Лада, любившая в сей реке купаться, всегда брала с собою в прислуги сию свою совместницу. В один раз принуждала она ее раздеться и участвовать в купании, но как сия в том ей противилась, то Лада велела другим своим девицам раздеть ее насильно. По учинении сего беременность ее открылась, и Лада взяла подозрение, ибо в местах тех тогда не было еще мужчин, кроме ее мужа. Оробевшая русалка старалась укрыться от ее гнева: она обратилась в птицу и полетела. Лада села в свою воздушную колесницу и, по нескольких днях нагнав ее, обратила в каменную гору. Перун застал ее в сем мщении и назло своей супруге сказал:
— Месть твоя не будет удачна. Из горы сей произойдет такая река, которая уничтожит твое превращение и будет обожаема не меньше, как и от тебя рожденные мои дети. Воды реки сей будут отвращать всякое очарование, и для того смертные прибегнут к ним не меньше, как и в твой храм.
Когда пришло время разрешиться от бремени превращенной русалке, из средины ее пролилась Бугрека. Мать оной из горы стала в прежнем своем образе и обитает в водах своего чада, где мщение Ладино до нее не достигает. Источник же Буга, или Бога-реки, для смертных неизвестен. Впрочем, вы ведаете о действии вод сих.
Мирослав кончил свою повесть; следовало начать Слотану, что он и исполнил, не дожидаясь просьбы или приказания.
ПРИКЛЮЧЕНИЕ СЛОГАНА
— Я вижу из взглядов ваших, государи, что вам хочется узнать, каким образом я попал в конюшню прелестной женщины, какова была покойная Баба Яга. Я могу похвалиться, что почтенный Мирослав без дальних околичностей учинился лошадью, но что лежит до меня, то приуготовления к тому довольно были приятны, чтоб не счесть мне оных себе в выигрыш. Я не прошу о внимании — повесть моя заставит слушать.
Расставшись с моим князем, погонял я мою клячу из всего плеча, ибо мне ужасно хотелось переведаться с хищниками царевны, моей государыни, хотя я тогда и не знал еще, для кого прилагаю толь усердное старание. Но как досталась мне дорога, ведущая вправо, то не имел я другой удачи, как только заскакать в превеликий лес и остановиться у великого озера, ибо у оного дорога кончилась. Должно признаться, что я не имел охоты плыть на ту сторону вод сих, коих берега чуть были видны; к тому ж ни конь мой, ни я не были расположены шествовать далее, для того что во весь почти день нимало не отдыхали. Я дал скотине моей волю выбирать лучшую траву по своему вкусу, а сам растянулся на берегу и заснул, не ожидая больше, как проснуться в исправном голоде.
Пробуждение мое следовало очень странным образом и прежде, нежели я мог думать. Я увидел у берега стоящую раззолоченную лодку и в то ж самое мгновение себя в руках прекраснейших девиц. Оные одеты были толь на легкую руку, что можно бы подумать, что щедрая природа, доставившая смертным изобилие в платенных припасах, одних их забыла. Я ничуть не досадовал, что они предстали пред меня с таковою доверенностию. Все бы было хорошо, если б только сии нимфы не связали мне рук и ног и если б не секли пред глазами моими одного старика с отменными обрядами. Пуки изломаны, старик кричал и, отдувшись, пошел прочь той дорогою, по которой я приехал. Немилосердый поступок сей произвел во мне негодование, и я не мог удержаться, чтоб не вопросить у тех девиц, кои меня караулили:
— Государыни мои! В рассуждении красоты, которою одарила вас природа, я не могу вообразить, как соединить сию жестокость, оказываемую вами над бедным стариком.
— О,—отвечала мне одна из них,— мы обыкновенно наказываем всех, кои берутся не за свое дело.
— Могу ль я узнать яснее?— спросил я.
— Если только будешь послушлив, — отвечала одна, — то ни в чем тебе отказано не будет. Впрочем, ведай, что упрямство еще величайшее приемлет у нас наказание. Будь терпелив и повинуйся. Не жди больше к удовлетворению твоего любопытства; мы прежде испытываем, и тогда входим в поверенности.
«Вы должны быть отличные женщины,» — думал я. Однако мне не дали размышлять: меня подхватили, положили в лодку и повезли. Продолжая плавание, между тем как одни работали, другие играли надо мною, хохотали, я делал разные вопросы, на оные не ответствовали, и нетерпеливый человек долженствовал бы лопнуть с досады, ибо говорить со мною никто не хотел, а размышлять мне не дозволяли. Наконец лодка пристала к острову. Дюжина или две старух стояли у берега и как бы нарочно дожидались, чтоб взять меня в добычу; они подхватили меня, развязали и повели. Красавицы захохотали громко, сели в лодку и отвалили прочь. Я поглядывал на них с приятностию, старухам сие не было угодно, что я узнал по косым их на меня взглядам.
— Ты очень смешон, — сказала мне одна из них, на которой больше всех кожа сморщилась,— ты пренебрегаешь лучшие прелести и устремляешь взоры на сих подлячек, которые так гадки, что должно быть человеку без вкуса, чтоб иметь терпение желать взглянуть на них.
— Если осмелюсь спросить,— подхватил я,— где те лучшие прелести, о которых вы говорите? Я всегда готов менять хорошее на лучшее.
— Когда вы, находясь между нас, не можете делать различия, то не стоит труда, чтоб вам доказывать, — сказала одна из старух с пренебрежением и толкала меня, чтоб я шел. — Пожалуй, не сердись, сестрица,— говорила другая.
— Люди, живущие за озером, имеют очень странный вкус: должно смеяться слепоте их. Мы, кажется, уже привыкли; очень часто видим мы пленников, и все они оказывают только почтение к нашим мнимым летам.
— К нашим летам!—вскричала одна с негодующей улыбкою.— Если б сии бедняки ведали, чего требуют наши сердца, что б подумали они, когда б узнали, кем пленяются и что пренебрегают! Слова сии возбудили мое любопытство, я убеждал их меня в том удовольствовать и открыть, где я, кто они, что со мною предприемлют и не назначена ль мне судьба того старика, которого секли розгами.
— Может быть еще хуже,— сказала одна старуха,— но не все можно объявлять, что известно: мы также не очень сведущи о предбудущем, и только в рассуждении молодых твоих лет и бодрого вида... Однако знай, что дозволено: ты находишься в острове, обитаемом одними женщинами. Здесь мужчины так редки, что всякий впадший в руки связавших тебя рассыльщиц под смертною казнью должен быть препровождаем к нашей госпоже. Какова она, ты сам увидишь, ибо мы следуем к ней. Здесь все походит на очарование, например: мы кажемся тебе по виду прабабушками тех, кои тебя нам вручили, но сие действие некоторого порошка; госпожа наша натирает оным всех своих подданных, кои попадаются в плен ее с довольными прелестями, чтоб тем обращать нас в старух и самой блистать цветом молодости. Красавицы ж, тебя связавшие, не что иное, как заслуженные ее старушки, и лет чрез семьдесят мы будем натерты некоторою особливою мазью, имеющею представлять нас в том образе, в коем, без сомнения, они вас обворожили; тогда получим мы свободу выезжать за озеро. Бедная вольность, когда уже природа требует уединения! Но какова ни есть сия вольность, однако оная обязывает ловить мужчин во угождение нашей госпоже. Сия нарочно располагает своим искусством, чтоб прелестный вид обвороженных старух принуждал вашу братию отдаваться без сопротивления. Они умеют пленять вас, не имея сами в игре сей участия, кроме чтоб утешаться вашим замешательством. Напротив, мы, несчастные, возбуждаем в вас только отвращение, когда прикосновение к вам сжигает сердца наши, и с досадою принуждаемся вручать вас той, кою мы ненавидим. Она избирает из предводимых себе супруга, ибо видит, что время не медлит затем, что она еще не замужем. По сих пор еще не была она счастлива кому-нибудь понравиться, однако не теряет надежды и продолжает покушения свои. Молодые люди не находят удовольствия искать благосклонности ее, а стариков не считает она достойными и для того отсылает их из острова, причем получают они на дорогу от мнимых молодых девиц розги. Впрочем, не старайся узнать, какой собственно сей остров и кто его госпожа: мы сами о том не ведаем, понеже мы тут не рождаемся, а похищают или покупают нас из разных мест для услуг ее посылаемые непригожие, обыкновенно окружающие ее женщины.
По окончании сего достигли мы к великолепному дому. Караул у оного составляли женщины с длинными булавками. Нам дозволили вход, и меня повели чрез ряд комнат. Богатые уборы не привлекали моих взоров, они приготовлены были к лучшему ожиданию, для того что я не очень доверял словам старух и думал, что госпожа толь прекрасных перевозчиц должна превосходить их прелестями.
Мы вошли в зал, убранный картинами, изображающими счастливых любовников; все украшения, казалось, соединены были к тому, чтоб приуготовлять чувства к восхищению. Я не размышлял о судьбе моей и занимался только ожиданием. Пошли известить о моем прибытии, и вскоре потом одна стена залы, которую всю закрывал занавес, раздвинулась и представила глазам моим еще комнату. Я не мог разбирать блестящих в оной богатств; лучший предмет привлек мои взоры: женщина, или девица, невоображаемой красоты предстала оным. Окружающие ее служительницы дурнообразием своим составляли как бы тень, чтобы прелести ее совершеннейшим блистали светом. «А,— думал я, быв вне себя от радости,— теперь разумею я вас, почтенные старушки; по счастию, я не так легковерен, чтоб предупредиться вашею ненавистию к сей богине». Я не дождался, чтоб меня наставляли, каким образом приступить к началу, бежал и, повергшись на колено пред красавицею, говорил:
— Кто б вы ни были, несравненная ль из смертных или божество, владычествующее в местах сих, я приношу вам на жертву обвороженное вами мое сердце.
Хозяйка довольна была сим приветствием и не допустила меня далее оставаться в унизительном положении; она, подняв меня, посадила близ себя и, дав мне несколько пламенных поцелуев, сказала:
— Незнакомый красавец! Не удивляйся, что я следую чувствованиям моим противу обыкновения женщин, обитающих вне сего острова; я предаюсь тебе без околичностей, ибо ты мне кажешься того достоин. Ваши женщины делают то ж, но с некоторыми обрядами; они имеют одни намерения, но стараются раздавать свои благосклонности за искания. Они тщатся учинить то милостию, для чего повсеминутно сами готовы быть рабами; они искусно умеют мучить самих себя и обожателей своих взводить на крайний степень нетерпеливости. Что до меня, я удалена от всех притворств; хочешь ли ты быть моим мужем, и ныне ж счастливый брак соединит нас?
Я толь восхищен был сею искренностию, что не мог ей выразить удовольствия моего, как только схватя ее в мои объятия. Не удивляйтесь, что я не располагал моею участию и слепо следовал представшему мне счастию: сидя с ласковою женщиною, не можно иметь употребления разума. Природа нарочно постаралась взять сию предосторожность, понеже, впрочем, мужчины много бы наделали хлопот ее расположениям; однако происходит то, как предуставлено: женщины ласковы, а мужчины чувствительны. Я забыл о всем и занят был одними желаниями. Я клялся ей, что не воображаю о лучшем счастии, как владеть ею, и наговорил ей всего того, что в таковых обстоятельствах обыкновенно говорят люди нашего пола. Но не распространяя, скажу, что торжество началось: танцовщицы плясали, музыкальные орудия гремели, певицы пели, и напитки подвеселили всех.
Настал час, в который ожидал я учиниться счастливейшим из смертных, и нас проводили в опочивальню. Мне весьма хотелось взять отдохновение, но любезная моя просила меня, чтоб я помог ей раздеться. Нас было только двое, и я принял должность сию охотно; супруга моя, во-первых, сняла с головы своей накладку, за которую следовали прекрасные ее виющиеся на плеча локоны, и представили глазам моим голый и ясный шарик. Таковое преткновение ожиданиям моим много унесло пылкости в жарчаиших моих желаниях. Плешивая красавица должна не скидать с головы своей повязки или ожидать разборчивости в щекотливом вкусе своих почитателей. Между тем богиня моя приметила происходящее от сего в мыслях моих; она повязала голову платком, не сказав о том ни слова, и, употребя ко успокоению моему несколько ласкательств, вынула у себя один глаз, несколько зубов и, сняв перчатку, осталась без левой руки по самую кисть. Я начал приходить в себя из моих любовных восторгов, но составная красавица не допустила меня употребить рассуждения: она просила меня отвязать ей ногу
— Неужли у вас и ноги нет? — сказал я в изумлении, ощупал и освободил ее от ноги, вырезанной совершенным искусством из дерева.
Любезный Слотан! отвечала она мне. — Женщинам позволено иметь прибежище к разным средствам для утайки своих несовершенств; если б и ваши женщины не прибавляли кое-чего к дарованиям природы, то красавицы ваши никогда б не заставляли говорить о себе толь громко. Они призывают к тому все возможные художества и искусства: одни подкрепляют себя чрез химиков, портных и лекарей, а другие тончайшими способами наглости, лукавства и пронырливости. Поверь мне, что вы, мужчины, нередко бываете подвержены ослеплениям, и игра только воображения вашего производит мнимые прелести; в прочем все женщины равны, по крайней мере когда вынесут вон свечи. Ты можешь быть совершенно счастлив и доволен, если не станешь мыслить, что у меня нет волос, глаза, нескольих зубов, руки и ноги; ваши женщины нередко не имеют стыда, со всем тем вы за ними бегаете. Ежели ты не привык любить женщин с недостатками, поверь мне, ты не будешь никогда любить; но вообрази только, что я одета, и ты заснешь доволен в моих объятиях. Впрочем, в утешение твое уведомлю тебя, что я точно такова, какову ты видел меня давече: одна неприязненная мне волшебница учинила своим очарованием, чтоб я неодетая казалась в таковом виде, каковою находишь ты меня теперь. Я дочь знатного человека, который учинил волшебнице сей нечаянную обиду. Оная заклялась отмстить ему на мне, и как он не имел других детей, то волшебница грозила ему, что я никогда не буду замужем. Для сего перенесла меня в сей волшебный остров, в который ни один мужчина не может достигнуть, разве перевезен будет приставленными от нее в виде прекрасных девиц духами. Подвластные ей ведьмы приемлют оного и приводят ко мне, но дорогою так околдовывают оного, что простые уборы, кои я снимаю с себя, при раздевании кажутся ему частями моего тела. Сие возбуждает в приводимых такое ко мне отвращение, что они убегают от меня с ужасом. Уже с двести неверных клялись мне, но ни один не учинился еще моим мужем. А в сем и зависит освобождение мое от очарования. Ах, Слотан,— продолжала она со страстным вздохом,— я надеюсь, что вы утвердитесь рассыпать волшебство и учиниться супругом девицы, коей не больше 16 лет от роду, и овладеть несчисленным богатством, коего она наследница.
Сказав сие, вскочила она, обняла меня с живостию и, поцеловав, бросилась в постель. Я остановился в нерешимости, сравнивал вид, в коем она впервые пред меня предстала, с тем, в каковом она теперь, но одеяла и подушки, в которых она закуталась, последнему мешали. Я верил повести ее, сомневался, рассматривал, но не видал кроме женщины.
— Нет, моя красавица! — вскричал я.
—Очарование разрушится!..
Я сбросил латы, лег к ней и заснул в ее объятиях.
По обстоятельствам повести надлежало бы мне очнуться в замке отца моей красавицы и встать, чтоб учиниться богатейшим вельможею. Но вообразите, в каком находился я состоянии, проснувшись. Я лежал между вонючих костей некоторых скотов, кои догладывали собаки, держа крепко в объятиях моих кобылью голову со спинною костью.
Я вскочил как бешеный, хватался за мою саблю, чтоб отмстить пакостнице, сыгравшей надо мною таковую шутку, и сие учинил я очень кстати, для того хотя не было причинительницы моей досады, но надлежало отбиваться от собак, кои рычали, брехали и бросались на меня со всех сторон. Я одержал победу и шел искать моей лошади. Бродя около озера, имел я довольно времени рассуждать о моем приключении и не мог заключить, сон ли то был или настоящее происшествие. Однако, думал я наконец в мое утешение, что бы то ни было, мне не должно досадовать: если я проснулся гадко, по крайней мере заснул с удовольствием. Я не размышлял о сем более, прибавил шагу и нашел моего коня, кушающего с удовольствием траву. Я поехал около озера в надежде открыть остров или увидеть связавших меня девок, чтоб испытать, подлинно ли они привидение. Но на озере не было ни островов, ни лодок, и я не нашел кроме старика, ловящего удою рыбу. Я наделал ему множество вопросов, касающихся до моего приключения; старик не разумел меня и говорил, что лет с тридцать обитает он в сих местах и каждый день ловит в озере рыбу, однако ж не видал не токмо острова или лодки с красавицами, но и меня видит тут с удивлением, ибо пустота сего места, опасность от хищных зверей, тут обитающих, делают оное совершенным для него уединением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25