А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Зачем, дяденька?
– Неужто в этом наряде по Орде разъезжать станем? Твой халат, поди-ка, все Тохтамышево войско ищет.
Она испуганно уставилась на одежду, под которой спала, и вдруг отбросила, словно гада.
– На вот. – Вавила подал ей запасные шаровары, мужскую рубаху и лохматую шапку. – Парня из тебя сделать надобно.
Она вернулась к костру до смеха неуклюжая, только шапка пришлась ей впору из-за обильных волос.
– С косами прощайся, да не тужи – до дому вырастут новые.
Он вынул нож, и, пока отрезал толстые косы, серые от пыли и травяной шелухи, она стояла, покорно опустив голову.
– Как тебя, Анютой, што ль, кличут? Так будешь отныне Аниканом, попросту – Аникой.
– Не тот Аникан у тебя получился, Вавила, – усмехнулся Роман, пристально следивший за перевоплощением девушки в парня. – Эвон бугорки-то под рубахой так и выпирают – даром што худа.
Она накрыла груди ладошками, вопросительно смотрела на мужиков, как бы ожидая совета, куда же их девать. Готовый рассмеяться, Вавила вдруг понял: это ее наивное бесстыдство и покорная готовность обнажаться, когда лечил спину, – оттого, что ею уже торговали, беззастенчиво рассматривали и, может быть, мяли ее женские прелести. Он зло нахмурился. Девушка опустила руки, испуганно посмотрела в его лицо, беззащитная, ни в чем не виноватая.
– Не бойсь, не в рубахе поедешь, теперь не лето. – Он подал ей просторный овчинный полушубок шерстью наружу.
– Теперь разувайсь.
Обули ее в теплые моршни, как и полушубок, подаренные привратником московского торгового дома на случай холодов. Вавила подбросил в костер сухого хворосту и, когда пламя забушевало, покидал в огонь ее старую одежду. Роман, указывая глазами на черный дым, проворчал:
– Беду б не накликать. А серебро срезал бы, небось кажная пуговица – в два грошена.
– На них знаки ханские.
– Знаки на серебре – не на булате. Забьем. – Роман выхватил из огня край обгорелого халата, притоптал, отодрал серебро, две пуговицы протянул Вавиле, но тот отвел его руку.
– Как знаешь…
Собрались уже разъезжаться, когда на верху лога послышался топот многих копыт. Роман вскочил:
– Говорил – беду накличем, вот она.
– Сядь! – Вавила поймал испуганный взгляд девушки из-под надвинутой на брови лохматой шапки, повторил: – Сядь!
Всадники растянутой цепью выросли на краю лога, остановились, присматриваясь к путникам. Один в синем короткополом чапане и серой волчьей шапке, поигрывая камчой, стал спускаться вниз, за ним – еще двое. Путники встали, встречая татар.
– Кто вы, куда идете? – спросил передний, едва не наехав конем на Вавилу. Роман быстро перевел.
– Я – из Таны, иду в Москву по торговому делу. – Вавила достал из-за пазухи грамоту и протянул татарину. Тот подал знак, один из сопровождающих выхватил пергамент, увидев скрещенные стрелы, что-то быстро сказал начальнику.
– Кто с тобой?
– Оба – мои слуги.
Татарин ухмыльнулся, осмотрел навьюченных лошадей.
– Почто огонь залили? – спросил по-русски.
– Дак ить, господин наян, мы в путь собрались и негоже оставлять огонь в сухой степи. Ночами идем, днем прячемся, боязно одним-то без стражи.
– Больше не бойся. В Орде теперь одна власть – великого хана Тохтамыша. Всем говори дорогой: в степи царит мир, кто обидит купца или другого мирного путника, будет лишен жизни. Великий хан запрещает поднимать меч всем – от князей до черных людей, и это касается также чужестранцев. Когда придешь на Русь, купец, обрадуй русов: великий хан Тохтамыш вдвое уменьшает дань против прежней. Пусть русские купцы везут нам хлеб и другие товары, они получат большой барыш. Пусть русские странники идут на поклон гробу своего бога. Пусть те, кто хочет выкупить в Орде полоненных родичей, смело несут к нам полные кошельки или везут обменные товары. Кто тронет их пальцем, лишится руки, кто тронет рукой – лишится обеих.
Поклонились сотнику за добрую весть.
– Ступай с миром, купец, и говори всем, что услышал от меня. Это сослужит тебе лучше стражи.
Татарин вернул грамоту, поворачивая коня, оглянулся и весело осклабился:
– Зачем девку мужиком одел? От кого в степи наложницу прячешь, купец? Жена далеко, поп далеко, а наш мулла разрешает четыре жены и сколько хочешь наложниц! Переходи в татары, купец! – Стегнув коня, он поскакал вверх по склону, хохоча.
Вавила остолбенело смотрел вслед.
– Я ж говорил, – хмуро усмехнулся Роман. – Ты ей титьки шубой прикрыл, а они из глаз торчат – девка и есть девка. Ну, так бывайте, што ль…
– Может, с нами все ж?
– Нет, Вавила. Коли первый встречный ее распознал, что говорить о ханском розыске!
Разъехались. Огромное красное солнце с левой руки лежало на горбоватой ковыльной равнине, ветер затих совсем, тяжелые осенние дрофы ленились к ночи взлетать от приближения всадников, лишь отходили с пути, настороженно свернув головы, пролетные припоздалые птицы падали в травы, быстро проскользнул ястреб, не обращая внимания на добычу, четверолапые хищники поднимались с дневных лежек, чтоб начать ночную охоту. Вавила ехал, угрюмо нахохлясь: сердился на Романа, злился на себя – так обманулся в человеке, – досадовал на девицу, некстати подброшенную судьбой в самом начале пути, но жалел ее даже за эту собственную невысказанную досаду. Она же молча тянулась следом на спокойной вьючной лошадке, догадываясь, что стала причиной размолвки мужиков, и не спрашивая, куда ее везут. Этому сдержанному человеку она доверилась всем существом, хотя все еще мало представляла себе, какая дорога предстоит им вдвоем через Дикое Поле, где только что прошумело две войны, где кроме мирных аилов, настороженно встречающих всякого чужого, бродят воинственные шайки, отбившиеся от разгромленных ордынских отрядов, а из диких урманов снова выползают на охоту племена, промышляющие откровенным разбоем. Выйти на одну из немногих больших дорог, где теперь по приказу хана восстанавливался почтовый ям, где путник попадает под охрану воинских разъездов, они не могли из-за нее же. Но после недели скитаний по безлюдной степи, когда питалась одними ягодами и семенами трав, после страшных ночей, когда засыпала, дрожа, в какой-нибудь яме или звериной норе, обливаясь холодным ужасом при малейшем шорохе, нынешнее положение под защитой доброго, сильного человека – то ли купца, то ли посланника, – человека своего, русского, православного, представлялось ей сказочным спасением от погибели. Дальнего пути для нее как бы не существовало теперь, чудилась где-то за вечерним окоемом знакомая дубрава, прячущая родной погост и отчую деревеньку. О том, что ни дома, ни матери с отцом, ни братьев, вероятно, уже нет у нее, она не думала – в ее лета подобное кажется невозможным. И такой благодарностью к едущему впереди человеку вдруг окатилось девчоночье сердце, что она не удержала легкие слезы, застуденившие ей щеки. Вавила услышал притаенный всхлип, удивленно оборотился.
– Што ты, Аника-воин? Аль боишься?
– Не…
– Чего же мокнешь? Ну-ка, перестань. Доедем мы с тобой до Руси… Вот так… Есть, поди, хочешь?
– Хочу, – призналась она.
– Это хорошо. Стал быть, не успела отравиться. А то когда человек долго ест травы да ягоды, мясное и рыбное ему – хуже яда. Видал я, как от куска мяса людей до смерти скручивало. – Вавила вздохнул, достал из ближней сумы, пристегнутой к седлу, завернутые в тряпицу кусок сухой пресной лепешки и вареную осетрину. – На-ко вот, пожуй, это я нарочно поближе положил тебе в дорогу. А то ночи теперь долгие. Мы-то с Романом наелись.
Она молча взяла, стала есть, присаливая рыбу и хлеб благодарной слезой.
После полуночи появилась ущербная луна, слегка высветлила степь и непонятную темную гряду впереди. Подал голос молодой волк, кагакнул спросонья гусь-гуменник.
– Никак, река впереди? – удивился Вавила. – Стал быть, приток. До самого-то Дона-батюшки сей излучиной – ден десять пути.
– Неуж так много, дядька Вавила? – испугалась спутница.
– Много, Аника-воин, дак ить стоит нам сызнова Дон повстречать – почитай, на русской земле мы.
Долго ехали опушками, держа на полночь, по просветам пересекали редколесья, стараясь не попасть в чащу, где под кронами еще не облетевших деревьев стоял пугающий рогатый мрак.
– Где теперь этот чертов Роман блукает? Как бы спокойнее втроем-то!
– Он из-за меня ушел, дяденька Вавила?
– Не думай о том. Вольный человек сам выбирает дорогу.
– И чем я благодарить тебя стану, дяденька?
– Пустое, Аника-воин. Разве человеку человека надо непременно благодарить за помощь в несчастье?
Из широкого прогала потянуло запахом реки, Вавила повернул навстречу этому запаху. Минули цепкий кустарник, и в глаза блеснули два месяца: один – зацепившийся за верхушку дерева, другой – отраженный неширокой протокой. Отлогим откосом спустились к воде, попоили коней. Восток был глух, но звезды уже словно бы чуть притушило росной прохладой. Въехали на косогор, в тень больших деревьев, здесь и спешились.
– Ты, дяденька Вавила, поспи, я днем выспалась.
– Посплю. Да теперь караулить незачем. Зверь к человеку не подойдет, а и подойдет – кони дадут знать. Ложись и ты.
– Уж я лучше покараулю. Не заспаться бы нам.
– Не заспимся – небось не дома на печи. – Он накрылся одеялом и, прислушиваясь, как хрупают овсом кони, словно унырнул в теплую темень.
Проснулся от беспокойного топота лошадей, вскочил. Было светло и свежо. Чья-то быстрая тень мелькнула в глубине леса. Зверь. Кони сразу успокоились. Серебристая погожая заря стояла над противоположным берегом, сплошь покрытым темно-рыжей стеной осеннего дубняка. На прибрежном откосе, подожженные октябрем, красным золотом пылали татарские клены, отражаясь в сером зеркале воды. Спутница его спала рядом, прямо на листьях, подложив шапку под стриженую голову, спина Вавилы еще сохраняла ее тепло. Наверное, страшновато ей стало одной возле спящего, присела поближе, угрелась и уснула. Устала небось в седле-то. Он – мужик, а и то ноги сводит, в теле острая болезненная ломота – давно не делал больших переходов верхом. Что же о ней говорить? Пока не втянется, плохая она помощница. Ах, Роман! И на Куликовом поле ведь бился, а тут из-за обездоленной рисковать не захотел. Порскнул в кусты – и нет его. Што волк. Да и волку одному худо, он свою стаю ищет.
Поддаваясь жалости, Вавила осторожно погладил волосы спутницы, их росяной холодок странно обжег, он быстро отдернул руку. Сходил к воде, вымылся до пояса, воротился на косогор. Под его пристальным взглядом спящая открыла глаза, сконфузилась:
– И как это я?..
– Ниче, Аника-воин, ночью в лесу без огня спать можно. Однако, пора нам за реку – там доспим и коней попасем.
Долго шли в обход круто выгнутой протоки, наконец сухим дубовым лесом выбрели к самой речке. Была она впятеро поменьше Дона, однако во всяком месте не переправишься. Судя по следам, здесь ходили не только дикие звери, но и кочевники со скотом. Постепенно берег поднимался, сплошной дубняк и карагач с примесью береста, дикого грушевника, боярышника и осокорей стал расступаться полянами. Перед выходом на просторное поле Вавила остановил коня, огляделся. Справа под косогором река раздавалась вширь, играя на перекате серебристыми гребешками. Широкие тропы на косогоре указывали брод. Поблизости мог находиться зимний аил кочевников. Вряд ли он сейчас заселен – до снегов еще далеко, – но какие-то люди там могли быть. Противоположный берег покрывал тот же лес, за ним, по самому окоему, угадывались курганы. Где-то заревел олень-рогач, недалеко отозвался другой. Успокоенный голосами зверей, Вавила стронул коня, но девушка тихо вскрикнула, и он натянул повод. Из-за рощи, что за степным прогалом, показалось четверо всадников. Они неспешно направлялись к реке, о чем-то громко разговаривая. Так ездят у себя дома, но Вавила уловил неладное. Третий всадник в маленьком отряде ехал со связанными руками, лошадь его шла на чембуре. По черной бороде и обнаженной всклокоченной голове Вавила узнал Романа и, забыв о спутнице, нехорошо выругался, пустил коня рысью. Татары разом остановились, повыхватывали луки и опустили их, не видя оружия в руках подъезжающих. Вавила, даже не глянув на Романа, с легким поклоном протянул грамоту седоусому степняку, тот кивком указал на молодого всадника в кожаном панцире:
– Десятник.
Многозначительно повертев пергамент и осмотрев печать, наян отрывисто спросил:
– Кто ты и чего хочешь от нас?
Вавила грозно глянул на Романа.
– Переводи. Я плохо знаю по-ихнему, а ты – мой раб и толмач, сбежавший от меня нынешней ночью.
Татары переглянулись.
– Чем ты докажешь? – спросил десятник.
Вавила похлопал себя по бедру:
– Он хромает на эту ногу, и здесь у него тамга.
– Все равно мы должны отвезти его к сотнику.
– Не вашего ли сотника я встретил вчера? Он передал мне важные вести, которые я должен говорить всем по пути в Московию.
Всадники были явно смущены. Они отъехали, посовещались, потом десятник сказал:
– Мы убедились – это твой раб. Но за поимку беглого раба положен бакшиш.
Вавила достал из кошелька три серебряные монетки, одновременно показав ордынцам, что кошель его почти опустел. Да и они должны понимать: в дорогу, когда нет сильной стражи, больших денег не берут. Довольный десятник предложил помочь при наказании беглеца. Радуясь, что все обошлось, Вавила подъехал к Роману и с сердцем хватил его по загривку. У того стукнули зубы. Вавила схватил его за шиворот, приподнял над седлом, встряхнул.
– У-у-у! – восхищенно загудели степняки.
– Я перебью ему вторую ногу, – пригрозил Вавила, – а тамгу посажу на лоб.
Жестокость купца к рабу окончательно убедила татар, что они вручили пойманного истинному господину. Десятник посоветовал:
– Смотри, купец, чтобы он ночью тебя не зарезал. Ты ему и руки сломай, и зубы выбей, оставь лишь язык. Да не ходи этим берегом – здесь появились желтые плосколицые людоеды, мы ищем их след. В соседнем кочевье вчера пропало двое детей.
Не взглянув на Романа, Вавила тронулся за татарами к броду. Пересекли реку и лес, минули пустые дома, сплетенные из хвороста и обмазанные глиной – зимнее становище кочевников над старичным озером. Древний, поросший муравой шлях уводил на север, к пологим курганам…
Кончался месяц листопада, а речка Черная Калитва, отражая побережные леса, светилась рыжим и красно-желтым огнем, прозрачная вода в ней казалась горячей. На северной стороне, в затишье под холмом, виднелись жилые строения, длинный крытый загон для скота, торчал даже колодезный журавель.
– Деревня! – закричал от радости Роман.
– Зимнее татарское становище, – остудил его Вавила.
На стане встретила тишина, однако стожки сена, заготовленные на самые трудные дни зимы, были свежие, – значит, со снегом заявятся хозяева. В жилищах пусто, лишь в одной мазанке стояли деревянный грубый стол и табуретки. В каждом домике – очаг, топившийся по-курному, у стенок сложены дрова. Возле колодца – деревянные колоды и большой медный котел.
– Баньку бы соорудить, рубахи поменять, – вздохнул Роман.
– Соорудим. До завтра и отдохнем здесь.
– Я и постираю вам, – обрадовалась остановке Анюта. У нее за время пути, видно, возникли свои женские надобности.
Развьючились, стреноженных коней пустили на луг. Откатили котел к самому берегу, установили в ямке, кожаным ведром натаскали воды. Анюта занялась, было, стряпней, Вавила остановил:
– Погодь. Приелась уж вяленина, свежей рыбки добудем.
Роман занялся огнем, Вавила сходил к лошадям, надергал конского волоса, сплел крепкую лесу, привязал уду. Над глубокой заводью, прикрытой возле берега плавучим ковром листвы, вдруг почувствовал мальчишечье волнение. Была пора осеннего жора, и крючок с кусочком припеченной ракушки-перловицы еще не дошел до дна, как леску сильно потянуло в сторону. Вавила азартно подсек, серо-серебряная брусковатая рыбина затрепыхалась у его ног, разевая круглый рот. Обловив две заводи, рыбак принес к костру полное ведро окуня, леща, голавлей и разной бели.
– Ой как много! – обрадовалась Анюта. – Присолить бы в дорогу, да соли мало осталось.
– По дороге еще много будет речек. Сделай щербу понаваристей. Окуньков я на таловых прутьях запеку.
Высыпав рыбу на траву и отбирая зелено-полосатых, с калиново-красными перьями окуней, Вавила искоса поглядывал на разрумянившуюся у огня девушку. Лицо ее ошелушилось, стало смугло-розовым, пугливая зверушечья заостренность в нем совсем пропала, чистые глаза набрали завораживающую ясность и глубину. Золотисто-русые волосы возвратили свой блеск, подросшие и не убранные в косу, они все время мешали ей: она то и дело отбрасывала их со лба мягким жестом, ловя взгляды мужика, смущалась, но лица не отворачивала. «Значит, совсем ожила, – с удовольствием думал Вавила. – Малость худовата, да волосы еще коротки, а то бы наряжай – да и под венец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71