Дело в том, что разговоры вели к жалобам, а жалобы – к бунту. Они рассказывали Рене о двенадцатичасовом рабочем дне в поле, то есть с рассвета до заката, о голоде, который они постоянно испытывали из-за отвратительной пищи, в основном пережаренных бананов, а иногда, если повезет, и ямса Вьющееся овощное тропическое растение
. Они показывали Рене шрамы на ногах, руках и спинах и рассказывали, как их били, когда они работали недостаточно быстро. Об избиениях, когда они не работали достаточно долго. И все это без оплаты труда; хотя их семьям обещали выплачивать пятнадцать долларов, это далеко не всегда выполнялось. Никто не хотел называть это рабством, но одно из первых правил, которое Рене выучила в медицинском институте, гласило: если это похоже на утку и крякает как утка...Позади Рене закудахтали куры, и она вздрогнула.– Юсугри , нассара , – сказал мужчина, обогнавший ее на улице. – Извините меня, белая женщина.Рене отступила в сторону. Мужчина нес на плече длинную деревянную палку, на которой с обоих концов на связанных ногах висели, жалобно кудахча, живые куры. Официальным языком Кот-д'Ивуар считался французский, но мало кто из африканцев разговаривал на нем, особенно на севере. По языку и одежде Рене догадалась, что этот человек из Буркина-Фасо, пришедшей в запустение страны на севере, окруженной сушей, в сравнении с которой Кот-д'Ивуар выглядел эталоном процветания.Рене плыла с потоком коров, мулов и пешеходов, направлявшихся на городской базар. Некоторые улицы были мощеными, остальные – грунтовыми пешеходными тропинками, извивавшимися по городу, как и сотни лет назад. Дорогу на базар Рене знала, но в это время года эту дорогу легко нашел бы кто угодно, поскольку столпотворение людей и животных поднимало розовато-красную пыль, отчетливо различимую с любой точки города. В Кохорго было мало чем заняться, а послеобеденный базар предоставлял надежный источник развлечений для тех, кто способен выдержать жару.Рене остановилась на углу, чтобы попить воды из своей фляжки. Два года назад она ни за что бы не вышла из дома в такое время суток, но теперь Рене стала более выносливой. Или менее разумной. – Ванвана , ванвана – услышала она вопрос туриста.Путешественники почти всегда останавливались в Кохорго, обычно по пути куда-нибудь еще, в поисках грубых, необычно раскрашенных поделок «тойлес» – туземных произведений искусства, которые выставлялись почти во всех гостиницах и домах эмигрантов в виде настенных украшений, покрывал на кровати, салфеток и скатертей. На послеобеденном рынке чаще всего звучал вопрос: «Сколько стоит?»– Хорошая цена, – шепнула она, проходя мимо двух отчаянно торговавшихся австралийцев.– Спасибо, подружка, – ответил кто-то из них и продолжил торговаться.Споры о ценах были образом жизни этого базара, хотя Рене неоднократно предупреждала несведущих туристов о том, что раз уж ты сбил цену у какого-то ремесленика до приемлемой черты, то он почувствует себя чрезвычайно оскорбленным, если ты ничего у него не купишь.Порыв ветра поднял пыль, и Рене закрыла лицо шарфом. Порыв, особенно зловонный, принес собой вонь выгребных ям. Возможно, где-то на севере прошлой ночью выпал дождь, а может быть, власти просто решили, что пора вылить на улицу избыток нечистот.Ветер слегка утих, и Рене открыла глаза. Пыль продолжала кружиться, и базар вдруг покрылся дымкой; казалось, Рене шла во сне. Лабиринт глинобитных коричневых стен и зданий словно таял, расползаясь по земле. Грязный бриз шевелил шали и покрывала. Более тонкие запахи пустыни, принесенные северным ветром, беспокоили животных. А туристы все продолжали торговаться.Через какое-то время у Рене восстановилось зрение, и она обратила внимание на мальчика, стоявшего на углу, такого же мальчика, как и многие другие, с кем сводила ее судьба. Тонкие ноги, грязные штаны, пластмассовые сандалии, порванная рубашка. В глазах застыл страх. Другой заподозрил бы, что он потерялся. Но Рене знала этот взгляд.Мальчик был в бегах. Рене начала медленно приближаться к нему, боясь напугать. Она следила за ним, избегая смотреть ему в глаза. Рене кружным путем пробиралась сквозь толпу, держа направление на угол, на который мальчик, похоже, заявил свое право, как один из многочисленных детей, проводивших свою жизнь на улицах, попрошайничая.Настоящая атака на Рене началась, когда она приблизилась к перекрестку. Атаковали один за другим дети с вытянутыми руками.– Силь ву пле, мадемуазель! Силь ву пле! – Если вы были белым человеком, то даже уличные дети довольно хорошо знали французский, чтобы сказать «пожалуйста» на официальном языке.Было трудно игнорировать их просьбы, но помочь всем она не могла. Помочь Рене могла только тем, кто был рабом.Окруженная другими детьми, Рене не упускала из вида своего мальчика. Когда она оказалась всего в десяти футах от него, ее подозрения подтвердились. Рене увидела водяные мозоли на руках и пересекающиеся шрамы вокруг запястий и лодыжек. Дети на плантациях срезали плоды какао мачете. Требовалось два хороших удара, чтобы расколоть твердую скорлупу и извлечь бобы. Натренированный мальчик был способен разбить до пятисот плодов в час, но из-за усталости или отсутствия опыта они часто ранили себя. У этого мальчика по крайней мере были на месте все пальцы рук и ног.Наконец, приложив большие усилия, Рене оказалась прямо перед ним.– Силь ву пле, мадемуазель, – сказал он, протягивая руку. Его французский был на редкость хорошим, так что она ответила ему на этом же языке.– Не бойся, – сказала Рене. – Я пришла, чтобы помочь тебе.Он сделал шаг назад, явно поняв ее слова.– Я помогла многим таким же мальчикам, – продолжала Рене. – Мальчикам, работающим на плантациях какао.Другие попрошайки пытались втиснуться между ними, но Рене продолжала убеждать его.– Я доктор.Она вынула из кармана фотографию своей клиники. Рене знала по опыту, что мальчикам полезно что-нибудь показывать.– Это здесь, за углом. Пойдем со мной. Я помогу тебе вернуться домой.Мальчик покачал головой, словно уже слышал эти слова раньше.Рене сделала еще один шаг к нему, но потом остановилась, боясь, что проявляет слишком большую настойчивость.– Пожалуйста, – сказала она. – Ты не похож на других детей, понимаешь? Пойдем со мной. Позволь мне помочь тебе, пока торговцы детьми снова не поймали тебя.Он посмотрел ей прямо в глаза, и Рене не позволила себе отвести взгляд. Она имела большое преимущество, ибо была женщиной и разговаривала с мальчиком, которого обманывало такое множество мужчин.Мальчик медленно кивнул, и Рене сразу же взяла его за руку, грубую и мозолистую, как у взрослого человека, провела его обратно через рынок и дальше напрямую по знакомому пыльному переулку к своей клинике.– Как тебя зовут?– Камум.– Сколько тебе лет?– Не знаю.– Хочешь пить?– Да.Они остановились, и Рене напоила его из своей фляжки.– Спасибо.Она улыбнулась и погладила его по голове.– Пожалуйста.В конце пыльной тропинки находилась клиника проекта «Дети прежде всего», впрочем, не слишком похожая на клинику. Это было одно из старых зданий района с толстыми глинобитными стенами и с крышей саманного типа. Но в одном из окон здесь все-таки стоял шумный кондиционер, что, казалось, привело мальчика в восторг.– Холод, – сказал он улыбаясь.– Да, это холод. Входи.Мальчик вошел вслед за Рене, и она закрыла за ним дверь. Он снова занервничал, так что ей пришлось взять его за руку, подвести к кондиционеру и включить аппарат на полную мощность. Мальчик улыбнулся и даже засмеялся, когда струя охлажденного воздуха высушила пот с его лица.Сквозь дыры в его рубашке виднелись шрамы на спине, и Рене подумала, что он очень давно не смеялся вот так.– Иди сюда. – Она провела мальчика в другую комнату (в доме их было всего две) и посадила на стол для обследования больных. – Я хочу послушать твое сердце. – Рене приложила стетоскоп к его коленке и стала слушать.– Это не сердце, – сказал он, засмеявшись наконец в полный голос.– О, извини. – И она приложила стетоскоп к его локтю. Он опять засмеялся, и Рене засмеялась вместе с ним. Но если мальчик находит подобную шутку смешной, значит, он, возможно, моложе, чем она подумала сначала. Наконец Рене приложила стетоскоп к груди.– Хорошее, сильное сердце, – сказала она.– Да. То же самое говорил Ле Грос. Ле Грос – это большой человек.– Это тот, на кого ты работал?– Да.Сколько времени?– Шесть.– Месяцев?– Нет. Урожаев.Рене провела в этих местах много времени, поэтому знала, что на большинстве ферм, выращивающих какао-бобы, основной урожай собирают в течение нескольких месяцев, а промежуточный – еще несколько месяцев. Шесть урожаев означало, что Камум проработал на плантации почти три года.«Да, такого мальчика будет нелегко отправить домой».– Что ты там делал?Как и следовало ожидать, он ничего не ответил. Обычно, для того чтобы разговорить детей, требовалось некоторое время.– Можно я сниму с тебя рубашку? Он покачал головой.– Я заметила несколько отметин на твоей спине. И мне хотелось бы посмотреть на них.Он сложил руки в знак отказа.– Ничего. Мы займемся этим потом.Рене помолчала, собираясь задать вопрос, который задавала всегда. Она знала, какой получит ответ, разговаривая с ребенком, который никогда не знал дома с молоком и сахаром, дома с буфетом. Но тем не менее Рене задавала его, надеясь, что ответ поможет ей увидеть цель своей работы и укрепит ее решимость в достижении этой цели, а не обескуражит и не причинит душевную боль.– Камум, ты когда-нибудь пробовал шоколад?– Шоколад?– Да. Шоколад. Ты когда-нибудь пробовал его? Мальчик покачал головой.– Что такое... шоколад?Открылась главная дверь, и вошли мужчина и женщина.– Почта, – сообщили они с обычными веселыми улыбками.Рене успокоила Камума, сказав, что это друзья.Это были Джим и Джуди Роберте, добровольцы, но не медицинские работники: они занимались административно-хозяйственными делами в организации «Дети прежде всего». Рене полюбила их с самого первого дня, как только они появились здесь. Эта чета простых людей из Оклахомы занималась благотворительной деятельностью не ради того, чтобы их физиономии появились на страницах модных журналов: эти пенсионеры нашли способ, полный высокого значения, провести здесь остаток своей жизни. Робертсы вернулись из своего ежедневного похода на почту. Джим был когда-то игроком футбольной команды штата Айова. Сейчас он шел впереди. Рене вышла из смотрового кабинета и спросила:– Как обычно?– Нет, – ответил Роберте. – Тут есть письмо лично для вас.– Правда? Положи его на письменный стол. Я сейчас занимаюсь пациентом.– Это от адвоката, – сказал Джим.Рене заинтересовалась. Она пересекла комнату и взглянула на конверт. Имя отправителя было ей неизвестно.– Что это за парень? – спросила миссис Роберте.– Простите? – переспросила Рене, все еще разглядывая конверт.– А кто у нас пациент?– Его зовут Камум. Я познакомлю вас через минутку. Письмо, похоже, важное. Может быть, вскрыть его?Мистер Роберте подал ей нож для вскрывания писем. Рене быстро разрезала конверт и вынула письмо. Оно занимало целую страницу. Глаза Рене бегали влево и вправо по мере того, как она читала текст, потом она заморгала, а ее руки задрожали.– Что-нибудь случилось, Рене? – спросил мистер Роберте.Рене инстинктивно поднесла руку ко рту.– Это моя сестра.– С ней все в порядке, надеюсь? Рене подняла глаза от письма.– Она умерла.Миссис Роберте подошла к Рене и положила ей руку на плечо.– О нет!Рене села на край стола.– Ее застрелили. Грабеж или что-то в этом роде. Они точно не знают. Это случилось в Майами.Мистер Роберте взял Рене за руку:– Очень сожалею, милая.– Она была такой хорошей девушкой. Я хочу сказать, что она как бы находилась здесь, среди нас, – добавила миссис Роберте.– Прошло больше двух лет с тех пор, как она уехала.– В самом деле? Так давно? Как же летит время! Но она была еще очень молода. Я сейчас, наверное, заплачу.– Пожалуйста, не надо, – попросила Рене.Мистер Роберте посмотрел на жену так, словно хотел сказать ей, чтобы она ради Рене держала себя в руках. Та прочистила горло и овладела собой.– Спасибо, – сказала Рене.– Она на самом деле была таким приятным человеком, – сказал мистер Роберте, выразив скорбь.– Вам не хочется немножко побыть одной? – спросила миссис Роберте.– Со мной все в порядке. Спасибо вам обоим. Как мило с вашей стороны, что вы сказали такие хорошие слова.– Мы можем дать вам небольшой отпуск, если хотите, – предложил мистер Роберте.– Я никуда не собираюсь ехать.– Нет никаких проблем. Вдруг вам захочется поехать домой?– Салли была моей единственной родственницей. Теперь ее нет. Возвращаться мне некуда.Пожилая женщина улыбнулась так, словно пыталась что-то понять.– Как тебе будет угодно, дорогая. Поступай как знаешь. Рене ответила грустной улыбкой, после чего вернулась в смотровой кабинет. В дверях она остановилась и, глядя на обоих, сказала:– Я не хочу, чтобы вы или наша организация беспокоились из-за меня. Я никуда не поеду.Кивнув в последний раз, Рене попыталась дать им понять, что вопрос исчерпан. Потом она вошла в смотровой кабинет и сосредоточила внимание на Камуме. 12 В среду в полдень Джек пригласил бывшего мужа Салли Феннинг на ленч. Утром он был на судебном заседании в Криминально-правовом центре, так что встретились они в ресторане «Большая рыба», где Джек часто проводил деловые встречи за ленчем. Ресторан находился всего в нескольких кварталах, если идти вдоль реки Майами. Несмотря на захватывающее воображение побережье, протянувшееся на несколько миль, Майами не изобиловало местами, где можно было бы сидеть у самой воды и лакомиться дарами моря. Ресторан «Большая рыба» на берегу реки Майами не представлял собой ничего особенного – просто место отдыха, где можно получить свежее мясо дельфина, тунца или маринованного криля, наблюдая за тем отрезком реки, на котором девяностофутовые яхты, направляющиеся в Вест-Индию, встречаются с ржавыми контейнеровозами, перевозящими угнанные «СУМ» в Южную Африку. Ресторан был своего рода достопримечательностью, уголком старого Майами, где моряки из плавучих домов западной части города встречались с банкирами и юристами из высотных домов восточной части. Здесь река длиной в пять с половиной миль впадала в залив Бискейн. Джек чувствовал особую сентиментальную привязанность к этому месту. Именно здесь, будучи еще федеральным прокурором, он за жаренным на открытом огне морским окунем с картофелем по-французски уговорил своего первого уголовника выступить свидетелем обвинения.Джек и не думал, что ему когда-либо удастся вернуть себе чувство симметрии, возникшее у него, когда он прижал Тони Большого Тунца в ресторане под названием «Большая рыба». Но Джек снова ощутил выброс адреналина, когда пожимал руку бывшему супругу Салли.– Спасибо, что пришли, – поблагодарил его Джек.– Не за что.Они выбрали небольшой столик у окна, выходившего на старый рыбацкий пирс, который с тех пор, как Джек начал заходить сюда, был наполовину погружен в воду. На Мигеле была белая рубашка с короткими рукавами и голубые, в обтяжку, брюки велосипедиста. Он поступил в городское полицейское управление Майами почти перед самым разводом с Салли и сейчас служил в небольшой патрульной группе, которая обслуживала деловую часть города, объезжая ее на велосипедах с двенадцатью скоростями.Полное имя Мигеля было Мигель Отрис Риос. Он принадлежал к первому поколению американских кубинцев. Мать Джека тоже родилась на Кубе, но говорить об этом Мигелю он не стал. Она умерла через несколько часов после рождения Джека, поэтому его латиноамериканское происхождение было чисто генетическим, и он так же мог считаться кубинцем, как янки – мясом для шашлыка. По опыту Джек знал: достаточно сказать Мигелю, что он наполовину кубинец, как тот немедленно перейдет на испанский язык. Джек будет изо всех сил стараться отвечать ему на этом же языке, а Мигель тут же перейдет на английский, сделав вывод, что Джек – это дерьмовый гринго, который пытается быстро добиться взаимопонимания, представившись выходцем из Латинской Америки.– Надо полагать, вы пригласили меня сюда не для того, чтобы угостить жарким из ракушек, – начал Мигель.– Верно, – усмехнулся Джек. – Хотя жареные ракушки очень хороши.– Их-то я и закажу, – сказал Мигель официантке. – А для питья только воду.– А мне принесите большого тунца, – попросил Джек.– Все они примерно одинаковой величины, – ответила официантка.Джек допустил промашку прямо по Фрейду.– Прошу прощения. Принесите просто тунца. Слегка поджаренного. И чай со льдом.Официантка взяла у них меню и оставила за столом наедине. Люди толпой валили на ленч, и разговоры вокруг двух собеседников слились в сплошной непрерывный гул.– До того как мы начнем, Майк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
. Они показывали Рене шрамы на ногах, руках и спинах и рассказывали, как их били, когда они работали недостаточно быстро. Об избиениях, когда они не работали достаточно долго. И все это без оплаты труда; хотя их семьям обещали выплачивать пятнадцать долларов, это далеко не всегда выполнялось. Никто не хотел называть это рабством, но одно из первых правил, которое Рене выучила в медицинском институте, гласило: если это похоже на утку и крякает как утка...Позади Рене закудахтали куры, и она вздрогнула.– Юсугри , нассара , – сказал мужчина, обогнавший ее на улице. – Извините меня, белая женщина.Рене отступила в сторону. Мужчина нес на плече длинную деревянную палку, на которой с обоих концов на связанных ногах висели, жалобно кудахча, живые куры. Официальным языком Кот-д'Ивуар считался французский, но мало кто из африканцев разговаривал на нем, особенно на севере. По языку и одежде Рене догадалась, что этот человек из Буркина-Фасо, пришедшей в запустение страны на севере, окруженной сушей, в сравнении с которой Кот-д'Ивуар выглядел эталоном процветания.Рене плыла с потоком коров, мулов и пешеходов, направлявшихся на городской базар. Некоторые улицы были мощеными, остальные – грунтовыми пешеходными тропинками, извивавшимися по городу, как и сотни лет назад. Дорогу на базар Рене знала, но в это время года эту дорогу легко нашел бы кто угодно, поскольку столпотворение людей и животных поднимало розовато-красную пыль, отчетливо различимую с любой точки города. В Кохорго было мало чем заняться, а послеобеденный базар предоставлял надежный источник развлечений для тех, кто способен выдержать жару.Рене остановилась на углу, чтобы попить воды из своей фляжки. Два года назад она ни за что бы не вышла из дома в такое время суток, но теперь Рене стала более выносливой. Или менее разумной. – Ванвана , ванвана – услышала она вопрос туриста.Путешественники почти всегда останавливались в Кохорго, обычно по пути куда-нибудь еще, в поисках грубых, необычно раскрашенных поделок «тойлес» – туземных произведений искусства, которые выставлялись почти во всех гостиницах и домах эмигрантов в виде настенных украшений, покрывал на кровати, салфеток и скатертей. На послеобеденном рынке чаще всего звучал вопрос: «Сколько стоит?»– Хорошая цена, – шепнула она, проходя мимо двух отчаянно торговавшихся австралийцев.– Спасибо, подружка, – ответил кто-то из них и продолжил торговаться.Споры о ценах были образом жизни этого базара, хотя Рене неоднократно предупреждала несведущих туристов о том, что раз уж ты сбил цену у какого-то ремесленика до приемлемой черты, то он почувствует себя чрезвычайно оскорбленным, если ты ничего у него не купишь.Порыв ветра поднял пыль, и Рене закрыла лицо шарфом. Порыв, особенно зловонный, принес собой вонь выгребных ям. Возможно, где-то на севере прошлой ночью выпал дождь, а может быть, власти просто решили, что пора вылить на улицу избыток нечистот.Ветер слегка утих, и Рене открыла глаза. Пыль продолжала кружиться, и базар вдруг покрылся дымкой; казалось, Рене шла во сне. Лабиринт глинобитных коричневых стен и зданий словно таял, расползаясь по земле. Грязный бриз шевелил шали и покрывала. Более тонкие запахи пустыни, принесенные северным ветром, беспокоили животных. А туристы все продолжали торговаться.Через какое-то время у Рене восстановилось зрение, и она обратила внимание на мальчика, стоявшего на углу, такого же мальчика, как и многие другие, с кем сводила ее судьба. Тонкие ноги, грязные штаны, пластмассовые сандалии, порванная рубашка. В глазах застыл страх. Другой заподозрил бы, что он потерялся. Но Рене знала этот взгляд.Мальчик был в бегах. Рене начала медленно приближаться к нему, боясь напугать. Она следила за ним, избегая смотреть ему в глаза. Рене кружным путем пробиралась сквозь толпу, держа направление на угол, на который мальчик, похоже, заявил свое право, как один из многочисленных детей, проводивших свою жизнь на улицах, попрошайничая.Настоящая атака на Рене началась, когда она приблизилась к перекрестку. Атаковали один за другим дети с вытянутыми руками.– Силь ву пле, мадемуазель! Силь ву пле! – Если вы были белым человеком, то даже уличные дети довольно хорошо знали французский, чтобы сказать «пожалуйста» на официальном языке.Было трудно игнорировать их просьбы, но помочь всем она не могла. Помочь Рене могла только тем, кто был рабом.Окруженная другими детьми, Рене не упускала из вида своего мальчика. Когда она оказалась всего в десяти футах от него, ее подозрения подтвердились. Рене увидела водяные мозоли на руках и пересекающиеся шрамы вокруг запястий и лодыжек. Дети на плантациях срезали плоды какао мачете. Требовалось два хороших удара, чтобы расколоть твердую скорлупу и извлечь бобы. Натренированный мальчик был способен разбить до пятисот плодов в час, но из-за усталости или отсутствия опыта они часто ранили себя. У этого мальчика по крайней мере были на месте все пальцы рук и ног.Наконец, приложив большие усилия, Рене оказалась прямо перед ним.– Силь ву пле, мадемуазель, – сказал он, протягивая руку. Его французский был на редкость хорошим, так что она ответила ему на этом же языке.– Не бойся, – сказала Рене. – Я пришла, чтобы помочь тебе.Он сделал шаг назад, явно поняв ее слова.– Я помогла многим таким же мальчикам, – продолжала Рене. – Мальчикам, работающим на плантациях какао.Другие попрошайки пытались втиснуться между ними, но Рене продолжала убеждать его.– Я доктор.Она вынула из кармана фотографию своей клиники. Рене знала по опыту, что мальчикам полезно что-нибудь показывать.– Это здесь, за углом. Пойдем со мной. Я помогу тебе вернуться домой.Мальчик покачал головой, словно уже слышал эти слова раньше.Рене сделала еще один шаг к нему, но потом остановилась, боясь, что проявляет слишком большую настойчивость.– Пожалуйста, – сказала она. – Ты не похож на других детей, понимаешь? Пойдем со мной. Позволь мне помочь тебе, пока торговцы детьми снова не поймали тебя.Он посмотрел ей прямо в глаза, и Рене не позволила себе отвести взгляд. Она имела большое преимущество, ибо была женщиной и разговаривала с мальчиком, которого обманывало такое множество мужчин.Мальчик медленно кивнул, и Рене сразу же взяла его за руку, грубую и мозолистую, как у взрослого человека, провела его обратно через рынок и дальше напрямую по знакомому пыльному переулку к своей клинике.– Как тебя зовут?– Камум.– Сколько тебе лет?– Не знаю.– Хочешь пить?– Да.Они остановились, и Рене напоила его из своей фляжки.– Спасибо.Она улыбнулась и погладила его по голове.– Пожалуйста.В конце пыльной тропинки находилась клиника проекта «Дети прежде всего», впрочем, не слишком похожая на клинику. Это было одно из старых зданий района с толстыми глинобитными стенами и с крышей саманного типа. Но в одном из окон здесь все-таки стоял шумный кондиционер, что, казалось, привело мальчика в восторг.– Холод, – сказал он улыбаясь.– Да, это холод. Входи.Мальчик вошел вслед за Рене, и она закрыла за ним дверь. Он снова занервничал, так что ей пришлось взять его за руку, подвести к кондиционеру и включить аппарат на полную мощность. Мальчик улыбнулся и даже засмеялся, когда струя охлажденного воздуха высушила пот с его лица.Сквозь дыры в его рубашке виднелись шрамы на спине, и Рене подумала, что он очень давно не смеялся вот так.– Иди сюда. – Она провела мальчика в другую комнату (в доме их было всего две) и посадила на стол для обследования больных. – Я хочу послушать твое сердце. – Рене приложила стетоскоп к его коленке и стала слушать.– Это не сердце, – сказал он, засмеявшись наконец в полный голос.– О, извини. – И она приложила стетоскоп к его локтю. Он опять засмеялся, и Рене засмеялась вместе с ним. Но если мальчик находит подобную шутку смешной, значит, он, возможно, моложе, чем она подумала сначала. Наконец Рене приложила стетоскоп к груди.– Хорошее, сильное сердце, – сказала она.– Да. То же самое говорил Ле Грос. Ле Грос – это большой человек.– Это тот, на кого ты работал?– Да.Сколько времени?– Шесть.– Месяцев?– Нет. Урожаев.Рене провела в этих местах много времени, поэтому знала, что на большинстве ферм, выращивающих какао-бобы, основной урожай собирают в течение нескольких месяцев, а промежуточный – еще несколько месяцев. Шесть урожаев означало, что Камум проработал на плантации почти три года.«Да, такого мальчика будет нелегко отправить домой».– Что ты там делал?Как и следовало ожидать, он ничего не ответил. Обычно, для того чтобы разговорить детей, требовалось некоторое время.– Можно я сниму с тебя рубашку? Он покачал головой.– Я заметила несколько отметин на твоей спине. И мне хотелось бы посмотреть на них.Он сложил руки в знак отказа.– Ничего. Мы займемся этим потом.Рене помолчала, собираясь задать вопрос, который задавала всегда. Она знала, какой получит ответ, разговаривая с ребенком, который никогда не знал дома с молоком и сахаром, дома с буфетом. Но тем не менее Рене задавала его, надеясь, что ответ поможет ей увидеть цель своей работы и укрепит ее решимость в достижении этой цели, а не обескуражит и не причинит душевную боль.– Камум, ты когда-нибудь пробовал шоколад?– Шоколад?– Да. Шоколад. Ты когда-нибудь пробовал его? Мальчик покачал головой.– Что такое... шоколад?Открылась главная дверь, и вошли мужчина и женщина.– Почта, – сообщили они с обычными веселыми улыбками.Рене успокоила Камума, сказав, что это друзья.Это были Джим и Джуди Роберте, добровольцы, но не медицинские работники: они занимались административно-хозяйственными делами в организации «Дети прежде всего». Рене полюбила их с самого первого дня, как только они появились здесь. Эта чета простых людей из Оклахомы занималась благотворительной деятельностью не ради того, чтобы их физиономии появились на страницах модных журналов: эти пенсионеры нашли способ, полный высокого значения, провести здесь остаток своей жизни. Робертсы вернулись из своего ежедневного похода на почту. Джим был когда-то игроком футбольной команды штата Айова. Сейчас он шел впереди. Рене вышла из смотрового кабинета и спросила:– Как обычно?– Нет, – ответил Роберте. – Тут есть письмо лично для вас.– Правда? Положи его на письменный стол. Я сейчас занимаюсь пациентом.– Это от адвоката, – сказал Джим.Рене заинтересовалась. Она пересекла комнату и взглянула на конверт. Имя отправителя было ей неизвестно.– Что это за парень? – спросила миссис Роберте.– Простите? – переспросила Рене, все еще разглядывая конверт.– А кто у нас пациент?– Его зовут Камум. Я познакомлю вас через минутку. Письмо, похоже, важное. Может быть, вскрыть его?Мистер Роберте подал ей нож для вскрывания писем. Рене быстро разрезала конверт и вынула письмо. Оно занимало целую страницу. Глаза Рене бегали влево и вправо по мере того, как она читала текст, потом она заморгала, а ее руки задрожали.– Что-нибудь случилось, Рене? – спросил мистер Роберте.Рене инстинктивно поднесла руку ко рту.– Это моя сестра.– С ней все в порядке, надеюсь? Рене подняла глаза от письма.– Она умерла.Миссис Роберте подошла к Рене и положила ей руку на плечо.– О нет!Рене села на край стола.– Ее застрелили. Грабеж или что-то в этом роде. Они точно не знают. Это случилось в Майами.Мистер Роберте взял Рене за руку:– Очень сожалею, милая.– Она была такой хорошей девушкой. Я хочу сказать, что она как бы находилась здесь, среди нас, – добавила миссис Роберте.– Прошло больше двух лет с тех пор, как она уехала.– В самом деле? Так давно? Как же летит время! Но она была еще очень молода. Я сейчас, наверное, заплачу.– Пожалуйста, не надо, – попросила Рене.Мистер Роберте посмотрел на жену так, словно хотел сказать ей, чтобы она ради Рене держала себя в руках. Та прочистила горло и овладела собой.– Спасибо, – сказала Рене.– Она на самом деле была таким приятным человеком, – сказал мистер Роберте, выразив скорбь.– Вам не хочется немножко побыть одной? – спросила миссис Роберте.– Со мной все в порядке. Спасибо вам обоим. Как мило с вашей стороны, что вы сказали такие хорошие слова.– Мы можем дать вам небольшой отпуск, если хотите, – предложил мистер Роберте.– Я никуда не собираюсь ехать.– Нет никаких проблем. Вдруг вам захочется поехать домой?– Салли была моей единственной родственницей. Теперь ее нет. Возвращаться мне некуда.Пожилая женщина улыбнулась так, словно пыталась что-то понять.– Как тебе будет угодно, дорогая. Поступай как знаешь. Рене ответила грустной улыбкой, после чего вернулась в смотровой кабинет. В дверях она остановилась и, глядя на обоих, сказала:– Я не хочу, чтобы вы или наша организация беспокоились из-за меня. Я никуда не поеду.Кивнув в последний раз, Рене попыталась дать им понять, что вопрос исчерпан. Потом она вошла в смотровой кабинет и сосредоточила внимание на Камуме. 12 В среду в полдень Джек пригласил бывшего мужа Салли Феннинг на ленч. Утром он был на судебном заседании в Криминально-правовом центре, так что встретились они в ресторане «Большая рыба», где Джек часто проводил деловые встречи за ленчем. Ресторан находился всего в нескольких кварталах, если идти вдоль реки Майами. Несмотря на захватывающее воображение побережье, протянувшееся на несколько миль, Майами не изобиловало местами, где можно было бы сидеть у самой воды и лакомиться дарами моря. Ресторан «Большая рыба» на берегу реки Майами не представлял собой ничего особенного – просто место отдыха, где можно получить свежее мясо дельфина, тунца или маринованного криля, наблюдая за тем отрезком реки, на котором девяностофутовые яхты, направляющиеся в Вест-Индию, встречаются с ржавыми контейнеровозами, перевозящими угнанные «СУМ» в Южную Африку. Ресторан был своего рода достопримечательностью, уголком старого Майами, где моряки из плавучих домов западной части города встречались с банкирами и юристами из высотных домов восточной части. Здесь река длиной в пять с половиной миль впадала в залив Бискейн. Джек чувствовал особую сентиментальную привязанность к этому месту. Именно здесь, будучи еще федеральным прокурором, он за жаренным на открытом огне морским окунем с картофелем по-французски уговорил своего первого уголовника выступить свидетелем обвинения.Джек и не думал, что ему когда-либо удастся вернуть себе чувство симметрии, возникшее у него, когда он прижал Тони Большого Тунца в ресторане под названием «Большая рыба». Но Джек снова ощутил выброс адреналина, когда пожимал руку бывшему супругу Салли.– Спасибо, что пришли, – поблагодарил его Джек.– Не за что.Они выбрали небольшой столик у окна, выходившего на старый рыбацкий пирс, который с тех пор, как Джек начал заходить сюда, был наполовину погружен в воду. На Мигеле была белая рубашка с короткими рукавами и голубые, в обтяжку, брюки велосипедиста. Он поступил в городское полицейское управление Майами почти перед самым разводом с Салли и сейчас служил в небольшой патрульной группе, которая обслуживала деловую часть города, объезжая ее на велосипедах с двенадцатью скоростями.Полное имя Мигеля было Мигель Отрис Риос. Он принадлежал к первому поколению американских кубинцев. Мать Джека тоже родилась на Кубе, но говорить об этом Мигелю он не стал. Она умерла через несколько часов после рождения Джека, поэтому его латиноамериканское происхождение было чисто генетическим, и он так же мог считаться кубинцем, как янки – мясом для шашлыка. По опыту Джек знал: достаточно сказать Мигелю, что он наполовину кубинец, как тот немедленно перейдет на испанский язык. Джек будет изо всех сил стараться отвечать ему на этом же языке, а Мигель тут же перейдет на английский, сделав вывод, что Джек – это дерьмовый гринго, который пытается быстро добиться взаимопонимания, представившись выходцем из Латинской Америки.– Надо полагать, вы пригласили меня сюда не для того, чтобы угостить жарким из ракушек, – начал Мигель.– Верно, – усмехнулся Джек. – Хотя жареные ракушки очень хороши.– Их-то я и закажу, – сказал Мигель официантке. – А для питья только воду.– А мне принесите большого тунца, – попросил Джек.– Все они примерно одинаковой величины, – ответила официантка.Джек допустил промашку прямо по Фрейду.– Прошу прощения. Принесите просто тунца. Слегка поджаренного. И чай со льдом.Официантка взяла у них меню и оставила за столом наедине. Люди толпой валили на ленч, и разговоры вокруг двух собеседников слились в сплошной непрерывный гул.– До того как мы начнем, Майк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37