Зачастую, выпив бокал вина, она трудилась в таком виде чуть ли не до утра. Когда же играла музыка, а за окном падал снег, Изабель доходила почти до оргазма.
Несколько картин, созданных во время таких ночных бдений, Изабель послала Скай.
– Невероятный темперамент! – позвонив ей, восхитилась Скай. – Интересно, что за мужчина появился в твоей жизни и какие кнопки он нажимает?
Изабель засмеялась, жалея, что Скай сейчас далеко.
– Кроме Кларенса Боумена, в моей жизни нет других мужчин, а его ты, поверь, и близко не подпустила бы ни к каким своим кнопкам.
– Возможно, но как бы там ни было, Изабель, это лучшие твои работы. Я просто благоговею.
– Ты показывала их Рихтеру?
– Показывала. Он хочет встретиться с тобой, когда ты в следующий раз будешь в Нью-Йорке.
– Что именно он сказал? Повтори слово в слово!
– Ну хорошо! Он сказал, что у тебя очень чувственный стиль и богатая фантазия. Ну, теперь ты довольна?
Изабель была в восторге. Если бы она могла, то вылетела бы в Нью-Йорк первым же самолетом, но на дворе сейчас стоял март, а срок обучения кончался лишь в конце июня; к тому же она собиралась после этого навестить тетю Флору.
– Никаких проблем! – успокоила ее Скай.
Как всегда после разговора с подругой, ее охватило острое чувство одиночества. И как всегда, она постаралась встряхнуться: она здесь не для того, чтобы беспокоиться о происходящем там. Она здесь для того, чтобы там ее приняли.
Джулиану Рихтеру было сорок четыре года, но в мире художников он уже около двадцати лет пользовался большим авторитетом. В Нью-Йорке он ломал и создавал карьеры с такой смелостью, что слава его порой затмевала славу протеже. Действительно, о нем писали столько же, сколько о самых выдающихся художниках, бульварные газеты помещали его фотографии не реже, чем фотографии посещавших его галерею знаменитостей, а о его личной жизни ходило не меньше слухов, чем обо всех их, вместе взятых.
Одобренная им самим биография повествовала о рожденном в богатой семье человеке, для которого учение и культура были словно воздух и вода. «Нужно кормить душу так же, как и тело», – любил говаривать его отец. Поскольку семья располагала средствами, необходимыми для поддержания подобной философии, Джулиан вырос среди произведений искусства. Например, чтобы любоваться Ренуаром, ему не надо было идти в музей: картина известного импрессиониста висела в гостиной над креслом-качалкой. Стены в столовой украшали фантасмагорические работы Жана Антуана Ватто.
Отец, Генри Рихтер, однако, считал недостаточным лишь ценить искусство; по его мнению, оно должно было еще просвещать и воспитывать людей.
Мать Джулиана, Гедда, стала феминисткой задолго до расцвета этого движения. Она также коллекционировала картины, но свое состояние потратила на произведения, созданные женщинами, в первую очередь импрессионистками Мари Кассой и Бертой Моризо. Используя их работы как учебное пособие, она читала сыну лекции об угнетении женщин.
Биография Джулиана умалчивала о том, что, хотя родители действительно проводили с ним много времени, дома они появлялись довольно редко. Отец постоянно находился по делам то в Европе, то на Востоке, мать же вообще моталась по всему свету. Джулиан и двое его младших братьев оставались в основном на попечении слуг.
Впрочем, даже в отсутствие Генри Рихтера установленные им строгие правила поведения выполнялись неукоснительно. Правда, им подчинялись только братья Джулиана, сам он не был способен на самопожертвование ради отца. Кроме того, в их отношениях были и другие проблемы. Джулиан родился слабым и болезненным, к тому же отличался маленьким ростом, поэтому в глазах человека с традиционными представлениями о мужских достоинствах выглядел не слишком мужественным. Неудивительно, что, повзрослев, Джулиан постоянно испытывал потребность доказать свое превосходство над другими, причем желательно публично.
Во всех своих интервью Джулиан утверждал, что художественное чутье, которое он приобрел еще в детстве, получило дальнейшее развитие в связи с его увлечением фотографией. Критики расходились во мнении о том, насколько он талантлив как фотограф, но способность Рихтера разглядеть талант в других не ставил под сомнение никто.
– Картина все равно что пакетик с кашей, – любил повторять он, – а галерея – супермаркет. Моя задача – убедить покупателя в том, что каша на моих полках лучше и вкуснее, чем у сотен других продавцов.
Как правило, это ему удавалось.
Когда Скай принесла Рихтеру работы Изабель, он согласился посмотреть их только из расположения к своей напарнице и был очень удивлен мастерству художника: эти рисунки углем и акварели тронули его душу. Снова и снова просматривая работы Изабель де Луна, Рихтер все больше убеждался, что перед ним талант. Судя по разнообразию стиля, Изабель все еще искала себя, однако задача Рихтера и заключалась в том, чтобы помочь начинающим художникам найти свое место в искусстве.
Он вновь поднес к глазам акварель с изображенной на ней женщиной и почувствовал, как у него екнуло сердце. Радость открытия переполняла его.
Изабель приехала в Нью-Йорк лишь в конце августа. Из-за неважного здоровья тети Флоры она пробыла в Барселоне дольше, чем планировала, и хотела задержаться еще, но Флора настояла на ее отъезде.
В Нью-Йорке Изабель приняла щедрое предложение Скай пожить пока у нее. За полгода до этого подруга перебралась из их старой квартиры в Вест-Сайде в район Сохо. Это новое, светлое и просторное жилище было совершенно в ее духе. Одна стена была черной, другая серой, остальные – белыми. Обстановка представляла собой смесь кича пятидесятых годов и случайных предметов, купленных на барахолке. Почти всю спальню занимала гигантская кровать. Над бюро, заставленным хрустальными флаконами из-под духов, висело небольшое зеркало. У окна с черной занавеской скучала пальма, вторая точно такая же стояла в углу.
Однако больше всего Изабель интересовали, конечно, произведения искусства. На серой стене в гостиной висел зимний пейзаж озера Мендота, подаренный Скай на день рождения. На черной стене красовалась картина, по полотну которой словно в беспорядке разбросали осколки фарфоровых тарелок. В проеме между окнами находилась работа кисти Дэвида Сола. Кроме того, повсюду были развешаны небольшие полотна других художников, отобранные Скай во время ее поездок.
По всей видимости, разлука ничуть не отдалила девушек друг от друга. Через считанные мгновения они вновь свободно смеялись и шутили, словно опять оказались в своей пещере на Риверсайд-драйв.
– А ты изменилась, – вдруг сказала Изабель. Повернувшись к столу, Скай принялась соскабливать оплывший воск со свечей, а потом объявила, что ее связь с Эзрой кончилась.
– Мы оба решили подлечиться, – сухо произнесла она. – В результате врач объяснил мне, что я хотела добиться от Эзры той любви и нежности, которую недополучила от своего отца. Его же врач сказал, что во мне он искал замену Соне. Я согласилась с тем, что мой отец меня любит. Пусть он проявляет свою любовь не так, как мне хотелось, но все же старается как может. А Эзра принял к сведению, что Соня ушла не из-за его недостатков, а из-за каких-то внешних причин.
– Значит, теперь вы оба совершенно здоровы, – заключила Изабель. – А что представляет собой Джулиан Рихтер?
– Он поразительный, Изабель, – тщательно подбирая слова, ответила Скай. – Гениальный. Загадочный.
– Не хочу казаться назойливой, но когда я смогу с ним встретиться?
– Ты действительно назойлива, и все-таки я организую тебе эту встречу, так как нуждаюсь в комиссионных.
Подавшись вперед, Изабель пристально посмотрела на подругу:
– По-моему, ты что-то скрываешь. Будем признаваться или поиграем в инквизицию?
– Наверное, я поступила бесцеремонно.
– Ты это о чем?
– Я показала ему некоторые твои работы.
– И какова была его реакция?
Скай снова занялась высохшим воском. Изабель терпеливо ждала.
– Твои работы будут представлены на его новой выставке.
– Что? – Сердце Изабель учащенно забилось, но отнюдь не от восторга. Она была в ярости. Встав со стула, она скрестила руки на груди и принялась расхаживать по комнате.
– Как же ты позволила ему выставить мои работы без моего разрешения?
– Я думала, ты обрадуешься. Он самый влиятельный дилер в Нью-Йорке. Ты ему понравилась, Изабель. Он захотел выставить твои работы, а я не хотела, чтобы он долго раздумывал.
– А надо бы – и ему, и тебе! – Изабель не сомневалась в своей правоте. Впрочем, Скай, конечно же, действовала из лучших побуждений. – Когда открывается выставка?
– Завтра вечером.
Схватив свою сумочку, Изабель ринулась к двери.
– Я хочу повидаться с Джулианом Рихтером. Я скоро вернусь.
Галерея Рихтера находилась на Мэдисон-авеню, между Шестьдесят шестой и Шестьдесят седьмой улицами. Изабель уже протянула руку к двери, как вдруг заметила в окне надпись: «НОВЫЙ СЕЗОН – НОВЫЕ ЛИЦА. НЬЮ-ЙОРКСКИЙ ДЕБЮТ ИЗАБЕЛЬ ДЕ ЛУНА, ФРЭНКА ПОНСА И ДЖЕЙМСА КАРСТЕРСА». Изабель смотрела на эти слова так, словно никогда прежде не видела свою фамилию. Посмотрев чуть левее, она заметила один из своих рисунков и вспомнила, при каких обстоятельствах его нарисовала. Это было тридцать первого декабря. Звонок Коуди поверг ее в полное отчаяние. Изабель включила свой любимый концерт Рахманинова, налила себе вина и как следует выплакалась. Затем разделась, снова плеснула вина и стала вспоминать об их страсти с Коуди. Глядя сейчас на свое творение, она внезапно покраснела. Хотя рисунок был несколько стилизован, действия изображенных на нем мужчины и женщины не оставляли сомнений – они страстно занимались любовью.
Смутившись, Изабель отвела глаза, решив все-таки попасть в галерею. К несчастью, дверь была заперта. Надеясь, что кто-нибудь откликнется, она громко постучала. Через несколько секунд дверь немного приоткрылась, и наружу выглянул какой-то старик.
– Меня зовут Изабель де Луна, – доставая свое водительское удостоверение, сказала девушка. – Я участница выставки.
Сторож отошел немного в сторону. Войдя в первый зал, Изабель замерла от переполнявшей сердце гордости. Она еще не видела, чтобы так демонстрировались ее работы: картины, написанные маслом, висели на одной стене, акварели – на другой, рисунки углем – на третьей. Работы были сгруппированы по стилю, так чтобы продемонстрировать различные тенденции в ее творчестве – от самых смелых до наиболее сдержанных.
И все же ей не нравилось, что все это сделано без ее разрешения.
– А когда будет мистер Рихтер? – спросила она перед уходом.
– Около семи.
В семь вечера Изабель вернулась. Теперь дверь галереи была открыта. Затаив дыхание, Изабель вошла. Первый зал был ярко освещен, какие-то мужчины стояли перед ее большим рисунком, сделанным в Висконсине. Изображенное на рисунке женское лицо не имело ни носа, ни бровей – только рот. Одна плавная линия создавала намек на руку, другая – на шею, на нее как будто падала чья-то тень.
Не отрывая глаз от прелестницы на стене, мужчины о чем-то шептались. Один из них – высокий, широкоплечий и худой, строгий костюм явно сшит на заказ; другой – низенький, бородатый, одетый более небрежно. Решив, что это и есть Джулиан Рихтер, Изабель произнесла:
– Снимите эти картины!
Мужчины обернулись.
– Извините?
– Меня зовут Изабель де Луна. Это мои работы, и у вас нет разрешения их здесь выставлять.
Рихтер уже давно пытался представить себе, как выглядит художница. Глядя сейчас на ее бронзовую кожу, блестящие каштановые волосы и колючие карие глаза, он улыбнулся: она превзошла все его ожидания.
– Разрешите представить вас Филиппу Медине, – намеренно игнорируя ее слова, произнес дилер. – Он не только главный администратор «Сиско комьюникейшнз», но и крупный коллекционер, и сейчас намеревается купить вот этот восхитительный рисунок.
Стоявший рядом с Рихтером мужчина пристально посмотрел на Изабель. Взгляд его был непроницаемым, мрачным, и в то же время мягким – как кусок угля, которым Изабель рисовала злополучный портрет.
– Картина не передает всего вашего обаяния, мисс де Луна. Встретив вас лично, могу заверить, что вы просто очаровательны.
Изабель явно тронуло то, что в отличие от большинства зрителей Медина заметил сходство, ей также польстил и комплимент, но, в конце концов, она пришла сюда ругаться с Рихтером, а не флиртовать с незнакомцами. Игнорируя бизнесмена, она продолжила атаку:
– Вы не имеете права вести переговоры с мистером Мединой. Если он хочет купить эту картину, то должен договариваться только со мной!
Джулиан не знал, смеяться ему или плакать. Ему и раньше приходилось иметь дело с темпераментными художниками, но никто из них не был столь красив и столь талантлив. Ему не хотелось спорить с Изабель, а главное сейчас – подписать с ней контракт.
– Весьма сожалею об этом недоразумении, мисс де Луна, но, видите ли, я думал, что Скай выступает от вашего имени.
– Я вполне способна делать это сама.
– И создавать замечательные произведения. – Филипп Медина снова вмешался в разговор. – Как уже сказал Джулиан, я коллекционер и хотел бы купить этот рисунок.
Впервые с начала разговора Изабель взглянула на человека, который хотел стать ее первым покупателем. Мягкие каштановые волосы, квадратный подбородок с небольшой ямочкой, густые брови, худощавое лицо, полностью преображавшееся, когда Медина улыбался – он сразу становился необычайно красив. Судя по всему, Медине было за тридцать, однако выражение его глаз говорило о том, что он, как и сама Изабель, пережил больше, чем обычно выпадает на долю его сверстников.
Картину Рихтер оценил в две с половиной тысячи долларов. Де Луна запросила для себя тысячу, оставив дилеру шестьдесят процентов. Тот был согласен и на меньшее, но Изабель не подозревала и об этом, она знать не знала, что первому покупателю обычно дается большая скидка. Таким образом стимулируется спрос: имя этого покупателя используется как приманка для других. Медина, который знал все тонкости игры, мог бы и поторговаться, но не захотел: подписав чек и пообещав прийти на следующий день, он ушел, оставив Изабель и Рихтера наедине.
– Примите мои поздравления, – расплылся в улыбке Джулиан. – Этот чек придает делу необходимый официоз. Теперь вы стали профессиональной художницей. – Против своего желания Изабель улыбнулась. – Поверьте, я искренне огорчен происшедшим недоразумением и прошу меня извинить, – продолжил Рихтер. – Вы вправе требовать, чтобы я убрал эту часть экспозиции, но тем не менее надеюсь, мисс де Луна, что в наших общих интересах оставить ее.
– Мне не нравится, когда я не могу распоряжаться своими собственными работами.
– Рискуя вас обидеть, я все-таки замечу, что нью-йоркский художник не волен полностью распоряжаться своими работами.
– И почему же?
– Потому что, к сожалению, ценность любого произведения определяется его ценой; ее, в свою очередь, диктует рынок, а положение на рынке зависит от многих факторов, большей частью иррациональных. – Рихтер пристально посмотрел на Изабель. Она была вся внимание. – У искусства свои циклы и тенденции. Мода здесь меняется очень быстро. В одном сезоне в моде живопись, в другом – скульптура, а на следующий год все интересуются только гобеленами. Художнику подконтрольны только две вещи: свое творчество и выбор того, кто его представляет.
– И здесь появляетесь вы.
– Именно, – улыбнулся Джулиан. – При всей своей скромности я не премину напомнить, что являюсь владельцем самой престижной галереи Нью-Йорка. Позволяя мне выставлять свои работы, вы зарабатываете очки, которых вам нигде больше не получить. Нравится вам это или нет, мисс де Луна, однако место, где висят ваши произведения, часто гораздо важнее того, что они в действительности собой представляют.
Опустив руку в карман, Изабель нащупала чек, подписанный Филиппом Мединой. Рисунок был замечательным, она сама это знала, но где бы еще за него заплатили две с половиной тысячи?! Рихтер пользовался репутацией человека, который выручает большие деньги за произведения искусства. А Изабель нуждалась в деньгах.
Причем не только для того, чтобы платить за квартиру, за питание и так далее – нет, просто Изабель не оставляла надежды выкупить «Дрэгон текстайлз», и это желание только окрепло во время ее последней поездки в Барселону. От тети Флоры Изабель узнала, что здесь до сих пор вспоминают о смерти Альтеи и обвиняют в ней Мартина. Почему? Флора объяснила ей, что загадки не дают людям покоя, будоражат их сознание. Кроме того, при любых неполадках на текстильной фабрике рабочие честят Мартина на чем свет стоит. Сожалея о том, что с момента продажи «Дрэгон» Барбе дела на предприятии не клеятся, они считают, что смерть Альтеи каким-то образом вызвала разорение компании, а значит, во всем виноват Мартин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Несколько картин, созданных во время таких ночных бдений, Изабель послала Скай.
– Невероятный темперамент! – позвонив ей, восхитилась Скай. – Интересно, что за мужчина появился в твоей жизни и какие кнопки он нажимает?
Изабель засмеялась, жалея, что Скай сейчас далеко.
– Кроме Кларенса Боумена, в моей жизни нет других мужчин, а его ты, поверь, и близко не подпустила бы ни к каким своим кнопкам.
– Возможно, но как бы там ни было, Изабель, это лучшие твои работы. Я просто благоговею.
– Ты показывала их Рихтеру?
– Показывала. Он хочет встретиться с тобой, когда ты в следующий раз будешь в Нью-Йорке.
– Что именно он сказал? Повтори слово в слово!
– Ну хорошо! Он сказал, что у тебя очень чувственный стиль и богатая фантазия. Ну, теперь ты довольна?
Изабель была в восторге. Если бы она могла, то вылетела бы в Нью-Йорк первым же самолетом, но на дворе сейчас стоял март, а срок обучения кончался лишь в конце июня; к тому же она собиралась после этого навестить тетю Флору.
– Никаких проблем! – успокоила ее Скай.
Как всегда после разговора с подругой, ее охватило острое чувство одиночества. И как всегда, она постаралась встряхнуться: она здесь не для того, чтобы беспокоиться о происходящем там. Она здесь для того, чтобы там ее приняли.
Джулиану Рихтеру было сорок четыре года, но в мире художников он уже около двадцати лет пользовался большим авторитетом. В Нью-Йорке он ломал и создавал карьеры с такой смелостью, что слава его порой затмевала славу протеже. Действительно, о нем писали столько же, сколько о самых выдающихся художниках, бульварные газеты помещали его фотографии не реже, чем фотографии посещавших его галерею знаменитостей, а о его личной жизни ходило не меньше слухов, чем обо всех их, вместе взятых.
Одобренная им самим биография повествовала о рожденном в богатой семье человеке, для которого учение и культура были словно воздух и вода. «Нужно кормить душу так же, как и тело», – любил говаривать его отец. Поскольку семья располагала средствами, необходимыми для поддержания подобной философии, Джулиан вырос среди произведений искусства. Например, чтобы любоваться Ренуаром, ему не надо было идти в музей: картина известного импрессиониста висела в гостиной над креслом-качалкой. Стены в столовой украшали фантасмагорические работы Жана Антуана Ватто.
Отец, Генри Рихтер, однако, считал недостаточным лишь ценить искусство; по его мнению, оно должно было еще просвещать и воспитывать людей.
Мать Джулиана, Гедда, стала феминисткой задолго до расцвета этого движения. Она также коллекционировала картины, но свое состояние потратила на произведения, созданные женщинами, в первую очередь импрессионистками Мари Кассой и Бертой Моризо. Используя их работы как учебное пособие, она читала сыну лекции об угнетении женщин.
Биография Джулиана умалчивала о том, что, хотя родители действительно проводили с ним много времени, дома они появлялись довольно редко. Отец постоянно находился по делам то в Европе, то на Востоке, мать же вообще моталась по всему свету. Джулиан и двое его младших братьев оставались в основном на попечении слуг.
Впрочем, даже в отсутствие Генри Рихтера установленные им строгие правила поведения выполнялись неукоснительно. Правда, им подчинялись только братья Джулиана, сам он не был способен на самопожертвование ради отца. Кроме того, в их отношениях были и другие проблемы. Джулиан родился слабым и болезненным, к тому же отличался маленьким ростом, поэтому в глазах человека с традиционными представлениями о мужских достоинствах выглядел не слишком мужественным. Неудивительно, что, повзрослев, Джулиан постоянно испытывал потребность доказать свое превосходство над другими, причем желательно публично.
Во всех своих интервью Джулиан утверждал, что художественное чутье, которое он приобрел еще в детстве, получило дальнейшее развитие в связи с его увлечением фотографией. Критики расходились во мнении о том, насколько он талантлив как фотограф, но способность Рихтера разглядеть талант в других не ставил под сомнение никто.
– Картина все равно что пакетик с кашей, – любил повторять он, – а галерея – супермаркет. Моя задача – убедить покупателя в том, что каша на моих полках лучше и вкуснее, чем у сотен других продавцов.
Как правило, это ему удавалось.
Когда Скай принесла Рихтеру работы Изабель, он согласился посмотреть их только из расположения к своей напарнице и был очень удивлен мастерству художника: эти рисунки углем и акварели тронули его душу. Снова и снова просматривая работы Изабель де Луна, Рихтер все больше убеждался, что перед ним талант. Судя по разнообразию стиля, Изабель все еще искала себя, однако задача Рихтера и заключалась в том, чтобы помочь начинающим художникам найти свое место в искусстве.
Он вновь поднес к глазам акварель с изображенной на ней женщиной и почувствовал, как у него екнуло сердце. Радость открытия переполняла его.
Изабель приехала в Нью-Йорк лишь в конце августа. Из-за неважного здоровья тети Флоры она пробыла в Барселоне дольше, чем планировала, и хотела задержаться еще, но Флора настояла на ее отъезде.
В Нью-Йорке Изабель приняла щедрое предложение Скай пожить пока у нее. За полгода до этого подруга перебралась из их старой квартиры в Вест-Сайде в район Сохо. Это новое, светлое и просторное жилище было совершенно в ее духе. Одна стена была черной, другая серой, остальные – белыми. Обстановка представляла собой смесь кича пятидесятых годов и случайных предметов, купленных на барахолке. Почти всю спальню занимала гигантская кровать. Над бюро, заставленным хрустальными флаконами из-под духов, висело небольшое зеркало. У окна с черной занавеской скучала пальма, вторая точно такая же стояла в углу.
Однако больше всего Изабель интересовали, конечно, произведения искусства. На серой стене в гостиной висел зимний пейзаж озера Мендота, подаренный Скай на день рождения. На черной стене красовалась картина, по полотну которой словно в беспорядке разбросали осколки фарфоровых тарелок. В проеме между окнами находилась работа кисти Дэвида Сола. Кроме того, повсюду были развешаны небольшие полотна других художников, отобранные Скай во время ее поездок.
По всей видимости, разлука ничуть не отдалила девушек друг от друга. Через считанные мгновения они вновь свободно смеялись и шутили, словно опять оказались в своей пещере на Риверсайд-драйв.
– А ты изменилась, – вдруг сказала Изабель. Повернувшись к столу, Скай принялась соскабливать оплывший воск со свечей, а потом объявила, что ее связь с Эзрой кончилась.
– Мы оба решили подлечиться, – сухо произнесла она. – В результате врач объяснил мне, что я хотела добиться от Эзры той любви и нежности, которую недополучила от своего отца. Его же врач сказал, что во мне он искал замену Соне. Я согласилась с тем, что мой отец меня любит. Пусть он проявляет свою любовь не так, как мне хотелось, но все же старается как может. А Эзра принял к сведению, что Соня ушла не из-за его недостатков, а из-за каких-то внешних причин.
– Значит, теперь вы оба совершенно здоровы, – заключила Изабель. – А что представляет собой Джулиан Рихтер?
– Он поразительный, Изабель, – тщательно подбирая слова, ответила Скай. – Гениальный. Загадочный.
– Не хочу казаться назойливой, но когда я смогу с ним встретиться?
– Ты действительно назойлива, и все-таки я организую тебе эту встречу, так как нуждаюсь в комиссионных.
Подавшись вперед, Изабель пристально посмотрела на подругу:
– По-моему, ты что-то скрываешь. Будем признаваться или поиграем в инквизицию?
– Наверное, я поступила бесцеремонно.
– Ты это о чем?
– Я показала ему некоторые твои работы.
– И какова была его реакция?
Скай снова занялась высохшим воском. Изабель терпеливо ждала.
– Твои работы будут представлены на его новой выставке.
– Что? – Сердце Изабель учащенно забилось, но отнюдь не от восторга. Она была в ярости. Встав со стула, она скрестила руки на груди и принялась расхаживать по комнате.
– Как же ты позволила ему выставить мои работы без моего разрешения?
– Я думала, ты обрадуешься. Он самый влиятельный дилер в Нью-Йорке. Ты ему понравилась, Изабель. Он захотел выставить твои работы, а я не хотела, чтобы он долго раздумывал.
– А надо бы – и ему, и тебе! – Изабель не сомневалась в своей правоте. Впрочем, Скай, конечно же, действовала из лучших побуждений. – Когда открывается выставка?
– Завтра вечером.
Схватив свою сумочку, Изабель ринулась к двери.
– Я хочу повидаться с Джулианом Рихтером. Я скоро вернусь.
Галерея Рихтера находилась на Мэдисон-авеню, между Шестьдесят шестой и Шестьдесят седьмой улицами. Изабель уже протянула руку к двери, как вдруг заметила в окне надпись: «НОВЫЙ СЕЗОН – НОВЫЕ ЛИЦА. НЬЮ-ЙОРКСКИЙ ДЕБЮТ ИЗАБЕЛЬ ДЕ ЛУНА, ФРЭНКА ПОНСА И ДЖЕЙМСА КАРСТЕРСА». Изабель смотрела на эти слова так, словно никогда прежде не видела свою фамилию. Посмотрев чуть левее, она заметила один из своих рисунков и вспомнила, при каких обстоятельствах его нарисовала. Это было тридцать первого декабря. Звонок Коуди поверг ее в полное отчаяние. Изабель включила свой любимый концерт Рахманинова, налила себе вина и как следует выплакалась. Затем разделась, снова плеснула вина и стала вспоминать об их страсти с Коуди. Глядя сейчас на свое творение, она внезапно покраснела. Хотя рисунок был несколько стилизован, действия изображенных на нем мужчины и женщины не оставляли сомнений – они страстно занимались любовью.
Смутившись, Изабель отвела глаза, решив все-таки попасть в галерею. К несчастью, дверь была заперта. Надеясь, что кто-нибудь откликнется, она громко постучала. Через несколько секунд дверь немного приоткрылась, и наружу выглянул какой-то старик.
– Меня зовут Изабель де Луна, – доставая свое водительское удостоверение, сказала девушка. – Я участница выставки.
Сторож отошел немного в сторону. Войдя в первый зал, Изабель замерла от переполнявшей сердце гордости. Она еще не видела, чтобы так демонстрировались ее работы: картины, написанные маслом, висели на одной стене, акварели – на другой, рисунки углем – на третьей. Работы были сгруппированы по стилю, так чтобы продемонстрировать различные тенденции в ее творчестве – от самых смелых до наиболее сдержанных.
И все же ей не нравилось, что все это сделано без ее разрешения.
– А когда будет мистер Рихтер? – спросила она перед уходом.
– Около семи.
В семь вечера Изабель вернулась. Теперь дверь галереи была открыта. Затаив дыхание, Изабель вошла. Первый зал был ярко освещен, какие-то мужчины стояли перед ее большим рисунком, сделанным в Висконсине. Изображенное на рисунке женское лицо не имело ни носа, ни бровей – только рот. Одна плавная линия создавала намек на руку, другая – на шею, на нее как будто падала чья-то тень.
Не отрывая глаз от прелестницы на стене, мужчины о чем-то шептались. Один из них – высокий, широкоплечий и худой, строгий костюм явно сшит на заказ; другой – низенький, бородатый, одетый более небрежно. Решив, что это и есть Джулиан Рихтер, Изабель произнесла:
– Снимите эти картины!
Мужчины обернулись.
– Извините?
– Меня зовут Изабель де Луна. Это мои работы, и у вас нет разрешения их здесь выставлять.
Рихтер уже давно пытался представить себе, как выглядит художница. Глядя сейчас на ее бронзовую кожу, блестящие каштановые волосы и колючие карие глаза, он улыбнулся: она превзошла все его ожидания.
– Разрешите представить вас Филиппу Медине, – намеренно игнорируя ее слова, произнес дилер. – Он не только главный администратор «Сиско комьюникейшнз», но и крупный коллекционер, и сейчас намеревается купить вот этот восхитительный рисунок.
Стоявший рядом с Рихтером мужчина пристально посмотрел на Изабель. Взгляд его был непроницаемым, мрачным, и в то же время мягким – как кусок угля, которым Изабель рисовала злополучный портрет.
– Картина не передает всего вашего обаяния, мисс де Луна. Встретив вас лично, могу заверить, что вы просто очаровательны.
Изабель явно тронуло то, что в отличие от большинства зрителей Медина заметил сходство, ей также польстил и комплимент, но, в конце концов, она пришла сюда ругаться с Рихтером, а не флиртовать с незнакомцами. Игнорируя бизнесмена, она продолжила атаку:
– Вы не имеете права вести переговоры с мистером Мединой. Если он хочет купить эту картину, то должен договариваться только со мной!
Джулиан не знал, смеяться ему или плакать. Ему и раньше приходилось иметь дело с темпераментными художниками, но никто из них не был столь красив и столь талантлив. Ему не хотелось спорить с Изабель, а главное сейчас – подписать с ней контракт.
– Весьма сожалею об этом недоразумении, мисс де Луна, но, видите ли, я думал, что Скай выступает от вашего имени.
– Я вполне способна делать это сама.
– И создавать замечательные произведения. – Филипп Медина снова вмешался в разговор. – Как уже сказал Джулиан, я коллекционер и хотел бы купить этот рисунок.
Впервые с начала разговора Изабель взглянула на человека, который хотел стать ее первым покупателем. Мягкие каштановые волосы, квадратный подбородок с небольшой ямочкой, густые брови, худощавое лицо, полностью преображавшееся, когда Медина улыбался – он сразу становился необычайно красив. Судя по всему, Медине было за тридцать, однако выражение его глаз говорило о том, что он, как и сама Изабель, пережил больше, чем обычно выпадает на долю его сверстников.
Картину Рихтер оценил в две с половиной тысячи долларов. Де Луна запросила для себя тысячу, оставив дилеру шестьдесят процентов. Тот был согласен и на меньшее, но Изабель не подозревала и об этом, она знать не знала, что первому покупателю обычно дается большая скидка. Таким образом стимулируется спрос: имя этого покупателя используется как приманка для других. Медина, который знал все тонкости игры, мог бы и поторговаться, но не захотел: подписав чек и пообещав прийти на следующий день, он ушел, оставив Изабель и Рихтера наедине.
– Примите мои поздравления, – расплылся в улыбке Джулиан. – Этот чек придает делу необходимый официоз. Теперь вы стали профессиональной художницей. – Против своего желания Изабель улыбнулась. – Поверьте, я искренне огорчен происшедшим недоразумением и прошу меня извинить, – продолжил Рихтер. – Вы вправе требовать, чтобы я убрал эту часть экспозиции, но тем не менее надеюсь, мисс де Луна, что в наших общих интересах оставить ее.
– Мне не нравится, когда я не могу распоряжаться своими собственными работами.
– Рискуя вас обидеть, я все-таки замечу, что нью-йоркский художник не волен полностью распоряжаться своими работами.
– И почему же?
– Потому что, к сожалению, ценность любого произведения определяется его ценой; ее, в свою очередь, диктует рынок, а положение на рынке зависит от многих факторов, большей частью иррациональных. – Рихтер пристально посмотрел на Изабель. Она была вся внимание. – У искусства свои циклы и тенденции. Мода здесь меняется очень быстро. В одном сезоне в моде живопись, в другом – скульптура, а на следующий год все интересуются только гобеленами. Художнику подконтрольны только две вещи: свое творчество и выбор того, кто его представляет.
– И здесь появляетесь вы.
– Именно, – улыбнулся Джулиан. – При всей своей скромности я не премину напомнить, что являюсь владельцем самой престижной галереи Нью-Йорка. Позволяя мне выставлять свои работы, вы зарабатываете очки, которых вам нигде больше не получить. Нравится вам это или нет, мисс де Луна, однако место, где висят ваши произведения, часто гораздо важнее того, что они в действительности собой представляют.
Опустив руку в карман, Изабель нащупала чек, подписанный Филиппом Мединой. Рисунок был замечательным, она сама это знала, но где бы еще за него заплатили две с половиной тысячи?! Рихтер пользовался репутацией человека, который выручает большие деньги за произведения искусства. А Изабель нуждалась в деньгах.
Причем не только для того, чтобы платить за квартиру, за питание и так далее – нет, просто Изабель не оставляла надежды выкупить «Дрэгон текстайлз», и это желание только окрепло во время ее последней поездки в Барселону. От тети Флоры Изабель узнала, что здесь до сих пор вспоминают о смерти Альтеи и обвиняют в ней Мартина. Почему? Флора объяснила ей, что загадки не дают людям покоя, будоражат их сознание. Кроме того, при любых неполадках на текстильной фабрике рабочие честят Мартина на чем свет стоит. Сожалея о том, что с момента продажи «Дрэгон» Барбе дела на предприятии не клеятся, они считают, что смерть Альтеи каким-то образом вызвала разорение компании, а значит, во всем виноват Мартин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42