Скрежет колес о рельсы походил на крик раненого орла. Вцепившись в штангу, чтобы не терять равновесия, я всматривался в кромешную тьму. Мы набрали скорость, и спустя мгновение она была здесь.
Нужно было очень постараться, чтобы заметить ее. Лишь огни поезда, отразившиеся от покрытых сажей плиток, указали на наличие призрачной заброшенной станции “Восемнадцатая улица”. Судя по официальной карте подземки, ее не существовало.
Я различил мозаичные цифры, украшающие каждую отделанную плиткой колонну, и даже заметил темный штабель сложенных у стены мусорных бачков. Вот мы снова в тоннеле, и она исчезла — как сон, которого уже не помнишь.
Я сошел на следующей остановке, “Двадцать третья улица”. Поднялся наверх, пересек авеню, снова спустился и отсчитал еще пятнадцать центов на очередной жетон. На платформе уже стояло в ожидании поезда из центра несколько человек, и поэтому мне пришлось в восхищении поглазеть на плакат новой мисс Рейнгольд с подрисованными усами и надписью на лбу: “ПОДДЕРЖИТЕ УМСТВЕННО ОТСТАЛЫХ”.
Подошел поезд, обозначенный “Бруклин-Бридж”” и в него вошли все, кроме меня и старухи, которая сшивалась в конце платформы. Я неторопливо зашагал в ее сторону, поглядывая на плакаты и делая вид, будто интересуюсь улыбающимся мужчиной, получившим работу благодаря газете “Нью-Йорк Таймс”, и симпатичным китайчонком, жующим ржаной хлебец.
Старуха не обращала на меня внимания. На ней было мешковатое черное пальто, на котором не хватало нескольких пуговиц, а в руке продуктовая сумка. Краем глаза я увидел, как она влезает на деревянную скамью и, открыв проволочный колпак-ограждение, быстро вывинчивает лампочку.
Когда я подошел к ней, она уже слезла со скамьи и упрятала лампочку в сумку. Я улыбнулся ей и сказал:
— Поберегите силы. Эти лампочки вряд ли вам пригодятся. На них на всех левая резьба.
— Не знаю, о чем вы болтаете, — бросила она.
— Департамент перевозок использует особые лампочки с левой резьбой. Чтобы отвадить воров. Эти лампочки не войдут в обычный патрон.
— Понятия не имею, о чем вы болтаете. — Она заторопилась прочь, ни разу не оглянувшись. Я подождал, пока она не исчезла в женском туалете.
Экспресс из центра с грохотом пронесся через станцию, когда я начал спускаться по узкой металлической лесенке в конце платформы. Дорожка возле рельсов вела в темноту. Тусклый свет слабомощных электролампочек вдоль стены тоннеля указывал его путь во мраке. В промежутках между поездами здесь было очень тихо, и я спугнул нескольких крыс, удравших по усыпанному угольной крошкой полотну между рельсами.
Подземный тоннель напоминал бесконечную пещеру. С потолка капала вода, а грязные стены были скользкими от плесени. Один раз мимо меня пронесся поезд к центру, и я, задрав голову и прижавшись к липкой стене спиной, уставился на освещенные вагоны, проносящиеся в нескольких дюймах от моего лица. Мальчишка, стоя коленями на сиденье, заметил меня, и его равнодушное лицо вытянулось от удивления. Но вагон уже промчался мимо, и он не успел указать на меня пальцем.
Мне казалось, что я прошел гораздо больше, чем пять городских кварталов. Иногда встречались ниши с сетевыми разводками и ведущими вверх металлическими лесенками. Я торопливо проскакивал мимо, держа руки в карманах. Рубчатая рукоять моего 38-го калибра, грубая на ощупь, привычно покоилась в ладони.
Я не видел заброшенной станции, пока не оказался в десяти футах от лесенки. Покрытые сажей плитки поблескивали, как руины храма в лунном свете. Я замер на месте, затаив дыхание и чувствуя биение сердца о висевшую под курткой “лейку”. Где-то вдалеке заплакал ребенок.
Глава сорок четвертая
Плач эхом разнесся в темноте. Я долго прислушивался к нему и решил наконец, что он донесся с противоположной платформы. Перспектива пересечь четыре пары рельсов не казалась мне заманчивой, и я хотел было воспользоваться своим маленьким фонариком, но вспомнил, что оставил его дома.
Далекие огоньки из тоннеля поблескивали на двух рельсовых лентах. Несмотря на темноту, я различил ряды железных крепежных стоек, похожих на тени голых стволов в полуночном лесу. К сожалению, я не видел собственных ног, зато угроза, таящаяся в других, неосвещенных, рельсовых путях, — смертельных, как гремучие змеи во мраке, — была очень даже зримой.
Услышав приближающийся поезд, я оглянулся. На полотне моего пути — пусто. Это был местный поезд, на пригород; при его прохождении через заброшенную станцию, я воспользовался им как прикрытием и, перешагнув меж крепежных стоек через два рельсовых полотна, продолжал шагать по полотну экспресса, размеряя шаг под промежутки между шпалами.
Вскоре меня насторожил звук очередного поезда. Я оглянулся и ощутил скачок адреналина. Поезд несся прямо по тоннелю. Я шагнул в сторону и оказался между стоек, разделяющих экспресс-пути; интересно, заметил ли меня машинист? Поезд проревел мимо разъяренным драконом, выплевывая искры из-под стучащих колес.
Наконец я пересек последний рельсовый путь, и оглушительный грохот перекрыл шум, с которым я влез на противоположную платформу. Четыре хвостовых огня последнего вагона исчезли из виду, и я замер, прижимаясь к холодным плиткам станционной стены.
Ребенок уже не плакал, а если и плакал, то ухе тихо — его голос заглушало монотонное бормотанье голосов. Слова звучали полной абракадаброй, но после своей дневной учебы, я смог определить их, как латынь наоборот. Я опоздал к началу “службы”.
Вынув из кармана револьвер, я тихонько принялся продвигаться вдоль стены. Передо мной колыхался слабый, призрачный занавес света. Вскоре я различил гротескные силуэты, раскачивающиеся там, где когда-то был вестибюль станции. Вертушки и проходные воротца давно уже исчезли. Стоя на углу, я видел свечи — жирные черные свечи вдоль внутренней стены. Если все было “по-научному”, то они сделан из человеческого жира, как и те, что находились в ванной комнате Мэгги Круземарк.
Конгрегация была облачена в мантии и маски животных. Козлы, тигры, волки, всевозможные рогатые существа — все хором повторяли литанию задом наперед. Я сунул револьвер в карман и извлек “лейку”. Свечи окружали алтарь, задрапированный черной материей. На плиточной стене над ним висел перевернутый крест.
Службу вел пухлый розовый священник в черной ризе, украшенной каббалистическими символами и расшитой золотой нитью. Распахнутая спереди, она открывала взору все его прелести, подрагивающие в пламени свечей, ибо, кроме ризы, на нем ничего не было. Двое молодых прислужников, также нагие под тонкими хлопчатобумажными стихарями, стояли по обе стороны от алтаря, размахивая кадилами. Дым отдавал едким приторным запахом опиума.
Я сделал пару снимков священника и его юных красавчиков. Освещение не позволяло сделать больше. Священник декламировал зеркальные молитвы, и конгрегация отвечала воем и хрюканьем. С грохотом пронесся поезд в центр, и в его мигающем свете я пересчитал их: семнадцать человек, включая священника и алтарных служек.
Насколько я понял, у всех присутствующих под колышущимися мантиями ничего не было. Мне показалось, что я заметил крепкое тело старика Круземарка — в маске льва. Я видел блеск серебряной гривы, он шаркал ногами и подвывал конгрегации. Прежде чем прошел поезд, я сделал еще четыре снимка.
Священник поманил рукой, и из мрака появилась красивая юная девушка. Ее светлые волосы струились из-под капюшона мантии до талии — как солнечный свет, рассеивающий ночь. Она замерла словно изваяние, и священник расстегнул все застежки. Мантия тихо скользнула вниз, обнажая тонкие плечи, девические груди и нежные треугольник волос, напоминающих золотую пряжу в мигающем свете пламени.
Я сделал еще несколько снимков, пока священник вел ее к алтарю. Ее механические, вялые движения предполагали наличие большой дозы снотворного. Девушку опустили на черную материю, и она осталась лежать там, свесив ноги, с раскинутыми руками. В ее раскрытые ладони священник поместил короткие черные свечи.
— Прими непорочную чистоту этой девы, — декламировал он. — О, Люцифер, мы молим Тебя… — Он плюхнулся на колени и поцеловал девушку между ног, оставляя там блестящие жемчужины слюны. — Да прославит эта чистая плоть Твое божественное имя.
Он поднялся, и один из алтарных служек подал ему открытую серебряную шкатулку. Он извлек оттуда сакраментальную облатку, затем перевернул шкатулку, высыпая крошечные светлые диски под ноги конгрегации. Паства принялась топтать облатки, продолжая распевать литанию наоборот. Некоторые шумно помочились на бетонный пол.
Один из служек подал священнику высокую серебряную чашу — потир; все остальные согнулись и, собрав крошки облаток с пола, положили их в чашу. Под шарканье и похотливое хрюканье конгрегации, он поместил потир на совершенный в своей красоте живот юной девушки.
— О, Аштарот, о, Асмодей — Князья Дружбы и Любви, молю принять эту кровь, пролитую ради Вас.
Вопли грудного ребенка пронзили звериное хрюканье. Из темноты вышел алтарный служка с корчащимся в руках младенцем. Священник ухватил малыша за ножку и поднял вверх не обращая внимания на его дерганье и визг.
— О, Ваалвериф, о, Вельзевул! — вскричал он. — Во славу Вашу приносим мы в жертву это дитя.
Все произошло очень быстро. Священник отдал младенца служке и получил взамен нож. Блеснуло лезвие, крошечное существо забилось, борясь за жизнь и приглушенно хрипя.
— Я приношу тебя в жертву Божественному Люциферу. Да пребудет навсегда с тобой покой Сатаны. — Священник поднес потир под бьющую толчками кровь. Пока младенец умирал, я доснял кассету.
Утробное мычание конгрегации перекрыло даже лязг и грохот приближающегося поезда. Бессильно привалившись к стене, я перезарядил фотокамеру. Служка потряс младенца, чтобы поймать последние капли драгоценной крови. Яркие брызги блестели на грязных стенах и на бледном теле девушки на алтаре. Я жалел только об одном: что каждый отснятый кадр не превратился в пулю и не обагрил старые плитки другой кровью.
Мимо пронесся поезд, отбрасывая яркий свет на происходящее. Священник отпил из чащи и выплеснул остатки в толпу. Ряженые завыли от восторга. Все позабыли про мертвого младенца. Служки мастурбировали друг друга, закинув головы и смеясь.
Отбросив чашу, пухлый розовый священник опустился на колени над обрызганной кровью девушкой и вошел в нее короткими, собачьими толчками. Девушка не пошевелилась. Свечи ровно горели в ее раскинутых руках, а широко распахнутые глаза невидяще смотрели в темноту.
Конгрегация обезумела. Сбрасывая свои плащи и маски, они лихорадочно совокуплялись на бетоне. Мужчины и женщины, во всех мыслимых и немыслимых позициях, включая квартет. Резкий свет проходящих поездов отбрасывал их мечущиеся тени на стены подземной станции. Вой и стоны заглушали яростный стук колес.
Я увидел Этана Круземарка, развлекающегося с волосатым коротышкой. У того был изрядный животик. Они стояли у входа в мужской туалет, и в мигающем свете эта сцена напоминала отрывок из немого порнофильма. Я отснял целую пленку на “магната в действии”.
Эта славная вечеринка продолжалась не более получаса. Для сезона подземных оргий было еще рановато, и холодный липкий воздух, наконец, погасил жар даже самых горячих дьяволопоклонников. Вскоре все забегали, отыскивая свою одежду и ворча по поводу затерявшихся во тьме туфель. Я не сводил глаз с Круземарка.
Он уложил свой костюм в саквояж и помог с уборкой. Перевернутый крест и черную мантию убрали, а кровь вытерли тряпками. Наконец свечи загасили, и группа начала рассеиваться — по одному и парами. Одни направились к центру, другие — в сторону пригородов. Несколько человек с фонариками зашагали через пути на противоположную сторону. Один из них нес тяжелый капающий мешок.
Круземарк покидал станцию едва ли не последним. Он пошептался несколько минут со священником, а светловолосая девушка брела все это время за ними, как зомби. Все попрощались друг с другом, будто добрые пресвитериане по окончании службы. Пройдя на расстоянии вытянутой руки от меня, Круземарк направился по пустой платформе в направлении пригорода.
Глава сорок пятая
Круземарк вошел в тоннель и быстро зашагал по узенькой дорожке. Это была явно не первая его прогулка по лабиринтам подземки. Я дал ему дойти до первой лампочки, а затем тронулся следом, шаг в шаг, бесшумной тенью в своих ботинках на каучуке.
Стоит ему обернуться — игра проиграна. Следить за человеком в тоннеле — все равно что выслеживать клиента по делу о разводе, лежа под кроватью гостиничного номера.
Приближение поезда к центру предоставило мне, наконец, возможность, в которой я нуждался. Грохот набегающего экспресса возрос до железного крещендо, и я бросился бежать сломя голову. Рев поезда перекрывал все звуки, 38-ой калибр был у меня в руках. Круземарк ничего не услышал.
Последний вагон промелькнул мимо и одновременно исчез и старик. Он был от меня менее, чем в десяти ярдах, и вдруг исчез. Как я ухитрился потерять его в тоннеле? Еще пять широких шагов, и я увидел открытый дверной проем — что-то вроде служебного выхода, — Круземарк уже поднимался по металлической лесенке, прикрепленной к задней стене.
— Стой! — Я держал “смит-и-вессон” обеими руками и надежно, вытянув руки вперед.
Круземарк обернулся, моргая в тусклом свете.
— Энджел?
— Повернись лицом к лестнице. Положи обе ладони на перекладину над головой.
— Не глупите, Энджел. Давайте все обсудим и…
— Шевелись! — Я перевел дуло пониже. — Первая пойдет через коленную чашечку. Будешь ходить с тростью до конца жизни.
Круземарк сделал, как было сказано, и уронил свой кожаный саквояж на пол. Я шагнул к нему и быстро обшарил сверху донизу. Он был чист. Вынув из кармана куртки браслеты, я защелкнул один на его правой кисти, а другой на перекладине, за которую он держался. Он уставился на меня, и я с силой ударил его по губам тыльной стороной левой ладони.
— Гнусный подонок! — Я ткнул ему под подбородок дуло своего 38-го калибра, вынуждая откинуть голову назад. Глаза у него обезумели, как у дикого жеребца, попавшего в ловушку. — Я бы с удовольствием выбил твои мозги на стену, грязная свинья.
— Ты что, с ума с-сошел? — пробормотал он.
— Я-то?! Ты чертовски прав. Я сошел с ума, еще когда ты натравил на меня своих бандитов.
— Ты ошибаешься.
— Херня! Каждое твое слово — кусок дерьма. Может, пересчитать тебе зубы, чтоб ты вспомнил? — Я улыбнулся ему, обнажив временную работу дантиста. — Как это сделали твои “торпеды” со мной.
— Я не знаю, о чем ты говоришь…
— Наверняка знаешь. Ты подставил меня, а теперь пытаешься спасти свою задницу. Ты лгал с первой же минуты, как я тебя встретил. Эдвард Келли — имя фокусника елизаветинских времен. Вот почему ты выбрал его вместо псевдонима — вовсе не потому, что оно нравилось твоей дочери.
— Да, похоже, знаний у тебя прибавилось.
— Я проделал кое-какую домашнюю работу. Подтянул себя по черной магии. Так что отбросим сказки о том, как гувернантка подсунула твоей дочери карты Таро, когда та едва вылезла из пеленок. Все это твоя работа. Это ты — дьяволопоклонник.
— Глупо, если бы я им не был. Князь Тьмы покровительствует сильным. Тебе самому следует молиться ему, Энджел. Ты поразился бы тому, сколько добра это может принести.
— Добра? Вроде того, что вы сделали с ребенком? Где вы похитили малыша, Круземарк?
— Никакого похищения не было, — он злобно улыбнулся. — Мы заплатили за маленького ублюдка наличными. Одним ртом на пособие меньше — лучше для налогоплательщиков. Ведь ты тоже налогоплательщик, Энджел, верно?
Я плюнул ему в лицо. Я никогда не поступал так ни с кем.
— Рядом с тобой и таракан — Божья тварь. Я ничего не чувствую, наступая на таракана, но наступить на тебя было бы удовольствием. Начнем сначала: я хочу узнать о Джонни Фаворите все. Всю подноготную. Все, что ты когда-либо видел или слышал.
— Что с того, что ты этого хочешь? Ты не убьешь меня. Ты слишком слаб. — Он вытер плевок со щеки.
— А мне и не понадобится убивать тебя. Я могу уйти отсюда и оставить тебя висеть. Как ты думаешь, когда тебя найдут? Через пару дней или через пару недель? Можешь развлекаться, считая проходящие поезда.
Круземарк слегка посерел, но продолжал блефовать.
— А какой тебе в этом прок?.. — Остаток фразы поглотил рев очередного поезда.
— Возможно, добавит мне приятных воспоминаний, — заметил я после того, как он прошел. — А когда я проявлю свои пленки, у меня останется и кое-какая память о тебе для домашнего альбома. — Я поднял повыше желтую кассету с пленкой, чтобы он хорошо ее разглядел. — Мой любимый снимок — тот, где ты трахаешь маленького толстяка. Может, я даже закажу увеличить его для себя.
— Ты блефуешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Нужно было очень постараться, чтобы заметить ее. Лишь огни поезда, отразившиеся от покрытых сажей плиток, указали на наличие призрачной заброшенной станции “Восемнадцатая улица”. Судя по официальной карте подземки, ее не существовало.
Я различил мозаичные цифры, украшающие каждую отделанную плиткой колонну, и даже заметил темный штабель сложенных у стены мусорных бачков. Вот мы снова в тоннеле, и она исчезла — как сон, которого уже не помнишь.
Я сошел на следующей остановке, “Двадцать третья улица”. Поднялся наверх, пересек авеню, снова спустился и отсчитал еще пятнадцать центов на очередной жетон. На платформе уже стояло в ожидании поезда из центра несколько человек, и поэтому мне пришлось в восхищении поглазеть на плакат новой мисс Рейнгольд с подрисованными усами и надписью на лбу: “ПОДДЕРЖИТЕ УМСТВЕННО ОТСТАЛЫХ”.
Подошел поезд, обозначенный “Бруклин-Бридж”” и в него вошли все, кроме меня и старухи, которая сшивалась в конце платформы. Я неторопливо зашагал в ее сторону, поглядывая на плакаты и делая вид, будто интересуюсь улыбающимся мужчиной, получившим работу благодаря газете “Нью-Йорк Таймс”, и симпатичным китайчонком, жующим ржаной хлебец.
Старуха не обращала на меня внимания. На ней было мешковатое черное пальто, на котором не хватало нескольких пуговиц, а в руке продуктовая сумка. Краем глаза я увидел, как она влезает на деревянную скамью и, открыв проволочный колпак-ограждение, быстро вывинчивает лампочку.
Когда я подошел к ней, она уже слезла со скамьи и упрятала лампочку в сумку. Я улыбнулся ей и сказал:
— Поберегите силы. Эти лампочки вряд ли вам пригодятся. На них на всех левая резьба.
— Не знаю, о чем вы болтаете, — бросила она.
— Департамент перевозок использует особые лампочки с левой резьбой. Чтобы отвадить воров. Эти лампочки не войдут в обычный патрон.
— Понятия не имею, о чем вы болтаете. — Она заторопилась прочь, ни разу не оглянувшись. Я подождал, пока она не исчезла в женском туалете.
Экспресс из центра с грохотом пронесся через станцию, когда я начал спускаться по узкой металлической лесенке в конце платформы. Дорожка возле рельсов вела в темноту. Тусклый свет слабомощных электролампочек вдоль стены тоннеля указывал его путь во мраке. В промежутках между поездами здесь было очень тихо, и я спугнул нескольких крыс, удравших по усыпанному угольной крошкой полотну между рельсами.
Подземный тоннель напоминал бесконечную пещеру. С потолка капала вода, а грязные стены были скользкими от плесени. Один раз мимо меня пронесся поезд к центру, и я, задрав голову и прижавшись к липкой стене спиной, уставился на освещенные вагоны, проносящиеся в нескольких дюймах от моего лица. Мальчишка, стоя коленями на сиденье, заметил меня, и его равнодушное лицо вытянулось от удивления. Но вагон уже промчался мимо, и он не успел указать на меня пальцем.
Мне казалось, что я прошел гораздо больше, чем пять городских кварталов. Иногда встречались ниши с сетевыми разводками и ведущими вверх металлическими лесенками. Я торопливо проскакивал мимо, держа руки в карманах. Рубчатая рукоять моего 38-го калибра, грубая на ощупь, привычно покоилась в ладони.
Я не видел заброшенной станции, пока не оказался в десяти футах от лесенки. Покрытые сажей плитки поблескивали, как руины храма в лунном свете. Я замер на месте, затаив дыхание и чувствуя биение сердца о висевшую под курткой “лейку”. Где-то вдалеке заплакал ребенок.
Глава сорок четвертая
Плач эхом разнесся в темноте. Я долго прислушивался к нему и решил наконец, что он донесся с противоположной платформы. Перспектива пересечь четыре пары рельсов не казалась мне заманчивой, и я хотел было воспользоваться своим маленьким фонариком, но вспомнил, что оставил его дома.
Далекие огоньки из тоннеля поблескивали на двух рельсовых лентах. Несмотря на темноту, я различил ряды железных крепежных стоек, похожих на тени голых стволов в полуночном лесу. К сожалению, я не видел собственных ног, зато угроза, таящаяся в других, неосвещенных, рельсовых путях, — смертельных, как гремучие змеи во мраке, — была очень даже зримой.
Услышав приближающийся поезд, я оглянулся. На полотне моего пути — пусто. Это был местный поезд, на пригород; при его прохождении через заброшенную станцию, я воспользовался им как прикрытием и, перешагнув меж крепежных стоек через два рельсовых полотна, продолжал шагать по полотну экспресса, размеряя шаг под промежутки между шпалами.
Вскоре меня насторожил звук очередного поезда. Я оглянулся и ощутил скачок адреналина. Поезд несся прямо по тоннелю. Я шагнул в сторону и оказался между стоек, разделяющих экспресс-пути; интересно, заметил ли меня машинист? Поезд проревел мимо разъяренным драконом, выплевывая искры из-под стучащих колес.
Наконец я пересек последний рельсовый путь, и оглушительный грохот перекрыл шум, с которым я влез на противоположную платформу. Четыре хвостовых огня последнего вагона исчезли из виду, и я замер, прижимаясь к холодным плиткам станционной стены.
Ребенок уже не плакал, а если и плакал, то ухе тихо — его голос заглушало монотонное бормотанье голосов. Слова звучали полной абракадаброй, но после своей дневной учебы, я смог определить их, как латынь наоборот. Я опоздал к началу “службы”.
Вынув из кармана револьвер, я тихонько принялся продвигаться вдоль стены. Передо мной колыхался слабый, призрачный занавес света. Вскоре я различил гротескные силуэты, раскачивающиеся там, где когда-то был вестибюль станции. Вертушки и проходные воротца давно уже исчезли. Стоя на углу, я видел свечи — жирные черные свечи вдоль внутренней стены. Если все было “по-научному”, то они сделан из человеческого жира, как и те, что находились в ванной комнате Мэгги Круземарк.
Конгрегация была облачена в мантии и маски животных. Козлы, тигры, волки, всевозможные рогатые существа — все хором повторяли литанию задом наперед. Я сунул револьвер в карман и извлек “лейку”. Свечи окружали алтарь, задрапированный черной материей. На плиточной стене над ним висел перевернутый крест.
Службу вел пухлый розовый священник в черной ризе, украшенной каббалистическими символами и расшитой золотой нитью. Распахнутая спереди, она открывала взору все его прелести, подрагивающие в пламени свечей, ибо, кроме ризы, на нем ничего не было. Двое молодых прислужников, также нагие под тонкими хлопчатобумажными стихарями, стояли по обе стороны от алтаря, размахивая кадилами. Дым отдавал едким приторным запахом опиума.
Я сделал пару снимков священника и его юных красавчиков. Освещение не позволяло сделать больше. Священник декламировал зеркальные молитвы, и конгрегация отвечала воем и хрюканьем. С грохотом пронесся поезд в центр, и в его мигающем свете я пересчитал их: семнадцать человек, включая священника и алтарных служек.
Насколько я понял, у всех присутствующих под колышущимися мантиями ничего не было. Мне показалось, что я заметил крепкое тело старика Круземарка — в маске льва. Я видел блеск серебряной гривы, он шаркал ногами и подвывал конгрегации. Прежде чем прошел поезд, я сделал еще четыре снимка.
Священник поманил рукой, и из мрака появилась красивая юная девушка. Ее светлые волосы струились из-под капюшона мантии до талии — как солнечный свет, рассеивающий ночь. Она замерла словно изваяние, и священник расстегнул все застежки. Мантия тихо скользнула вниз, обнажая тонкие плечи, девические груди и нежные треугольник волос, напоминающих золотую пряжу в мигающем свете пламени.
Я сделал еще несколько снимков, пока священник вел ее к алтарю. Ее механические, вялые движения предполагали наличие большой дозы снотворного. Девушку опустили на черную материю, и она осталась лежать там, свесив ноги, с раскинутыми руками. В ее раскрытые ладони священник поместил короткие черные свечи.
— Прими непорочную чистоту этой девы, — декламировал он. — О, Люцифер, мы молим Тебя… — Он плюхнулся на колени и поцеловал девушку между ног, оставляя там блестящие жемчужины слюны. — Да прославит эта чистая плоть Твое божественное имя.
Он поднялся, и один из алтарных служек подал ему открытую серебряную шкатулку. Он извлек оттуда сакраментальную облатку, затем перевернул шкатулку, высыпая крошечные светлые диски под ноги конгрегации. Паства принялась топтать облатки, продолжая распевать литанию наоборот. Некоторые шумно помочились на бетонный пол.
Один из служек подал священнику высокую серебряную чашу — потир; все остальные согнулись и, собрав крошки облаток с пола, положили их в чашу. Под шарканье и похотливое хрюканье конгрегации, он поместил потир на совершенный в своей красоте живот юной девушки.
— О, Аштарот, о, Асмодей — Князья Дружбы и Любви, молю принять эту кровь, пролитую ради Вас.
Вопли грудного ребенка пронзили звериное хрюканье. Из темноты вышел алтарный служка с корчащимся в руках младенцем. Священник ухватил малыша за ножку и поднял вверх не обращая внимания на его дерганье и визг.
— О, Ваалвериф, о, Вельзевул! — вскричал он. — Во славу Вашу приносим мы в жертву это дитя.
Все произошло очень быстро. Священник отдал младенца служке и получил взамен нож. Блеснуло лезвие, крошечное существо забилось, борясь за жизнь и приглушенно хрипя.
— Я приношу тебя в жертву Божественному Люциферу. Да пребудет навсегда с тобой покой Сатаны. — Священник поднес потир под бьющую толчками кровь. Пока младенец умирал, я доснял кассету.
Утробное мычание конгрегации перекрыло даже лязг и грохот приближающегося поезда. Бессильно привалившись к стене, я перезарядил фотокамеру. Служка потряс младенца, чтобы поймать последние капли драгоценной крови. Яркие брызги блестели на грязных стенах и на бледном теле девушки на алтаре. Я жалел только об одном: что каждый отснятый кадр не превратился в пулю и не обагрил старые плитки другой кровью.
Мимо пронесся поезд, отбрасывая яркий свет на происходящее. Священник отпил из чащи и выплеснул остатки в толпу. Ряженые завыли от восторга. Все позабыли про мертвого младенца. Служки мастурбировали друг друга, закинув головы и смеясь.
Отбросив чашу, пухлый розовый священник опустился на колени над обрызганной кровью девушкой и вошел в нее короткими, собачьими толчками. Девушка не пошевелилась. Свечи ровно горели в ее раскинутых руках, а широко распахнутые глаза невидяще смотрели в темноту.
Конгрегация обезумела. Сбрасывая свои плащи и маски, они лихорадочно совокуплялись на бетоне. Мужчины и женщины, во всех мыслимых и немыслимых позициях, включая квартет. Резкий свет проходящих поездов отбрасывал их мечущиеся тени на стены подземной станции. Вой и стоны заглушали яростный стук колес.
Я увидел Этана Круземарка, развлекающегося с волосатым коротышкой. У того был изрядный животик. Они стояли у входа в мужской туалет, и в мигающем свете эта сцена напоминала отрывок из немого порнофильма. Я отснял целую пленку на “магната в действии”.
Эта славная вечеринка продолжалась не более получаса. Для сезона подземных оргий было еще рановато, и холодный липкий воздух, наконец, погасил жар даже самых горячих дьяволопоклонников. Вскоре все забегали, отыскивая свою одежду и ворча по поводу затерявшихся во тьме туфель. Я не сводил глаз с Круземарка.
Он уложил свой костюм в саквояж и помог с уборкой. Перевернутый крест и черную мантию убрали, а кровь вытерли тряпками. Наконец свечи загасили, и группа начала рассеиваться — по одному и парами. Одни направились к центру, другие — в сторону пригородов. Несколько человек с фонариками зашагали через пути на противоположную сторону. Один из них нес тяжелый капающий мешок.
Круземарк покидал станцию едва ли не последним. Он пошептался несколько минут со священником, а светловолосая девушка брела все это время за ними, как зомби. Все попрощались друг с другом, будто добрые пресвитериане по окончании службы. Пройдя на расстоянии вытянутой руки от меня, Круземарк направился по пустой платформе в направлении пригорода.
Глава сорок пятая
Круземарк вошел в тоннель и быстро зашагал по узенькой дорожке. Это была явно не первая его прогулка по лабиринтам подземки. Я дал ему дойти до первой лампочки, а затем тронулся следом, шаг в шаг, бесшумной тенью в своих ботинках на каучуке.
Стоит ему обернуться — игра проиграна. Следить за человеком в тоннеле — все равно что выслеживать клиента по делу о разводе, лежа под кроватью гостиничного номера.
Приближение поезда к центру предоставило мне, наконец, возможность, в которой я нуждался. Грохот набегающего экспресса возрос до железного крещендо, и я бросился бежать сломя голову. Рев поезда перекрывал все звуки, 38-ой калибр был у меня в руках. Круземарк ничего не услышал.
Последний вагон промелькнул мимо и одновременно исчез и старик. Он был от меня менее, чем в десяти ярдах, и вдруг исчез. Как я ухитрился потерять его в тоннеле? Еще пять широких шагов, и я увидел открытый дверной проем — что-то вроде служебного выхода, — Круземарк уже поднимался по металлической лесенке, прикрепленной к задней стене.
— Стой! — Я держал “смит-и-вессон” обеими руками и надежно, вытянув руки вперед.
Круземарк обернулся, моргая в тусклом свете.
— Энджел?
— Повернись лицом к лестнице. Положи обе ладони на перекладину над головой.
— Не глупите, Энджел. Давайте все обсудим и…
— Шевелись! — Я перевел дуло пониже. — Первая пойдет через коленную чашечку. Будешь ходить с тростью до конца жизни.
Круземарк сделал, как было сказано, и уронил свой кожаный саквояж на пол. Я шагнул к нему и быстро обшарил сверху донизу. Он был чист. Вынув из кармана куртки браслеты, я защелкнул один на его правой кисти, а другой на перекладине, за которую он держался. Он уставился на меня, и я с силой ударил его по губам тыльной стороной левой ладони.
— Гнусный подонок! — Я ткнул ему под подбородок дуло своего 38-го калибра, вынуждая откинуть голову назад. Глаза у него обезумели, как у дикого жеребца, попавшего в ловушку. — Я бы с удовольствием выбил твои мозги на стену, грязная свинья.
— Ты что, с ума с-сошел? — пробормотал он.
— Я-то?! Ты чертовски прав. Я сошел с ума, еще когда ты натравил на меня своих бандитов.
— Ты ошибаешься.
— Херня! Каждое твое слово — кусок дерьма. Может, пересчитать тебе зубы, чтоб ты вспомнил? — Я улыбнулся ему, обнажив временную работу дантиста. — Как это сделали твои “торпеды” со мной.
— Я не знаю, о чем ты говоришь…
— Наверняка знаешь. Ты подставил меня, а теперь пытаешься спасти свою задницу. Ты лгал с первой же минуты, как я тебя встретил. Эдвард Келли — имя фокусника елизаветинских времен. Вот почему ты выбрал его вместо псевдонима — вовсе не потому, что оно нравилось твоей дочери.
— Да, похоже, знаний у тебя прибавилось.
— Я проделал кое-какую домашнюю работу. Подтянул себя по черной магии. Так что отбросим сказки о том, как гувернантка подсунула твоей дочери карты Таро, когда та едва вылезла из пеленок. Все это твоя работа. Это ты — дьяволопоклонник.
— Глупо, если бы я им не был. Князь Тьмы покровительствует сильным. Тебе самому следует молиться ему, Энджел. Ты поразился бы тому, сколько добра это может принести.
— Добра? Вроде того, что вы сделали с ребенком? Где вы похитили малыша, Круземарк?
— Никакого похищения не было, — он злобно улыбнулся. — Мы заплатили за маленького ублюдка наличными. Одним ртом на пособие меньше — лучше для налогоплательщиков. Ведь ты тоже налогоплательщик, Энджел, верно?
Я плюнул ему в лицо. Я никогда не поступал так ни с кем.
— Рядом с тобой и таракан — Божья тварь. Я ничего не чувствую, наступая на таракана, но наступить на тебя было бы удовольствием. Начнем сначала: я хочу узнать о Джонни Фаворите все. Всю подноготную. Все, что ты когда-либо видел или слышал.
— Что с того, что ты этого хочешь? Ты не убьешь меня. Ты слишком слаб. — Он вытер плевок со щеки.
— А мне и не понадобится убивать тебя. Я могу уйти отсюда и оставить тебя висеть. Как ты думаешь, когда тебя найдут? Через пару дней или через пару недель? Можешь развлекаться, считая проходящие поезда.
Круземарк слегка посерел, но продолжал блефовать.
— А какой тебе в этом прок?.. — Остаток фразы поглотил рев очередного поезда.
— Возможно, добавит мне приятных воспоминаний, — заметил я после того, как он прошел. — А когда я проявлю свои пленки, у меня останется и кое-какая память о тебе для домашнего альбома. — Я поднял повыше желтую кассету с пленкой, чтобы он хорошо ее разглядел. — Мой любимый снимок — тот, где ты трахаешь маленького толстяка. Может, я даже закажу увеличить его для себя.
— Ты блефуешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23