Сколько ни дадут: все равно кормить нечем, сдохнет до весны.
"А вот у нас в "Валя-Карбунэ", - думал Котовский, - спят до одури, едят до сердцебиения. Специально делают моцион, чтобы больше съесть! И что-то я ни разу не видел, чтобы господа помещики кушали мамалыгу".
Постепенно управляющий Котовский знакомился со всеми обитателями помещичьего дома. Дом был просторный, и многие комнаты вообще пустовали. Одни назывались "залами", другие "гостиными", была "буфетная", "гардеробная", "комната барышни", то есть Ксении, дочери Скоповского, учившейся в Петербурге, в институте благородных девиц, "комната молодого барина", то есть Всеволода, студента-путейца. Были еще и другие комнаты, без названий, но с дорогой мебелью, ежедневно протираемой горничными, упрятанной в белоснежные чехлы.
Впрочем, в главном доме жили только сами Скоповские. Приживалки, тетки, бесчисленная челядь, а также учитель музыки, учитель танцев месье Шер, домашний врач Геннадий Маркелович, ключницы, портнихи размещались во флигелях, пристройках, и далеко не все приглашались к барскому столу, только доктор, да учитель танцев, да две-три родственницы поприличнее.
Супруга Александра Станиславовича Скоповского, как о ней выразился один из гостивших в летние каникулы студентов, "женщина грандиозного телосложения и микроскопического ума", посвятила жизнь неравной и самоотверженной борьбе с обуревающим ее аппетитом. Домашний врач, унылый, опустившийся и пристрастившийся к спиртным напиткам Геннадий Маркелович, давно изверился в медицине, считал, что порошки, кроме вреда, ничего человеку не приносят. Впрочем, он понимал, что врачи необходимы, но не для лечения болезней, а для терпеливого выслушивания жалоб пациентов и для неизбежного после этого вручения "барашка в бумажке" - гонорара, который полагается совать в руку доктора этак незаметно, как бы мимоходом. Геннадий Маркелович именовал состояние почтеннейшей госпожи Скоповской по-научному "амбулией", а в просторечии - обжорством.
Алевтина Маврикиевна Скоповская была из украинского семейства, и у них в роду сохранились рассказы о прадеде, весившем более двенадцати пудов. Усевшись за стол и уничтожив жареного поросенка с кашей, добавив к этому и домашних "ковбас", и домашней птицы, выкормленной специально для кухни, затем обстоятельно потрудившись над вкусными варениками, галушками, пампушками, грушевым взваром и сладкими пирогами, уснастив все это хорошими порциями вишневой наливки, сливянки и других смачных напитков, сверкавших и переливавшихся в объемистых графинах, этот предок вылезал из-за стола, поглаживая свой солидный живот, расправлял усы, свешивавшиеся ниже подбородка, и жаловался: "Черты його батька знае - нема ниякого аппетиту..."
Алевтина Маврикиевна не только не жаловалась на отсутствие аппетита, но даже старалась его укротить. Увы, в конечном счете она всегда терпела полное поражение в неусыпной борьбе с соблазнами и наконец полностью капитулировала, сдаваясь на милость победителей: борщей, пирогов и жареных индеек.
Домашний доктор при этом всякий раз приговаривал:
- В присутствии доктора, дорогая Алевтина Маврикиевна, можете позволить себе в виде исключения малую толику жареной баранины и крылышко восхитительной тетерки... В присутствии доктора пагубные последствия благорастворяются. Кушайте, матушка, и ни о чем не думайте, если того требует природа! Не терзайте себя сомнениями! Все равно помрем, голубушка. Человеческая жизнь эфемерна и мимолетна. Omnia mutantur, как говорится, все вздор, все тлен!
Летом имение "Валя-Карбунэ" наполнялось шумом и гамом. Приезжала молодежь. Устраивались крокетные площадки перед домом, натягивались металлические сетки и под присмотром управляющего изготовлялся корт для игры в лаун-теннис.
Приезжал Всеволод Скоповский, слабость и гордость отца. Он был красив, и сам сознавал это.
- Севочка, ты отдыхай, - суетился Александр Станиславович. - Доктор, посмотрите, не развилось ли у Севочки малокровие?
Всеволод никогда не питал пристрастия к наукам. Котовский попробовал с ним говорить о строительстве мостов, железных дорог. Всеволод цедил сквозь зубы:
- Не понимаю, почему это вас интересует, милейший! Я, откровенно говоря, ничего в мостах не смыслю. За меня сдают экзамены бедные студенты. Мой друг, князь Кугушев, очень удачно выразился: "Когда я поеду в Париж, сказал он профессору Передерию, - я надеюсь, что все мосты будут стоять на месте и мой экспресс проследует по своему маршруту..."
Из дальнейших расспросов Котовский убедился, что Всеволод Скоповский в равной степени красив и глуп. Оказывается, он не собирался делать карьеру путейца. Просто ему нравились серебряные нашивки с вензелями. Всеволод был заносчив, презирал профессоров, получавших мизерное жалованье, а сам увлекался балетом и бегами, вернее, увлекался всем, чем увлекался "его друг, князь Кугушев", по-видимому, являвшийся для него идеалом, образцом - увы! - недостижимым, потому что Кугушев был "баснословно богат".
- Можете себе представить, - рассказывал восторженно Всеволод, - у князя уже есть содержанка - Вероника, певичка из театра "Буфф", и он подарил ей бриллиантовый кулон!
Всеволод Скоповский получал хорошие куши от отца, но все-таки не такие, чтобы мог дарить певичкам кулоны. И это, пожалуй, было самым большим огорчением для Всеволода. Ведь князь Кугушев мог. И князь Радзивилл мог. И сын миллионера Кабанова мог все себе позволить.
На летние каникулы вместе со Всеволодом часто приезжал безусый гимназист Коля Орешников. Собственно, дружил-то Всеволод со старшим братом Коли. Но тот всегда ускользал в последний момент, намекая на нечто романтическое и даже говоря со вздохами влюбленного: "Если бы ты ее видел, ты бы понял меня! Она едет с мужем в Ялту, и я должен последовать за ней..." И тут он подсовывал вместо себя братишку: "В общем, вы пока поезжайте, а там, глядишь, и я пожалую. Тебя же прошу, как друга: посылай от моего имени моим родителям телеграммы, чтобы они думали, будто я у тебя гощу..." С этими словами он исчезал, а Всеволод ехал домой с неуклюжим, застенчивым гимназистом.
Прибыв в "Валя-Карбунэ", Коля Орешников немедленно вооружался удочкой и целыми днями просиживал на берегу пруда, внимательно следя, как покачивается на прозрачной поверхности заводи полосатый поплавок.
Гимназист Коля Орешников жил, ни над чем не задумываясь. Он принимал мир таким, как он есть. Очевидно, всегда были и будут мужики, которые косят сено и едят очень вкусный черный хлеб, прихлебывая квас. И так уж придумано, что есть солнце на небе, папа и мама в Петербурге, на Васильевском острове, помещик Скоповский в "Карбунэ", а главное - рыба в карбунском пруду.
Коля был страстный, неукротимый рыболов, и первое знакомство его с управляющим Котовским произошло у пруда: они тогда заспорили, в какое время рыба лучше клюет - перед дождем или после дождя. Кстати, на этом знакомство и кончилось.
Для того чтобы в кладовых Скоповского не переводилась всяческая снедь, а в кармане Скоповского не переводились денежки, на полях работали сотни людей. Самая тяжелая работа поручалась молдаванам. Вероятно, потому, что они выполняли самую тяжелую работу, их больше всего и презирали. Все в них раздражало Скоповского: их невозмутимость, и их необычайная выносливость, и их покорный вид. За что, за какие заслуги им отпущено такое феноменальное здоровье? Это он имеет право на здоровье и долголетие! Он, испокон веку владеющий пастбищами и садами, он, оберегаемый няньками, докторами и полицией!
Котовский возненавидел помещика с первого дня, и это нерасположение все возрастало. Скоповский, напротив, терпимо относился к новому управляющему. Силач и здоровяк, Котовский не вызывал в нем зависти. Управляющий должен быть силен, чтобы раздавать зуботычины. Это так же бесспорно, как то, что горничные должны быть миловидны, а кучера толсты.
- Я с вами, а не с ними, - говорил Григорий Иванович молдаванам. Верно говорит народная пословица: ива не плодовое дерево, барин не человек. Хотя и говорят, что за деньги и черт спляшет, но меня им не купить, не продажный.
- Мы тебя сразу поняли, какой ты есть, - отвечали молдаване.
Они относились к Котовскому с доверием и платили за человеческое участие усердием в работе.
- Мы тебя не подведем, человече добрый! За добро добром платят!
А Скоповскому это и на руку: достатки росли, имение процветало, чего же еще надо.
Так до поры до времени и жили. Когда Скоповский отдавал вздорные распоряжения, Котовский молча выслушивал его и поступал по-своему. Трудно ему было. Только и отводил душу, когда уезжал на луга, на сенокосы, когда бывал на виноградниках или проезжал через тенистые рощи. Природа настраивала на торжественный лад. Слушая, как шумят вершины деревьев, как звенят птичьи голоса и жужжат медуницы и пчелы, Котовский думал о счастье, о светлом будущем, которое сулили человечеству в книгах. И ведь надо же, чтобы все эти приживалки народа, эти обжоры и бездельники, жили в таком раю! Как будто нарочно красоты природы хотели подчеркнуть душевное убожество этих трутней.
Июльские полдни безмятежны, зеленую прохладу лесов сменяют яркие солнечные поляны. Густая трава, кустарники, поля и рощи - все звенело и пело.
Котовский не знал, как сложится его личная жизнь, но чувствовал всей своей действенной натурой, что впереди еще много неизъезженных дорог, много непройденных путей, много ждет испытаний.
Все, что узнаешь, пригодится в жизни. Котовский деловито изучал помещичий быт, все повадки этих сытых людей, все правила "хорошего тона". Много бывало в "Валя-Карбунэ" военных. С презрительным любопытством наблюдал он за щегольством офицеров, гостивших в помещичьем доме. Как они щелкали шпорами! Как умышленно картавили! Как презирали штатских!
Однажды понаехавшая на летние каникулы молодежь поставила управляющего в неловкое положение, в его присутствии и явно о нем заговорив между собой по-французски. (Было заведено в присутствии слуг изъясняться на французском языке).
Котовский на другой же день приобрел самоучитель французского языка.
- Не можете ли вы мне показать, как произносится это слово? обратился Котовский к дочери хозяина, белокурой Ксении.
Ксения производила на него странное впечатление. Она постоянно ходила с книжкой. Котовский успел разглядеть, что это были французские романы.
Ксения мечтала. Она всегда мечтала. Она рассеянно садилась за стол, рассеянно ела. За ней ухаживали молодые люди - студенты, офицеры. Она удивленно смотрела на них. Она с наивной откровенностью спрашивала:
- Неужели вы думаете, что могли бы мне понравиться?
Ксения мечтала о принце, который придет и завладеет ее сердцем. Все, что она видела вокруг, казалось ей такой скучной прозой, такой обыденщиной!
В Ксению был влюблен гусар - молоденький, хорошенький, с черными усиками. Он порывисто садился за рояль и пел, сам себе аккомпанируя и принимая эффектные позы:
Три юных пажа покидали
Навеки свой берег родной,
В глазах у них слезы блистали,
И горек был ветер морской...
Голос у него был недурной, и когда он пел, то так выразительно смотрел на Ксению! Да, но он вовсе не был сказочным принцем и даже не обладал состоянием. Поэтому, когда гусар заканчивал пение, особенно напирая на слова: "А третий любил королеву, он молча пошел умирать", Ксения смотрела на него спокойными светлыми глазами и думала:
"Интересно, если бы этот красавчик от любви ко мне застрелился или сделал растрату в полковой кассе..."
Когда управляющий обратился к ней с просьбой помочь ему разобраться в произношении французских слов, Ксения спросила:
- А зачем вам французский язык? Вы меня удивляете.
- Как зачем? Я хочу научиться говорить по-французски.
- Но вам это совсем не нужно. Неужели вы думаете, что если научитесь говорить по-французски, то перестанете быть тем, кто вы есть, управляющим?
- Кроме того что я управляющий, я еще и просто человек.
- Человек, конечно. Но не человек общества.
- Что же мне нужно знать, по-вашему?
- Вам нужно уметь слушаться и уметь угождать. А говорить по-французски - это не обязательно.
Ксения подумала, наморщив свой розовый хорошенький носик, и добавила:
- Обезьяну тоже можно приучить держать вилку... Но от этого она не перестанет быть обезьяной.
Больше Котовский не обращался к ней за помощью, но французский язык изучил, и необычайно быстро: у него вообще были способности к языкам. Уроки согласился давать ему француз-парижанин месье Шер, преподаватель танцев. Шер хвалил его способности и говорил, что у Котовского лионский выговор.
Приехав на рождественские каникулы, Ксения случайно услышала, как они непринужденно болтают по-французски.
- Однако, вы упрямый человек, - строго заметила она. - Очевидно, вы ровно ничего не поняли из того, что я вам говорила.
- Я понял, - ответил Котовский, - что вы невоспитанная девушка. Одно из правил хорошего тона - не давать почувствовать собеседнику разницы общественного положения. А вы же считаете себя аристократкой!
2
В скучный, дождливый день возвращался Котовский с поля. Ездил проверять, как идут осенние работы, вспашка зяби, подготовка к зиме. Уже появились утренники, и надо было спешить.
Котовский ехал, прислушиваясь к птичьему гомону и шелесту деревьев. Он приближался уже к имению, когда услышал позади конский топот, и мимо него прошел на рысях эскадрон.
"Куда это они? - подумал Котовский. - В такую-то погоду!"
Откуда ни возьмись - крестьянин, молодой, статный, смотрит на Котовского пристально. Верхом и, видать, прямиком ехал: к мокрым сапогам прилипли листья и травка.
- Что, - спрашивает, - не понимаешь, куда скачут? Скачут мужиков усмирять.
- Мужиков усмирять?
- Ну да. В Трифанешты. Помещик вытребовал. Настоящие военные действия, не хватает только, чтобы из пушек начали палить!
Новый знакомый назвал себя Леонтием, и теперь Котовский вспомнил, что не раз видел его в соседней деревне.
- Понимаешь, какое дело, - рассказывал Леонтий. - В Трифанештах что ни год - недород. Одно несчастье! Рядом, у соседей, еще туда-сюда, худо-бедно, а какой-то колос болтается, а у них в поле, глянешь - ни былинки! Слезы одни! И вот потихонечку-помаленечку стали они землицу свою помещику продавать. Продавали-продавали, да и совсем без земли остались. Стало еще хуже. Пошли к помещику батрачить. Сначала-то он с десятины, чтобы полностью ее обработать - вспахать, засеять, скосить и вымолотить, два рубля платил и урожай мерка на мерку: мерка помещику, мерка мужику. Кое-как перебивались. А потом помещик стал платить иначе: два рубля по-прежнему, а урожай - три мерки ему, одна мерка крестьянину. Хлеба стало хватать только до рождества. Главное, и на заработки податься некуда. Здесь, в Бессарабии, и без них голодного люда хватает, а в Россию поехать - языка не знают. И стали они проситься на Амур. Говорят, река есть такая и привольные там места.
- Вон чего надумали! На Амур!
- Надумали-то хорошо, да что толку? Помещик не позволяет: ему самому дешевые работники нужны.
- Чего его слушать?
- Мужики говорят: "Съезди к губернатору, за нас похлопочи". Не знаю, ездил он или не ездил, но только объявил, что губернатор тоже отказал. Крестьян сомнение взяло: "Напиши, говорят, на бумаге, что губернатор отказал и по какой причине, а мы дальше хлопотать будем, пока до самого царя не доберемся". Помещик и этого сделать не хочет. Тогда собрался народ с трех деревень, никак с полтысячи, встал перед господским домом и решил ждать, пока помещик согласится и бумагу подпишет.
- Смирные мужички!
- Они по-хорошему хотели. Никого не трогали, никому входить или выходить из помещичьего дома не препятствовали. Что у них - пистолеты какие? Разве что у дедов сучкастые палки имеются, с которыми они всегда ковыляют. А помещик испугался и сразу солдат вытребовал.
- Как ты думаешь, будут стрелять?
- Тут у одного солдата лошадь захромала, поотстал, так я у него все выспросил. Приказано, говорит, острием шашки не рубать, а бить плашмя по чему попало. Боевых патронов им выдано на каждого по пятнадцать штук. Но стрелять велели только в воздух, над головами, и то по команде. У нас, говорит, не кое-как, у нас с народом вежливое обхождение.
- Поедем! - предложил Котовский.
- В Трифанешты? Да они и нас зарубят!
А сам уже и коня подхлестывает. Видно, что и сам устремлялся туда.
Трифанешты, если лесочком проехать, - вот они, рукой подать. А эскадрон по дороге двигался. Поэтому Котовский и Леонтий в самый раз подоспели. Видят: у помещичьего дома толпа, а по деревне уже конные скачут. Толпе надо бы разбегаться, а она - непонятно почему - навстречу солдатам двинулась. Кавалеристы приняли это за дурной знак. Горнист сыграл атаку - и они понеслись на толпу полным карьером.
У Котовского кулаки сжались, на глаза навернулись слезы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
"А вот у нас в "Валя-Карбунэ", - думал Котовский, - спят до одури, едят до сердцебиения. Специально делают моцион, чтобы больше съесть! И что-то я ни разу не видел, чтобы господа помещики кушали мамалыгу".
Постепенно управляющий Котовский знакомился со всеми обитателями помещичьего дома. Дом был просторный, и многие комнаты вообще пустовали. Одни назывались "залами", другие "гостиными", была "буфетная", "гардеробная", "комната барышни", то есть Ксении, дочери Скоповского, учившейся в Петербурге, в институте благородных девиц, "комната молодого барина", то есть Всеволода, студента-путейца. Были еще и другие комнаты, без названий, но с дорогой мебелью, ежедневно протираемой горничными, упрятанной в белоснежные чехлы.
Впрочем, в главном доме жили только сами Скоповские. Приживалки, тетки, бесчисленная челядь, а также учитель музыки, учитель танцев месье Шер, домашний врач Геннадий Маркелович, ключницы, портнихи размещались во флигелях, пристройках, и далеко не все приглашались к барскому столу, только доктор, да учитель танцев, да две-три родственницы поприличнее.
Супруга Александра Станиславовича Скоповского, как о ней выразился один из гостивших в летние каникулы студентов, "женщина грандиозного телосложения и микроскопического ума", посвятила жизнь неравной и самоотверженной борьбе с обуревающим ее аппетитом. Домашний врач, унылый, опустившийся и пристрастившийся к спиртным напиткам Геннадий Маркелович, давно изверился в медицине, считал, что порошки, кроме вреда, ничего человеку не приносят. Впрочем, он понимал, что врачи необходимы, но не для лечения болезней, а для терпеливого выслушивания жалоб пациентов и для неизбежного после этого вручения "барашка в бумажке" - гонорара, который полагается совать в руку доктора этак незаметно, как бы мимоходом. Геннадий Маркелович именовал состояние почтеннейшей госпожи Скоповской по-научному "амбулией", а в просторечии - обжорством.
Алевтина Маврикиевна Скоповская была из украинского семейства, и у них в роду сохранились рассказы о прадеде, весившем более двенадцати пудов. Усевшись за стол и уничтожив жареного поросенка с кашей, добавив к этому и домашних "ковбас", и домашней птицы, выкормленной специально для кухни, затем обстоятельно потрудившись над вкусными варениками, галушками, пампушками, грушевым взваром и сладкими пирогами, уснастив все это хорошими порциями вишневой наливки, сливянки и других смачных напитков, сверкавших и переливавшихся в объемистых графинах, этот предок вылезал из-за стола, поглаживая свой солидный живот, расправлял усы, свешивавшиеся ниже подбородка, и жаловался: "Черты його батька знае - нема ниякого аппетиту..."
Алевтина Маврикиевна не только не жаловалась на отсутствие аппетита, но даже старалась его укротить. Увы, в конечном счете она всегда терпела полное поражение в неусыпной борьбе с соблазнами и наконец полностью капитулировала, сдаваясь на милость победителей: борщей, пирогов и жареных индеек.
Домашний доктор при этом всякий раз приговаривал:
- В присутствии доктора, дорогая Алевтина Маврикиевна, можете позволить себе в виде исключения малую толику жареной баранины и крылышко восхитительной тетерки... В присутствии доктора пагубные последствия благорастворяются. Кушайте, матушка, и ни о чем не думайте, если того требует природа! Не терзайте себя сомнениями! Все равно помрем, голубушка. Человеческая жизнь эфемерна и мимолетна. Omnia mutantur, как говорится, все вздор, все тлен!
Летом имение "Валя-Карбунэ" наполнялось шумом и гамом. Приезжала молодежь. Устраивались крокетные площадки перед домом, натягивались металлические сетки и под присмотром управляющего изготовлялся корт для игры в лаун-теннис.
Приезжал Всеволод Скоповский, слабость и гордость отца. Он был красив, и сам сознавал это.
- Севочка, ты отдыхай, - суетился Александр Станиславович. - Доктор, посмотрите, не развилось ли у Севочки малокровие?
Всеволод никогда не питал пристрастия к наукам. Котовский попробовал с ним говорить о строительстве мостов, железных дорог. Всеволод цедил сквозь зубы:
- Не понимаю, почему это вас интересует, милейший! Я, откровенно говоря, ничего в мостах не смыслю. За меня сдают экзамены бедные студенты. Мой друг, князь Кугушев, очень удачно выразился: "Когда я поеду в Париж, сказал он профессору Передерию, - я надеюсь, что все мосты будут стоять на месте и мой экспресс проследует по своему маршруту..."
Из дальнейших расспросов Котовский убедился, что Всеволод Скоповский в равной степени красив и глуп. Оказывается, он не собирался делать карьеру путейца. Просто ему нравились серебряные нашивки с вензелями. Всеволод был заносчив, презирал профессоров, получавших мизерное жалованье, а сам увлекался балетом и бегами, вернее, увлекался всем, чем увлекался "его друг, князь Кугушев", по-видимому, являвшийся для него идеалом, образцом - увы! - недостижимым, потому что Кугушев был "баснословно богат".
- Можете себе представить, - рассказывал восторженно Всеволод, - у князя уже есть содержанка - Вероника, певичка из театра "Буфф", и он подарил ей бриллиантовый кулон!
Всеволод Скоповский получал хорошие куши от отца, но все-таки не такие, чтобы мог дарить певичкам кулоны. И это, пожалуй, было самым большим огорчением для Всеволода. Ведь князь Кугушев мог. И князь Радзивилл мог. И сын миллионера Кабанова мог все себе позволить.
На летние каникулы вместе со Всеволодом часто приезжал безусый гимназист Коля Орешников. Собственно, дружил-то Всеволод со старшим братом Коли. Но тот всегда ускользал в последний момент, намекая на нечто романтическое и даже говоря со вздохами влюбленного: "Если бы ты ее видел, ты бы понял меня! Она едет с мужем в Ялту, и я должен последовать за ней..." И тут он подсовывал вместо себя братишку: "В общем, вы пока поезжайте, а там, глядишь, и я пожалую. Тебя же прошу, как друга: посылай от моего имени моим родителям телеграммы, чтобы они думали, будто я у тебя гощу..." С этими словами он исчезал, а Всеволод ехал домой с неуклюжим, застенчивым гимназистом.
Прибыв в "Валя-Карбунэ", Коля Орешников немедленно вооружался удочкой и целыми днями просиживал на берегу пруда, внимательно следя, как покачивается на прозрачной поверхности заводи полосатый поплавок.
Гимназист Коля Орешников жил, ни над чем не задумываясь. Он принимал мир таким, как он есть. Очевидно, всегда были и будут мужики, которые косят сено и едят очень вкусный черный хлеб, прихлебывая квас. И так уж придумано, что есть солнце на небе, папа и мама в Петербурге, на Васильевском острове, помещик Скоповский в "Карбунэ", а главное - рыба в карбунском пруду.
Коля был страстный, неукротимый рыболов, и первое знакомство его с управляющим Котовским произошло у пруда: они тогда заспорили, в какое время рыба лучше клюет - перед дождем или после дождя. Кстати, на этом знакомство и кончилось.
Для того чтобы в кладовых Скоповского не переводилась всяческая снедь, а в кармане Скоповского не переводились денежки, на полях работали сотни людей. Самая тяжелая работа поручалась молдаванам. Вероятно, потому, что они выполняли самую тяжелую работу, их больше всего и презирали. Все в них раздражало Скоповского: их невозмутимость, и их необычайная выносливость, и их покорный вид. За что, за какие заслуги им отпущено такое феноменальное здоровье? Это он имеет право на здоровье и долголетие! Он, испокон веку владеющий пастбищами и садами, он, оберегаемый няньками, докторами и полицией!
Котовский возненавидел помещика с первого дня, и это нерасположение все возрастало. Скоповский, напротив, терпимо относился к новому управляющему. Силач и здоровяк, Котовский не вызывал в нем зависти. Управляющий должен быть силен, чтобы раздавать зуботычины. Это так же бесспорно, как то, что горничные должны быть миловидны, а кучера толсты.
- Я с вами, а не с ними, - говорил Григорий Иванович молдаванам. Верно говорит народная пословица: ива не плодовое дерево, барин не человек. Хотя и говорят, что за деньги и черт спляшет, но меня им не купить, не продажный.
- Мы тебя сразу поняли, какой ты есть, - отвечали молдаване.
Они относились к Котовскому с доверием и платили за человеческое участие усердием в работе.
- Мы тебя не подведем, человече добрый! За добро добром платят!
А Скоповскому это и на руку: достатки росли, имение процветало, чего же еще надо.
Так до поры до времени и жили. Когда Скоповский отдавал вздорные распоряжения, Котовский молча выслушивал его и поступал по-своему. Трудно ему было. Только и отводил душу, когда уезжал на луга, на сенокосы, когда бывал на виноградниках или проезжал через тенистые рощи. Природа настраивала на торжественный лад. Слушая, как шумят вершины деревьев, как звенят птичьи голоса и жужжат медуницы и пчелы, Котовский думал о счастье, о светлом будущем, которое сулили человечеству в книгах. И ведь надо же, чтобы все эти приживалки народа, эти обжоры и бездельники, жили в таком раю! Как будто нарочно красоты природы хотели подчеркнуть душевное убожество этих трутней.
Июльские полдни безмятежны, зеленую прохладу лесов сменяют яркие солнечные поляны. Густая трава, кустарники, поля и рощи - все звенело и пело.
Котовский не знал, как сложится его личная жизнь, но чувствовал всей своей действенной натурой, что впереди еще много неизъезженных дорог, много непройденных путей, много ждет испытаний.
Все, что узнаешь, пригодится в жизни. Котовский деловито изучал помещичий быт, все повадки этих сытых людей, все правила "хорошего тона". Много бывало в "Валя-Карбунэ" военных. С презрительным любопытством наблюдал он за щегольством офицеров, гостивших в помещичьем доме. Как они щелкали шпорами! Как умышленно картавили! Как презирали штатских!
Однажды понаехавшая на летние каникулы молодежь поставила управляющего в неловкое положение, в его присутствии и явно о нем заговорив между собой по-французски. (Было заведено в присутствии слуг изъясняться на французском языке).
Котовский на другой же день приобрел самоучитель французского языка.
- Не можете ли вы мне показать, как произносится это слово? обратился Котовский к дочери хозяина, белокурой Ксении.
Ксения производила на него странное впечатление. Она постоянно ходила с книжкой. Котовский успел разглядеть, что это были французские романы.
Ксения мечтала. Она всегда мечтала. Она рассеянно садилась за стол, рассеянно ела. За ней ухаживали молодые люди - студенты, офицеры. Она удивленно смотрела на них. Она с наивной откровенностью спрашивала:
- Неужели вы думаете, что могли бы мне понравиться?
Ксения мечтала о принце, который придет и завладеет ее сердцем. Все, что она видела вокруг, казалось ей такой скучной прозой, такой обыденщиной!
В Ксению был влюблен гусар - молоденький, хорошенький, с черными усиками. Он порывисто садился за рояль и пел, сам себе аккомпанируя и принимая эффектные позы:
Три юных пажа покидали
Навеки свой берег родной,
В глазах у них слезы блистали,
И горек был ветер морской...
Голос у него был недурной, и когда он пел, то так выразительно смотрел на Ксению! Да, но он вовсе не был сказочным принцем и даже не обладал состоянием. Поэтому, когда гусар заканчивал пение, особенно напирая на слова: "А третий любил королеву, он молча пошел умирать", Ксения смотрела на него спокойными светлыми глазами и думала:
"Интересно, если бы этот красавчик от любви ко мне застрелился или сделал растрату в полковой кассе..."
Когда управляющий обратился к ней с просьбой помочь ему разобраться в произношении французских слов, Ксения спросила:
- А зачем вам французский язык? Вы меня удивляете.
- Как зачем? Я хочу научиться говорить по-французски.
- Но вам это совсем не нужно. Неужели вы думаете, что если научитесь говорить по-французски, то перестанете быть тем, кто вы есть, управляющим?
- Кроме того что я управляющий, я еще и просто человек.
- Человек, конечно. Но не человек общества.
- Что же мне нужно знать, по-вашему?
- Вам нужно уметь слушаться и уметь угождать. А говорить по-французски - это не обязательно.
Ксения подумала, наморщив свой розовый хорошенький носик, и добавила:
- Обезьяну тоже можно приучить держать вилку... Но от этого она не перестанет быть обезьяной.
Больше Котовский не обращался к ней за помощью, но французский язык изучил, и необычайно быстро: у него вообще были способности к языкам. Уроки согласился давать ему француз-парижанин месье Шер, преподаватель танцев. Шер хвалил его способности и говорил, что у Котовского лионский выговор.
Приехав на рождественские каникулы, Ксения случайно услышала, как они непринужденно болтают по-французски.
- Однако, вы упрямый человек, - строго заметила она. - Очевидно, вы ровно ничего не поняли из того, что я вам говорила.
- Я понял, - ответил Котовский, - что вы невоспитанная девушка. Одно из правил хорошего тона - не давать почувствовать собеседнику разницы общественного положения. А вы же считаете себя аристократкой!
2
В скучный, дождливый день возвращался Котовский с поля. Ездил проверять, как идут осенние работы, вспашка зяби, подготовка к зиме. Уже появились утренники, и надо было спешить.
Котовский ехал, прислушиваясь к птичьему гомону и шелесту деревьев. Он приближался уже к имению, когда услышал позади конский топот, и мимо него прошел на рысях эскадрон.
"Куда это они? - подумал Котовский. - В такую-то погоду!"
Откуда ни возьмись - крестьянин, молодой, статный, смотрит на Котовского пристально. Верхом и, видать, прямиком ехал: к мокрым сапогам прилипли листья и травка.
- Что, - спрашивает, - не понимаешь, куда скачут? Скачут мужиков усмирять.
- Мужиков усмирять?
- Ну да. В Трифанешты. Помещик вытребовал. Настоящие военные действия, не хватает только, чтобы из пушек начали палить!
Новый знакомый назвал себя Леонтием, и теперь Котовский вспомнил, что не раз видел его в соседней деревне.
- Понимаешь, какое дело, - рассказывал Леонтий. - В Трифанештах что ни год - недород. Одно несчастье! Рядом, у соседей, еще туда-сюда, худо-бедно, а какой-то колос болтается, а у них в поле, глянешь - ни былинки! Слезы одни! И вот потихонечку-помаленечку стали они землицу свою помещику продавать. Продавали-продавали, да и совсем без земли остались. Стало еще хуже. Пошли к помещику батрачить. Сначала-то он с десятины, чтобы полностью ее обработать - вспахать, засеять, скосить и вымолотить, два рубля платил и урожай мерка на мерку: мерка помещику, мерка мужику. Кое-как перебивались. А потом помещик стал платить иначе: два рубля по-прежнему, а урожай - три мерки ему, одна мерка крестьянину. Хлеба стало хватать только до рождества. Главное, и на заработки податься некуда. Здесь, в Бессарабии, и без них голодного люда хватает, а в Россию поехать - языка не знают. И стали они проситься на Амур. Говорят, река есть такая и привольные там места.
- Вон чего надумали! На Амур!
- Надумали-то хорошо, да что толку? Помещик не позволяет: ему самому дешевые работники нужны.
- Чего его слушать?
- Мужики говорят: "Съезди к губернатору, за нас похлопочи". Не знаю, ездил он или не ездил, но только объявил, что губернатор тоже отказал. Крестьян сомнение взяло: "Напиши, говорят, на бумаге, что губернатор отказал и по какой причине, а мы дальше хлопотать будем, пока до самого царя не доберемся". Помещик и этого сделать не хочет. Тогда собрался народ с трех деревень, никак с полтысячи, встал перед господским домом и решил ждать, пока помещик согласится и бумагу подпишет.
- Смирные мужички!
- Они по-хорошему хотели. Никого не трогали, никому входить или выходить из помещичьего дома не препятствовали. Что у них - пистолеты какие? Разве что у дедов сучкастые палки имеются, с которыми они всегда ковыляют. А помещик испугался и сразу солдат вытребовал.
- Как ты думаешь, будут стрелять?
- Тут у одного солдата лошадь захромала, поотстал, так я у него все выспросил. Приказано, говорит, острием шашки не рубать, а бить плашмя по чему попало. Боевых патронов им выдано на каждого по пятнадцать штук. Но стрелять велели только в воздух, над головами, и то по команде. У нас, говорит, не кое-как, у нас с народом вежливое обхождение.
- Поедем! - предложил Котовский.
- В Трифанешты? Да они и нас зарубят!
А сам уже и коня подхлестывает. Видно, что и сам устремлялся туда.
Трифанешты, если лесочком проехать, - вот они, рукой подать. А эскадрон по дороге двигался. Поэтому Котовский и Леонтий в самый раз подоспели. Видят: у помещичьего дома толпа, а по деревне уже конные скачут. Толпе надо бы разбегаться, а она - непонятно почему - навстречу солдатам двинулась. Кавалеристы приняли это за дурной знак. Горнист сыграл атаку - и они понеслись на толпу полным карьером.
У Котовского кулаки сжались, на глаза навернулись слезы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70