Сделав вид, будто собирается заняться животноводством, для чего ему потребуются дополнительные пастбища, пошел к капеллану и попросил выделить ему в аренду пруд, обещая заплатить больше. При этом открыто клялся, что у него нет никакой задней мысли; напротив, утверждал он с пафосом, ему и самому не терпится осушить пруд, дабы избавить родителей от подлой клеветы.
Так говорил он. Капеллан же изворачивался, клятвенно заверял Йошко, что вовсе не собирался отдать пруд Блуменфельду, и под конец, сославшись на ту же самую причину, по которой, как сам некогда рассказывал Смуджам, ему удалось избавиться от Блуменфельда, извинялся сейчас и перед Йошко. Он, мол, еще не жупник и принимать какие-либо серьезные решения не имеет права; впрочем, если с возведением его в сан все закончится успешно, то он обо всем этом хорошенько поразмыслит и о своем решении сообщит Йошко!
Но не прошло и нескольких дней, как пришло подтверждение о его назначении на место жупника, а он так и не появился у них. Поскольку не было и Панкраца, Йошко снова направился к капеллану, ставшему жупником; прежде всего якобы для того, чтобы поздравить. Это он и сделал, но все, что произошло после, было намного хуже, чем в первое его посещение. Поначалу, правда, жупник попросил прощения, говоря, что теперь, когда к нему перешел приход, для него намного важнее ремонт церкви и приведение в порядок дома, и впрямь сильно запущенных. Затем осмелел и уже прямо дал Йошко понять, что ни о каком удовлетворении его желания не может быть и речи. По той простой причине, что он, мол, вынужден считаться с мнением прихожан, которые из-за подозрений, лежащих на Смуджах, несомненно осудили бы его, если бы он пруд позволил арендовать именно им. Глас народа — глас божий!
А Блуменфельду, жиду? Разве народ одобрил бы это? — Йошко продолжал беспомощно сопротивляться. В конце концов он добился от жупника обещания не отдавать пруд Блуменфельду, но то, что он услышал потом, было не лучше: жупник намекнул, что, как только закончит с ремонтом церкви и дома, сам осушит пруд.
Считанные дни остались до этого события, но спасение еще было возможно, появись Панкрац вовремя! Хотя Йошко не очень надеялся на его помощь, он тем не менее снова поспешил в город. И опять напрасно: Панкраца по-прежнему не было, о месте его пребывания не знал и Васо.
Раздосадованный и злой, особенно из-за того, что узнал о нем от Васо, возвращался Йошко в село. На обратном пути он услышал то, что в дальнейшем, еще до того, как первый каменщик появился во дворе у жупника и в церкви, ускорило ход событий и привело к катастрофе.
Это происшествие можно было сравнить только с вмешательством дьявола в дела человека. В роли дьявола в данном случае выступала сама земля и погода. После весенней распутицы, когда, казалось, земля и небо, соединившись, превратились в сплошной сочащийся гнойник, наступил совсем иной период, длящийся уже больше месяца. Сейчас все выглядело наоборот: небо, наподобие пересохших от лихорадки губ, было совершенно безоблачным и ясным; оно стояло высоко над землей и не в состоянии было освежить ее влагой; точно пышущая жаром печь, посылало оно огонь, огонь и огонь. Земля раскалилась, словно гончарный круг, растрескалась, как скорлупа перезревших каштанов, отвердела, как камень, звоном отзывалась на удар, будто огромный медный колокол.
Слава богу, что он отказался от этой затеи с сеном! — так по дороге со станции, обливаясь потом, хотя дело шло к вечеру, размышлял Йошко. Вдруг он остановился и прислушался: что за черт, кто это хнычет и бормочет?
Казалось, кто-то лежит в канаве, пьяный или уставший, и стонет: чух-чух-чух-туу! — или что-то в этом роде!
Не обнаружив никого в ближайшей канаве, Йошко уже было подумал, что все это ему померещилось, как снова в нескольких шагах от него, теперь уже с противоположной стороны, где вообще не было никакой канавы, раздался тот же ропот, тот же стон! Так повторялось несколько раз, и все с разных сторон, неизвестно откуда он шел и непонятно кто издавал эти звуки!
У Йошко мороз по коже пробежал; не задерживаясь, он поспешил домой, пришел встревоженный, рассказал о случившемся, правда, поглощенный более серьезными заботами, к следующему утру обо всем забыл. Но то, что он услышал вчера, позавчера слышали другие, и вскоре, через день об этом знало все село. Странное явление, повторяющееся каждый вечер, вызвало не только в селе, но и окрест невероятную, невиданную доселе, а для Смуджей и роковую панику.
Паника, естественно, породила различные слухи, и в первую очередь, слух о том, что в окрестностях объявился черт. Но не он стал для Смуджей роковым — ни у кого из них не было хвоста, а посему появление черта связывать именно с ними повода не было. Не могло им доставить неприятностей, напротив, скорее было выгодно другое истолкование, которое для успокоения простого народа быстро придумал нотариус Ножица. Он, конечно, был недоволен приравниванием нечистой силы к природным явлениям и, перелистав, правда, понапрасну, все свои годовые подшивки журнала «Природа», собственным умом дошел до того, что это якобы чертовское явление объясняется — он упорно настаивал на своем мнении — появлением на полях огромного количества мышей, а возможно, и каких-то неизвестных науке хомяков или барсуков!
Однако подобное научное объяснение вызвало определенный отклик только у сельской интеллигенции. Простой народ если и слышал о нем, то отнесся к нему с недоверием и единственно в чем эволюционировал, так это, отбросив предположение о черте, остановился на третьей версии, именно на той, которая и стала для Смуджей роковой!
Суть ее заключалась в том, что якобы безнаказанностью преступления возмутился дух Ценека, а возможно, и Краля, вот они вдвоем или один из них и бродят по окрестностям и вздыхают, не имея возможности ни отомстить, ни рассказать правду; дух Ценека еще требует погребения останков в освященном месте.
Итак, что следовало предпринять? Естественно, осушить пруд, кости Ценека перенести на кладбище и таким образом избавить село от постоянного страха и снять с него возможное проклятие, да, прежде всего это! Не менее страшным для Смуджей, о чем они вскоре узнали, было и другое: к жупнику с этой целью собиралась пойти целая делегация!
Смуджи были уверены, что здесь не обошлось без злого умысла их соперника Блуменфельда. Но что они сейчас могли сделать? Правда, Йошко от какого-то железнодорожника со станции уже слышал более разумное и единственно возможное объяснение всех этих глупых и еще более глупо комментируемых народом чудес, и сам как среди своих знакомых, так и вообще, где мог, распространял его, а теперь искал повода все это растолковать и жупнику!
Но когда такая возможность представилась,— жупник сам пожаловал к нему,— выяснилось, что Йошко опоздал, впрочем, как и следовало ожидать. У жупника уже побывала делегация, и он решил без промедления приступить к осушению пруда.
Хотя Смуджи и предполагали, что такое со дня на день могло произойти, тем не менее сообщение их поразило. Йошко первым пришел в себя и возмутился: тоже мне делегация, два-три знакомых Блуменфельду человека, в основном пьяницы и пропащие люди! Да и как уважаемый, образованный человек может верить суеверным людям, говорящим, что по селу бродят духи. Это обычное природное явление, к тому же проверенное, дело вот в чем: недалеко, на железной дороге, несколько дней назад начал ходить какой-то паровоз особой конструкции, полученный по репарации. Он-то и издает эти странные, глухие звуки, но даже будь они другими, фактом остается то, что в близлежащих окрестностях эти утробные звуки, как бы доносящиеся из-под земли и приписываемые каким-то духам, можно услышать только под вечер, когда здесь проходит паровоз! Понятно и как они возникают! Земля вследствие долгой засухи пересохла, поэтому она легко поглощает и так же легко возвращает различные звуки; как бы там ни было, чуда никакого нет — это обычное природное явление, которое мог бы объяснить каждый школьник! Если это так, то не первейшая ли обязанность жупника разъяснять и просвещать народ, а не идти у него на поводу, поощряя невежество!
Йошко разволновался, стараясь повернуть дело в нужное ему русло. Но его голос оставался гласом вопиющего в пустыне, жупник был непреклонен в своем решении.
О преступлении, совершенном Смуджами, он как уроженец этих мест слышал уже давно, когда, собственно, в него и не верил так, как в последнее время. Но уже тогда решил, если станет жупником, осушить пруд и смыть с церковной земли позорное пятно, оставленное на ней Смуджами, а с себя — упрек, который он слышал уже несколько раз, особенно от Блуменфельда, что, мол, он защищает Смуджей и помогает им скрывать свой грех. Теперь, когда для этого настало время, народное возмущение оказалось на руку. Оно помогло ему выйти из несколько щекотливого положения, в котором он оказался перед Смуджами из-за своего поступка. Не желая с ними окончательно портить отношения, он мог теперь сослаться на народ, требующий этого, да, на сам народ!
А в таком случае уже не имело значения, основывается ли это требование на суеверии или заблуждении! Сколько раз те, для которых идолом является немецкий паровоз, обвиняли в заблуждении и суеверии самое веру, а вместе с ней и церковь! Впрочем, как только он узнал про паровоз,— а услышал он об этом еще до того, как ему сказал Йошко,— это объяснение показалось ему более правдоподобным, нежели про духов. Но для него было намного важнее доверие народа, решившего обратиться к нему за помощью в вопросе об осушении пруда, пусть и основывая свое объяснение на суеверии. А разве вера народа в высшие силы, в духов, в бога не укрепляла и его веру в церковь и не делала ли и его собственное положение более прочным?
Рассудив подобным образом, жупник решил настаивать на своем, более того, раз он уже считает себя жупником, то осмелился как жупник, духовный пастырь всех прихожан, поспорить со Смуджами. Так, приняв несколько благообразное выражение лица, полузакрыв глаза, он стал умолять Смуджей простить ему, если его подозрения окажутся безосновательными, но бог — богом, а душа — душой; тяжело душе на этом свете, не говоря уже о том! Поэтому лучше всего Смуджам, если они взяли грех на душу, не ждать, пока осушат пруд и обнаружат труп, а заранее покаяться и во всем признаться как на исповеди, так и перед людским судом!
Наступила мучительная тишина. Старый Смудж стоял словно вкопанный и пялил на жупника глаза, а молодой от злости только кусал губы. Зато старуха разошлась вовсю. Так вот почему жупник отказывается удовлетворить просьбу Йошко и тем самым отнимает у него кусок хлеба! Потому, что верит клевете, распространяемой против них этим проклятым жидом. Она может чем угодно поклясться,— и она действительно подняла три пальца, но тут же добавила и четвертый! — все, что рассказывают про убийство Ценека и про сокрытие его трупа в пруду,— это только россказни, ложь и глупость! Бог знает, где там на итальянском фронте сейчас гниют кости Ценека!
Что бы они дальше ни говорили друг другу, как бы ни убеждали,— долго, впрочем, это не продолжалось,— все было напрасно. Жупник, по натуре своей человек слабохарактерный, в душе уже жалел, что подал совет и что вообще сюда пришел,— он замкнулся и вскоре, когда жена позвала Йошко в лавку, воспользовавшись моментом, ушел. Уходя, он выразил надежду, что все произошедшее между ними не повлияет на их дальнейшую дружбу. И даже высказал готовность как-нибудь после, когда волнения утихнут, все же отдать Йошко пруд под сенокос! Но его слова не возымели никакого действия; госпожа Резика проводила его холодно, нарочито громко захлопнув за ним дверь.
III
То, что было неизбежно вчера, на второй день стало непреложным фактом: жупник приказал убрать на пруду запруды, вода начала спадать, и через пять-шесть дней предполагалось, что ил высохнет и можно будет — если они не обнаружатся раньше — поискать кости Ценека.
Именно в эти дни у Смуджей наконец появился Панкрац. Выслушав их упреки, он спокойно отвечал, что был на море там-то и там-то и что этот отдых ему ничего не стоил, поскольку он гостил у своего товарища. На самом деле он поехал на море вслед за своею новой симпатией — не той, что была у него весной,— и остался бы там и дольше, если бы вконец не поиздержался. Вернувшись домой, он нашел срочное письмо от Йошко, а хозяйка по договоренности с последним направила его к Васо. Он встретился с Васо, но к рассказанному им серьезно не отнесся, а по определенным вопросам разошелся и во мнении, и все же с первым поездом поспешил сюда.
Когда Смуджи перестали его упрекать, он выслушал их историю о духах и железной дороге, при этом смеялся еще больше, чем во время беседы с Васо. И совершенно их озадачил, заявив, что вся эта авантюра с извлечением костей Ценека из пруда бессмысленна и что самым разумным было бы принять предложение жупника и во всем признаться! Конечно, поспешил он добавить, речь не идет о признании в убийстве Ценека, тем более Краля. Сказать нужно только о том, что они, поддавшись на уговоры кого-то другого, действительно бросили Ценека в пруд!
— Как это, как? — не совсем его понимая, всполошились бабка и Йошко.— Разве это в духе его прежних обещаний?
Панкрац знал, что говорит, обо всем этом он много думал, к тому же консультировался со знакомым адвокатом и ему стало ясно, что простое, огульное отрицание всего, на чем настаивал Васо, только погубит все дело; показаний, подтверждающих вину Смуджей, вплоть до выкрика Мицы, о котором он узнал от Васо, предостаточно, чтобы судьи могли их обвинить в убийстве. Конечно, все бы выглядело иначе, если бы он извлек из пруда кости Ценека — главное и единственное вещественное доказательство вины деда и бабки. Но мог ли он быть уверен, что не оставит там хоть одну кость или отпечатки своих следов, которые — Васо был прав — могли погубить его уже в деле Краля? Еще более важно, пусть бы их устранение и не было связано с опасностью, разве ему самому оно было выгодно?
Разработанный и предложенный Смуджам план строился — да на чем другом он и мог строиться! — на голом расчете, что для него выгодно, а что нет. Для него ясно было одно: нельзя допустить, чтобы Смуджи были осуждены за убийство, как и нельзя окончательно избавить их от страха за содеянное. И в одном и в другом случае разве не рискует он, потеряв возможность вымогать у них деньги, лишиться и всех преимуществ, которых он добился от них по завещанию? Да что далеко ходить, Йошко уже жаловался Васо на то, как плохо у него идут дела и как дорого ему обходится Панкрац!
По тем же самым соображениям, по которым Панкрац не хотел помочь с уничтожением костей Ценека, разве он мог их совсем оставить без помощи? Напротив, и сегодня, и в будущем — сегодня, поскольку еще не получил деньги от Йошко за этот месяц; в будущем, чтобы их и дальше получать! — это опять же могло принести ему пользу, если они увидят, что он того заслуживает, заслуживает пусть даже и ценой какой-либо жертвы со своей стороны!
Итак, герой королевой ночи, не колеблясь, был готов признать перед судом свое участие в той далекой ночи. Но естественно, поскольку он собирался преуменьшить ответственность за все это старых Смуджей — а почему бы заодно и не свою? — в свой план Панкрац включил еще одно лицо: человека, уговорившего их,— как он уже сказал,— бросить Ценека в пруд.
Ха-ха-ха, разве можно найти для этой цели более подходящую фигуру, чем Краль? Его больше нет в живых, и только теперь понимаешь, как хорошо, что его нет. Так вот как было дело: Ценек перед возвращением на фронт с горя напился и, заглянув в лавку, где Смуджи раскладывали купленный товар, захотел добавить, для чего по лестнице полез на полку за ракией. Смуджи принялись его ругать (этим можно объяснить и крики, которые слышал проходя мимо тот- то и тот-то крестьянин),— и, стоя наверху на лестнице, он неловко повернулся, собираясь спуститься вниз, и упал. Упал, ударившись виском о стоявшие поблизости товарные весы,— неплохо придумано, бабуся! — и на глазах у пораженных старых Смуджей, да и самого Панкраца, бывшему всему свидетелем,— умер! К несчастью, в этот момент через открытую наружную дверь ввалился Краль. Он тоже был пьян и искал Ценека, чтобы заключить с ним сделку на рощицу, из-за которой они спорили. Когда же он увидел сводного брата мертвым, то спьяну накинулся на Смуджей, обвинив их в убийстве. Те же, еще не придя в себя, все же смогли заверить его в противном. Краль продолжал настаивать на своем, грозился донести на них, а потом неожиданно повеселел, смекнув, что после смерти Ценека сможет дешево получить его рощу. Более того, попросив Смуджей оказать ему кое-какие услуги (скажем, помочь получить пашню на территории конного завода Васо!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36