Дочь выяснила, что я разыскиваю Джонни Фаворита, и помчалась прямо к папаше. Очевидно, то, что Маргарет хотела ему сообщить, было очень важным, и она не решилась доверить это телефону. Я немало бы дал за то, чтобы услышать их дружескую беседу за семейным стадом, и в эту минуту — о, счастье! — заметил мойщика окон, собирающегося приступить к работе.
Он был лысый, пожилой, со вдавленным носом, какой бывает у боксеров. Мойщик шел по блестящему коридору, фальшиво насвистывая прошлогодний шлягер “Птичник”. На нем был зеленый комбинезон, а крепления страховочного пояса болтались позади, напоминая пару расстегнутых подтяжек.
— Минутку, приятель! — позвал я, и он, оборвав мелодию, замер со сложенными в трубочку — будто в ожидании поцелуя — губами. — Держу пари, ты не сможешь сказать мне, чей портрет находится на пятидесятидолларовой бумажке.
— А в чем дело? Это что, телепередача “Откровенная камера”?
— Ни в коем случае. Просто я держу пари, что ты не знаешь, чье лицо изображено на полтиннике.
— Ну ладно, умник: это Томас Джефферсон.
— Ты ошибся.
— Да неужели?.. Ну и что с того?
Вытащив бумажник, я извлек из него сложенную полусотенную, которую ношу при себе на крайний случай, например — для непредвиденной взятки, и поднял так, чтобы он увидел ее достоинство.
— Мне показалось, тебе захочется глянуть на счастливчика-президента.
Мойщик окон кашлянул и моргнул.
— Ты что, чокнутый, или как?
— Сколько тебе платят? — продолжал я. — Не стесняйся, выкладывай. Надеюсь, это не секрет?
— Четыре пятьдесят в час, благодаря профсоюзу.
— А не слабо сделать в десять раз больше? Благодаря мне?
— Ну ты даешь! А что я должен сделать за эти бабки?
— Дай мне на часок свой костюм и прогуляйся. Спустись вниз и купи себе пива.
Он почесал макушку, словно она нуждалась в дополнительной полировке.
— Сдается, ты все же чокнутый. — В голосе его слышалось явное восхищение.
— А тебе не все равно? Мне всего-то и нужно — твоя упряжь и никаких вопросов. Сделаешь полсотни, посидев часок на своей заднице. Ну как, согласен?
— Идет. Заметано, приятель. Если хочешь выложить бабки — я беру.
— Вот и умница.
Мойщик окон кивком позвал меня за собой и отвел в конец коридора, к узкой дверце рядом с пожарным выходом. Это был шкафчик для обслуживающего персонала.
— Оставишь мое барахло здесь, когда закончишь, — сказал он, расстегивая пояс страховки и стягивая грязный комбинезон.
Я повесил свое пальто и пиджак на ручку швабры и натянул комбинезон. Он был грязный, со слабым запахом аммиака — просто как пижама после оргии.
— Галстук лучше сними, — предупредил он, — не то они подумают, что ты баллотируешься в местное самоуправление.
Я сунул галстук в карман пальто и попросил его показать, как пользоваться упряжью. Это оказалось делом довольно простым.
— Ты ведь не собираешься вылезать наружу? — спросил он.
— Смеешься? Я всего лишь хочу подшутить над знакомой дамой. Она секретарша на этом этаже.
— Ну и на здоровье, — заметил мойщик. — Только оставь барахло в шкафу.
Я сунул сложенный полтинник в нагрудный карман его рубашки.
— Можешь пойти выпить вместе с Улиссом Симпсоном Грантом.
Его лицо осталось равнодушным, как кусок отбивной говядины. Я посоветовал ему взглянуть на картинку, но он, посвистывая, удалился.
Прежде чем задвинуть свой “дипломат” под раковину, я извлек оттуда револьвер. “Смит-и-вессон” модели “Сентинел” — удобная штука. Его двухдюймовый ствол уютно ложится в карман, а отсутствие курка не позволяет ему цепляться за материю в ответственный момент. Однажды мне пришлось палить, не вынимая револьвера из кармана. Жаль было пиджака, но лучше так, чем заполучить казенный костюм без спинки из похоронного бюро.
Упрятав в один карман комбинезона свой пятизарядник, я положил в другой контактный микрофон и с ведром и щеткой в руке заспешил по коридору к внушительной, бронзово-стеклянной двери “Круземарк Маритайм, Инк.”.
Глава двадцать седьмая
Регистраторша посмотрела на меня, как на пустое место, когда я шел через устланную коврами приемную, минуя модели танкеров в застекленных кубах и гравюры с парусниками. Я подмигнул ей, и она повернулась ко мне спиной на своем крутящемся стуле. Вместо ручек на матовых дверях внутреннего “святилища” находились бронзовые якоря, и я толкнул двери, тихонько бормоча старую морскую песенку: “Ой-хо, сбей парнишку пулей…”
Передо мной открылся длинный коридор, по обе стороны которого располагались двери контор. Я вперевалку зашагал по нему, помахивая ведром и читая вывески на дверях. Нужной среди них не было. В конце коридора находилась большая комната с парой грохочущих, словно роботы, телетайпов. У одной стены стоял деревянный корабельный руль, а на остальных стенах опять-таки висели гравюры с парусниками. В комнате было несколько удобных стульев, столик со стеклянной крышкой, на котором лежали журналы, и еще строгая блондинка, разбиравшая почту за массивным Г-образным столом. Сбоку находилась полированная дверь красного дерева. Выпуклые бронзовые буквы на уровне глаз гласили: “ЭТАН КРУЗЕМАРК”.
Блондинка держала в руке нож для разрезания бумаги. Она подняла на меня глаза и улыбнулась, пронзая письмо с ловкостью леди Д’Артаньян. Стопка почты рядом с ней высотой достигла фута. Мои надежды на уединение с контактным микрофоном рассыпались прахом.
Блондинка не обращала на меня внимания, занятая свои простым делом. Пристегнув ведро к своему снаряжению, я открыл окно и закрыл глаза. Зубы у меня застучали, но отнюдь не от холодного ветра.
— Эй! Пожалуйста, поторопитесь, — попросила блондинка. — Мои бумаги разлетаются по всей комнате.
Вцепившись в нижнюю перекладину рамы, я сел спиной вперед на подоконник, все еще удерживая ноги в уюте и безопасности помещения. Потянувшись вверх, прицепил один из ремней своей упряжи к наружному ограждению. Нас с блондинкой разделяло лишь стекло, но с тем же успехом она могла быть и за миллион миль от меня. Я перехватил руки и защелкнул второй ремень.
Чтобы встать, мне пришлось собрать в кулак всю свою волю. Я пытался припомнить боевых друзей, не получивших ни царапины после сотни парашютных прыжков, но это не помогло. Мысль о парашютах только ухудшила положение.
На узком карнизе едва нашлось место для пальцев ног. Я толкнул раму вниз, и утешительный стук телетайпов исчез. Я приказал себе не смотреть вниз. Но в первую очередь посмотрел именно туда.
Подо мной зиял темный каньон Сорок второй улицы с пешеходами и машинами, уменьшенными до размера муравьев. Я взглянул на восток, где за бело-коричневыми вертикальными полосами Дэйли-Ньюс-Билдинг и блестящим зеленым обелиском здания Секретариата ООН виднелась река. Там пыхтел игрушечный буксир, в серебристом фарватере которого ползла цепочка барж.
Порывистый ледяной ветер обжигал мое лицо и руки и рвал комбинезон, отчего широкие манжеты рукавов хлопали будто боевые знамена. Ветру хотелось оторвать меня от фасада здания и швырнуть в парящий полет над крышами, мимо кружащих голубей и извергающих клубы дыма труб. Ноги дрожали от холода и страха. Если меня не сдует ветер, то я запросто могу слететь вниз, побежденный этой дрожью, от которой уже, наверно, побелели костяшки пальцев. Блондинка внутри, за окном, беззаботно вскрыла очередной конверт. По-видимому, она уже считала, что со мной все кончено.
И вдруг меня разобрал смех: Гарри Энджел — “Человек-муха”. Мне вспомнилось громогласное “оп-ля!” инспектора манеха объявляющего “смертельный номер необычайно смелого ангела…”. Не выдержав, я расхохотался и, откинувшись назад на страховочных ремнях, с радостью обнаружил, что они меня держат. Дела не так уж плохи. В конце концов, мойщики окон занимаются этим ежедневно.
Я ощутил себя альпинистом на первом подъеме в горы. Надо мной из углов небоскреба торчали, как гаргульи, выходы отопительной системы, а еще выше вздымался к солнечному свету шпиль из нержавеющей стали, сверкая, будто покрытая льдом вершина непокоренного пика.
Пора было приступать к делу. Я отстегнул правый ремень, перенес и присоединил его к левому креплению. Затем, осторожно переместившись по подоконнику, отстегнул левый ремень и потянулся через бездну к ограждению следующего окна. Вслепую пошарив по кирпичной стене, я нашел скобу и прицепил его к ней.
Подстраховавшись за оба окна, я сделал шаг левой, отцепился справа, прицепился слева, шагнул правой ногой. Готово. Весь путь занял не более нескольких секунд, — но как будто прошла неделя.
Прицепив левый страховочный ремень к ограждению окна, я заглянул в кабинет Этана Круземарка. Это была большая угловая комната: еще два окна на моей стене и три, выходившие на Лексингтон-авеню. Там стоял стол с широкой овальной мраморной столешницей. Кроме шестикнопочного телефона и черненой бронзовой статуэтки Нептуна, размахивающего трезубцем, на нем ничего не было. У двери сверкал хрусталем встроенный бар. На стенах — картины французских импрессионистов. Никаких парусников для босса.
Круземарк с дочерью сидели на широком бежевом диване у дальней стены. На низеньком мраморном столике перед ними поблескивала пара крошечных рюмок для брэнди. Круземарк был очень похож на свой портрет: краснолицый стареющий пират, увенчанный гривой прекрасно уложенных серебристых волос. На мой взгляд, он походил скорее на Дэдди Уорбакса, чем на Кларка Гейбла.
Маргарет Круземарк сменила свой черный наряд на крестьянскую блузу с вышивкой и широкую юбку в сборку, но пентакль остался на месте. Время от времени один из собеседников поглядывал за окно, на меня.
Я намылил щеткой стекло перед своим лицом. Достав из комбинезона контактный микрофон, подключил наушник, завернул аппарат в большую тряпку и прижал его к стеклу, делая вид будто протираю окно. Их голоса звучали так же ясно и четко, как если бы я сидел рядом с ними на диване. Говорил Круземарк:
— …и он знал день рождения Джонатана?
Маргарет нервно поигрывала золотой звездой.
— Он назвал его совершенно точно, — ответила она.
— Узнать день дело нехитрое. Ты уверена, что он детектив?
— Так сказала дочь Эванджелины Праудфут. Он знал о Джонатане достаточно много, чтобы придти к ней со своими вопросами.
— А что насчет доктора в Покипси?
— Он мертв. Самоубийство. Я звонила в клинику. Это произошло в начале недели.
— Так. Значит, мы никогда не узнаем, говорил ли с ним детектив.
— Мне не нравится все это, отец. После стольких лет… Энджел знает слишком много.
— Энджел?
— Детектив. Пожалуйста, слушай меня повнимательнее.
— Я перевариваю все это, Мэг. Только не торопи меня. — Круземарк отпил немного бренди.
— Почему бы не избавиться от Энджела?
— А что проку? Этот городишко кишит дешевыми сыщиками. Беспокоиться следует не об Энджеле, а о человеке, который его нанял.
Маргарет Круземарк схватила отца за руку.
— Энджел вернется. За своим гороскопом.
— Выполни его заказ.
— Я уже выполнила. Он очень похож на гороскоп Джонатана, отличается лишь место рождения. Я смогла бы сделать его по памяти.
— Хорошо. — Круземарк осушил рюмку. — Если он на что-то способен, то к тому времени, как явиться за гороскопом, он узнает, что у тебя нет сестры. Поиграй с ним. Ты умная девочка. Если сможешь выудить из него какую-то информацию, накапай ему что-нибудь в чай. Мы должны узнать имя его клиента. Нельзя позволить Энджелу умереть, не узнав, на кого он работает. — Круземарк встал. — Сегодня днем у меня несколько важных встреч, так что, если ты не возражаешь, Мэг…
— Да-да, у меня все. — Маргарет встала и разгладила юбку.
— Чудесно. — Он обнял ее за плечо. — Позвони мне, как только появится этот детектив. На Востоке я обучился искусству убеждать. Посмотрим, сохранил ли я свои способности.
— Спасибо, отец.
— Идем, я провожу тебя. Каковы твои планы на оставшийся день?
— Ах, не знаю. Я подумывала зайти за покупками к “Саксу”. После этого… — Остаток фразы поглотила закрывшаяся за ними тяжелая дверь красного дерева.
Я сунул завернутый в тряпку микрофон в карман комбинезона и попробовал окно. Оно оказалось незапертым и открылось после легкого толчка. Отцепив один из ремней, я перебросил в комнату дрожащие ноги, через секунду отстегнул другой ремень и очутился, наконец, в сравнительной безопасности конторы Круземарка. Риск оправдался: стоило притвориться мойщиком окон, чтобы из первых рук узнать о восточном искусстве Круземарка.
Закрыв окно, я огляделся. Мне очень хотелось порыскать кругом, но на это не было времени. На мраморном столике стояла почти нетронутая рюмка Маргарет. Ни капли посторонней жидкости в этом напитке. Вдохнув фруктовый аромат, я сделал глоток. Коньяк бархатным пламенем скользнул по языку. Я прикончил его тремя быстрыми глотками. Он был старый и дорогой и, конечно, заслуживал лучшего обращения, но у меня не было на это времени.
Глава двадцать восьмая
Блондинка-секретарша едва удостоила меня взглядом, когда я захлопнул за собой полированную дверь. Возможно, мойщики окон, пользующиеся для выхода кабинетом босса, для нее дело привычное. Выскользнув в коридор, я натолкнулся на самого Этана Круземарка: он вышагивал по коридору, гордо выпятив грудь, как будто на его сером фланелевом костюме позвякивал ряд невидимых медалей. Наверное, он ожидал, что я рассыплюсь перед ним в извинениях. Вместо этого я бросил ему непечатное слово, хотя и зря, — оно скатилось с него, как плевок с гуся.
Выходя из приемной, я послал громкий воздушный поцелуй регистраторше. В ответ она вся скривилась, словно ненароком проглотила гусеницу, — двое торговцев, сидевших в ожидании на плетеных стульях, нашли ее очень забавной, — и круто развернулась на стуле, как будто ей вставили шило.
Я переоделся у служебного шкафчика так быстро, что мне мог позавидовать сам Супермен. Перекладывать вещи в “дипломат” было некогда, поэтому я рассовал револьвер и микрофон в карманы пальто, а скомканный комбинезон и снаряжение сунул в помятое ведро. В лифте я вспомнил о своем галстуке и попытался было вслепую завязать узел, однако потерпел полный провал.
На улице Маргарет Круземарк уже и не пахло. Она говорила, что собирается к “Саксу”, — наверное, поймала такси. Перейдя через Лексингтон, я вошел в здание Центрального Вокзала через боковой вход и, спустившись по пандусу в “Ойстер-Бар”, заказал дюжину устриц. Они живо исчезли. Я допил сок из опустевших раковин и заказал еще полдюжины, решив, что спешить некуда. Минут через двадцать я, наконец, оттолкнул тарелку и направился к платному телефону — теперь можно и позвонить. Маргарет Круземарк дома не было, наверняка еще не вернулась из универмага. Или нагрянула по пути домой к “Бонвиту и Бердорфу”.
Поезд подземки доставил мою набитую моллюсками тушу на Таймс-сквер, где я пересел на местную линию до Пятьдесят седьмой улицы. Я снова позвонил в квартиру Маргарет из автомата на углу и снова не получил ответа. Проходя мима дверей ее дома на Седьмой авеню, я заметил в вестибюле троих человек, дожидающихся лифта, и, не останавливаясь, прошагал до угла Пятьдесят шестой улицы. Закурив сигарету, повернул обратно. На этот раз вестибюль был пуст. Я прямым ходом двинулся к пожарной лестнице. Не стоило давать лифтерам шанс узнать меня.
Подъем на одиннадцатый этаж не представляет труда, если ты готовишься к марафону, но проделывать его с восемнадцатью кувыркающимися в желудке устрицами вовсе не весело. Я поднимался потихоньку, отдыхая через этаж и периодически окунаясь в бодрую какофонию дюжины музыкальных занятий.
Когда я подошел к дверям Маргарет Круземарк, дыхание мое было тяжелым, а сердце стучало, как метроном в темпе “престо”. Я обозрел пустой коридор, открыл “дипломат”, извлек хирургические перчатки. Замок оказался простым. Прежде чем пробежаться по связке своих дорогостоящих отмычек и подобрать подходящую, я несколько раз нажал на звонок.
Замок открылся с третьей попытки. Подхватив свой кейс, я шагнул в квартиру и закрыл за собой дверь. Все пронизывал сильнейших запах эфира; он витал в воздухе, вызывая в памяти больничную палату. Я вытащил револьвер из кармана пальто и тихонько двинулся вдоль стены, в темноте прихожей. Не нужно было обладать талантом Шерлока Холмса, чтобы понять: дело здесь явно нечисто.
Маргарет Круземарк так и не собралась выйти за покупками. Она лежала навзничь в залитой солнцем гостиной, распластавшись на низеньком кофейном столике, в окружении горшков с пальмами. Кушетку, сидя на которой мы пили чай, отодвинули к стене, и женское тело посреди ковра напоминало фигуру на алтаре.
Блуза ее была порвана, и крошечные белые груди являли бы приятное зрелище, не будь грудная клетка грубо вспорота — примерно до середины. Рану переполняла кровь, и ее красные потоки, сбегая по ребрам, образовали на столе лужицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Он был лысый, пожилой, со вдавленным носом, какой бывает у боксеров. Мойщик шел по блестящему коридору, фальшиво насвистывая прошлогодний шлягер “Птичник”. На нем был зеленый комбинезон, а крепления страховочного пояса болтались позади, напоминая пару расстегнутых подтяжек.
— Минутку, приятель! — позвал я, и он, оборвав мелодию, замер со сложенными в трубочку — будто в ожидании поцелуя — губами. — Держу пари, ты не сможешь сказать мне, чей портрет находится на пятидесятидолларовой бумажке.
— А в чем дело? Это что, телепередача “Откровенная камера”?
— Ни в коем случае. Просто я держу пари, что ты не знаешь, чье лицо изображено на полтиннике.
— Ну ладно, умник: это Томас Джефферсон.
— Ты ошибся.
— Да неужели?.. Ну и что с того?
Вытащив бумажник, я извлек из него сложенную полусотенную, которую ношу при себе на крайний случай, например — для непредвиденной взятки, и поднял так, чтобы он увидел ее достоинство.
— Мне показалось, тебе захочется глянуть на счастливчика-президента.
Мойщик окон кашлянул и моргнул.
— Ты что, чокнутый, или как?
— Сколько тебе платят? — продолжал я. — Не стесняйся, выкладывай. Надеюсь, это не секрет?
— Четыре пятьдесят в час, благодаря профсоюзу.
— А не слабо сделать в десять раз больше? Благодаря мне?
— Ну ты даешь! А что я должен сделать за эти бабки?
— Дай мне на часок свой костюм и прогуляйся. Спустись вниз и купи себе пива.
Он почесал макушку, словно она нуждалась в дополнительной полировке.
— Сдается, ты все же чокнутый. — В голосе его слышалось явное восхищение.
— А тебе не все равно? Мне всего-то и нужно — твоя упряжь и никаких вопросов. Сделаешь полсотни, посидев часок на своей заднице. Ну как, согласен?
— Идет. Заметано, приятель. Если хочешь выложить бабки — я беру.
— Вот и умница.
Мойщик окон кивком позвал меня за собой и отвел в конец коридора, к узкой дверце рядом с пожарным выходом. Это был шкафчик для обслуживающего персонала.
— Оставишь мое барахло здесь, когда закончишь, — сказал он, расстегивая пояс страховки и стягивая грязный комбинезон.
Я повесил свое пальто и пиджак на ручку швабры и натянул комбинезон. Он был грязный, со слабым запахом аммиака — просто как пижама после оргии.
— Галстук лучше сними, — предупредил он, — не то они подумают, что ты баллотируешься в местное самоуправление.
Я сунул галстук в карман пальто и попросил его показать, как пользоваться упряжью. Это оказалось делом довольно простым.
— Ты ведь не собираешься вылезать наружу? — спросил он.
— Смеешься? Я всего лишь хочу подшутить над знакомой дамой. Она секретарша на этом этаже.
— Ну и на здоровье, — заметил мойщик. — Только оставь барахло в шкафу.
Я сунул сложенный полтинник в нагрудный карман его рубашки.
— Можешь пойти выпить вместе с Улиссом Симпсоном Грантом.
Его лицо осталось равнодушным, как кусок отбивной говядины. Я посоветовал ему взглянуть на картинку, но он, посвистывая, удалился.
Прежде чем задвинуть свой “дипломат” под раковину, я извлек оттуда револьвер. “Смит-и-вессон” модели “Сентинел” — удобная штука. Его двухдюймовый ствол уютно ложится в карман, а отсутствие курка не позволяет ему цепляться за материю в ответственный момент. Однажды мне пришлось палить, не вынимая револьвера из кармана. Жаль было пиджака, но лучше так, чем заполучить казенный костюм без спинки из похоронного бюро.
Упрятав в один карман комбинезона свой пятизарядник, я положил в другой контактный микрофон и с ведром и щеткой в руке заспешил по коридору к внушительной, бронзово-стеклянной двери “Круземарк Маритайм, Инк.”.
Глава двадцать седьмая
Регистраторша посмотрела на меня, как на пустое место, когда я шел через устланную коврами приемную, минуя модели танкеров в застекленных кубах и гравюры с парусниками. Я подмигнул ей, и она повернулась ко мне спиной на своем крутящемся стуле. Вместо ручек на матовых дверях внутреннего “святилища” находились бронзовые якоря, и я толкнул двери, тихонько бормоча старую морскую песенку: “Ой-хо, сбей парнишку пулей…”
Передо мной открылся длинный коридор, по обе стороны которого располагались двери контор. Я вперевалку зашагал по нему, помахивая ведром и читая вывески на дверях. Нужной среди них не было. В конце коридора находилась большая комната с парой грохочущих, словно роботы, телетайпов. У одной стены стоял деревянный корабельный руль, а на остальных стенах опять-таки висели гравюры с парусниками. В комнате было несколько удобных стульев, столик со стеклянной крышкой, на котором лежали журналы, и еще строгая блондинка, разбиравшая почту за массивным Г-образным столом. Сбоку находилась полированная дверь красного дерева. Выпуклые бронзовые буквы на уровне глаз гласили: “ЭТАН КРУЗЕМАРК”.
Блондинка держала в руке нож для разрезания бумаги. Она подняла на меня глаза и улыбнулась, пронзая письмо с ловкостью леди Д’Артаньян. Стопка почты рядом с ней высотой достигла фута. Мои надежды на уединение с контактным микрофоном рассыпались прахом.
Блондинка не обращала на меня внимания, занятая свои простым делом. Пристегнув ведро к своему снаряжению, я открыл окно и закрыл глаза. Зубы у меня застучали, но отнюдь не от холодного ветра.
— Эй! Пожалуйста, поторопитесь, — попросила блондинка. — Мои бумаги разлетаются по всей комнате.
Вцепившись в нижнюю перекладину рамы, я сел спиной вперед на подоконник, все еще удерживая ноги в уюте и безопасности помещения. Потянувшись вверх, прицепил один из ремней своей упряжи к наружному ограждению. Нас с блондинкой разделяло лишь стекло, но с тем же успехом она могла быть и за миллион миль от меня. Я перехватил руки и защелкнул второй ремень.
Чтобы встать, мне пришлось собрать в кулак всю свою волю. Я пытался припомнить боевых друзей, не получивших ни царапины после сотни парашютных прыжков, но это не помогло. Мысль о парашютах только ухудшила положение.
На узком карнизе едва нашлось место для пальцев ног. Я толкнул раму вниз, и утешительный стук телетайпов исчез. Я приказал себе не смотреть вниз. Но в первую очередь посмотрел именно туда.
Подо мной зиял темный каньон Сорок второй улицы с пешеходами и машинами, уменьшенными до размера муравьев. Я взглянул на восток, где за бело-коричневыми вертикальными полосами Дэйли-Ньюс-Билдинг и блестящим зеленым обелиском здания Секретариата ООН виднелась река. Там пыхтел игрушечный буксир, в серебристом фарватере которого ползла цепочка барж.
Порывистый ледяной ветер обжигал мое лицо и руки и рвал комбинезон, отчего широкие манжеты рукавов хлопали будто боевые знамена. Ветру хотелось оторвать меня от фасада здания и швырнуть в парящий полет над крышами, мимо кружащих голубей и извергающих клубы дыма труб. Ноги дрожали от холода и страха. Если меня не сдует ветер, то я запросто могу слететь вниз, побежденный этой дрожью, от которой уже, наверно, побелели костяшки пальцев. Блондинка внутри, за окном, беззаботно вскрыла очередной конверт. По-видимому, она уже считала, что со мной все кончено.
И вдруг меня разобрал смех: Гарри Энджел — “Человек-муха”. Мне вспомнилось громогласное “оп-ля!” инспектора манеха объявляющего “смертельный номер необычайно смелого ангела…”. Не выдержав, я расхохотался и, откинувшись назад на страховочных ремнях, с радостью обнаружил, что они меня держат. Дела не так уж плохи. В конце концов, мойщики окон занимаются этим ежедневно.
Я ощутил себя альпинистом на первом подъеме в горы. Надо мной из углов небоскреба торчали, как гаргульи, выходы отопительной системы, а еще выше вздымался к солнечному свету шпиль из нержавеющей стали, сверкая, будто покрытая льдом вершина непокоренного пика.
Пора было приступать к делу. Я отстегнул правый ремень, перенес и присоединил его к левому креплению. Затем, осторожно переместившись по подоконнику, отстегнул левый ремень и потянулся через бездну к ограждению следующего окна. Вслепую пошарив по кирпичной стене, я нашел скобу и прицепил его к ней.
Подстраховавшись за оба окна, я сделал шаг левой, отцепился справа, прицепился слева, шагнул правой ногой. Готово. Весь путь занял не более нескольких секунд, — но как будто прошла неделя.
Прицепив левый страховочный ремень к ограждению окна, я заглянул в кабинет Этана Круземарка. Это была большая угловая комната: еще два окна на моей стене и три, выходившие на Лексингтон-авеню. Там стоял стол с широкой овальной мраморной столешницей. Кроме шестикнопочного телефона и черненой бронзовой статуэтки Нептуна, размахивающего трезубцем, на нем ничего не было. У двери сверкал хрусталем встроенный бар. На стенах — картины французских импрессионистов. Никаких парусников для босса.
Круземарк с дочерью сидели на широком бежевом диване у дальней стены. На низеньком мраморном столике перед ними поблескивала пара крошечных рюмок для брэнди. Круземарк был очень похож на свой портрет: краснолицый стареющий пират, увенчанный гривой прекрасно уложенных серебристых волос. На мой взгляд, он походил скорее на Дэдди Уорбакса, чем на Кларка Гейбла.
Маргарет Круземарк сменила свой черный наряд на крестьянскую блузу с вышивкой и широкую юбку в сборку, но пентакль остался на месте. Время от времени один из собеседников поглядывал за окно, на меня.
Я намылил щеткой стекло перед своим лицом. Достав из комбинезона контактный микрофон, подключил наушник, завернул аппарат в большую тряпку и прижал его к стеклу, делая вид будто протираю окно. Их голоса звучали так же ясно и четко, как если бы я сидел рядом с ними на диване. Говорил Круземарк:
— …и он знал день рождения Джонатана?
Маргарет нервно поигрывала золотой звездой.
— Он назвал его совершенно точно, — ответила она.
— Узнать день дело нехитрое. Ты уверена, что он детектив?
— Так сказала дочь Эванджелины Праудфут. Он знал о Джонатане достаточно много, чтобы придти к ней со своими вопросами.
— А что насчет доктора в Покипси?
— Он мертв. Самоубийство. Я звонила в клинику. Это произошло в начале недели.
— Так. Значит, мы никогда не узнаем, говорил ли с ним детектив.
— Мне не нравится все это, отец. После стольких лет… Энджел знает слишком много.
— Энджел?
— Детектив. Пожалуйста, слушай меня повнимательнее.
— Я перевариваю все это, Мэг. Только не торопи меня. — Круземарк отпил немного бренди.
— Почему бы не избавиться от Энджела?
— А что проку? Этот городишко кишит дешевыми сыщиками. Беспокоиться следует не об Энджеле, а о человеке, который его нанял.
Маргарет Круземарк схватила отца за руку.
— Энджел вернется. За своим гороскопом.
— Выполни его заказ.
— Я уже выполнила. Он очень похож на гороскоп Джонатана, отличается лишь место рождения. Я смогла бы сделать его по памяти.
— Хорошо. — Круземарк осушил рюмку. — Если он на что-то способен, то к тому времени, как явиться за гороскопом, он узнает, что у тебя нет сестры. Поиграй с ним. Ты умная девочка. Если сможешь выудить из него какую-то информацию, накапай ему что-нибудь в чай. Мы должны узнать имя его клиента. Нельзя позволить Энджелу умереть, не узнав, на кого он работает. — Круземарк встал. — Сегодня днем у меня несколько важных встреч, так что, если ты не возражаешь, Мэг…
— Да-да, у меня все. — Маргарет встала и разгладила юбку.
— Чудесно. — Он обнял ее за плечо. — Позвони мне, как только появится этот детектив. На Востоке я обучился искусству убеждать. Посмотрим, сохранил ли я свои способности.
— Спасибо, отец.
— Идем, я провожу тебя. Каковы твои планы на оставшийся день?
— Ах, не знаю. Я подумывала зайти за покупками к “Саксу”. После этого… — Остаток фразы поглотила закрывшаяся за ними тяжелая дверь красного дерева.
Я сунул завернутый в тряпку микрофон в карман комбинезона и попробовал окно. Оно оказалось незапертым и открылось после легкого толчка. Отцепив один из ремней, я перебросил в комнату дрожащие ноги, через секунду отстегнул другой ремень и очутился, наконец, в сравнительной безопасности конторы Круземарка. Риск оправдался: стоило притвориться мойщиком окон, чтобы из первых рук узнать о восточном искусстве Круземарка.
Закрыв окно, я огляделся. Мне очень хотелось порыскать кругом, но на это не было времени. На мраморном столике стояла почти нетронутая рюмка Маргарет. Ни капли посторонней жидкости в этом напитке. Вдохнув фруктовый аромат, я сделал глоток. Коньяк бархатным пламенем скользнул по языку. Я прикончил его тремя быстрыми глотками. Он был старый и дорогой и, конечно, заслуживал лучшего обращения, но у меня не было на это времени.
Глава двадцать восьмая
Блондинка-секретарша едва удостоила меня взглядом, когда я захлопнул за собой полированную дверь. Возможно, мойщики окон, пользующиеся для выхода кабинетом босса, для нее дело привычное. Выскользнув в коридор, я натолкнулся на самого Этана Круземарка: он вышагивал по коридору, гордо выпятив грудь, как будто на его сером фланелевом костюме позвякивал ряд невидимых медалей. Наверное, он ожидал, что я рассыплюсь перед ним в извинениях. Вместо этого я бросил ему непечатное слово, хотя и зря, — оно скатилось с него, как плевок с гуся.
Выходя из приемной, я послал громкий воздушный поцелуй регистраторше. В ответ она вся скривилась, словно ненароком проглотила гусеницу, — двое торговцев, сидевших в ожидании на плетеных стульях, нашли ее очень забавной, — и круто развернулась на стуле, как будто ей вставили шило.
Я переоделся у служебного шкафчика так быстро, что мне мог позавидовать сам Супермен. Перекладывать вещи в “дипломат” было некогда, поэтому я рассовал револьвер и микрофон в карманы пальто, а скомканный комбинезон и снаряжение сунул в помятое ведро. В лифте я вспомнил о своем галстуке и попытался было вслепую завязать узел, однако потерпел полный провал.
На улице Маргарет Круземарк уже и не пахло. Она говорила, что собирается к “Саксу”, — наверное, поймала такси. Перейдя через Лексингтон, я вошел в здание Центрального Вокзала через боковой вход и, спустившись по пандусу в “Ойстер-Бар”, заказал дюжину устриц. Они живо исчезли. Я допил сок из опустевших раковин и заказал еще полдюжины, решив, что спешить некуда. Минут через двадцать я, наконец, оттолкнул тарелку и направился к платному телефону — теперь можно и позвонить. Маргарет Круземарк дома не было, наверняка еще не вернулась из универмага. Или нагрянула по пути домой к “Бонвиту и Бердорфу”.
Поезд подземки доставил мою набитую моллюсками тушу на Таймс-сквер, где я пересел на местную линию до Пятьдесят седьмой улицы. Я снова позвонил в квартиру Маргарет из автомата на углу и снова не получил ответа. Проходя мима дверей ее дома на Седьмой авеню, я заметил в вестибюле троих человек, дожидающихся лифта, и, не останавливаясь, прошагал до угла Пятьдесят шестой улицы. Закурив сигарету, повернул обратно. На этот раз вестибюль был пуст. Я прямым ходом двинулся к пожарной лестнице. Не стоило давать лифтерам шанс узнать меня.
Подъем на одиннадцатый этаж не представляет труда, если ты готовишься к марафону, но проделывать его с восемнадцатью кувыркающимися в желудке устрицами вовсе не весело. Я поднимался потихоньку, отдыхая через этаж и периодически окунаясь в бодрую какофонию дюжины музыкальных занятий.
Когда я подошел к дверям Маргарет Круземарк, дыхание мое было тяжелым, а сердце стучало, как метроном в темпе “престо”. Я обозрел пустой коридор, открыл “дипломат”, извлек хирургические перчатки. Замок оказался простым. Прежде чем пробежаться по связке своих дорогостоящих отмычек и подобрать подходящую, я несколько раз нажал на звонок.
Замок открылся с третьей попытки. Подхватив свой кейс, я шагнул в квартиру и закрыл за собой дверь. Все пронизывал сильнейших запах эфира; он витал в воздухе, вызывая в памяти больничную палату. Я вытащил револьвер из кармана пальто и тихонько двинулся вдоль стены, в темноте прихожей. Не нужно было обладать талантом Шерлока Холмса, чтобы понять: дело здесь явно нечисто.
Маргарет Круземарк так и не собралась выйти за покупками. Она лежала навзничь в залитой солнцем гостиной, распластавшись на низеньком кофейном столике, в окружении горшков с пальмами. Кушетку, сидя на которой мы пили чай, отодвинули к стене, и женское тело посреди ковра напоминало фигуру на алтаре.
Блуза ее была порвана, и крошечные белые груди являли бы приятное зрелище, не будь грудная клетка грубо вспорота — примерно до середины. Рану переполняла кровь, и ее красные потоки, сбегая по ребрам, образовали на столе лужицы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23