– Да, знаю, – ответил Роджер. Стоя спиной к Джо, он закончил втирать в темя питательный крем для волос и теперь незаметно массировал кожу под глазами.
– Всегда был против порки, к чему это? – недоуменно сказал Джо. – Как-нибудь по-другому наказывать, может, и стоит, но только не так. Одно время я, как последний дурак, считал, что разочек-другой можно было бы попробовать, что это такое, чтобы быть не хуже других, но, боже мой, и одного раза, когда ремень прогулялся по моей голой заднице, хватило с лихвой… А тебя, Родж, когда-нибудь пороли?
– Сия участь меня миновала, старина.
– Говорят, Суинберн попробовал розог, когда учился в младших классах. В британских школах ведь широко применялись телесные наказания, да? В связи с этим складывается интересное мнение. В психологии американцев господствует идея секса в сочетании с насилием, доброта подменяется жестокостью, правильно? Теперь многие, как ты знаешь, говорят, что больше всего в этом виноваты британцы, и вот что меня поражает…
– Дорогой мой Джо, не хотелось бы показаться грубым, но я очень устал, завтра рано вставать, так что, может быть, отложим нашу…
– О, ну конечно, Родж, извини, совсем забыл. Тогда увидимся за завтраком. Покойной ночи!
Роджер завел будильник и поставил на тумбочку рядом с кроватью. Потом опустился коленями на коврик из шкуры зебры и негромко забормотал:
– In nomine Patris, Filii, et Spiritus Sancti. Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого. Господи, не очень хорошо Ты поступаешь. Тебе ведь ведомы мои слабости, и все же Ты наказываешь меня. Ты не хуже меня знаешь, что я не переношу людей такого сорта. Так зачем же посылаешь мне ублюдков вроде Эткинса и Мечера и полных идиотов наподобие Паргетера, этой жалкой твари, если не хочешь, чтобы я выходил из себя? Когда этот малый начинает нести свою претенциозную херню, мерзкую свою…
Тут до него дошло, что он говорит чуть ли не во весь голос. Помолчав, он продолжил, смиренно и тихо:
– А что заставляет Тебя думать, что обязательно нужно показывать мне на примере, как одно прегрешение влечет за собой другое? Я знал это, еще будучи тринадцатилетним. В сегодняшнем случае с миссис Эткинс я был не прав и сейчас раскаиваюсь и молю Тебя о прощении, но я не позволил бы себе ничего подобного, если б Ты не вынудил меня разгневаться. То есть если бы не дал повод разгореться моему гневу. Пожалуйста, если бы Ты как-то показывал, что мне следует быть чуточку сдержанней, тогда бы я старался с большим усердием. Теперь – что касается Элен. Конечно, то, как я веду себя с ней, очень плохо, и мне не следовало бы просить у тебя позволения согрешить, но все же: не мог бы Ты все как-нибудь устроить? Если б ты только смог, я все бы узнал, все прояснил – и тогда или увез бы ее и женился на ней, или уж постарался никогда с ней не видеться. В любом случае так больше не может продолжаться, потому что, согласен с Тобой, это очень дурно. Прошу Тебя, помоги мне один лишь раз! Тебе должно быть известно, как я этого хочу. Ради Христа, Господи! – Роджер постоял на коленях еще с полминуты, потом добавил уголком рта: – и все же, что бы Ты там ни думал, роман Ирвина Мечера – дрянь.
Он без усилий поднялся; в коленях при этом Щелкнуло. За окном противно и незнакомо пела птица. Голубая сойка или еще какая-нибудь из тех, что водятся только у этих америкашек. Он забрался в постель и вцепился в лоскутное одеяло, которое, как обычно, сразу же сделало попытку соскользнуть на пол. Какую страшную шутку сыграло бы одеяло с Джо, вздумай он укрываться точно таким же, подумал Роджер, а если бы это произошло, Джо наверняка ни за что не поменял бы его на другое, менее скользкое. Иначе это было бы похоже на попытку перехитрить судьбу.
Снова поймав ускользающее одеяло, Роджер вылез из постели и подошел к платяному шкафу, где висел его пиджак. Достал из кармана пачку туристических чеков и прочел на обороте одного: «Ресторан „Плаза", час дня, вторник». Господи, неужели это то? Нет, слава богу, теперь он вспомнил – это тот тип из издательства «Даблдей». Ага, вот: «„Миранда", Фотерджил-стрит, Уолнат 6-4077». Похоже на то, что он искал, – и по адресу, и по почерку (едва разборчивому). Но черт возьми, как же ее зовут? Да и лицо он толком не рассмотрел!
Глава 5
– Пожалуйста, Роджер, пусти! Ну пожалуйста!
– Вот еще!
– Ты отпустишь меня? Пожалуйста!
– Почему это я должен тебя отпускать?
– Я тебе уже говорила: вечером соберутся гости на коктейль, а я только что вспомнила, что вермут у нас кончился и бурбона осталось всего ничего, поэтому мне нужно позвонить в винный магазин до трех часов, иначе они не успеют доставить заказ, потому что мы так далеко от города, а уже четверть, и пока я…
– Значит, у тебя есть еще десять минут. Дорогая…
– О… ну почему ты не можешь быть разумным?
– Не понимаю, что это значит.
– Но ты ведь все равно будешь разумным, правда? Мне и нужно-то всего две минутки, чтобы позвонить, а потом я сразу вернусь.
– Смотри, я проверю по часам. Имей это в виду.
– Конечно, обязательно проверь. А теперь, если ты только…
– Сперва поцелуй.
– О господи боже…
– Ладно, отпускаю, так и быть. Но только на две минуты. Не больше.
– Хорошо… Ну все, я ухожу… Ой, ну ты опять начинаешь все снова.
– А можно, я пойду с тобой и помогу договориться? У меня это очень хорошо получается.
– Верю, ты мастер уговаривать, но все равно ты останешься здесь. Хотя бы потому, что одна я управлюсь гораздо быстрее.
– Ага, мне все понятно, наверняка ты что-то задумала, раз не хочешь, чтобы я пошел с тобой. Ну еще один крошечный поцелуй и…
– Да честное слово!..
Как только Роджер ослабил наконец объятия, Элен соскочила с его колен и, небрежно проведя рукой по волосам, прошествовала на кухню. Роджер провожал ее взглядом, довольный собой отчасти потому, что только что сумел извлечь неожиданную пользу из своих габаритов. На колене столь толстом и широком, как у него, могла вольготно поместиться дама и более солидных объемов, нежели Элен, которая, в общем, была нормального веса и размера. Женщине было самое место у него на коленях. Почему-то, непонятно почему, в этом случае она чувствовала себя в большей безопасности. К тому же, тешил он себя мыслью, в самой идее усадить Элен себе на колени чувствовалась хватка мастера своего дела.
Сейчас у Роджера живот выпирал больше, чем обычно. В недрах его последовательно исчезли дюжина клемов, краб в мягком панцире под зеленым горошком, двойная порция яблочного пирога и взбитых сливок, бесчисленное количество ржаного хлеба с маслом и бутылка нью-йоркского шампанского. С последним он был на короткой ноге, относился к нему терпимо, но особенно его забавляла цена этой шипучки по сравнению с бургундским знаменитых сортов. Если он не выплевывал первого же глотка, то заявлял, что вино ему нравится. Так что собравшаяся компания с превеликой готовностью протянула ему свои портсигары, когда он после ланча попросил угостить его сигарой; но, осмотрев три, понюхав одну, он махнул рукой и полез в карман за привычной своей табакеркой.
Сегодняшний спектакль с сигарами, который он разыграл в «Королевской таверне», не произвел ожидаемого впечатления – некому было оценить его по достоинству, кроме весьма немногочисленных сотрапезников и Элен. Надежда удивить ее подобной выходкой вообще была ничтожно мала. Наверняка она не забыла – да и кто бы смог такое забыть? – тот день в отеле «Коден», когда он, оскорбленно глядя в глаза официанту, загасил «корону-корону», самую лучшую, по семнадцать с половиной крон за штуку, затянувшись всего-то пару раз. В наступившей затем гробовой тишине он совершенно спокойно объяснил, что по небрежности крутильщика последний лист дал трещину и поэтому верхушка сигары – то есть, строго говоря, тот конец, который берут в рот, – имеет дефект. Говоря это, он чувствовал, как его распирает, накатываясь волнами, сила. Когда накатил седьмой вал, он с небрежной улыбкой отверг настоятельное предложение управляющего принести любую другую сигару, какую он только пожелает (не преминув добавить, что ее стоимость не будет включена в счет).
Несмотря на заминку с сигарами, ланч прошел отменно. Разве что состоялся он в неудачное время. Горя желанием как можно раньше отправиться с Элен к ней домой, Роджер предполагал назначить ланч на полдень, а еще лучше на одиннадцать утра, но, когда он позвонил ей, она сказала, что, поскольку в половине одиннадцатого у нее шведский массаж, а потом еще нужно зайти в супермаркет купить «кое-что», раньше двенадцати тридцати она не сможет подъехать к вокзалу, чтобы забрать его. Один поезд прибывал в одиннадцать пятьдесят три, другой – в двенадцать сорок четыре. Он выбрал первый и к тому времени, когда она появилась без десяти час, был вполне готов к встрече. Не было никакой возможности меньше чем за четверть часа влить в нее необходимые два больших мартини, да и еда, как всякая еда, требовала обстоятельного подхода. А если учесть, что к четырем должен вернуться из школы зловредный Артур, то они будут одни не больше часа.
Роджер наконец сообразил, что Элен уже больше минуты как закончила говорить по телефону, но возвращаться к нему не торопится. Вместо этого из кухни доносились характерные звуки: стук открываемых буфетных дверок и выдвигаемых ящиков, звон чашек. Кофе! Как это замечательно; но как некстати.
Он мерил шагами комнату, поглядывая в венецианское окно, сквозь которое сочился до странности тусклый свет. В тридцати ярдах от дома медленно и безбоязненно двигался среди сосен молодой олень. Увиденное вызвало в Роджере приступ раздражения. Он и сам не знал, какое отношение этих людей к фауне своей страны понравилось бы ему, но на их месте он не стал бы где ни попадя развешивать рисунки Одюбона и поменьше бы восхищался тем, сколько всяческого зверья разгуливает по их участкам. Это вело к тому, что каждый дурак, сумевший отхватить в собственность полконтинента, считал себя хозяином всех обитающих на его земле птиц и зверей, да и всего прочего. Пора бы им уже отказаться от подобной привычки.
Вяло пожелав про себя американскому оленю, чтоб он провалился, Роджер вышел в коридор и, осторожно прокравшись, игриво заглянул в кухню. (Дом был выстроен по образцу ранчо – без дверей в нижнем этаже, чтобы способствовать более тесному общению членов семьи.)
– И чем это ты тут занимаешься? – спросил он тоном, как ему казалось, шутливо-зловещим.
Элен вздрогнула от неожиданности и повернула к нему растрепанную голову. Никакого кофе и в помине – она делала из оранжевой бумаги маленькие пакетики и клала в них сладости и орехи.
– Я непременно должна это сделать.
Он подошел ближе.
– Что именно? Что это такое?
– Скоро дети пойдут по домам, и мне нужно…
– Что?
– Роджер, ты забыл? Сегодня же Хэллоуин, а мы в этот день всегда…
– Ну и что с того?
– Я должна приготовить…
Пока продолжался этот диалог, он успел зажать ее в углу между нагромождениями разнообразной кухонной утвари. Они едва не упали, скользнув вдоль белой гладкой дверцы высоченного холодильника, но уперлись не то в посудомоечную, не то в сушильную машину. Минуту-другую они молчали, занятые поцелуем. Потом Элен сказала:
– Соседи могут увидеть нас в окно – не надо бы нам…
– Хорошо, тогда пойдем посидим в гостиной.
– Но мне нужно закончить с подарками для детей…
– Потом. Подарки или не подарки, не знаю и знать не хочу, но потом.
Он взял ее чуть ли не полицейской хваткой и вернулся на прежнее место в гостиной. Минуту спустя она снова стала вырываться.
– Успокойся, дорогая, все хорошо, – попытался он удержать ее.
– Нет, не хорошо. Кто говорит, что хорошо?
– Не глупи. Конечно хорошо.
Интересно, думал он про себя, дойдут ли они до того, что ему всякий раз придется соблазнять ее заново. Конечно, это всегда стоило свеч, но перспектива бесконечной череды преамбул, не важно, долгих ли, коротких, скорее пугала и обескураживала, нежели радовала. Что он делает такого, чего делать не следовало бы, или, может быть, наоборот, не делает, что следовало бы делать? Он был уверен, что ни на йоту не отступил от процедуры, которая предписывается в подобных случаях и о которой, ежели она приводит к успеху, после первого применения больше не вспоминают. Что с ней? Неужто и Эрнсту приходится подъезжать к ней с цветами, винами и обедами, с пылкими речами всякий раз, когда чувствует потребность осуществить свое законное право?
Глухим голосом он сказал:
– Пойдем в постель.
– Нет, Роджер.
– Почему – нет?
– Нельзя?
Если до этого в голосе ее чувствовалось обычное слабое сопротивление, то теперь – твердая решимость.
– Почему? – продолжал допытываться он.
– Просто – нельзя. В любую минуту может вернуться Артур из школы.
– Но сейчас… еще только четверть четвертого. Он не придет до четырех.
Она резко мотнула головой:
– Нет, в любую минуту.
– Но когда мы договаривались по телефону, ты…
– Я тебе уже сказала – Хэллоуин!
– Ну и что? Какое это имеет значение?
– Их… их, наверно, отпустят сегодня пораньше, чтобы они пошли домой и переоделись к вечеру.
– Какого же черта ты не сказала об этом, Элен?
– Не сердись, дорогой, пожалуйста… В понедельник я сказала тебе, что он возвращается домой в четыре, и в обычные дни так и бывает. А когда ты сегодня позвонил, я почувствовала, ты так настроился прийти, что у меня просто не хватило… времени сказать, что сегодня не обычный день, вот и все.
– Господи, если б я только знал!..
– Если б ты знал, то что тогда?
Роджер лихорадочно соображал, тяжело дыша.
– Скажи, это правда, ты действительно уверена, что он заявится раньше?
– Ну конечно уверена. Я уже говорила…
– А на сколько раньше?
– Не знаю, да какая разница?…
– Давай позвоним в школу и выясним.
– Хорошо, – согласилась Элен, медленно вставая. – Давай позвоним в школу.
Они попали на сторожа, который был очень учтив, но не мог сказать ничего определенного. Элен постаралась побыстрей повесить трубку, чтобы Роджер не успел попросить к телефону кого-нибудь из учителей.
Стоя в кухне напротив нее, Роджер утер губы тыльной стороной ладони и спросил:
– Как он возвращается из школы?
– Ну, у нас есть такая таксистская группа…
– Таксистская группа? Говори по-человечески, Элен, если тебе не трудно.
– Мы чередуемся, то есть матери, которые живут на нашей улице. Раз или два в неделю кто-нибудь из нас отвозит их в школу на такси, а после уроков развозит по домам.
– Сегодня чья очередь?
– Погоди, дай вспомнить… Кажется, Сью Грин. Но послушай, дорогой, даже если мы…
– Звони ей. Спроси, когда они выезжают.
– Но во всяком случае у нас остается не больше…
– Звони.
Элен какое-то мгновение смотрела на него ничего не выражающим взглядом, потом стала набирать номер.
– Алло? Алло, кто это, Линда? Привет, малышка, это Элен. О, я поживаю прекрасно. Скажи, а мамочка дома? Ах вот как! Нет-нет, ничего важного. Ну, скоро увидимся. А сейчас до свидания! – Она опустила трубку и повернулась к Роджеру: – Сью уже ушла.
– Это я понял, но как давно? То есть, о боже!.. Почему ты не спросила?
– Линде Грин всего четыре года, – ответила Элен.
– Что? Тогда в доме должен быть кто-то еще, из взрослых, разве не так?
Вздохнув, она покачала головой. Он взял ее за плечо и развернул к себе лицом.
– Не пытайся играть со мной в такие игры, женщина. Слушай, что я тебе скажу: если думаешь обвести меня вокруг пальца, не выйдет. Чего ради, по-твоему, я сюда ехал, трясся в поезде четыре часа, ну и прочее? Чтобы позавтракать с тобой, а потом сидеть на диване и держать тебя за ручку? Ясное дело – нет. Я приехал сюда, чтобы лечь с тобой в постель, только, как видно, из-за элементарного недосмотра с твоей стороны мне это, увы, не удастся. Нет, я ни в коем случае не покушаюсь на твою честь. Как раз напротив, коли уж на то пошло. Я знаю твои мысли, знаю тебя. У тебя вид соблазнительницы, распутницы, но на самом деле ни о каком распутстве говорить не приходится – во всем твоем роскошном теле нет ни капли здоровой греховной чувственности. Но позволь тебе сказать: есть грехи похуже распутства. Тобой владеет гордыня, она тебя снедает, а еще жажда власти над человеком.
Он взглянул на нее и увидел, что, хотя взгляд ее был все так же непроницаем, губы, прежде сжатые, приоткрылись, а грудь дышала часто.
– Ты – бесчувственная! – закричал он; затем, после паузы, сказал прерывающимся голосом: – Я люблю тебя, Элен. – Он готов был дать голову на отсечение, что подобное признание, сделанное в такой момент, вознаградится в самом ближайшем будущем; во всяком случае, вреда от него не будет. И он был прав, конечно.
Она обняла его и на мгновение прижала его голову к своей груди. Потом вдруг резко оттолкнула его от себя и быстро шагнула в сторону. Он проследил за ее взглядом и увидел в окне существо, напоминавшее маленького зулуса в тенниске и джинсах, которое пялилось на них.
– Господи милосердный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21