Кусок хлеба, глоток воздуха, а самое главное — отношение сокамерников. А уж если ты туда попадешь, я о тебе побеспокоюсь. Я позабочусь о том, чтобы твое существование стало совершенно невыносимым. Ты ответишь за то, что обманывал нас с губернатором, нас, которые все время поддерживали тебя, несмотря на то, что вы со своей женой презирали нас, как каких-то недочеловеков.— А ты знаешь, — вдруг побледнел ещё сильнее Верещагин, впиваясь пальцами в подлокотники кресла. — Кто… Ну… На кого открыт счет?— Счет-то? Да на какую-то немку, — равнодушно ответил Иляс. — Фамилию забыл, на Шелленберг похоже… Какая разница, на кого он открыт, найти подставную фигуру нетрудно, знаю по личному опыту. Факт, что там лежат деньги, которые ты выкачал из комбината, а нам с Семеном Петровичем отстегивал жалкие крохи.Очки Верещагина вдруг сверкнули мгновенной радостью, но Иляс ни на секунду не обнаружил того, что эту радость заметил.— Ну, откуда мы все это узнали, это наши дела, — продолжал Иляс, быстро уводя разговор в нужном ему направлении. — Главное, что ты должен понять — при варианте, предложенном нами, все остаются при своих интересах, ты продаешь нам акции на миллион долларов, катишься в свою Швейцарию и жируешь там до потери сознания. А комбинат остается нам. Все по закону, все по уму, все довольны, все смеются. А уж кто посмеется последним, об этом ведает лишь всемогущий Аллах.— Я согласен, — твердо объявил Верещагин.— Ну и славно. Теперь важно, как нам оформить акт купли-продажи акций. Афишировать все это нам ни в коем случае не на руку, и в принципе, можно все оформить тайно, без шума, но совершенно законным образом. И это уже наши проблемы, мы заинтересованы, мы все и устроим. Сейчас поедем в одно официальное, но вполне надежное место, где нас ждут с нетерпением, ибо опять же материально заинтересованы в этой сделке, там все и оформим. А последствия пусть тебя не беспокоят. Ты беспокойся о себе.… Продажа пакета акций заняла не так уж много времени. Акции были в руках Иляса, а Верещагин получил от него чемоданчик с миллионом долларов в банковских упаковках.… — Неужели ты не понимаешь, что все это опять же совершенно противозаконно?! — кричал Семен Петрович Лузгин, держа в руках документы, которые принес ему Иляс. — Все тайком, без участия совладельцев, без собрания акционеров! Да любая проверка разметелит нас в пух и прах!— А и не будет никакой проверки, — пожал плечами Иляс. — Я в Москву тоже не прохлаждаться езжу и не так скуп и глуп, как господин Верещагин, с кем надо связи налажены, в соответствующих органах тоже, будь спокоен. Но даже если и будет проверка, мы-то с тобой причем тут? Совладельцем комбината отныне является подставное лицо, я подобрал прекрасную кандидатуру. Этот не продаст, он весь состоит из сплошных проблем, из неладов с законом, из неладов с братками. Не вывернется и пасть свою не разинет. Не боись, Семен Петрович, езжай себе спокойненько в Москву и заседай там в Совете Федерации. Влупи им там по первое число, чтоб знали…— Вот именно, — нахмурил бровки Лузгин. — Я тут совершенно не при чем. А, соответственно, и мои советники, и помощники. Как бы только этот Верещагин опять не подгадил, это такая, должен тебе сказать, скользкая тварь, из любой ситуации вывернется…— Из этой не вывернется, — заверил его Иляс. — Я всего тебе не рассказываю, ты занят важными государственными делами, насущными проблемами области, и кое-какие проблемы я с твоего позволения решу сам. Счетец его в швейцарском банке в самое ближайшее время пойдет на благо родины… И её преданных слуг, разумеется, — загадочно улыбнулся он. — А против мэра у меня есть такое, чего он никак не ожидает… Короче, все козыри у меня на руках. А Верещагин будет идти как щенок по тому лабиринту, который я для него подстроил. И все в соответствии с законом.— Вот это хорошо, это очень хорошо, — важным голосом одобрил его слова раздобревший губернатор. — Все должно быть в соответствии с законом. Не надо нам никакой уголовщины. Не потерплю!!! — привстал он и стукнул кулаком по столу, подражая одному известному деятелю. — А все же, — снова присел он на свое мягкое кресло, — неплохо было бы, чтобы комбинат был в наших руках…— Ох и жаден ты, Семен Петрович, — вздохнул Иляс. — Да он и так в наших руках, хотя у нас с тобой и без него денег выше крыши. Вспомни, как мы с тобой на нарах бычок пополам делили, нам бы тогда блок или хоть пачку «Примы» или бутылку настоящей водки, или палочку свиного шашлычка… Вот каков был у нас предел мечтаний, дорогой блатырь… А теперь тебе все мало… Ох, нехорошо…— Тебе, как будто, деньги не нужны? — буркнул недовольный неприятными воспоминаниями Лузгин. — Можно подумать, ты святым духом живешь или утренним намазом…— Не совершаю я, Семен Петрович, намаз. Грешен. Не мусульманин я, и не православный. И не католик, и не буддист. Не знаю я своей национальности, понимаешь, не знаю. Помню себя, как шлепал босиком по грязи, подбирал брошенные куски хлеба и ел их, не очищая от грязи, помню, как мне семилетнему выбивали зубы за украденную булку или огурец, а вот насчет национальности не у кого было спросить. Сколько помню себя, был Илясом, фамилию дали в детдоме, где я чалился несколько месяцев. А так один черт знает, кто я такой… Глаза раскосые, а борода растет, как у грузина, два раза в день приходится бриться. Грудь волосатая, ноги… Узнать бы, кто я на самом деле, кто мои родители… Впрочем, незачем это, — махнул он рукой. — А деньги — прах, Лузга! Прах! Главное — борьба, главное — игра. И ещё мне тут сказали какое-то странное словечко — с п р а в е д л и в о с т ь… Не слышал?— Дурака валяешь? — помрачнел Лузгин. — Горбатого лепишь?— Отвыкай от блатного жаргона, Лузга, то есть, многоуважаемый Семен Петрович. А деньги эти проклятые мне, разумеется, тоже нужны. Для того, чтобы чувствовать свою независимость, чтобы не пресмыкаться ни перед кем. Но не так уж мне их много нужно, как тебе… Кажется…, — добавил он, смягчая свою мысль.Смягчился и Лузгин, он встал из-за стола и начал вальяжно расхаживать по длинному кабинету в своем светлом, безукоризненно выглаженном костюме, заложив руки за спину.— Молодец ты, — похвалил он Иляса. — Просто молодец! Что бы я без тебя делал?— Что ты, что ты, Семен Петрович, свято место пусто не бывает, не я, так другие бы тебе помогали. Ты у нас птица высокого полета, такой губернией управляешь. Она в несколько раз больше какой-нибудь там Бельгии или Швейцарии, чувствуешь масштабы?!— Лучше одна Бельгия, чем двадцать заснеженных пустынь, населенных уголовниками, — буркнул Лузгин, однако слегка выпятив от гордости живот и громко щелкнув подтяжками.Иляс расхохотался.— Двое из этих уголовников находятся здесь, так что не надо о присутствующих, — попросил он, продолжая смеяться. — А дело мерзкого мэра я доведу до конца. Тут могут быть и нюансы, особенно, что касается его счета на круглую сумму. Объект ещё не доведен до необходимой кондиции, он еще, так сказать, не дозрел, Семен Петрович…… Объект же в это время ехал на своем белом «Мерседесе» в свою загородную резиденцию. На коленях он держал кейс с миллионом долларов, полагая, что сейчас он совершил правильный поступок, так как лучше потерять часть, чем все. Он сидел на мягком сидении и вспоминал историю, вспоминал, что во время революции выжили именно те, кто успел вовремя смыться из революционной России. А те, кто призадержались по тем или иным причинам, сгнили в бескрайних просторах ГУЛАГа.«Завтра же, завтра же надо сматываться», — думал Верещагин. — «Ни секунды промедления. Прямо в Кобленц к Ленке, а потом снять деньги со счета и ту-ту… Куда-нибудь в бескрайние просторы Соединенных Штатов Америки, на покой, на отдых… Новые документы, новая жизнь… Вилла, море, красотки… А Верка пускай катится, куда хочет. Я её с собой в новую жизнь не возьму, попользовался её услугами, и все. Она тоже поимела немало. Пришла пора разбегаться. Так-то вот…»«Мерседес» подкатил к четырехэтажному особняку. Из него, держа коричневый кейс в руке, вышел Верещагин, вполне довольный собой. Он направлялся к дому, сопровождаемый охранниками и слугами.— Вера Георгиевна дома? — важно спросил мэр.— Нет, она куда-то уехала, — сообщил охранник.— По магазинам? — уточнил Верещагин.— Да нет, она вышла из ворот с маленьким чемоданчиком в руке и просила, чтобы никто её не сопровождал. Я сказал, что так не положено, что ей полагается машина с шофером и охранником, так она на меня так закричит: «Пошел вон! Скоро вас всех отсюда разгонят! Кончилась лавочка! Бегите, пока не поздно, да прихватывайте с собой все, что плохо лежит. Такой кормушки у вас больше не будет!» Я даже оторопел, а она пошла по дорожке к трассе. И все, — сообщил охранник, пожимая плечами в недоумении и вопросительно глядя на хозяина.— Так…, — прошептал Верещагин. — Значит, так…Он прошел в дом, налил себе рюмку водки, и в это время прозвенел телефонный звонок. На проводе был Палый. Из Москвы.— Задание выполнено, Эдуард Григорьевич, — мрачным голосом сообщил он. — Объект отбыл в Америку. Произведен контрольный…— Заткнись, сволочь! — закричал Верещагин. — Думай, куда звонишь!— Я хотел сказать, произведен контроль за посадкой, — поправился Палый.— Хорошо, хорошо, приедешь — получишь необходимые бумаги, — пробубнил Верещагин и положил трубку.Потом посидел немного, выпил ещё виски, а затем вскочил с места, словно ужаленный.— Эй, вы! — завопил он. — Срочно в машину! Едем в аэропорт! Немедленно!!!На бешеной скорости «Мерседес» с мигалкой мчался к аэропорту. Когда он с визгом подрулил к главному зданию, из лимузина почти на ходу выскочил мэр и бросился к справочному бюро. За ним еле поспевали телохранители.— Куда в последние часы вылетали самолеты? — спросил он дежурную.— Самолеты вылетели в Москву и Санкт-Петербург. Ожидается рейс на Владивосток.Верещагин побежал в машину, взял мобильный телефон и стал звонить сначала в Москву, а затем в Санкт-Петербург надежным людям. Он просил немедленно ехать в аэропорты и встретить там Веру Георгиевну, которую надлежало задержать и сообщить об этом ему. Срочно. Причин для таких действий он не объяснял. Но их и не спрашивали. Те люди не задавали лишних вопросов. Надо, значит, надо…… В это же время худенькая, бедно одетая женщина с потертым стареньким чемоданчиком ехала в плацкартном вагоне в сторону Москвы. Она заказала себе чаю и прихлебывала этот жиденький чаек из казенного стакана, заедая его сухой, как она сама, галетой. При этом завязался неторопливый разговор с соседями по вагону. Речь шла о произволе властей и бесправии и нищете народа. Женщина с чемоданчиком потрясала кулачками и грозила кому-то высокопоставленному страшными небесными карами. «Отольются им наши слезы!» — вопила она так, что её успокаивали соседи по вагону. Потом она задремала, подложив под голову чемоданчик. А вышла она в Самаре. Пожелала попутчикам счастливого пути, извинилась за свою горячность и растворилась в серой безликой толпе…— Это фантастика, герр Шварценберг, — говорил Генриху седовласый врач в золоченых очках. — Такого я в своей практике не видел никогда… Во-первых, какое счастье, что не загорелась машина, во-вторых, какое счастье, что фрау Барбара была пристегнуты ремнем безопасности, а в-третьих, какое счастье, что есть всемогущий Господь Бог, который спас нашу добрую фрау Барбару. Разумеется, разумеется, драгоценный мой герр Шварценберг, фрау Барбара будет жить. У неё незначительные переломы, а главное — шок, сильный шок от потрясения. И никакой опасности за её жизнь. Вот, говорят, что касается вашей прекрасной машины…— А черт с ней, с этой машиной! — грубо произнес Генрих, потом нервно расхохотался и хлопнул седовласого врача по плечу, от чего тот невольно покривился. Врач не любил подобной фамильярности и не терпел подобного даже от столь уважаемых людей, как герр Шварценберг. — К тому же она застрахована, — добавил он.— Извините, герр Обердорф, — сказал, немного помолчав, Генрих. — Вы не представляете себе моего состояния. Вы просто ничего себе не можете представить… Моя Барбара рождается уже в третий раз, причем дважды за последние несколько дней.Доктор покосился на Шварценберга, полагая, что он слегка тронулся умом от потрясения, но ничего не сказал, лишь широко улыбнулся великолепными вставными зубами.— Могу ли я посмотреть на нее? — спросил разрешения Генрих.— Только посмотреть, герр Шварценберг, только посмотреть. Я повторяю вам, главное, что может тревожить — это шок от потрясения. Она очень слаба, у неё может не выдержать сердце, хотя мы, разумеется, снабдим фрау Барбару всем необходимым. Вы поняли мою мысль, герр Шварценберг?— О да, доктор, я буду делать только то, что вы мне позволите, — отвечал Генрих.Его провели в палату, где лежала вся в белом Барбара. Она была подключена к капельнице, находилась без сознания. На лице были ссадины и кровоподтеки, левая рука была в гипсе. Генрих со слезами умиления глядел на жену.— Дорогая моя, — прошептал он. — Дорогая моя…Доктор Обердорф дал возможность Генриху поглядеть на жену ещё с минуту, а затем легонько дотронулся до его серого пиджака.— Все, герр Шварценберг, все, она может прийти в себя, а ей совершенно противопоказаны любые волнения. Повторяю вам, опасность может исходить только от этого. Езжайте по своим делам, регулярно нам звоните и ни о чем не беспокойтесь. Единственный совет, который я могу себе позволить вам дать, дорогой герр Шварценберг, зайдите в храм и поблагодарите всемогущего Господа за то, что он спас фрау Барбару. Повторяю вам, судя по тому, что мне рассказали о произошедшем, шансов выжить у неё практически не было. А она, можно сказать, невредима, учитывая то, что машина на большой скорости съехала с дороги и перевернулась несколько раз. Такие переломы можно получить, упав в комнате со стула, герр Шварценберг. Господь Бог любит нашу фрау Барбару, вот в чем дело… Он хранит ее…Счастливый, умиленный Генрих вышел из больницы, сел за руль «Мерседеса» и позволил себе выкурить сигару, что он делал только в случае крайнего волнения. Еще полтора часа назад, когда ему сообщили о произошедшей аварии, он проклинал себя за то, что оставил Барбару одну в этот день. «Как я мог, после того, что произошло несколько дней назад, поехать на службу и разрешить ей сесть за руль машины?! Я убил ее! Я убил ее! Что я натворил?! Как я теперь смогу жить?!» Шепча эти слова, он гнал машину к клинике и сам чуть не попал в аварию, в самый последний момент повернув руль направо и не врезавшись в стоящий на его пути «Фиат». Но благостная улыбка встречавшего его в дверях клиники доктора Обердорфа вывела его из состояния тревоги. Он сразу понял, что обошлось. Когда ему рассказали подробности аварии, ему стало плохо с сердцем, он понял, что только счастливая случайность спасла жизнь Барбаре. Минут двадцать доктор откачивал его в своем кабинете.— У меня есть большие основания беспокоиться за ваше здоровье, герр Шварценберг, нежели за здоровье нашей доброй Барбары, — улыбался он.Выкурив сигарку, Генрих отправился в церковь и долго молился в полупустом храме Господу Богу, снова спасшему жизнь его любимой жене. А затем он направился домой, потребовал себе легкий ланч со шнапсом и окончательно расслабился. Он периодически звонил в больницу, но доктор отвечал, что фрау Барбара ещё не пришла в сознание…… Пришла она в сознание лишь на следующее утро, о чем своевременно сообщили Генриху. Он собирался немедленно ехать к жене, но доктор Обердорф предостерег его от этого шага.— Нельзя, дорогой герр Шварценберг, — говорил доктор. — Именно сейчас фрау Барбара нуждается в полном, повторяю, абсолютно полном покое. У неё в ближайшие дни не должно быть никаких эмоций, ни отрицательных, ни положительных. Они для неё пагубны. Не беспокойтесь, мы сделаем все, что сочтем необходимым и в самое ближайшее время поставим фрау Барбару на ноги. Я надеюсь, вы не сомневаетесь в нашем профессионализме, герр Шварценберг? — нахмурив брови, строго спросил доктор.— О, что вы, ни в коем случае, — взмахнул рукой Генрих. — Я буду делать так, как вы мне скажете. Я вам верю больше, чем себе.Генрих положил трубку и поехал в офис.… Так и прошло двое суток. А через два дня вечером Генриха ждал сюрприз.— К вам гостья, герр Шварценберг, — доложил вышколенный охранник по местному телефону.— Кто такая? Почему в такой поздний час? Насколько я понимаю, сейчас уже семь минут десятого. Я собирался уже идти спать. У меня завтра тяжелый день.— Это немолодая дама, и она говорит, что у неё к вам очень срочное дело, не требующее отлагательства, — настаивал охранник.— И не может терпеть до завтрашнего дня? — пытался избавиться от незваной гостьи недовольный Генрих.— Утверждает, что не может. В принципе, она хотела бы повидаться с фрау Барбарой, — уточнил охранник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26