От Малыша Тиму досталось вкрадчивое обаяние, которое обеспечило ему характеристику «самого симпатичного мальчишка», но от него же он унаследовал и чувство отчужденности, постоянно питавшее детские мечты о героических подвигах. Еще в детстве Лири ощущал себя посторонним: ирландец-католик в школе, полной «истинных американцев» — англосаксов протестантского вероисповедания, художник в окружении спортсменов и бизнесменов, неверующий в мире верующих. Позже это отчуждение переросло в непрерывные конфликты с властью, часто становясь сознательной конфронтацией.
Первый такой конфликт произошел в последние месяцы его учебы в школе. Совершенно беспричинно Лири начал вдруг прогуливать занятия, вынудив директора школы — «мудрого старика из Новой Англии», обладателя белоснежной бороды, достойной члена Верховного суда, — пригрозить ему отчислением. Позже Лири объяснял, что это не произошло лишь потому, что потребовало бы заполнения безумного количества бумаг.
Однако такое поведение стоило ему потери рекомендации в колледж. Из-за «бесконечных развязных шуточек» Тима не приняли ни в одну из престижных школ академического направления. Эбигайль была вынуждена прибегнуть к связям с местным настоятелем, с тем чтобы сына приняли в католический колледж Св. Креста, управляемый иезуитами.
Этот колледж осенью 1938 года представлял собой учебное заведение, мало приспособленное как для социального, так и для интеллектуального продвижения. Если не считать поощрения занятий футболом, в основном список предметов был традиционным — упор делался на изучение греческого языка, латыни, религии. Колледж несколько напоминал монастырь, в котором разрешались занятия спортом. Тим провел в этом чистилище два года, переводя Цицерона и Горация и совершая подпольные вылазки за ограду совместно со своим другом Анджело. По ночам, после вечерней проверки они убегали в местные бары, чтобы попытать счастья с окрестными девушками.
После окончания колледжа в силу романтического заблуждения, которое разделяли многие, в том числе и Аллан Эдгар По, Тим, используя политические связи его семейства, записался в военную академию Вест-Пойнта, где сумел продержаться едва ли год. Его стремление стать воином было подорвано в момент, когда он возвращался в академию вместе с несколькими старшими по званию, которые обвинили его в пьянстве — обвинение неприятное и наказуемое, но не смертельное. Лири всегда считал, что произошедшее позже было вызвано сочетанием избытка алкогольных паров и тех противоречий, какие всегда возникают, когда в общении участвуют крайне разные люди. Старший по званию проинтерпретировал поведение Лири как попытку солгать, с чем согласился кадетский суд чести. Кадет Лири опозорил свой Корпус, он должен был подать в отставку. Однако кадет Лири считал по-другому и потребовал официального расследования и суда. Это было расценено всеми как плохой поступок, хотя мнения по этому вопросу среди кадетов разделились. С этого момента Лири устроили обструкцию. Он стал никем, несуществующей персоной. В «Первосвященнике» Лири уподобил эту ситуацию сцене в самолете, когда он находится в окружении двух тысяч молодых людей, ни один из которых не решается сесть рядом с ним. Любое обращение к другим, типа «передайте мне соль», ему приходилось писать на бумаге.
Несмотря на то, что официальный суд его оправдал, отношение к Лири не изменилось и так тянулось до августа 1941 года, когда Лири наконец послал командиру заявление. «Я болен и не приспособлен к военной карьере», — было написано в начале. Далее он писал: «я не удовлетворен здешним окружением и чувствую, что было бы лучше и для меня и для правительства, если бы мне разрешили оставить службу и найти другую профессию».
Он уехал на юг и поступил в университет штата Алабама. Именно там Лири начал интенсивно заниматься интеллектуальной деятельностью. Он достиг больших успехов в изучении психологии и несколько меньших в изучении английского языка и истории, но вскоре ему в руки попал «Улисс» Джойса, который буквально ошеломил его. С того дня его голубой мечтой стало написать книгу не менее глубокую и красивую. Однако то, что Тим начал поглощать книги с большей, чем ранее, пользой для себя, не значило, что он полностью отказался от старых привычек. От южных женщин, например. Тим любил их кокетливую сексуальность и был в конце концов пойман, когда проводил ночь в одном из женских общежитий, за чем последовало отчисление из университета. Дальнейшие его приключения на ниве образования могли бы составить занимательный роман в стиле «Тома Джонса» — так продолжалось вплоть до Второй мировой войны, во время которой он работал армейским врачом в больнице ветеранов штата Пенсильвания. Война обозначила в жизни Лири резкий перелом. Тим всерьез принялся за учебу и в конечном счете получил докторантуру в психологической клинике в Беркли. Он женился, у него родилось двое детей, появился удобный пригородный дом и ранчо в окружающих Беркли холмах. Он получил престижную синекуру в государственной больнице Окленда — должность директора по исследованиям в области клинической психиатрии. Это был образцовый пример карьерного успеха в пятидесятых годах, что придает последовавшим за этим событиям еще более символический смысл. Если Гинсберг и «поколение битников» представляли одну крайность, а официозные чиновники — другую, то Тим был где-то посередке. С одной стороны (как он позже хвастал), в нем было «высокомерное презрение к буржуазному конформизму», а с другой — горячее желание получить все те блага, которые может предоставить этот самый буржуазный конформизм Напряженное взаимодействие двух этих мотивов ярко проявилось в его браке.
Когда позже его друзей просили рассказать о том, какие взаимоотношения были у Тима и Марианны, они ссылались на пьесу Эдуарда Олби «Кто боится Вирджинии Вулф». Как пожилая ученая пара в пьесе Олби, Тим и Марианна были мастерами на колючие шуточки и уничижительную критику. По общему впечатлению, они будто пытались свести друг друга с ума. Но они держались вместе в те годы, когда Лири делал работу, которая создала ему репутацию многообещающего молодого физиолога В мире академической психологии Тим считался экспертом в оценке личности и изменений в ее поведении. Это подразумевало, что к нему обращались, когда надо было интерпретировать диагностические тесты типа ТАТ и MMPI. В то же время он сумел преодолеть пропасть в одном из действительно ключевых вопросов психологии: изменении поведения. Одной из причин, почему успех психотерапии был весьма низок, было то, что интеллектуальное понимание не вело непосредственно к изменению поведения. То, что пациент понял, в чем состоит его проблема, вовсе не означало, что он изменится; слишком часто пациенты оказывались запертыми в порочный круг отношений и установившиеся рамки поведения, за которые выйти было крайне сложно. Но тем не менее при использовании психотерапии иногда что-то вдруг срабатывало! Попытаться уловить, что именно это было, все равно что ловить солнечный зайчик. «Можно делать записи на магнитофон, использовать кинофильмы, считать сердечные удары, измерять мускульные сокращения, считать количество минут, затраченных на беседу, задавать вопросы (вопросы типа «истина-ложь», открытые вопросы, вопросы скрытые), получать интерпретации чернильных пятен или прибегать к каким-то другим трюкам, которые всем нам известны», — писал лучший друг Лири, сокурсник по Беркли, Фрэнк Бэррон.
Фрэнк Бэррон и Тим Лири имели много общего — оба ирландцы, оба психологи, они вместе окончили университет в Беркли и каждому из них нравился в другом его темперамент. Тим, с его живым воображением и сильной природной страстью ниспровергателя основ, выдвигал самые немыслимые теории, которые Бэррон спокойно и ловко спускал с небес на землю. Если Тим, с его любовью к Джойсу, воплощал в себе творческий порыв, то Бэррон был склонен к спокойному анализу, усовершенствованию и последующему применению теорий.
Так что они прекрасно подходили друг другу. Когда они взялись за исследование положения в клинике Кайзера, то получили непредвиденные результаты. Клиника Кайзера была переполнена, некоторые пациенты месяцами ожидали госпитализации. В душе каждого представителя науки-Золушки был запечатлен лозунг — чем больше людей успешно пройдет психотерапию, тем лучше станет жить в этом мире. Конечно, примерно те же убеждения разделяли Лири и Бэррон, хотя, возможно, они относились к этому с чуть меньшим энтузиазмом, чем большинство их коллег.
Когда выяснилось, что в клинике Кайзера существует список людей, ожидающих курса психотерапии, они решили провести маленький эксперимент: сравнить тех пациентов, что признают наличие у них проблем и еще только ожидают психотерапевтического лечения, с теми, что уже прошли курс психотерапии, — чтобы получить выраженное в цифрах подтверждение пользы от помощи профессиональных психологов. По крайней мере, они рассчитывали именно на это.
Сказать, что результаты привели их в ужас, будет, пожалуй, слишком сильно, но, безусловно, они их удивили, обеспокоили, заинтересовали и озаботили — все вместе. Потому что оказалось, что между двумя группами испытуемых нет никаких различий: «Те, что прошли терапию, не испытали улучшения более сильного, чем те, что не успели пройти курс», сообщали они о результатах эксперимента в «Журнале консультирующего психолога». В обеих группах треть пациентов не испытала никаких изменений, треть почувствовала себя хуже и треть стала чувствовать себя лучше.
Что касается этой последней группы, то выяснилось, что с пациентами кое-что произошло — все они испытали некий неуловимый животворящий толчок, который «столь же мало поддается описанию, как и любовь или счастье, и столь же важен, как момент благодати или момент сотворения мира», — писал Бэррон.
Исследование, проведенное Лири в клинике Кайзера, было замечено в профессиональных кругах, так же как и его следующая книга «Межличностная диагностика личности», которую «Ежегодный обзор психологии» хвалил как «самую важную книгу по психотерапии в этом году». Казалось, Лири прочно утвердился на профессиональной почве. Так оно и было бы, если бы не неожиданное самоубийство его жены Марианны, которая покончила с собой утром в день тридцатипятилетия Лири в их гараже в Беркли.
«Невзирая на то, что это самоубийство было совершено в припадке злобной мстительности, Лири был абсолютно раздавлен; он полностью поседел за четыре месяца», — вспоминал Бэррон.
Кроме того, смерть Марианны имела и другие последствия. Она внезапно освободила Лири, подобно тому, как Малыша освободила смерть Старика. Он мог делать теперь все, что хочется, а он давно рвался в Европу, собирался жить на случайные заработки и работать над своей книгой. Через несколько месяцев после смерти Марианны Лири уволился из клиники Кайзера и в сопровождении двоих детей и чемодана записок отплыл в Испанию. Записки содержали «тысячу тестов и нумерованных списков, которые с определенностью свидетельствовали о том, что психотерапия не помогает» и должны были лечь в основу его следующей книги, где он хотел развить теорию о витализирующем контакте-транзакции, которая должна была бы (если бы он только смог остановить на миг и описать мимолетные прекрасные видения, что клубились в его голове) стать столь же знаменитым трудом по психологии для второй половины двадцатого века, каким было «Толкование сновидений» Фрейда для первой.
Но книга не шла. Лири переезжал с места на место, читал случайные лекции в Испании и Дании, а потом обосновался во Флоренции, где Бэррон и нашел его весной 1958 года. Бэррон взял с собой бутылку виски «Джеймсон», чтобы отпраздновать воссоединение. По мере того как виски убывало, двое друзей все живее обменивались новостями.
Бэррон приехал в Европу по делу, он только что прилетел из Ирландии, где брал интервью у писателя Шона О'Фаолейна. Перед этим он провел несколько дней в Гарварде на семинаре, посвященном творчеству в научной деятельности, и там, как раз перед тем как улететь из Сан-Франциско, попробовал некие нар — котические грибы… теонанакатль… Psilocybe mexicana… Может быть, Тим припоминает, что читал о них в «Лайф»? То, что эти маленькие грибы смогли вызвать сильные видения у нью-йоркского банкира, очень заинтересовало Бэррона, и он, как только у него будет отпускное время и деньги, собирался повторить путешествие Уоссона. Но прямо перед отъездом он узнал о двух ученых из государственного университета в Мехико, которые получили большую поставку грибов и желали разделить их с таким же, как они, исследователем. Лири был несколько скептически настроен и не разделял энтузиазм Бэррона. Отчасти это объяснялось тем, что он не видел, какая польза может быть от природного галлюциногена для решения действительно неотложных проблем психологии, а отчасти потому, что он был занят своими собственными столь же неотложными проблемами (преимущественно связанными с недостатком наличных денег).
Вот почему он навострил уши, когда Бэррон упомянул, что перед отъездом он зашел к своему другу Дэвиду Макклелланду, директору Гарвардской клиники, и тот сообщил ему, что будет в конце месяца во Флоренции. Бэррон советовал Лири позвонить Макклелланду, что Тим и сделал, приехав к тому на велосипеде своей дочери и сжимая подмышкой портфель с рукописями. Назад он возвращался с должностью лектора в Гарварде и перспективами на будущее. Если бы Лири был обречен на роль нищенствующего ученого в средние века, то это было бы похоже на внезапно предложенную синекуру в Риме, поскольку Гарвард был в то время столицей академической психологии.
«Я шествовал по площади Гарварда и чувствовал веяние величия. Высокие вязы, странно-приятное соединение архитектурных стилей, «истинные» ученые, идущие по пересекающимся крест-накрест дорожкам под деревьями. Это были Афины, и я шел по Агоре!»
Так Джером Брюнер, приехавший изучать психологию, описывал свои первые впечатления от Гарварда в 1938 году. Двадцатью одним годом позже, когда там появился Лири, очарование Гарварда было все столь же сильным, только теперь аналогию следовало проводить с Римом, а не с Афинами. Гарвард был колыбелью либеральной технократии, местом, где учтивые уверенные в себе молодые люди превращались в управляющих и менеджеров, в которых нуждался наступающий «американский век». Гарвард обладал почти сексуальной притягательностью и мощью, «качествами, которые были воплощены в одном из его наиболее знаменитых учеников — младшем сенаторе из штата Массачусетс, Джоне Ф. Кеннеди», — который баллотировался в президенты и был избран в 1960 году. Для человека, с презрением относившегося к буржуазным основам современного общества, оказаться в Гарварде, этой Валгалле функционеров, было некоторой иронией судьбы.
Справедливости ради следует отметить, что Лири нравилась атмосфера повышенной интеллектуальной напряженности: здесь каждый, к кому ни обратись, был способен дать молниеносный ответ, здесь было с кем поспорить. Наносить удары и парировать их в академических спорах доставляло ему истинное удовольствие, но одновременно его раздражал местный снобизм, глупая уверенность в том, что все, что исходит из Гарварда, является единственно верным. Гарвард видел в Лири чужака, а тот с удовольствием пускал шпильки по поводу напыщенности своих коллег. Это было как раз то, в чем был заинтересован Макклелланд. Одной из причин, по которой он нанял Тима, кроме очевидного удовольствия от возможности спасти блестящую карьеру, была его вера в то, что Лири сумеет навести порядок в Центре исследования индивидуальности, который размещался в небольшом здании по Дивинити-авеню, 5. Центр был детищем Гарри Мюррея, одного из патриархов исследований по тестированию личности. К тому времени, когда Тим прибыл, Мюррей уже находился в полуотставке, и ежедневные хозяйственные работы перешли к Макклелланду, который символически этому соответствовал в том смысле, что, если Мюррей представлял поколение физиологов, создавших личностные тесты, то Макклелланд представлял поколение, которое училось тому, как их использовать. Цитируя восхищенное интервью в «Психологии сегодня», когда речь заходила об описании тонких структур подсознательного, Маккелланд был «первым человеком, который умел это делать хорошо». Сначала вы создаете средство исследования, затем вы изучаете его и затем используете. Вот где нужен был Лири с его разговорами об экзистенциальной транзактной матрице…
Экзистенциальной — означает, что вы изучаете естественные события, поскольку они разворачиваются без того, чтобы предрешить их вашими собственными концепциями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Первый такой конфликт произошел в последние месяцы его учебы в школе. Совершенно беспричинно Лири начал вдруг прогуливать занятия, вынудив директора школы — «мудрого старика из Новой Англии», обладателя белоснежной бороды, достойной члена Верховного суда, — пригрозить ему отчислением. Позже Лири объяснял, что это не произошло лишь потому, что потребовало бы заполнения безумного количества бумаг.
Однако такое поведение стоило ему потери рекомендации в колледж. Из-за «бесконечных развязных шуточек» Тима не приняли ни в одну из престижных школ академического направления. Эбигайль была вынуждена прибегнуть к связям с местным настоятелем, с тем чтобы сына приняли в католический колледж Св. Креста, управляемый иезуитами.
Этот колледж осенью 1938 года представлял собой учебное заведение, мало приспособленное как для социального, так и для интеллектуального продвижения. Если не считать поощрения занятий футболом, в основном список предметов был традиционным — упор делался на изучение греческого языка, латыни, религии. Колледж несколько напоминал монастырь, в котором разрешались занятия спортом. Тим провел в этом чистилище два года, переводя Цицерона и Горация и совершая подпольные вылазки за ограду совместно со своим другом Анджело. По ночам, после вечерней проверки они убегали в местные бары, чтобы попытать счастья с окрестными девушками.
После окончания колледжа в силу романтического заблуждения, которое разделяли многие, в том числе и Аллан Эдгар По, Тим, используя политические связи его семейства, записался в военную академию Вест-Пойнта, где сумел продержаться едва ли год. Его стремление стать воином было подорвано в момент, когда он возвращался в академию вместе с несколькими старшими по званию, которые обвинили его в пьянстве — обвинение неприятное и наказуемое, но не смертельное. Лири всегда считал, что произошедшее позже было вызвано сочетанием избытка алкогольных паров и тех противоречий, какие всегда возникают, когда в общении участвуют крайне разные люди. Старший по званию проинтерпретировал поведение Лири как попытку солгать, с чем согласился кадетский суд чести. Кадет Лири опозорил свой Корпус, он должен был подать в отставку. Однако кадет Лири считал по-другому и потребовал официального расследования и суда. Это было расценено всеми как плохой поступок, хотя мнения по этому вопросу среди кадетов разделились. С этого момента Лири устроили обструкцию. Он стал никем, несуществующей персоной. В «Первосвященнике» Лири уподобил эту ситуацию сцене в самолете, когда он находится в окружении двух тысяч молодых людей, ни один из которых не решается сесть рядом с ним. Любое обращение к другим, типа «передайте мне соль», ему приходилось писать на бумаге.
Несмотря на то, что официальный суд его оправдал, отношение к Лири не изменилось и так тянулось до августа 1941 года, когда Лири наконец послал командиру заявление. «Я болен и не приспособлен к военной карьере», — было написано в начале. Далее он писал: «я не удовлетворен здешним окружением и чувствую, что было бы лучше и для меня и для правительства, если бы мне разрешили оставить службу и найти другую профессию».
Он уехал на юг и поступил в университет штата Алабама. Именно там Лири начал интенсивно заниматься интеллектуальной деятельностью. Он достиг больших успехов в изучении психологии и несколько меньших в изучении английского языка и истории, но вскоре ему в руки попал «Улисс» Джойса, который буквально ошеломил его. С того дня его голубой мечтой стало написать книгу не менее глубокую и красивую. Однако то, что Тим начал поглощать книги с большей, чем ранее, пользой для себя, не значило, что он полностью отказался от старых привычек. От южных женщин, например. Тим любил их кокетливую сексуальность и был в конце концов пойман, когда проводил ночь в одном из женских общежитий, за чем последовало отчисление из университета. Дальнейшие его приключения на ниве образования могли бы составить занимательный роман в стиле «Тома Джонса» — так продолжалось вплоть до Второй мировой войны, во время которой он работал армейским врачом в больнице ветеранов штата Пенсильвания. Война обозначила в жизни Лири резкий перелом. Тим всерьез принялся за учебу и в конечном счете получил докторантуру в психологической клинике в Беркли. Он женился, у него родилось двое детей, появился удобный пригородный дом и ранчо в окружающих Беркли холмах. Он получил престижную синекуру в государственной больнице Окленда — должность директора по исследованиям в области клинической психиатрии. Это был образцовый пример карьерного успеха в пятидесятых годах, что придает последовавшим за этим событиям еще более символический смысл. Если Гинсберг и «поколение битников» представляли одну крайность, а официозные чиновники — другую, то Тим был где-то посередке. С одной стороны (как он позже хвастал), в нем было «высокомерное презрение к буржуазному конформизму», а с другой — горячее желание получить все те блага, которые может предоставить этот самый буржуазный конформизм Напряженное взаимодействие двух этих мотивов ярко проявилось в его браке.
Когда позже его друзей просили рассказать о том, какие взаимоотношения были у Тима и Марианны, они ссылались на пьесу Эдуарда Олби «Кто боится Вирджинии Вулф». Как пожилая ученая пара в пьесе Олби, Тим и Марианна были мастерами на колючие шуточки и уничижительную критику. По общему впечатлению, они будто пытались свести друг друга с ума. Но они держались вместе в те годы, когда Лири делал работу, которая создала ему репутацию многообещающего молодого физиолога В мире академической психологии Тим считался экспертом в оценке личности и изменений в ее поведении. Это подразумевало, что к нему обращались, когда надо было интерпретировать диагностические тесты типа ТАТ и MMPI. В то же время он сумел преодолеть пропасть в одном из действительно ключевых вопросов психологии: изменении поведения. Одной из причин, почему успех психотерапии был весьма низок, было то, что интеллектуальное понимание не вело непосредственно к изменению поведения. То, что пациент понял, в чем состоит его проблема, вовсе не означало, что он изменится; слишком часто пациенты оказывались запертыми в порочный круг отношений и установившиеся рамки поведения, за которые выйти было крайне сложно. Но тем не менее при использовании психотерапии иногда что-то вдруг срабатывало! Попытаться уловить, что именно это было, все равно что ловить солнечный зайчик. «Можно делать записи на магнитофон, использовать кинофильмы, считать сердечные удары, измерять мускульные сокращения, считать количество минут, затраченных на беседу, задавать вопросы (вопросы типа «истина-ложь», открытые вопросы, вопросы скрытые), получать интерпретации чернильных пятен или прибегать к каким-то другим трюкам, которые всем нам известны», — писал лучший друг Лири, сокурсник по Беркли, Фрэнк Бэррон.
Фрэнк Бэррон и Тим Лири имели много общего — оба ирландцы, оба психологи, они вместе окончили университет в Беркли и каждому из них нравился в другом его темперамент. Тим, с его живым воображением и сильной природной страстью ниспровергателя основ, выдвигал самые немыслимые теории, которые Бэррон спокойно и ловко спускал с небес на землю. Если Тим, с его любовью к Джойсу, воплощал в себе творческий порыв, то Бэррон был склонен к спокойному анализу, усовершенствованию и последующему применению теорий.
Так что они прекрасно подходили друг другу. Когда они взялись за исследование положения в клинике Кайзера, то получили непредвиденные результаты. Клиника Кайзера была переполнена, некоторые пациенты месяцами ожидали госпитализации. В душе каждого представителя науки-Золушки был запечатлен лозунг — чем больше людей успешно пройдет психотерапию, тем лучше станет жить в этом мире. Конечно, примерно те же убеждения разделяли Лири и Бэррон, хотя, возможно, они относились к этому с чуть меньшим энтузиазмом, чем большинство их коллег.
Когда выяснилось, что в клинике Кайзера существует список людей, ожидающих курса психотерапии, они решили провести маленький эксперимент: сравнить тех пациентов, что признают наличие у них проблем и еще только ожидают психотерапевтического лечения, с теми, что уже прошли курс психотерапии, — чтобы получить выраженное в цифрах подтверждение пользы от помощи профессиональных психологов. По крайней мере, они рассчитывали именно на это.
Сказать, что результаты привели их в ужас, будет, пожалуй, слишком сильно, но, безусловно, они их удивили, обеспокоили, заинтересовали и озаботили — все вместе. Потому что оказалось, что между двумя группами испытуемых нет никаких различий: «Те, что прошли терапию, не испытали улучшения более сильного, чем те, что не успели пройти курс», сообщали они о результатах эксперимента в «Журнале консультирующего психолога». В обеих группах треть пациентов не испытала никаких изменений, треть почувствовала себя хуже и треть стала чувствовать себя лучше.
Что касается этой последней группы, то выяснилось, что с пациентами кое-что произошло — все они испытали некий неуловимый животворящий толчок, который «столь же мало поддается описанию, как и любовь или счастье, и столь же важен, как момент благодати или момент сотворения мира», — писал Бэррон.
Исследование, проведенное Лири в клинике Кайзера, было замечено в профессиональных кругах, так же как и его следующая книга «Межличностная диагностика личности», которую «Ежегодный обзор психологии» хвалил как «самую важную книгу по психотерапии в этом году». Казалось, Лири прочно утвердился на профессиональной почве. Так оно и было бы, если бы не неожиданное самоубийство его жены Марианны, которая покончила с собой утром в день тридцатипятилетия Лири в их гараже в Беркли.
«Невзирая на то, что это самоубийство было совершено в припадке злобной мстительности, Лири был абсолютно раздавлен; он полностью поседел за четыре месяца», — вспоминал Бэррон.
Кроме того, смерть Марианны имела и другие последствия. Она внезапно освободила Лири, подобно тому, как Малыша освободила смерть Старика. Он мог делать теперь все, что хочется, а он давно рвался в Европу, собирался жить на случайные заработки и работать над своей книгой. Через несколько месяцев после смерти Марианны Лири уволился из клиники Кайзера и в сопровождении двоих детей и чемодана записок отплыл в Испанию. Записки содержали «тысячу тестов и нумерованных списков, которые с определенностью свидетельствовали о том, что психотерапия не помогает» и должны были лечь в основу его следующей книги, где он хотел развить теорию о витализирующем контакте-транзакции, которая должна была бы (если бы он только смог остановить на миг и описать мимолетные прекрасные видения, что клубились в его голове) стать столь же знаменитым трудом по психологии для второй половины двадцатого века, каким было «Толкование сновидений» Фрейда для первой.
Но книга не шла. Лири переезжал с места на место, читал случайные лекции в Испании и Дании, а потом обосновался во Флоренции, где Бэррон и нашел его весной 1958 года. Бэррон взял с собой бутылку виски «Джеймсон», чтобы отпраздновать воссоединение. По мере того как виски убывало, двое друзей все живее обменивались новостями.
Бэррон приехал в Европу по делу, он только что прилетел из Ирландии, где брал интервью у писателя Шона О'Фаолейна. Перед этим он провел несколько дней в Гарварде на семинаре, посвященном творчеству в научной деятельности, и там, как раз перед тем как улететь из Сан-Франциско, попробовал некие нар — котические грибы… теонанакатль… Psilocybe mexicana… Может быть, Тим припоминает, что читал о них в «Лайф»? То, что эти маленькие грибы смогли вызвать сильные видения у нью-йоркского банкира, очень заинтересовало Бэррона, и он, как только у него будет отпускное время и деньги, собирался повторить путешествие Уоссона. Но прямо перед отъездом он узнал о двух ученых из государственного университета в Мехико, которые получили большую поставку грибов и желали разделить их с таким же, как они, исследователем. Лири был несколько скептически настроен и не разделял энтузиазм Бэррона. Отчасти это объяснялось тем, что он не видел, какая польза может быть от природного галлюциногена для решения действительно неотложных проблем психологии, а отчасти потому, что он был занят своими собственными столь же неотложными проблемами (преимущественно связанными с недостатком наличных денег).
Вот почему он навострил уши, когда Бэррон упомянул, что перед отъездом он зашел к своему другу Дэвиду Макклелланду, директору Гарвардской клиники, и тот сообщил ему, что будет в конце месяца во Флоренции. Бэррон советовал Лири позвонить Макклелланду, что Тим и сделал, приехав к тому на велосипеде своей дочери и сжимая подмышкой портфель с рукописями. Назад он возвращался с должностью лектора в Гарварде и перспективами на будущее. Если бы Лири был обречен на роль нищенствующего ученого в средние века, то это было бы похоже на внезапно предложенную синекуру в Риме, поскольку Гарвард был в то время столицей академической психологии.
«Я шествовал по площади Гарварда и чувствовал веяние величия. Высокие вязы, странно-приятное соединение архитектурных стилей, «истинные» ученые, идущие по пересекающимся крест-накрест дорожкам под деревьями. Это были Афины, и я шел по Агоре!»
Так Джером Брюнер, приехавший изучать психологию, описывал свои первые впечатления от Гарварда в 1938 году. Двадцатью одним годом позже, когда там появился Лири, очарование Гарварда было все столь же сильным, только теперь аналогию следовало проводить с Римом, а не с Афинами. Гарвард был колыбелью либеральной технократии, местом, где учтивые уверенные в себе молодые люди превращались в управляющих и менеджеров, в которых нуждался наступающий «американский век». Гарвард обладал почти сексуальной притягательностью и мощью, «качествами, которые были воплощены в одном из его наиболее знаменитых учеников — младшем сенаторе из штата Массачусетс, Джоне Ф. Кеннеди», — который баллотировался в президенты и был избран в 1960 году. Для человека, с презрением относившегося к буржуазным основам современного общества, оказаться в Гарварде, этой Валгалле функционеров, было некоторой иронией судьбы.
Справедливости ради следует отметить, что Лири нравилась атмосфера повышенной интеллектуальной напряженности: здесь каждый, к кому ни обратись, был способен дать молниеносный ответ, здесь было с кем поспорить. Наносить удары и парировать их в академических спорах доставляло ему истинное удовольствие, но одновременно его раздражал местный снобизм, глупая уверенность в том, что все, что исходит из Гарварда, является единственно верным. Гарвард видел в Лири чужака, а тот с удовольствием пускал шпильки по поводу напыщенности своих коллег. Это было как раз то, в чем был заинтересован Макклелланд. Одной из причин, по которой он нанял Тима, кроме очевидного удовольствия от возможности спасти блестящую карьеру, была его вера в то, что Лири сумеет навести порядок в Центре исследования индивидуальности, который размещался в небольшом здании по Дивинити-авеню, 5. Центр был детищем Гарри Мюррея, одного из патриархов исследований по тестированию личности. К тому времени, когда Тим прибыл, Мюррей уже находился в полуотставке, и ежедневные хозяйственные работы перешли к Макклелланду, который символически этому соответствовал в том смысле, что, если Мюррей представлял поколение физиологов, создавших личностные тесты, то Макклелланд представлял поколение, которое училось тому, как их использовать. Цитируя восхищенное интервью в «Психологии сегодня», когда речь заходила об описании тонких структур подсознательного, Маккелланд был «первым человеком, который умел это делать хорошо». Сначала вы создаете средство исследования, затем вы изучаете его и затем используете. Вот где нужен был Лири с его разговорами об экзистенциальной транзактной матрице…
Экзистенциальной — означает, что вы изучаете естественные события, поскольку они разворачиваются без того, чтобы предрешить их вашими собственными концепциями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61