Ведь ты все равно лучший и по-настоящему солнечный и настоящая жизнь. Радость моя, убивай меня любовью, я скажу лишь – спасибо, я скажу лишь – вечерняя прохлада улиц. Я уношусь к тебе, в свою вотчину, я произношу твое имя и погибаю, шепча его, и рада этому, узнавая отражения любимых в зрачках века. Века стремительного и невинного, не умеющего посвятить себя любви, но обожающего любовь. Он дарит мне чудо, в которое я уже не верю, потому что отчаялась. Меньше всего подозревала, что поможет он, а он молчит, не улыбаясь, и целуют меня розы весны, впервые за мою трагивосхитительную жизнь.
Вся моя жизнь – полет от печали к печали. Угасаю неправдоподобно долго. По отношению к институту настолько затонула, что страшно дотронуться мыслью, чувством до этой кромешности.Я в тупике. Труп в тупике. А так хочется жить и быть любимой тобой, моя любовь.Илюха, ветер мой легкомысленный, режиссер уникальный, простуда неизлечимая, судьба ненаглядная, я люблю тебя, люблю тебя.
5.05. Вечер болеет грозой. Но она не торопится снизойти на его разгоряченный лоб неистовством чувственности и ливневой стихии.Я болею отсутствием тебя в моей жизни и через это хворями настоящими и гадкими всерьез. Ты не собираешься возвращаться в мою жизнь. В качестве кого? Ни в каком качестве. Ни один из нас не нуждается в искусственных наваждениях.Вечер горит неестественным светом разлихорадоченного неба. Бредит солнце за грустью предгрозовых хронически хандрящих туч.
10.05. Нет, не могу поверить в окончательность диагноза. Это неправда. Неужели все, что было обещано – впустую? Или я не так все понимала? Но и сейчас… но если … Пусть меня запомнят молодой и легкой. Я буду живой до конца. Но инвалидом я отказываюсь быть.
20.05. Киев встретил нас зеленым кружевом своих улиц и надеждой. Я влюблена в светлый грех твоего лица, лучезарный город.
28.05. Без пяти минут семь вечера я вдруг почувствовала, что смерть повернулась ко мне спиной и ушла. Была тут и ушла.
1.07. Перечитываю дневник «моей печали». Осень – весна этого сезона. Жизнь измеряю театральными сезонами, а более мелкая единица – март.
Мне то хуже, то лучше. Мне то тьма, то свет. Имя мне – жизнь. Других ответов у мира нет.
7.07. Когда-то я написала:«Желание сниматься в кино стало мною. Надо сделать все, чтобы оно стало жизнью».А сейчас:Надо сделать все, чтобы жизнь стала жизнью.
22.07. Как жаль, что со мной уйдет все, что во мне есть. Больше уже никто не напишет то, что я могла бы написать. Если мне дали еще хотя бы два года. Но как до этого все у меня получалось, так со времени болезни все стало против меня.
28.07. После стольких «умираний» и истерик, и срывов, и наигрубейших отчаяний, я снова чувствую жизнь. В который раз? Последний, который окажется единственным шансом заполучить, ее, это чувство жизни и ее саму. И уже не отпускать, не отдавать, не лишаться ее.Когда в бесчисленных своих дневниковых терзаниях я писала о гибели, то никогда не имела в виду настоящую смерть. Гибель была глубинная, эмоциональная, психологическая. Ломались рамки еще одного «периода» во мне. И это всегда сопровождалось душевной болью и бурями срывов. Но когда смерть настоящая, мертвая, приблизилась ко мне на расстояние вздоха, я поняла, как люблю, как обожаю, как безумно восхитительна жизнь, Ее Величество. Но и это я всегда знала. И в моих дневниках наряду с мраком и хаосом неустойчивости и смятений сосуществовала эта жажда жизни-любви.
30.07. Почему все или почти все меня бросили сейчас? Почему мне суждено одной справляться с мучительнейшей из мук – смертельной болезнью?Со мной боятся общаться, т е. боятся расстроить. Меня боятся лечить. И что остается? Молиться? И «быть, как сталь»? И быть жизнью. До конца.Я должна быть целой. Я должна жить. Назло всем сквернам, тупикам и злобно-стям. Даже если никого рядом, даже если никто не верит в меня, даже если ты…да-же. Но я люблю тебя и жизнь. И я люблю вас огромно.
1.08. Ну, вот и новый месяц начали. Болезнь не сдается. Я тоже. Совершенно по-свински довожу маму. А жизнь сама довела меня «до ручки». На сколько меня хватит? На какую бездну мук еще?Ноженька моя горемычная, ошалевшая от боли и порчи, взывает ко мне из последних сил: «Не отдавай меня. Пощади. Не отдавай. Я хочу жить». Она сильнее меня. Я не могу ее отдать. Предать. Убить. Я терплю. Она терпит. Болезнь наступает. Я не отступаю (в мыслях). Такое чудовищное тяжелое противостояние. И никакой поддержки извне. От врачей отказываюсь сама, от меня отказываются целители. Только в себе что-то искать. Так всегда было. Но здесь борьба с самой смертью. Настоящей. И никого рядом. Кроме мамы.Ноженька моя, девочка, я не отдам тебя. Я буду бороться за тебя. Мы вместе. Мы будем вместе в любой пытке. Я так люблю и сочувствую тебе, милая. Терпеть весь огнедышащий ад этой боли – безумие. Я едва удерживаюсь в собственном разуме. Я плачу. Я взываю к Богу. Я люблю тебя, моя болезная. 20 лет мы с тобой неплохо прожили вместе. Мы занимались спортом, танцами, носили короткие юбки, смущая мальчишек. Мы были смелые, шальные, мы привлекали взгляды и мысли, мы рисковали, проигрывали и выигрывали, мы летели по далям фантазии и бежали на зов любви, мнимой и настоящей, мы любили жизнь, любили друг друга, не задумываясь особенно об этом и не тратя на это пустышки слов, мы жили по-живому, жили, страдая, и обожая, и жаждая, и предвкушая новые безумия и новые легенды. И вот смерть хочет отнять тебя, мой стройный ангел. Ты подурнела, опухла, ты бредишь от боли, ты мучительно, уже теряя сознание, рвешься из пут смертельной болезни, а она укутывает тебя в еще более прочные путы. Ты так же огромно хочешь жить. Так как же я могу предать тебя?! Я не откажусь от тебя. Мы неразделимы. Мы будем вместе.
28.08. Кажется, я больше не могу любить тебя. Кажется, я не разлюбила тебя ни на мгновение. И, кажется, у меня даже больше сил оттого, что ты не умеешь ни быть нужным, ни быть чужим.Я вдруг поняла, что ты слабый человек. Что у тебя нет ни сил, ни желания откликаться, по-живому откликаться на мое горе. И на собственную жизнь ты смотришь с опасением человека, не уверенного в ее неповторимости, в ее уникальности, но полного амбиций и желаний.Я вдруг поняла, что не смогу уважать тебя. Любить тебя я продолжаю, а быть вечностью с тобой отказываюсь. Ты забрал у меня миллиарды мигов сердца, нет, я сама их отдала, и не тебе совсем, а тому хулиганскому месяцу-вихрю, который притворяется романтиком и растаптывает души поверивших в это. Март невинно моргал и цинично губил меня смертельной болезнью. А я и сейчас продолжаю восхищаться им. У него есть сила отвергнутых и отчаяние несдающихся. У него есть гонор и жало. И он всегда отвечает за свои слова.Ты не любил меня. Тебе нравилось, что я рядом. Но ты отказался от меня, как только понял, что я могу жить тобой и что готова верить в тебя бесконечно. Тебе не нужно было всего этого. Для того, кто сомневается в самих основах своего пути, в тягость быть предметом обожания. Ведь душа все же не испорчена пока. Короткий скомканный разговор, конечно, не мог перевернуть все во мне. Это подступало исподволь. Это зародилось в самый день нашего знакомства.Моя проблема – в выборе, вечном выборе. Желание найти соответствие собственному масштабу и собственным силам толкало меня в глупейшие авантюры и сумасбродства.Я не могла найти равного. Я не могла быть равной слабости. Но я полюбила тебя, и мир растаял на глазах, все его ложные и гениальнейшие теоремы стали никому не нужны, все его краски помудрели, вся его музыка обрела зрение, и мы, не умеющие ценить это чудо, глухие и равнодушные к восторгам весны, потеряли друг друга. Остались наедине с собственной неизбежностью. У тебя – привычное течение богемных дней, у меня – болезнь, коварная и живая. Но я тоже живая, и наши жизни сплелись в клубок боли, страха, силы и отчаяния и ведут смертельный бой.Кажется, это случилось давно, и твой голос, возникающий иногда в телефонной трубке, уже звучал, т е. отзвучал, и ни одна нота, ни одно слово не оживут. Все произнесено. Мир превознесен музыкой и трепетными жестами влюбленных в него стихов. Мир снова погружен в колыбель царств своих и спит на подушке неба и видит нас в сне своем. А я молюсь за свою жизнь, потому что хочу, чтобы он снова вдохнул музыку и услышал собственные краски.
2.10. Один из верующих, мне сказал, что поэзия – это не от Бога. Что это от гордыни.Где граница между гордыней и достоинством?Талант. Что ему позволено сравнительно с другими?Искусство. Оно невозможно без взаимодействия божественного и дьявольского. Искусство, имеющее основой только добродетель, мертворожденное. Одержимость искусством необходима. Но человек не может быть одержим добродетелью, только бесом. А без истинной одержимости нет гения. Бес проявляется иногда в человеке через отрицание его и преодоление этого отрицания, но не в пользу самого Бога, а в сторону мирскую, человекосущую.Одержимость искусством, стало быть, привязанность к земному, «зацеплен-ность» на своем деле, на самом себе и на том, что ты создаешь.Но искусство существует в пространстве света, и никто не сможет меня в этом разубедить. Искусство – это полет и возвышение, и, если это можно назвать привязанностью к земному, то я готова спуститься в ад моего искусства и пылать на его кострах и смотреть на его недоступные звезды, которые для меня всегда будут истиной божьей.
8.11. Как я еще выдерживаю, сама удивляюсь. Но я выдерживаю и пока дышу, буду выдерживать.
10.12. «Жизнь превратилась в ожидание…». Куда девалась моя пьянящая легкость?Перебираю возможные варианты своей возможной жизни. Если бы она была, если бы она продолжалась. Никто больше не выскажет то, что есть во мне. И эту уходящую Вселенную я в себе ощущаю. Как беспечно я жила, думая, что еще успею, что стану лучше, чувствуя, что во мне вызревает что-то и для этого придет время. И вот – все погибает. Погибает? Я до сих пор не могу до конца в это поверить. Я все равно надеюсь, несмотря ни на что. 1995 год 2.1. Как надоело умирать. Болит круглые сутки. Я похожа на мумию. Иссохла и потускнела.Хоть бы один врач реально помог. Все только губили.Неправдоподобно долго умираю. Сердце сильное и тянет меня из дня-пытки в ночь-пытку и наоборот.Мне надоело умирать. И я не хочу этого делать.– Почему, собственно, ты полагаешь, что такая особенная и должна выжить тогда, когда все уходят?– А почему, собственно, всю мою сознательную жизнь последних лет, оттуда так упорно и глубоко поддерживали веру в мою особенность? Почему приучали претендовать на большее, почему баловали судьбоносными совпадениями и случайностями, словно доказывали снова и снова исключительность мою? Или пригрезилось мне все это? Или мучили меня?
10.01. Мои стихи мне и это предсказали: «Вечность ничто по сравненью с отчаянием, ирония запятой среди болей творца».Меня испытывают надеждой, меня испытывают отчаянием, меня испытывают болью и одиночеством. Бездна страшных дней, в которых спрессованы годы.
21.01. Настоящее страдание и настоявшее безумие – у Офелии, а не у Гамлета. У него все мнимое. Все – игра. У нее – истинное. Потому что ее по-настоящему предали. Предали ее любовь, предала сама любовь. В погоне за миражами справедливости он сам предает и вершит настоящую несправедливость.
12.02. Последний предел. Сердце мое бедолажное сдает. Отрезать будут ноженьку мою.Ногу отнимут. У меня сухой безмолвный ужас. Навсегда. Тупик. Поначалу слишком спокойна я была сегодня, когда сказали. Сейчас же представила: я – калека на всю жизнь! Впрочем, и о жизни-то мечтать не приходится особенно. Ведь так мало шансов, что выживу во время и после операции.
19.02. Завтра кладут в больницу. Уже совсем скоро, буквально через несколько дней сделают операцию. И если все пройдет успешно, я стану калекой. А потом еще ужасы и ужасы лечения, возможные рецидивы. И еще – полная, полнейшая зависимость от тех, кто за мной будет ухаживать. Конечно, мама. А как я мечтала раньше, что добьюсь всего и скажу ей – все это благодаря тебе.Состояние обузы нестерпимо. Абсолютная беспомощность. Но выбора уже нет.(Почерк у меня такой из-за большой дозы наркотика).
Ампутация. Это чудовищное слово. Чудовищная операция. Все выискивала полного спасения, а предлагали сохранную (даже от нее была в ужасе). А сейчас обкромсают по максимуму. И буду ли я жить? Страшно до чего! Страшно и пусто. Я? Калека. Если и не умру сразу, на сколько меня хватит? Месяц, другой? Неделя? Год? Господи, почему ты оставил меня? Почему вы все оставили меня? Что важное я пропустила?
Прощай, светская жизнь, театрально-кино-богемная тусовка, амбиции, планы и начинания. Прощайте. Не поминайте лихом. Я жила вами, я была с вами. И я была вашей. Но я согласна хотя бы лицезреть любимую мою жизнь, если и не жить ею. Ночь – раскосая незнакомка Музабывает решительной И молчит Когда вокругПоэзии путы Когда голос мойв голос вершин Хочет.Но такая вокруг НочьЧто ни вершин, ни про жизнь, ни про майПроизвол непутевой судьбы. Только бы ночь прожить. РЕЦЕНЗИИ

«МАКБЕТ»Хореографический театр Йохана Кресника. Забыла о названии пьесы после пяти минут просмотра. Заглянула в программку, чтобы удостовериться: действительно «Макбет». Все шокировало в этом спектакле: кровавые ведра, ванны, откровенная эротичность танцев, безумство стихий – душевной, пластической, эмоциональной. Все слилось в бешеный единый вихрь-клубок и закружило в странно волнующем, напряженном и яростном ритме.Эстетика этого спектакля (она, безусловно, существует, только по общепринятым нормам выглядит как антиэстетика, но в любом случае цельность композиции и образного строя нельзя не увидеть), эстетика воспринималась на уровне понятий. Спектакль переполнен символами. Знаковый код его, все усложняющийся по мере развития действия, можно было разгадывать или недоумевать от непонимания. Но я попыталась войти в мир этого жесткого и болезненного представления с единственной целью: проникнуться его настроем, поверить в его искренность, пусть шокирующую. Спектакль на каждом шагу расставлял ловушки, которые часто оказывались обманками, смеялся в лицо, не пускал в свою душу, дурачился. Но временами так ярко, ритмически просто и сильно выявлял главное, открывался, как на ладони, его глубинный смысл. Подтекст, символы, странности рассыпались карточным домиком, я жила вместе с героями под страшную и одновременно страстную музыку, дышала каждым движением, и память о классике не оказалась нужной. На моих глазах – реальность, ничуть не приукрашенная, не очерненная. Просто иная. И настоящая. В нее входишь, как в омут. И убегаешь от нее. И она сама кривляется, притворяется вымыслом. Но уже расчувствовав ее, легче приноровиться к внезапностям и загадкам.Следить за сюжетом было непросто. Но, видимо, Й. Кресник и не ставил перед собой задачу пересказывать сюжет. Многим непонятная образная система была лишь созвучием шекспировскому «Макбету». Пластические метаморфозы на тему… Я не хочу этим обидеть постановку, напротив, вижу в подобном подходе новое, оригинальное мировосприятие, своеобразное чувствование сцены.Тон во многом задавали три ведьмы. Они создавали атмосферу кощунственную, магическую, недобрую. Они будто прикасались к каждому жесту, каждому поступку других героев, и все окрашивалось в кровавый цвет их наитий.Черно-красно-белое оформление сцены и костюмов дешифровалось легко. Вместе с пониманием изначальной гибельности идеи, предчувствием самоуничтожения тирана эта цветовая гамма фиксировала напряженность, обостряла зрение и слух зрителя. В белой комнате все звучит особенно гулко, и пустота осознавалась не чисто внешним отсутствием интерьера, а пустотой внутри человека, пустотой от отсутствия души.Сочетание ирреальности происходящего с четко обозначенными фрагментами-этюдами, завершенностью каждого танцевального характера, конкретика и лирическая строгость – все это безумство парадоксов и эпатаж выделяют спектакль, заставляют говорить о нем как о непривычном, спорном, но интересном явлении.Хореография Кресника – чувственная и острая – давала характеристику каждому герою. Каждому была свойственна особая поступь, набор жестов, каждый заключал в себе и создавал вокруг себя свой мир движений. Говорила любая мелочь. Макбет (Йоахим Зиска) вздрогнул, а от него пошла волна страха, и пространство от этого будто сжалось, как его сердце. Массовые сцены решены смело и выразительно. И четкость линий и в то же время их импульсивность, «горячечность» (как в бреду) создавали атмосферу бесконечных преступлений и боли. Игрался фон – жестокость и одержимость или равнодушие – но всегда единство этого пугающего организма: толпы людей, наблюдающих за убийствами, принимающих в них участие или только замышляющих их.Отдельно хочется сказать о леди Макбет (Сузанна Ибаньец). Эта страстная темпераментная женщина в ярко-красном платье со смертельно бледным лицом и гривой всклокоченных волос временами казалась безумной, чудовищной насмешкой над природой женщины, а то вдруг охватывали жалость и сострадание к ее исковерканной самоупоением и самолюбием душе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64