдельной искренностью.— Почему? Это тебе кажется!
— В самом деле?
— Ну конечно!
И она вернула ему собственные его, сказанные на лестнице слова:
— Ты слишком впечатлительный!
Он понял намек, но пропустил его мимо ушей. Ирена, отвернувшись, встала в дверях балкона.
Из соседнего садика пахло сиренью. Высокий седой мужчина поливал там из зеленой лейки небольшие, аккуратно вскопанные грядки. За ним семенил двухлетний мальчуган, пухлый и румяный, в голубой рубашонке и коричневых штанишках. На веревке, протянутой меж двух цветущих яблонь, сушилось крохотное детское бельишко. По тропинке за садом оборванный светловолосый подросток гнал маленькое стадо коз. Белый козленок весело подпрыгивал.
— Знаешь что?— обернулась Ирена.— Здешнее спокойствие долго, пожалуй, не выдержишь, а?
— Ты думаешь, здесь так уж спокойно?
— Взгляни, какая идиллия!— Она показала на соседний садик.
Он подошел поближе.
— Разве нет?— повторила она.
Малецкий знал в лицо и понаслышке живущих по соседству людей. Знал, что отец мальчугана был арестован несколько месяцев тому назад и недавно расстрелян в Павяке, а жена его, дочь седого мужчины, вывезена в женский концлагерь Равенсбрюк. Он хорошо помнил зимнюю ночь, когда была оттепель и их с Анной пробудил от первого сна близкий шум автомашины. Он торопливо встал и в темноте ощупью добрался до окна. У них ночевал Юлек. Машина очень медленно приближалась к дому. В полосе света от неярких фар виден был моросящий дождик. Ян не сомневался, что машина сейчас остановится. И действительно, она встала у самого дома. Однако никто из нее не вышел. Было тихо. Только дождь шелестел по стеклам. Минуту спустя машина двинулась дальше и остановилась неподалеку, перед соседним домиком. Фары погасли, людей, выходивших из машины, не было видно. Только хлопнули дверцы и мелькнули во тьме карманные фонари. Потом послышался громкий стук в дверь. Внизу, в одном окошке, зажегся свет. Оно еще долго светилось после отъезда автомашины, почти до самого утра.
Яну хотелось обо всем этом рассказать Ирене, объяснить ей, что на самом деле скрывается за этой, как она сказала, идиллией, но первые же слова застряли у него в горле.
— Ну, скажи сам,— повторила Ирена,— разве не идиллическая картинка, этот садик, этот покой, старик, поливающий грядки...
— Да, конечно,— согласился он.— Так это выглядит.
За ужином сперва шел общий разговор на пустячные, мало интересные темы. Говорили о вестях с фронтов, о погоде, о сплетнях и анекдотах, ходивших по Варшаве, а более всего — так, ни о чем. Только Юлек почти не принимал участия в разговоре. Вставил словечко, другое, а потом сидел молча, ел с аппетитом, то и дело подкладывая себе на тарелку, да время от времени, не умея скрыть раздражение, морщил свои густые, темными дугами очерченные брови.
Более всех говорил Ян. Он был даже сверх меры оживлен, но в какую-то минуту, когда он блистал красноречием, несоразмерным с ничтожностью предмета, ему вдруг припомнился последний, не удавшийся обед в Залесинеке, когда Ирена подобным же образом пыталась скрыть свою внутреннюю тревогу. И тотчас он сник, запутался в средине никому не интересного рассказа, и беседа, с какого-то момента явно принужденная и для всех тягостная, начала сама собою затухать, а там и вовсе погасла, сменилась неловким молчанием. Анна, обычно такая радушная в атмосфере доверительных бесед на серьезные темы, не проявила требующейся от хозяйки дома гибкости, не сумела поднять настроение гостей. Ирене при желании удалось бы это сделать, но сейчас ей было не до того.
Окна в столовой раскрыли настежь, и серовато-синие сумерки, казалось, заполнили комнату. Свет, однако, не включали по причине затемнения. В полумраке лица сидевших за столом были едва видны, и это способствовало затянувшемуся молчанию.
Вдруг в одной из квартир внизу — окна там, видимо, тоже были отворены — заиграла гармонь. Ирена подняла голову.
— Тот, на первом этаже!— буркнул Ян.— Петровский...
Звуки гармони то приближались, то удалялись, вероятно, Петровский, наигрывая, ходил по квартире.
В электрическом чайнике как раз закипела вода. Анна поднялась, чтобы приготовить чай. Ян предложил сигареты Ирене, потом брату, Юлек отказался.
— Предпочитаю свои, они покрепче!
Он вынул из кармана куртки коробочку с табаком, бумажку и стал ловко скручивать цигарку. Покуда Ян тщетно пытался добыть огонь в зажигалке, Юлек пододвинул коробочку Ирене.
— Может, моего попробуете? Хороший табак, меховский...
Не столь, правда, ловко, как Юлек, но тоже умело Ирена принялась скручивать бумажку.
— Вы недавно были в Меховском?— заинтересовалась она.
— Я был не только там,— ответил он уклончиво.— Вы знаете те места?
Она кивнула головой.
— Где же вы были?
— Везде понемножку.
— А в районе Обарова?
— Тоже.
— Ты, кажется, где-то там жила в последнее время?— вмешался в разговор Ян.
— Да. Но не в последнее время.
Несмотря на густеющие сумерки, которые проникали извне, видно было, как на ее склоненном над столом лице появилась ироничная полуусмешка.
— Добрые люди постарались, чтобы я долго не задерживалась на одном месте.
Анна расставила чашки с чаем и села на свое место между мужем и Юлеком. За столом воцарилась тишина. Петровский наигрывал какую-то предвоенную песенку, на этот раз, видимо, стоя у самого окна.
Ян почему-то почувствовал себя лично задетым словами Ирены. Раздавив пальцами в пепельнице окурок, он сказал:
— Надеюсь, тебе приходилось встречать не только такого рода добрых людей?
— Разумеется!— спокойно ответила она.— Но разве ты считаешь, что существование людей на самом де^е добрых снимает вину с тех, других?
Прежде, чем он успел ответить, к нему через стол перегнулся Юлек.
— Знаешь, Янек, что мне вспомнилось? Давние времена, когда мы вместе жили на Познаньской, помнишь? Ты ходил в политехнический, а я еще школьник был. К тебе тогда часто захаживали товарищи... Как эта твоя корпорация называлась?.. Аркония, да? Помню, как-то в прихожей я насчитал пять студенческих фуражек и столько же толстых тростей. Страшно мне это тогда импонировало. Только потом я узнал, что господа корпоранты ходили дубинками этими бить евреев и колотили стекла в лавочках на Налевках...
Ирена все это время очень внимательно присматривалась к говорящему.
— Били и своих товарищей, евреев!— добавила она тихо.
Малецкий резко отодвинул чашку с чаем.
— Что до меня, то я, кажется, корпорантской дубинкой не орудовал и никогда не одобрял подобные методы борьбы...
Юлек усмехнулся.
— А какие ты одобрял? .] — Что значит какие?
— Ну, методы антисемитизма, фашизма — как хочешь их называй.
— Я?— возмутился Ян.
Неожиданно слова Юлека задели и Ирену.
— Я должна встать на защиту вашего брата...
— Позволь!— жестко прервал ее Ян.
Юлек энергично откинул со лба свои светлые, не совсем еще просохшие волосы.
— Да, погодите, ничего вы не понимаете! Ведь я же его,— показал он на брата,— ни в чем не упрекаю. Но что это значит: «не одобрять подобные методы борьбы»? Такое услышишь у нас повсюду, это повторяют все так называемые порядочные поляки, осуждающие убийства евреев, насилие по отношению к ним. Но что они имеют в виду? Что, они в самом деле враги антисемитизма? Вовсе нет! Они против борьбы, разумеется, не возражают, только вот методы должны быть иные! Или не так?
А речь-то идет именно о самом отношении к этой борьбе.
Уж я-то хорошо знаю, что это значит — связывать антисемитизм с методами борьбы! Методы становятся все хуже. Методы борьбы! Суть в том, чтобы такой борьбы вообще не было, чтобы она не существовала вовсе, иначе всегда кончается чем-нибудь подобным!— Он показал рукой на далекое гетто.
Сентиментальное танго Петровского на минуту отдалилось, потом снова зазвучало очень явственно.
Анна сидела, склонившись над чаем. Ирена тоже молчала.
Ян машинально потянулся за новой сигаретой.
— Ты говоришь, не надо борьбы,— обратился он к брату.— Мол, нет взаимных оскорблений, обид... Хорошо! Но разве это только от нас зависит?
Юлек потряс головой.
— Не люблю фраз!
— Это вовсе не фразы...
— А что? Пустая болтовня! Допустим, я скажу, что это зависит и от нас и от евреев? К чему я должен апеллировать? К доброй воле? Слова, все слова... А тут не слова нужны...
Ян откинулся на спинку стула.
— Ну?
Юлек молчал. Вдруг из прихожей послышался короткий звонок.
— Это, верно, Влодек!— молвила Анна.
Ян пошел отворять. Это и в самом деле был Карский. Юлек, услышав его голос, поднялся из-за стола.
— Идите в нашу комнату,— посоветовала Анна.— Там можете поговорить.
— Минут пятнадцать, не больше,— обещал Юлек. В дверях он столкнулся с братом.
— Ты так и не ответил мне,— напомнил ему Ян. Юлек рассмеялся.
— Не бойся, это тебя не минует!
Поскольку ужин закончился, Анна предложила перейти в мастерскую. При звуке ее голоса Ирена очнулась от задумчивости, с трудом поднялась. Выглядела она очень измученной.
— А может, вы хотели бы лечь?— спросила Анна. Ирена поспешно отказалась. Они с Яном прошли
в мастерскую. Анна осталась в столовой — убрать со стола.
Сумерки перешли в ночь. Но небо, распростершееся над земным мраком, было еще светлое и такое свежее и нежное, какое бывает только ранйей весенней порой.
Ян притворил балкон, опустил светомаскировочную штору и зажег маленькую лампочку на низком столике у стены. В комнате стало очень уютно.
Ирена села в глубокое кресло...
— Скажи!— промолвила она вдруг.— Что мне, собственно, делать, что мне с собою делать?
Ян остановился на средине комнаты.
— Что-нибудь придумаем,,..— сказал он неуверенно.
— Но что?
Он, по своему обыкновению, ответил вопросом:
— А что ты, собственно, делала на Новинярской, там, где мы встретились?
— Там? Ничего. Просто пошла... Посмотреть!
— Как же можно? Ты же рисковала, с тобою бог знает что могло случиться...
— Я не думала об этом!— пожала она плечами.— А вообще-то, что со мной могло случиться? То, что с теми, за стенами, ничего худшего.
— Ты говорила, что хочешь жить...
— Да, хочу,— сказала она.— Но...
— Что «но»?
— Временами уже не умею. В самом деле, уже не умею!
Воцарилось молчание. Петровский продолжал наигрывать на гармони.
— Где ты жила в последнее время?— спросил Ян.
— В последнее? В Мокотове, у Маковских... Ты знаешь его, нет?
Маковский был ассистентом Лильена и в свое время, когда Лильены, уже под фамилией Грабовских, вынуждены были спешно покинуть свое жилье на отвоцкой линии, профессор, после возвращения из Кракова, жил у него несколько недель. Малецкий знал молодого историка еще по Смугу.
— И что?— Он сел в кресло напротив Ирены.— Опять что-то случилось?
Она кивнула.
— Что?
— То, что всегда!— ответила она коротко.
Она жила у Маковских несколько недель и, почти не выходя из дома, считала себя в безопасности. Кто-то, однако, проведал о ней. Как раз сегодня утром, в отсутствие Маковских, пожаловало двое молодых людей. Один из них был агентом гестапо. Несмотря на арийские документы Ирены, они забрали ее с собой в ожидавшую у дома машину. Были весьма любезны с нею, но не скрывали, что везут ее на Аллею Шуха *. По пути она откупилась последней золотой пятирублевкой, которая была при ней. Вышла из машины перед самой Аллеей, однако в Мокотов возвращаться побоялась.
— Выходит, Маковские ни о чем не знают?— спросил он.
— Нет!
Ян предложил завтра же поехать к ним, рассказать обо всем и привезти ей оттуда самые необходимые вещи.
— Разумеется, нет смысла туда возвращаться!— решил он.— Лучше не рисковать.
Она равнодушно согласилась: да, так будет лучше.
— Но что дальше?— склонила она голову.— Что дальше? Как мне жить? Ведь я уже никогда не смогу быть нормальным человеком. Ты знаешь, любое новое лицо невольно вызывает у меня одну мысль: предаст или не предаст? Это страшно, ты не представляешь, что это такое...
В эту минуту в мастерскую вошла Анна. На мгновение задержалась в дверях, потом тихо присела на кушетку.
Ирена, подняв голову, посмотрела на Яна.
— Знаешь ли ты, что, встретив тебя, я подумала о том же?
Он не ответил.
— Допустим даже, что я продержусь до конца...
— Тогда все изменится!— вставил он.
— Нет, люди не изменятся!— возразила она.— Разве что у них уже не будет права убить меня. Но увидишь, те два молодых человека, которые везли меня сегодня на машине, будут смотреть на меня с презрением, сожалея при этом, что уже не могут заработать на мне жалкой золотой пятирублевки.
— Что ты говоришь такое?— возмутился он.
— Вот увидишь! Нас еще больше возненавидят, ведь мы будем свободно ходить по улицам, вернемся в свои жилища, к своим занятиям, обретем свои права. Не возражай, я знаю, что так будет, и ты это знаешь. Сейчас обыкновенный стыд не позволяет многим людям выказывать нам неприязнь. Они принимают нас скрепя сердце, прячут из чувства долга. Но потом уже не потребуется вынуждать себя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38