Михаил Маркович произнес, когда расторопные могильщики засыпали могилу:
- Мир праху твоему...Пусть земля будет тебе пухом...
- Спасибо, - не глядя на него, отозвалась женщина. - Я останусь здесь.
Мы с Михаилом Марковичем не торопясь пошли прочь, сначала по узкой дорожке мимо оград, потом по аллее, полузатененной кронами старинных лип. Я ещё готовилась произнести первую фразу, а он уже сказал раздумчиво:
- Надо, надо верить, что есть вторая жизнь. Надо верить! А вы не согласны?
Он повернул ко мне крупную голову с горбатым носом и черными, пронзительными глазами.
- Согласна. Иначе...
- Вот именно! - подхватил он. - Вот именно! Не хочу верить, что человек, сложнейшее явление природы, её творец, её венец - и как кусок говядины, и в прах, удобрение, и никаких последствий! Я долго-долго был атеистом, но близость к "царству мертвых", печальные мои обязанности поколебали эту мою атеистическую, необременительную для души веру. Со мной произошло... Мысли одолели... Умер - и конец всему? В яму и безо всяких последствий? Вот только что видел этого умнейшего благородного писателя, перекинулся парой слов - и нет его... Весь ушел? Со всей своей могучей интеллектуальной энергией? Не верю! Согласен с теми мыслителями, которые доказывают, что энергия не исчезает и действует в дальнейшем на всех нас, живущих. Энергия... ореол... Христос... как олицетворение величия духа, любви... Когда я стал мыслить таким вот образом, всякие мелочные споры-ссоры, суета, борьба самолюбий показались мне особенно ничтожными... Да, да, я поверил и в то, что есть какое-то возмездие для недобрых, унижавших других, тем более уничтожавших... А вы журналистка?
Я опешила:
- Да. Но откуда...
- У меня хорошая зрительная память. Я видел вас на похоронах Михайлова. У меня слабость к блондинкам с голубыми глазами. Я спросил у вашего фотографа, и он мне сказал, кто вы. Вам Худяков Николай Николаевич кто, родственник или знакомый? Или вас очень удручили похороны с двумя провожающими и вы решили присоединиться, сгармонизировать процесс?
- Скорее всего... - ответила я. - Но мне, кроме того, хотелось поговорить с вами.
- Лично? Что же такого во мне интересного?
- Ну хотя бы ваша близость к писателям... Ваша точка зрения на представителей этого клана... Разве вы мало знаете?
Михаил Маркович улыбнулся со значением, явно польщенный моими словами.
- О! Столько и чего! Столько и чего!
- Я была бы вам очень благодарна, если бы...
- Здесь неподалеку есть кафешечка, - решил он безо всяких проволочек. - Посидим, поговорим. Мне нужна передышка. Сегодня ещё одни похороны. И опять беднота. Но, понимаете ли, Худяков - это святая простота, приверженность благородной идее, поиски смысла жизни и нежелание унижаться, а следующий представитель писательского мира - уже совсем иное... потому что отнюдь не был радостью в доме. Он превратил дом в ад. Пил, сквернословил, дрался с домашними. Небольшого калибра поэтик. Всего сорок два года. В нищете, неухоженности их быта чувствуется многолетняя безысходность, бездна страданий от неудовлетворенного честолюбия малоодаренного отца семейства. Домашние, конечно, будут плакать. Но "ритуально". В глубине души они рады, что их муки кончились, что кошмару пришел конец...
- А есть, на ваш взгляд, какая-то существенная разница между смертью выдающегося писателя и неудачника? - спросила я, инстинктивно оттягивая главные вопросы, и - вот, негодная! - стараясь пуще расположить к себе этого почти бесценного для меня человека.
- Никакой! - с готовностью ответил он. - Никакой если иметь в виду их родных. Как правило, родственникам и того, и другого отраднее думать, что мир в лице их кормильца потерял ещё одного Льва Толстого или Александра Пушкина. Увы, людям свойственно самовозвышение даже в самые вроде печальные минуты... Недаром вдовы писателей очень часто искренне убеждены, что общество не воздало положенного их любимому человеку, что "это позорно и низко", и способны говорить об этом годами, десятилетиями... Что ж, не самая огорчительная человеческая слабость... Я и писателей понимаю... Если бы не понимал - служил бы в другом месте. Но я приглянулся легендарному писательскому "похоронщику" Арию Давыдовичу. Это была весьма интересная личность. Ходил с палкой, при необходимости вынимал по-старинному, из кармашка, большие часы фирмы Мозер. Он мне так сказал: "Писатели - это особая публика. Здесь есть свои тонкости. Работа у них связана с огромной тратой нервной энергии. Отсюда легкая возбудимость, подчас склонность к острым конфликтам по малозначительным поводам... И кто сказал вам, что ритуал похорон - это пустяки и дело едва ли не жуткое? Достойно проводить человека в большой путь - это серьезная, интеллигентная, очень нужная работа".
Он-то меня и убедил, что только степень полезности делает труд привлекательным и поднимает твое достоинство: только общение с людьми, круг их забот помогают и тебе чувствовать себя нелишним в этой быстротекущей, многотрудной жизни. Много кое-чего рассказал мне тогда старый "похоронщик". Если не ошибаюсь, он имел какое-то отношение даже к похоронам Льва Толстого. А уж то, что вместе с Горьким подготавливал открытие Союза писателей, - отнюдь не легенда, а быль. И когда пришла война - занимался эвакуацией писателей и их семей...
Подумать только! Еще в ушах наставления Ария Давыдовича, а с тех пор прошло почти тридцать лет!.. И за эти годы, простите, я похоронил многих писателей и их близких... Организовывал ритуал-прощание с Борисом Пастернаком, Александром Твардовским, Константином Симоновым, Константином Фединым, Ильей Эренбургом, Сергеем Смирновым, Сергеем Наровчатовым, Владимиром Тендряковым, Юрием Трифоновым...
- Печальный ритуал... И в нем, наверное, сказываются особенности писательской среды, её нравов?
- Боже мой! Тут я позволю себе немножко посмеяться. Как смеялся Михаил Светлов в свое время. Он знал, что писатель писателю рознь согласно иерархической структуре и месту на "ступеньке". Он был вполне осведомлен о разнице в оплате похорон а надгробий в зависимости от "чина" писателя. И вот эта-то, "могильная" субординация его веселила необычайно. Он явно относил её к бредовым идеям, достойным только издевки. От него изредка приходили в Литфонд телеграммы такого содержания: "Прошу не хоронить меня согласно иерархическим признакам. Причитающуюся сумму прошу вернуть наличными. Запомните: лучше дать при жизни в теплые руки, чем после смерти в холодные"...
Да-с, хороним писателей до сих пор именно так - согласно "чину", и наш "асессор" никогда не получит более того, что ему положено по той ведомости, что была утверждена ещё во времена правления царя Гороха. К примеру, Федину возвели стелу семи метров высоты. А так как он к тому же был первым секретарем Союза писателей СССР, то, выдав своей волей на увековечение его праха 2000 рублей, Союз тут же отослал депешу в Совмин СССР с просьбой позволить изрядно увеличить эту сумму. На могилу к Паустовскому, помню, тянули валун из Сибири за 20000 рублей... Культ помпезной монументальности, изыска во что бы то ни стало - с этим мы долго жили, с этим и умирали... Впрочем, так ли уж все изменилось за последние пять лет? Наши привычки, вкусы, привязанности, воспитанные десятилетиями процветания бюрократически-субординационой системы?.. Стало ещё хуже, ещё несимпатичнее. Писатели при чинах опять и при привилегиях, а те, что попроще, без нахрапа, - живут кое-как, умирают безвестно, и хороним мы их по самому низшему разряду. Что горько особенно - часто даже близкие друзья не приходят на похороны. Настроения нет, денег нет, будущего нет... Шли в светлое дембудущее, попали в черную дыру кризиса и очередных нехваток. Писатели пишут серьезные книги, а их не печатают. Поэты сочиняют стихи, а книгоиздателям она не нужны. Сегодня народ требует наркотиков в виде детективов. Осуждать его за это? При таком раздрае? Но не все писатели способны писать детективы... Мне искренне жаль их всех, кто не умеет вживаться в создавшуюся обстановку. Они это чувствуют и часто идут ко мне, чтоб "исповедаться" или чтоб выслушать свежий анекдот. Эта публика нервная, для других странная, но я привык. Однажды меня разбудил ночной звонок. Это крепко подвыпивший зять одного писателя решил обратиться именно ко мне со следующим текстом: "Миша, мы все тебе... вся семья... признательны... ты хоронил нашего... моего... тестя... А сейчас, Миша, на улице Горького моя любимая собака. Кто её найдет - получит большое вознаграждение. Миша, постарайся найти!" Я мог бы его обругать и бросит трубку, но знал, насколько нескладно сложилась его жизнь, как он давно и безуспешно воюет со своим одиночеством. Я выслушал все его жалобы, посочувствовал, посоветовал, как найти собачку и как жить дальше... Несерьезно? Однако случается - от одного доброго, заинтересованного слова человек тает и отбрасывает заготовленную капроновую петлю.
Ах что я все о грустном, - остановил он сам себя, когда мы по липучему искусственному ковру-лужайке шли к красному пластмассовому домику. - Я вас сейчас немножко повеселю. Значит, так: идет похоронная процессия, - он уселся прочно, расслабился, даже узел черного галстука приспустил, - кофе? Булочки? Бутерброд? - спросил меня, когда перед нами вырос усатенький официант. - Значит, о чем мы? Ах, анекдот. Значит, идет похоронная процессия. Все как положено - венки, цветы, грустная музыка. И вдруг приятель покойника видит, что тот шевелится. Походит к гробу: "Петр! Да ведь ты жив!" "Степан, но кого это волнует!" - слышит в ответ.
Мы посмеялись.
- Хотите ещё один? Значит, гражданин поднял скандал в общественном месте: "Что происходит! Мы же падаем в пропасть! Прилавки пустые! Денег у людей нет! Пора делать новую революцию!" Его арестовали, привели к следователю. "Ваше счастье, - сказал следователь, - что сейчас не тридцать седьмой год, а то бы я вас просто шлепнул за..." "А-а, - обрадовался арестованный. - Так у вас уже и патронов нет! А вы говорите!"
Кофе с булочкой на свежем воздухе, когда солнце то и дело попадает тебе прямо в глаза, потому что ветерок играет листвой клена у тебя над самой головой... Много ли, если разобраться, нужно человеку для счастья? Ежели, конечно, он не метит в короли, президенты, банкиры и тому подобное...
- Михаил Маркович, - наконец приступаю я к самому главному, - почему, на ваш взгляд, так много умерло писателей и поэтов именно в последнее время? Какие тут самые главные причины?
- Одиночество, - сказал он уверенно. - Если тебя не издают, если у тебя нет читателей, значит ты одинок, неприкаян, никому не нужен. Думаю, так. Стрессы, депрессии!
- Но вот ведь Михайлов...
- Годы, дорогая, годы! Ему же восемьдесят два была! До этого срока в России уже как бы неприлично доживать, пахнет блатом, привилегией. Мы же не Америка! Даже не Нидерланды! Наш срок для мужчин - пятьдесят девять! И хватит! Убирайся!
- А от чего умер Михайлов?
- Инфаркт. Обычная история.
- Может, жена молодая в чем-то...
- Чепуха! Ирина - женщина разумная. Она старалась поддерживать всячески Владимира Сергеевича. Она и по дому успевала, и машину водила... При ней он стал выглядеть куда товарнее! Я видел этого человека в разные периоды жизни и должен сказать честно - Ирина была его самая дорогая находка. Очень, очень заботливая жена, очень, очень трудолюбивая, самоотверженная... На ней же какой груз был! Сам Владимир Сергеевич не любил бездействия, напротив, любил быть в центре внимания, много ходил, ездил, в том числе и за рубеж, встречался с выдающимися деятелями... Она должна была ему соответствовать и соответствовала без сомнения. После бедной, несчастной, спившейся Наташи - это было спасение для него... Я, конечно, не хотел бы тревожить эту горькую страницу его биографии, но если вам нужно для дела...
- Собираюсь писать о Владимире Сергеевиче... - подсуетилась я с ответом. - И вообще, как сейчас живут и отчего умирают писатели... Вы же, уверена, многое знаете из того, что другим недоступно...
Розовой салфеткой Михаил Маркович промокнул по очереди уголки губ, подбородок и не без легкого пафоса заявил:
- Слишком много знаю! Слишком! Где печаль пополам с конфузом. Трагифарс! Например, хоронили одну писательницу. Она, можно сказать, всю жизнь проспала в объятиях Карла Маркса и Фридриха Энгельса, писала, славила только их. И вот умерла. Помню, длинный стол, уставленный, как положено, едой и питьем, звон ножей, рюмок, вилок, бокалов... любезные родственники покойной с удовольствием угощают и выслушивают слова соболезнования, сочувствия. Они нисколько не сомневаются, что на славу потрудившаяся дама оставила им немалый капитал. И вдруг, когда осоловелые, сытые гости поднялись уходить - вдруг встал с места молодой красивый брюнет, личный шофер писательницы, и сказал, обращаясь к её родне: "Я знаю, мое сообщение вас не обрадует. Но что же делать? Лучше вам все сразу узнать. Простите, но согласно завещанию покойной, единственный её наследник - я". Представляете сцену? Тот говорит дальше: "И дача, и вещи, и вклады - все по завещанию принадлежит мне. Но я не хочу получать то, что по праву ваше. Но воля покойной ест воля покойной. У меня ключи от машины, которую она тоже завещала мне. Я сейчас сажусь в эту машину и уезжаю. Всего вам хорошего." И исчез. И многие решили, что он просто наглец. Но я-то знал кое-что... Ведь этот юноша выполнял при весьма капризной даме и хозяйственные, и секретарские обязанности. Родственники со своей помощью не спешили... А ему приходилось нелегко. В последние месяцы жизни своей хозяйки он был и няней, и санитаром. Однажды пожаловался мне: "Тяжело переворачивать... очень уж грузная женщина", А за рулем её шикарной "волги" смотрелся эдаким лоботрясом, баловнем судьбы... Знаю, много чего знаю... В некрологе пишут "скончался", а на самом деле - повесился. Или, например, отравился некачественной, ядовитой водкой...
- Говорят, так вот и Шор отравился... - вставила я аккуратненько.
- Ничего удивительного, - ответил "похоронщик" без паузы. - Пил, попивал... Жена умерла, переживал очень...
- А Пестряков-Боткин? Тоже водка причина смерти? А Нина Николаевна Никандрова, поэтесса?
Михаил Маркович замер, опустил глаза на красную столешницу, перевел на ярко-изумрудную "лужайку" и вдруг убежденно, словно речь шла о выборе между "левыми" и "правыми", к кому примкнуть, ответил:
- Отвратительное сочетание - красное и зеленое! Как они не понимают! Глаз режет!
И встал первым, подозвал официанта, расплатился... Мы вышли из-за кафешной загородки. Я решила сделать вид, что не придала значения тому, что "похоронщик" внезапно утратил всю свою словоохотливость, и сказала:
- Как интересно вы все рассказываете! А не написать ли вам книгу? Ваши наблюдения удивительно яркие, живые...
Мы дошли до троллейбусной остановки, постояли молча. Странноватая такая пара: девица в белом и господин в черном. Посреди Москвы и мироздания. Каждый сам по себе. Встретились - разошлись. И, возможно, навсегда.
Но мне было ясно: писательский похоронщик не хочет ввязываться ни в какую историю, от которой плохо пахнет. А то, что плохо, - он давно сообразил.
- Можно последний вопрос? - мягко сказала я. - Можно услыхать ваше суждение о самом Владимире Сергеевиче? Какое его основное качество, на ваш взгляд?
Ну всякого можно было ожидать... Но чтоб мне засветили в лоб гантелей...
- Скряга! - рубанул "похоронщик". - Скряга, каких мало!
- Да что вы! Он же, вроде, людям помогал, не отказывал...
- И это верно! - ответил Михаил Маркович. - помогал. Любил себя в этой роли. Властителя, дарителя. Помогал, когда Советы были. Из кармана государства. Тому даст квартиру, тому - дачу в Перебелкине, того отправит в Англию или в Мадрид по командировке... Нравилось ему, когда говорили: "Владимир Сергеевич все может!" Я знаю, что и Шор получил у него из милости квартиру, и Пестряков-Боткин, и Нина Николаевна... Вас что, заинтересовал тот листок с креста? Вся эта юмористика?
- Заинтересовал, - призналась честно.
- Юморил кто-то, у кого лишнего времени навалом! - уверенно кивнул самому себе "похоронщик". - Ну что ж... побегу хоронить следующего!.. Очень благодарен вам за проявленный интерес к нашему весьма специфическому делу... _ Подкинул руку с часами к глазам. - О! Уже двенадцать! Опаздываю! Вам в какую сторону? - и поднял руку для пробегающих машин.
- Михаил Маркович, если не трудно, объясните что такое "скряга" в применении к Михайлову? - попросила я, когда какая-то бежевая машина уже тормозила рядом с ним.
Он посмотрел на меня с веселой тоской всеведения:
- Это когда у человека зимой снега не выпросишь. Садитесь, я вас подкину.
Я села заодно со своей настырностью.
- Как это, как это "снега не выпросишь"? Нельзя ли поконкретнее?
- Можно. Только для вас, - он обернулся ко мне с переднего сиденья. Чаем не напоит, если вы к нему придете! Скряга и жмот, хотя в своих книгах воспевает доброту, бескорыстие и прочие подобные добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
- Мир праху твоему...Пусть земля будет тебе пухом...
- Спасибо, - не глядя на него, отозвалась женщина. - Я останусь здесь.
Мы с Михаилом Марковичем не торопясь пошли прочь, сначала по узкой дорожке мимо оград, потом по аллее, полузатененной кронами старинных лип. Я ещё готовилась произнести первую фразу, а он уже сказал раздумчиво:
- Надо, надо верить, что есть вторая жизнь. Надо верить! А вы не согласны?
Он повернул ко мне крупную голову с горбатым носом и черными, пронзительными глазами.
- Согласна. Иначе...
- Вот именно! - подхватил он. - Вот именно! Не хочу верить, что человек, сложнейшее явление природы, её творец, её венец - и как кусок говядины, и в прах, удобрение, и никаких последствий! Я долго-долго был атеистом, но близость к "царству мертвых", печальные мои обязанности поколебали эту мою атеистическую, необременительную для души веру. Со мной произошло... Мысли одолели... Умер - и конец всему? В яму и безо всяких последствий? Вот только что видел этого умнейшего благородного писателя, перекинулся парой слов - и нет его... Весь ушел? Со всей своей могучей интеллектуальной энергией? Не верю! Согласен с теми мыслителями, которые доказывают, что энергия не исчезает и действует в дальнейшем на всех нас, живущих. Энергия... ореол... Христос... как олицетворение величия духа, любви... Когда я стал мыслить таким вот образом, всякие мелочные споры-ссоры, суета, борьба самолюбий показались мне особенно ничтожными... Да, да, я поверил и в то, что есть какое-то возмездие для недобрых, унижавших других, тем более уничтожавших... А вы журналистка?
Я опешила:
- Да. Но откуда...
- У меня хорошая зрительная память. Я видел вас на похоронах Михайлова. У меня слабость к блондинкам с голубыми глазами. Я спросил у вашего фотографа, и он мне сказал, кто вы. Вам Худяков Николай Николаевич кто, родственник или знакомый? Или вас очень удручили похороны с двумя провожающими и вы решили присоединиться, сгармонизировать процесс?
- Скорее всего... - ответила я. - Но мне, кроме того, хотелось поговорить с вами.
- Лично? Что же такого во мне интересного?
- Ну хотя бы ваша близость к писателям... Ваша точка зрения на представителей этого клана... Разве вы мало знаете?
Михаил Маркович улыбнулся со значением, явно польщенный моими словами.
- О! Столько и чего! Столько и чего!
- Я была бы вам очень благодарна, если бы...
- Здесь неподалеку есть кафешечка, - решил он безо всяких проволочек. - Посидим, поговорим. Мне нужна передышка. Сегодня ещё одни похороны. И опять беднота. Но, понимаете ли, Худяков - это святая простота, приверженность благородной идее, поиски смысла жизни и нежелание унижаться, а следующий представитель писательского мира - уже совсем иное... потому что отнюдь не был радостью в доме. Он превратил дом в ад. Пил, сквернословил, дрался с домашними. Небольшого калибра поэтик. Всего сорок два года. В нищете, неухоженности их быта чувствуется многолетняя безысходность, бездна страданий от неудовлетворенного честолюбия малоодаренного отца семейства. Домашние, конечно, будут плакать. Но "ритуально". В глубине души они рады, что их муки кончились, что кошмару пришел конец...
- А есть, на ваш взгляд, какая-то существенная разница между смертью выдающегося писателя и неудачника? - спросила я, инстинктивно оттягивая главные вопросы, и - вот, негодная! - стараясь пуще расположить к себе этого почти бесценного для меня человека.
- Никакой! - с готовностью ответил он. - Никакой если иметь в виду их родных. Как правило, родственникам и того, и другого отраднее думать, что мир в лице их кормильца потерял ещё одного Льва Толстого или Александра Пушкина. Увы, людям свойственно самовозвышение даже в самые вроде печальные минуты... Недаром вдовы писателей очень часто искренне убеждены, что общество не воздало положенного их любимому человеку, что "это позорно и низко", и способны говорить об этом годами, десятилетиями... Что ж, не самая огорчительная человеческая слабость... Я и писателей понимаю... Если бы не понимал - служил бы в другом месте. Но я приглянулся легендарному писательскому "похоронщику" Арию Давыдовичу. Это была весьма интересная личность. Ходил с палкой, при необходимости вынимал по-старинному, из кармашка, большие часы фирмы Мозер. Он мне так сказал: "Писатели - это особая публика. Здесь есть свои тонкости. Работа у них связана с огромной тратой нервной энергии. Отсюда легкая возбудимость, подчас склонность к острым конфликтам по малозначительным поводам... И кто сказал вам, что ритуал похорон - это пустяки и дело едва ли не жуткое? Достойно проводить человека в большой путь - это серьезная, интеллигентная, очень нужная работа".
Он-то меня и убедил, что только степень полезности делает труд привлекательным и поднимает твое достоинство: только общение с людьми, круг их забот помогают и тебе чувствовать себя нелишним в этой быстротекущей, многотрудной жизни. Много кое-чего рассказал мне тогда старый "похоронщик". Если не ошибаюсь, он имел какое-то отношение даже к похоронам Льва Толстого. А уж то, что вместе с Горьким подготавливал открытие Союза писателей, - отнюдь не легенда, а быль. И когда пришла война - занимался эвакуацией писателей и их семей...
Подумать только! Еще в ушах наставления Ария Давыдовича, а с тех пор прошло почти тридцать лет!.. И за эти годы, простите, я похоронил многих писателей и их близких... Организовывал ритуал-прощание с Борисом Пастернаком, Александром Твардовским, Константином Симоновым, Константином Фединым, Ильей Эренбургом, Сергеем Смирновым, Сергеем Наровчатовым, Владимиром Тендряковым, Юрием Трифоновым...
- Печальный ритуал... И в нем, наверное, сказываются особенности писательской среды, её нравов?
- Боже мой! Тут я позволю себе немножко посмеяться. Как смеялся Михаил Светлов в свое время. Он знал, что писатель писателю рознь согласно иерархической структуре и месту на "ступеньке". Он был вполне осведомлен о разнице в оплате похорон а надгробий в зависимости от "чина" писателя. И вот эта-то, "могильная" субординация его веселила необычайно. Он явно относил её к бредовым идеям, достойным только издевки. От него изредка приходили в Литфонд телеграммы такого содержания: "Прошу не хоронить меня согласно иерархическим признакам. Причитающуюся сумму прошу вернуть наличными. Запомните: лучше дать при жизни в теплые руки, чем после смерти в холодные"...
Да-с, хороним писателей до сих пор именно так - согласно "чину", и наш "асессор" никогда не получит более того, что ему положено по той ведомости, что была утверждена ещё во времена правления царя Гороха. К примеру, Федину возвели стелу семи метров высоты. А так как он к тому же был первым секретарем Союза писателей СССР, то, выдав своей волей на увековечение его праха 2000 рублей, Союз тут же отослал депешу в Совмин СССР с просьбой позволить изрядно увеличить эту сумму. На могилу к Паустовскому, помню, тянули валун из Сибири за 20000 рублей... Культ помпезной монументальности, изыска во что бы то ни стало - с этим мы долго жили, с этим и умирали... Впрочем, так ли уж все изменилось за последние пять лет? Наши привычки, вкусы, привязанности, воспитанные десятилетиями процветания бюрократически-субординационой системы?.. Стало ещё хуже, ещё несимпатичнее. Писатели при чинах опять и при привилегиях, а те, что попроще, без нахрапа, - живут кое-как, умирают безвестно, и хороним мы их по самому низшему разряду. Что горько особенно - часто даже близкие друзья не приходят на похороны. Настроения нет, денег нет, будущего нет... Шли в светлое дембудущее, попали в черную дыру кризиса и очередных нехваток. Писатели пишут серьезные книги, а их не печатают. Поэты сочиняют стихи, а книгоиздателям она не нужны. Сегодня народ требует наркотиков в виде детективов. Осуждать его за это? При таком раздрае? Но не все писатели способны писать детективы... Мне искренне жаль их всех, кто не умеет вживаться в создавшуюся обстановку. Они это чувствуют и часто идут ко мне, чтоб "исповедаться" или чтоб выслушать свежий анекдот. Эта публика нервная, для других странная, но я привык. Однажды меня разбудил ночной звонок. Это крепко подвыпивший зять одного писателя решил обратиться именно ко мне со следующим текстом: "Миша, мы все тебе... вся семья... признательны... ты хоронил нашего... моего... тестя... А сейчас, Миша, на улице Горького моя любимая собака. Кто её найдет - получит большое вознаграждение. Миша, постарайся найти!" Я мог бы его обругать и бросит трубку, но знал, насколько нескладно сложилась его жизнь, как он давно и безуспешно воюет со своим одиночеством. Я выслушал все его жалобы, посочувствовал, посоветовал, как найти собачку и как жить дальше... Несерьезно? Однако случается - от одного доброго, заинтересованного слова человек тает и отбрасывает заготовленную капроновую петлю.
Ах что я все о грустном, - остановил он сам себя, когда мы по липучему искусственному ковру-лужайке шли к красному пластмассовому домику. - Я вас сейчас немножко повеселю. Значит, так: идет похоронная процессия, - он уселся прочно, расслабился, даже узел черного галстука приспустил, - кофе? Булочки? Бутерброд? - спросил меня, когда перед нами вырос усатенький официант. - Значит, о чем мы? Ах, анекдот. Значит, идет похоронная процессия. Все как положено - венки, цветы, грустная музыка. И вдруг приятель покойника видит, что тот шевелится. Походит к гробу: "Петр! Да ведь ты жив!" "Степан, но кого это волнует!" - слышит в ответ.
Мы посмеялись.
- Хотите ещё один? Значит, гражданин поднял скандал в общественном месте: "Что происходит! Мы же падаем в пропасть! Прилавки пустые! Денег у людей нет! Пора делать новую революцию!" Его арестовали, привели к следователю. "Ваше счастье, - сказал следователь, - что сейчас не тридцать седьмой год, а то бы я вас просто шлепнул за..." "А-а, - обрадовался арестованный. - Так у вас уже и патронов нет! А вы говорите!"
Кофе с булочкой на свежем воздухе, когда солнце то и дело попадает тебе прямо в глаза, потому что ветерок играет листвой клена у тебя над самой головой... Много ли, если разобраться, нужно человеку для счастья? Ежели, конечно, он не метит в короли, президенты, банкиры и тому подобное...
- Михаил Маркович, - наконец приступаю я к самому главному, - почему, на ваш взгляд, так много умерло писателей и поэтов именно в последнее время? Какие тут самые главные причины?
- Одиночество, - сказал он уверенно. - Если тебя не издают, если у тебя нет читателей, значит ты одинок, неприкаян, никому не нужен. Думаю, так. Стрессы, депрессии!
- Но вот ведь Михайлов...
- Годы, дорогая, годы! Ему же восемьдесят два была! До этого срока в России уже как бы неприлично доживать, пахнет блатом, привилегией. Мы же не Америка! Даже не Нидерланды! Наш срок для мужчин - пятьдесят девять! И хватит! Убирайся!
- А от чего умер Михайлов?
- Инфаркт. Обычная история.
- Может, жена молодая в чем-то...
- Чепуха! Ирина - женщина разумная. Она старалась поддерживать всячески Владимира Сергеевича. Она и по дому успевала, и машину водила... При ней он стал выглядеть куда товарнее! Я видел этого человека в разные периоды жизни и должен сказать честно - Ирина была его самая дорогая находка. Очень, очень заботливая жена, очень, очень трудолюбивая, самоотверженная... На ней же какой груз был! Сам Владимир Сергеевич не любил бездействия, напротив, любил быть в центре внимания, много ходил, ездил, в том числе и за рубеж, встречался с выдающимися деятелями... Она должна была ему соответствовать и соответствовала без сомнения. После бедной, несчастной, спившейся Наташи - это было спасение для него... Я, конечно, не хотел бы тревожить эту горькую страницу его биографии, но если вам нужно для дела...
- Собираюсь писать о Владимире Сергеевиче... - подсуетилась я с ответом. - И вообще, как сейчас живут и отчего умирают писатели... Вы же, уверена, многое знаете из того, что другим недоступно...
Розовой салфеткой Михаил Маркович промокнул по очереди уголки губ, подбородок и не без легкого пафоса заявил:
- Слишком много знаю! Слишком! Где печаль пополам с конфузом. Трагифарс! Например, хоронили одну писательницу. Она, можно сказать, всю жизнь проспала в объятиях Карла Маркса и Фридриха Энгельса, писала, славила только их. И вот умерла. Помню, длинный стол, уставленный, как положено, едой и питьем, звон ножей, рюмок, вилок, бокалов... любезные родственники покойной с удовольствием угощают и выслушивают слова соболезнования, сочувствия. Они нисколько не сомневаются, что на славу потрудившаяся дама оставила им немалый капитал. И вдруг, когда осоловелые, сытые гости поднялись уходить - вдруг встал с места молодой красивый брюнет, личный шофер писательницы, и сказал, обращаясь к её родне: "Я знаю, мое сообщение вас не обрадует. Но что же делать? Лучше вам все сразу узнать. Простите, но согласно завещанию покойной, единственный её наследник - я". Представляете сцену? Тот говорит дальше: "И дача, и вещи, и вклады - все по завещанию принадлежит мне. Но я не хочу получать то, что по праву ваше. Но воля покойной ест воля покойной. У меня ключи от машины, которую она тоже завещала мне. Я сейчас сажусь в эту машину и уезжаю. Всего вам хорошего." И исчез. И многие решили, что он просто наглец. Но я-то знал кое-что... Ведь этот юноша выполнял при весьма капризной даме и хозяйственные, и секретарские обязанности. Родственники со своей помощью не спешили... А ему приходилось нелегко. В последние месяцы жизни своей хозяйки он был и няней, и санитаром. Однажды пожаловался мне: "Тяжело переворачивать... очень уж грузная женщина", А за рулем её шикарной "волги" смотрелся эдаким лоботрясом, баловнем судьбы... Знаю, много чего знаю... В некрологе пишут "скончался", а на самом деле - повесился. Или, например, отравился некачественной, ядовитой водкой...
- Говорят, так вот и Шор отравился... - вставила я аккуратненько.
- Ничего удивительного, - ответил "похоронщик" без паузы. - Пил, попивал... Жена умерла, переживал очень...
- А Пестряков-Боткин? Тоже водка причина смерти? А Нина Николаевна Никандрова, поэтесса?
Михаил Маркович замер, опустил глаза на красную столешницу, перевел на ярко-изумрудную "лужайку" и вдруг убежденно, словно речь шла о выборе между "левыми" и "правыми", к кому примкнуть, ответил:
- Отвратительное сочетание - красное и зеленое! Как они не понимают! Глаз режет!
И встал первым, подозвал официанта, расплатился... Мы вышли из-за кафешной загородки. Я решила сделать вид, что не придала значения тому, что "похоронщик" внезапно утратил всю свою словоохотливость, и сказала:
- Как интересно вы все рассказываете! А не написать ли вам книгу? Ваши наблюдения удивительно яркие, живые...
Мы дошли до троллейбусной остановки, постояли молча. Странноватая такая пара: девица в белом и господин в черном. Посреди Москвы и мироздания. Каждый сам по себе. Встретились - разошлись. И, возможно, навсегда.
Но мне было ясно: писательский похоронщик не хочет ввязываться ни в какую историю, от которой плохо пахнет. А то, что плохо, - он давно сообразил.
- Можно последний вопрос? - мягко сказала я. - Можно услыхать ваше суждение о самом Владимире Сергеевиче? Какое его основное качество, на ваш взгляд?
Ну всякого можно было ожидать... Но чтоб мне засветили в лоб гантелей...
- Скряга! - рубанул "похоронщик". - Скряга, каких мало!
- Да что вы! Он же, вроде, людям помогал, не отказывал...
- И это верно! - ответил Михаил Маркович. - помогал. Любил себя в этой роли. Властителя, дарителя. Помогал, когда Советы были. Из кармана государства. Тому даст квартиру, тому - дачу в Перебелкине, того отправит в Англию или в Мадрид по командировке... Нравилось ему, когда говорили: "Владимир Сергеевич все может!" Я знаю, что и Шор получил у него из милости квартиру, и Пестряков-Боткин, и Нина Николаевна... Вас что, заинтересовал тот листок с креста? Вся эта юмористика?
- Заинтересовал, - призналась честно.
- Юморил кто-то, у кого лишнего времени навалом! - уверенно кивнул самому себе "похоронщик". - Ну что ж... побегу хоронить следующего!.. Очень благодарен вам за проявленный интерес к нашему весьма специфическому делу... _ Подкинул руку с часами к глазам. - О! Уже двенадцать! Опаздываю! Вам в какую сторону? - и поднял руку для пробегающих машин.
- Михаил Маркович, если не трудно, объясните что такое "скряга" в применении к Михайлову? - попросила я, когда какая-то бежевая машина уже тормозила рядом с ним.
Он посмотрел на меня с веселой тоской всеведения:
- Это когда у человека зимой снега не выпросишь. Садитесь, я вас подкину.
Я села заодно со своей настырностью.
- Как это, как это "снега не выпросишь"? Нельзя ли поконкретнее?
- Можно. Только для вас, - он обернулся ко мне с переднего сиденья. Чаем не напоит, если вы к нему придете! Скряга и жмот, хотя в своих книгах воспевает доброту, бескорыстие и прочие подобные добродетели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48