Я очень признателен тебе за то, что ты все бросил и тут же приехал. Но раз уж ты здесь, я должен узнать, что ты обо всем этом думаешь. Кто, по твоему мнению, наиболее вероятный кандидат? Ты наверняка что-нибудь можешь сказать на этот счет.
– Ирвин Мечер, – ответил Роджер.
– То же самое я сказал себе. Он здесь ошивался несколько последних вечеров. Я не выставил его, поскольку он умный и компанейский молодой человек, к тому же я считал, что он совершенно не во вкусе Элен. Кстати, я по-прежнему так считаю. Странно… Знаешь, Роджер, в первый момент, как я понял, что она ушла, я, грешным делом, подумал на тебя. Но потом решил, что этого не может быть. Ладно, я думаю, нам надо просто подождать. У меня такое чувство, что утром, возможно, мы услышим какие-то новости. Извини, я оставлю тебя на минуту. Посмотрю, как Артур, не нужно ли ему чего. – Он оттолкнулся от дивана и медленно заковылял из комнаты.
Роджер попытался собраться с мыслями, однако не слишком преуспел. Чересчур велики и утомительны были эмоциональный стресс и попытки подавить в себе жгучее любопытство, мучившее его больше часа по приезде сюда, поскольку по телефону Эрнст не сообщил никаких подробностей. Как легко можно было предположить, Артур не думал засыпать и забросал отца вопросами о маминой тете из Цинциннати, да полетела ли мамочка туда на реактивном самолете, и бесконечным множеством других. Неудивительно, что в детстве люди столь несносны.
Но раздражение от присутствия Артура – его громкий голос непрестанно слышался даже здесь, в гостиной, – было несравнимо с той мукой, которую в нем вызывали мысли о Элен. Все в нем взывало к тому, чтобы обдумать и организовать западню Мечеру, заманить его в нее и покарать. Но едва Роджер принимался думать об этом, как неизменно вспоминал какой-нибудь эпизод с Элен. Нет, так у него ничего не получится, пришел он к выводу, надо убираться из этого дома.
Наконец Эрнст возвратился, цокая гипсовой ногой по кафельному полу.
– Давай еще выпьем, Роджер. Сегодня мне хочется напиться. Напьемся на пару, а?
– Я бы с удовольствием, да, к сожалению, времени нет, успею выпить с тобой только по одной. Скоро нужно возвращаться в Нью-Йорк. Поезд…
– Зачем тебе возвращаться? Я надеялся, что ты, как друг семьи, останешься, поддержишь меня. Надеялся, что ты переночуешь у меня.
– Увы, об этом не может быть и речи. Завтра с утра мне первым делом надо быть в Нью-Хейвене. Очень жаль, но ничего не поделаешь.
– Раз так, налей хоть себе, выпей на дорожку. А пока будешь пить не спеша, я успею надраться.
Роджер налил себе и стоял, глядя в стакан. Потом задумчиво сказал:
– Интересно, куда они уехали.
– В Нью-Йорк, без всякого сомнения. Элен любит Нью-Йорк. Она всегда пристает ко мне, чтобы я свозил ее туда послушать аутентичный джаз. Говорит, что если брать джаз, то в Скандинавии он довольно интересен, но не аутентичен. Должен признаться, сам я в таких вещах не разбираюсь.
– Я тоже, слава Богу, не разбираюсь. Она хорошо знает Нью-Йорк?
– Жить она там никогда не жила.
– У нее там есть друзья?
– Если и есть, то я об этом не знаю. Да они, должно быть, укрылись в какой-нибудь гостинице.
– Так ты даже не имеешь представления, где они все-таки могут быть?
– Нет, не представляю, а если бы и представлял… – Эрнст замолчал, улыбаясь и хмурясь одновременно. – Это как зараза, ты не находишь?
– Ты это о чем?
– О том, что американец говорит, например, «представляю», тогда как англичанин – «имею представление». Как если бы американцы относились к обладанию как к действию, когда для англичанина – это состояние, условие. Я связываю это с тем, что американец чаще предпочитает слово «это, этот», а британец – «то, тот». Таким образом, когда американец говорит «я делаю это», показывая важность действия по отношению к объекту, присутствующему здесь и сейчас, англичанин почти обязательно скажет «я имею то-то», демонстрируя тем самым важность для него состояния, условия, которое не требует от него действия и связано с объектом, могущим находиться в неком пространственном и временном удалении. Цель американца – доллар; цель британца – империя. Замечательно, как в этих выражениях обнажаются, выступают на поверхность скрытые исходные посылы и цели культуры. Замечательно, но не удивительно. Язык – самый чуткий социальный инструмент.
– Ты прав, – сказал Роджер. – Мне придется взять такси, иначе я пропущу свой поезд.
Он велел шоферу ехать не на станцию, а к главному входу Будвайзерского колледжа. Там, как пародия на оксфордского швейцара, его встретил у дверей скучающий человек, одетый в полицейскую форму. «Пильзнер, тридцать три, – ответил он на вопрос Роджера. – Это в первом корпусе».
Первый корпус находился в четырехугольном готического стиля здании цвета слоновой кости. Памятная доска на часовне с выступающими контрфорсами и высовывающимися там и сям горгульями гордо гласила: A.D.MCMXXIX. В поисках нужной двери Роджер заглянул в арку, копию кембриджских Врат Добродетели, и сквозь нее во дворе здания увидел огромную коробку из стекла и бетона, словно бы перенесенную сюда из деловых кварталов Манхэттена. О, да они здесь шагают в ногу с прогрессом, сказал себе Родлсер. За дверью с табличкой «И. Э. Мечер» никого не было. Роджер пошарил в памяти и попытал счастья в кабинетах с табличками «П. М. Каслмейн», «Т. Шамвей-мл.» и «П. К. Хаблер», но с тем же результатом. Или, может быть, чуть лучшим. На двух смежных стенах последнего кабинета вплотную друг к другу висели черные картонные планшеты. На одном из них красовалось с полдюжины фотографий, где была изображена группа мужчин, принадлежащих по крайней мере к двум расам. Мужчины играли на инструментах, которые Роджер определил как саксофоны разнообразных видов. На другом планшете было, наверно, сотен пять фотографий девушек. Роджер взглянул на них с некоторым смущением, не зная, как к этому отнестись. Какое право имел П. К. Хаблер так демонстративно проявлять свой интерес к этому предмету? Нынешние молодые люди, похоже, считают, что им можно, когда захочется, подшучивать над девушками так же, как они подшучивают над всеми остальными.
Роджер уже собрался уходить, когда в здание вошел другой полицейский и заметил его.
– Эй, что вы тут вынюхиваете, – спросил полицейский, подойдя к Роджеру, окинул его взглядом и добавил: – Сэр?
– Я ищу мистера Каслмейна или…
– Так посмотрите в его кабинете.
– Я смотрел. Его там нет.
– Нет? Тогда он, наверно, на митинге болельщиков. Туда много народу пошло. Он еще, кажется, не кончился. Скорей всего он там. Если, конечно, он не зубрила. Он не зубрила?
– Послушайте… Сначала объясните мне, что это еще за митинг болельщиков?
– А, это перед завтрашней битвой. Игра с «Рейнголдом», слыхали? Это вон там, где Арка. А митинг – это вроде демонстрации, понятно? Во – их и отсюда слыхать! – В сотне ярдов от корпуса раздавались вопли, свист и взрывы. – Это они. А это они из пушки палят.
– Спасибо, теперь я найду их.
– Погодите минутку, вы точно знаете, что Каслмейн не зубрила? Потому как, если он зубрила, тогда его там нет, тогда он наверняка в…
– Что вы имеете в виду под зубрилой?
– Зубрила, – наставительно начал полицейский, – это такой молодой человек, который очень любит сидеть над книгами. Он так любит читать эти свои книги, что страшно много времени просиживает в библиотеке. Он не ходит на митинги болельщиков, он вообще никуда не ходит, потому что слишком любит…
– Спасибо, я понял. Скажите, а для чего в колледже полиция? Опасаются каких-нибудь беспорядков?
– Да это все для видимости. И потом, я не полицейский, не настоящий полицейский. На мне только форма полицейского. А так я проктор, как в Оксфорде или Кембридже, то есть инспектор по-нашему.
– Проктор? – Роджер представил себе благородных аскетичного вида донов (в иной обстановке производивших впечатление напыщенных болванов) в мантиях, с цепями на груди, поддерживавших этот старинный атрибут университетской жизни (дурацкий анахронизм), с достоинством шествуя по улочкам его альма-матер.
– А что? Да вы не расстраивайтесь, мистер, не я это придумал, просто те, кто мне платит, так меня называют. Хотите, чтоб я назвался по-другому?
Роджер направился туда, куда указал ему псевдополицейский-псевдопроктор. Там кругом сияли гирлянды лампочек, свешивавшихся из окон, то и дело сверкали вспышки магния. Света было больше чем достаточно, чтобы отыскать кого-нибудь из дружков Мечера, которые могли находиться среди нескольких сот болельщиков, присутствовавших здесь. Роджер переходил от группы к группе, заткнув уши, чтобы барабанные перепонки не лопнули от невообразимого шума. Сотни глоток запели песню; ими руководили несколько человек с мегафонами в руках, дергаясь и подпрыгивая в такт пению. Среди них один был обряжен в медвежью шкуру. Пушка продолжала грохотать. Гремела медь сопровождающего оркестра. По громкоговорителю объявили, что некто по имени Тренер Оксенрайдер сейчас расскажет, что такое настоящая поддержка команды болельщиками. Роджер ничего не разобрал из выступления Тренера. Следом к микрофону пригласили еще кого-то, который, в свою очередь, пригласил другого. Первый говорил: «…правый защитник – звезда… не слишком яркая, но в футбол играть умеет… отлично выступил против „Шлитца”, и пресса так считает… приехал из Портленда, штат Мен, чтобы выступать за „Будвайзер”… почти всю последнюю осень провел на скамейке запасных, но уже…» Второй сказал коротко и прямо: «…как только вижу чью-то ногу, так сразу ее ломаю».
В Роджере постепенно начало подниматься раздражение. Глухие голоса, раздающиеся из динамиков, пляска огромных теней на стенах окружающих зданий, огни прожекторов вызвали в нем легкое замешательство. Но тут он наконец разглядел Каслмейна, стоявшего в толпе с каким-то молодым человеком и двумя девицами, и направился к нему.
– Могу я поговорить с вами?
– О, да это мистер Мичелдекан! Добрый вечер, сэр, что привело вас?…
– У меня к вам личное дело. – Роджер отошел в сторонку; Каслмейн с удивленным видом последовал за ним. – Вот что, где Ирвин Мечер?
– Не знаю точно, целый день его не видел, но несомненно он где-то…
– Говорите, говорите. Так где он?
– Мистер Мичелдекан, мне кажется, вы слишком возбуждены. Я считал, что англичане никогда не теряют самообладания.
– Ничего, ничего, я слушаю вас. И позвольте сказать, что если я не получу ответа, то отправлюсь прямо к профессору Пэрришу и объявлю ему, что у меня есть все основания полагать, что Мечер покинул колледж, чего, как я понимаю, он делать не должен. Может быть, Пэрриш не тот человек, к которому следует обращаться в подобных случаях, – не знаю всех правил этого странного заведения, – тем не менее я сумею доставить Мечеру… – В этот момент грохнула пушка, Роджер вздрогнул, но тут же продолжил: – …доставить Мечеру немало неприятностей, если поступлю описанным образом. Вам ясно? Так где он все-таки?
Каслмейн внимательно посмотрел на Роджера и сказал:
– Очень впечатляюще с точки зрения спортивной порядочности и честной борьбы. Настолько впечатляюще, что я с удовольствием скажу вам все, что знаю. Ирвин в Нью-Йорке, не знаю точно где, но у какого-то своего друга, чьего имени я тоже не знаю. Это должно вам помочь, мистер Мичелдекан, и сузить место поисков.
Роджер пристально взглянул на Каслмейна.
– Это все, что он вам сказал?
– Посмотрите на меня, сэр. Что вам говорит мое лицо? Разве похоже, что я что-то не договариваю?
– Нет, не похоже. Ладно, прощайте. Роджер зашел в бар напротив колледжа и заказал большую порцию виски с водой и безо льда.
Когда Роджер попросил повторить, бармен сказал нечто, что очень удивило Роджера:
– И двойной самоанализ на закуску. Бесплатно. Это несправедливо, говорил себе Роджер, что Каслмейн фактически ничем не помог ему, несмотря на нажим, который, если судить строго, очень походил на шантаж. Но куда важней было, что он не представлял себе, что делать дальше. Вряд ли Мечер и Элен укрылись в Гарлеме, или в районе Центрального парка, или на Уолл-стрит, но все равно остается большая часть Манхэттена, а ее не обыщешь. Но тут Роджер понял, что знает одно место, которое стоит проверить. Шансов на то, что его догадка верна, было не слишком много, но ничего иного не оставалось. Однако прежде, чем он туда наведается, надо бы нанести еще один малоприятный визит.
Двадцать минут спустя он стоял у дверей дома Строда Эткинса, слушая звон, похожий на церковный, который раздался, когда он нажал кнопку звонка. Хозяин в горчичного цвета домашней куртке с фиолетовым кантом сам открыл дверь.
– Привет, Митч! – воскликнул он, словно был рад видеть Роджера. – Давай, заходи.
Среди терракотовых статуэток и шаманских масок в гостиной он скоро обнаружил Молли.
– Каким тебя ветром занесло? – поинтересовалась она.
– Так, проходил мимо.
– Хочу предложить тебе бренди, Александр, – сказал Эткинс. – Полезно от простуды. Знаю, что на улице еще не холодно, но лучше себя обезопасить. В этой части штата погода ужасно переменчива. Потерпи минутку, я сейчас. Пока поболтай с Молли, хорошо?
Когда Эткинс исчез на кухне, Молли проговорила бесстрастным тоном:
– Не ожидала снова тебя увидеть. Зачем пришел?
Роджер решил, что ситуация требует небольшой преамбулы.
– Слушай, если в тот вечер я сказал что-нибудь неуместное, прошу прощения.
– А если б ты говорил только уместное, тогда, ты считаешь, не нужно просить прощения, так, что ли?
– Знаешь, я был сильно пьян тогда и почти ничего не помню из того, что было.
– Молодец, умеешь выкрутиться! О, черт! Чего ты пришел, Роджер?
– Дело очень запутанное и не терпит отлагательства, иначе я не осмелился бы обратиться к тебе. Мне нужен ключ от вашей квартиры в Нью-Йорке.
Она отвела глаза и обронила:
– Ого!
Он надолго замолчал. Потом сказал:
– У меня мало…
– О, времени у нас предостаточно. – В кухне раздался грохот, сопровождаемый ругательствами. – Понимаешь, о чем я?… Мне следовало бы сделать все, чтобы защитить подругу по несчастью, но ты знаешь, что я не могу отказать тебе, сукин ты сын. Как я буду смотреть самой себе в глаза? Ладно, дам тебе ключ, когда будешь уходить, что, как я думаю, случится очень скоро. Адрес на брелоке. Ох, какой ты все-таки подонок!
– Знаю. – Роджер притворился, что ему очень стыдно. – Но уже поздно меняться.
Больше они не проронили ни слова, пока из кухни не появился Эткинс и не протянул Роджеру стакан с чем-то густым и желтовато-коричневым.
– Больше, чем еда, – сказал он, – выпивка! – и рассмеялся.
Подняв стакан, Роджер мысленно поздравил себя с тем, что внезапная вспышка озарения не дала ему проговориться об истинной причине, по которой ему потребовался ключ. Понять тот парадокс, что женщина способна пойти на жертву и содействовать неверному любовнику, лишь бы не создавать препятствий для другой, которая в определенном смысле становится ее соперницей, – не значит ли это понять женскую природу вообще?
Глава 15
Роджер приложил ухо к двери и прислушался. Тишина. Свет из-под двери тоже не пробивался. Все складывалось, может быть, даже чересчур удачно. И дело не в том, что ни швейцар в вестибюле, ни лифтер не поинтересовались, к кому он пришел. Как бы то ни было, пока ему везло. Выйдя из метро, он еще долго болтался на улице, раздумывая, позвонить или нет по телефону, чтобы узнать, есть ли кто в квартире. Потом сообразил: даже если он сразу бросит трубку, услышав голос Мечера или Элен (что было маловероятно, учитывая его теперешнее настроение), он не сможет воспользоваться моментом внезапности. Да к тому же они просто могли не подойти к телефону. Последнее соображение успокоило его сомнения относительно того, что он не попросил Молли ничего не говорить Строду. Подспудное ощущение, что отношения Эткинсов исключают возможность запрета Строду звонить в нью-йоркскую квартиру, не заменяла уверенности в том, что Строд не такой человек, который, если это сделать, способен помчаться в Нью-Йорк ради того лишь, чтобы предотвратить или хотя бы смягчить отвратительную сцену. Роджер снова прислушался. По-прежнему тишина. Или их нет, или они спят. Он повернул ключ в замке и вошел, стараясь не производить шума.
Прежде всего он почувствовал застарелый запах пыли и золы в камине. Вся мебель была сдвинута в угол, подальше от воздействия дневного света. Как ни старался он ступать осторожней, пол под ним скрипел, как расшатанный плот. Громко чертыхнувшись, он стал шарить по стенам, пока не вспыхнула старая медная люстра – при свете у него хотя бы была возможность, если бы он застал врасплох преступную пару, уговорить их выслушать его, прежде чем они бросятся бежать, или потеряют сознание, или уж на что они там способны. Он исследовал всю квартиру. Зашел в маленькую спальню для гостей, которой давно никто не пользовался, в кухню и большую хозяйскую спальню с очень дорогой кроватью со следами недавнего пребывания двоих, судя по полке в ванной, человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Ирвин Мечер, – ответил Роджер.
– То же самое я сказал себе. Он здесь ошивался несколько последних вечеров. Я не выставил его, поскольку он умный и компанейский молодой человек, к тому же я считал, что он совершенно не во вкусе Элен. Кстати, я по-прежнему так считаю. Странно… Знаешь, Роджер, в первый момент, как я понял, что она ушла, я, грешным делом, подумал на тебя. Но потом решил, что этого не может быть. Ладно, я думаю, нам надо просто подождать. У меня такое чувство, что утром, возможно, мы услышим какие-то новости. Извини, я оставлю тебя на минуту. Посмотрю, как Артур, не нужно ли ему чего. – Он оттолкнулся от дивана и медленно заковылял из комнаты.
Роджер попытался собраться с мыслями, однако не слишком преуспел. Чересчур велики и утомительны были эмоциональный стресс и попытки подавить в себе жгучее любопытство, мучившее его больше часа по приезде сюда, поскольку по телефону Эрнст не сообщил никаких подробностей. Как легко можно было предположить, Артур не думал засыпать и забросал отца вопросами о маминой тете из Цинциннати, да полетела ли мамочка туда на реактивном самолете, и бесконечным множеством других. Неудивительно, что в детстве люди столь несносны.
Но раздражение от присутствия Артура – его громкий голос непрестанно слышался даже здесь, в гостиной, – было несравнимо с той мукой, которую в нем вызывали мысли о Элен. Все в нем взывало к тому, чтобы обдумать и организовать западню Мечеру, заманить его в нее и покарать. Но едва Роджер принимался думать об этом, как неизменно вспоминал какой-нибудь эпизод с Элен. Нет, так у него ничего не получится, пришел он к выводу, надо убираться из этого дома.
Наконец Эрнст возвратился, цокая гипсовой ногой по кафельному полу.
– Давай еще выпьем, Роджер. Сегодня мне хочется напиться. Напьемся на пару, а?
– Я бы с удовольствием, да, к сожалению, времени нет, успею выпить с тобой только по одной. Скоро нужно возвращаться в Нью-Йорк. Поезд…
– Зачем тебе возвращаться? Я надеялся, что ты, как друг семьи, останешься, поддержишь меня. Надеялся, что ты переночуешь у меня.
– Увы, об этом не может быть и речи. Завтра с утра мне первым делом надо быть в Нью-Хейвене. Очень жаль, но ничего не поделаешь.
– Раз так, налей хоть себе, выпей на дорожку. А пока будешь пить не спеша, я успею надраться.
Роджер налил себе и стоял, глядя в стакан. Потом задумчиво сказал:
– Интересно, куда они уехали.
– В Нью-Йорк, без всякого сомнения. Элен любит Нью-Йорк. Она всегда пристает ко мне, чтобы я свозил ее туда послушать аутентичный джаз. Говорит, что если брать джаз, то в Скандинавии он довольно интересен, но не аутентичен. Должен признаться, сам я в таких вещах не разбираюсь.
– Я тоже, слава Богу, не разбираюсь. Она хорошо знает Нью-Йорк?
– Жить она там никогда не жила.
– У нее там есть друзья?
– Если и есть, то я об этом не знаю. Да они, должно быть, укрылись в какой-нибудь гостинице.
– Так ты даже не имеешь представления, где они все-таки могут быть?
– Нет, не представляю, а если бы и представлял… – Эрнст замолчал, улыбаясь и хмурясь одновременно. – Это как зараза, ты не находишь?
– Ты это о чем?
– О том, что американец говорит, например, «представляю», тогда как англичанин – «имею представление». Как если бы американцы относились к обладанию как к действию, когда для англичанина – это состояние, условие. Я связываю это с тем, что американец чаще предпочитает слово «это, этот», а британец – «то, тот». Таким образом, когда американец говорит «я делаю это», показывая важность действия по отношению к объекту, присутствующему здесь и сейчас, англичанин почти обязательно скажет «я имею то-то», демонстрируя тем самым важность для него состояния, условия, которое не требует от него действия и связано с объектом, могущим находиться в неком пространственном и временном удалении. Цель американца – доллар; цель британца – империя. Замечательно, как в этих выражениях обнажаются, выступают на поверхность скрытые исходные посылы и цели культуры. Замечательно, но не удивительно. Язык – самый чуткий социальный инструмент.
– Ты прав, – сказал Роджер. – Мне придется взять такси, иначе я пропущу свой поезд.
Он велел шоферу ехать не на станцию, а к главному входу Будвайзерского колледжа. Там, как пародия на оксфордского швейцара, его встретил у дверей скучающий человек, одетый в полицейскую форму. «Пильзнер, тридцать три, – ответил он на вопрос Роджера. – Это в первом корпусе».
Первый корпус находился в четырехугольном готического стиля здании цвета слоновой кости. Памятная доска на часовне с выступающими контрфорсами и высовывающимися там и сям горгульями гордо гласила: A.D.MCMXXIX. В поисках нужной двери Роджер заглянул в арку, копию кембриджских Врат Добродетели, и сквозь нее во дворе здания увидел огромную коробку из стекла и бетона, словно бы перенесенную сюда из деловых кварталов Манхэттена. О, да они здесь шагают в ногу с прогрессом, сказал себе Родлсер. За дверью с табличкой «И. Э. Мечер» никого не было. Роджер пошарил в памяти и попытал счастья в кабинетах с табличками «П. М. Каслмейн», «Т. Шамвей-мл.» и «П. К. Хаблер», но с тем же результатом. Или, может быть, чуть лучшим. На двух смежных стенах последнего кабинета вплотную друг к другу висели черные картонные планшеты. На одном из них красовалось с полдюжины фотографий, где была изображена группа мужчин, принадлежащих по крайней мере к двум расам. Мужчины играли на инструментах, которые Роджер определил как саксофоны разнообразных видов. На другом планшете было, наверно, сотен пять фотографий девушек. Роджер взглянул на них с некоторым смущением, не зная, как к этому отнестись. Какое право имел П. К. Хаблер так демонстративно проявлять свой интерес к этому предмету? Нынешние молодые люди, похоже, считают, что им можно, когда захочется, подшучивать над девушками так же, как они подшучивают над всеми остальными.
Роджер уже собрался уходить, когда в здание вошел другой полицейский и заметил его.
– Эй, что вы тут вынюхиваете, – спросил полицейский, подойдя к Роджеру, окинул его взглядом и добавил: – Сэр?
– Я ищу мистера Каслмейна или…
– Так посмотрите в его кабинете.
– Я смотрел. Его там нет.
– Нет? Тогда он, наверно, на митинге болельщиков. Туда много народу пошло. Он еще, кажется, не кончился. Скорей всего он там. Если, конечно, он не зубрила. Он не зубрила?
– Послушайте… Сначала объясните мне, что это еще за митинг болельщиков?
– А, это перед завтрашней битвой. Игра с «Рейнголдом», слыхали? Это вон там, где Арка. А митинг – это вроде демонстрации, понятно? Во – их и отсюда слыхать! – В сотне ярдов от корпуса раздавались вопли, свист и взрывы. – Это они. А это они из пушки палят.
– Спасибо, теперь я найду их.
– Погодите минутку, вы точно знаете, что Каслмейн не зубрила? Потому как, если он зубрила, тогда его там нет, тогда он наверняка в…
– Что вы имеете в виду под зубрилой?
– Зубрила, – наставительно начал полицейский, – это такой молодой человек, который очень любит сидеть над книгами. Он так любит читать эти свои книги, что страшно много времени просиживает в библиотеке. Он не ходит на митинги болельщиков, он вообще никуда не ходит, потому что слишком любит…
– Спасибо, я понял. Скажите, а для чего в колледже полиция? Опасаются каких-нибудь беспорядков?
– Да это все для видимости. И потом, я не полицейский, не настоящий полицейский. На мне только форма полицейского. А так я проктор, как в Оксфорде или Кембридже, то есть инспектор по-нашему.
– Проктор? – Роджер представил себе благородных аскетичного вида донов (в иной обстановке производивших впечатление напыщенных болванов) в мантиях, с цепями на груди, поддерживавших этот старинный атрибут университетской жизни (дурацкий анахронизм), с достоинством шествуя по улочкам его альма-матер.
– А что? Да вы не расстраивайтесь, мистер, не я это придумал, просто те, кто мне платит, так меня называют. Хотите, чтоб я назвался по-другому?
Роджер направился туда, куда указал ему псевдополицейский-псевдопроктор. Там кругом сияли гирлянды лампочек, свешивавшихся из окон, то и дело сверкали вспышки магния. Света было больше чем достаточно, чтобы отыскать кого-нибудь из дружков Мечера, которые могли находиться среди нескольких сот болельщиков, присутствовавших здесь. Роджер переходил от группы к группе, заткнув уши, чтобы барабанные перепонки не лопнули от невообразимого шума. Сотни глоток запели песню; ими руководили несколько человек с мегафонами в руках, дергаясь и подпрыгивая в такт пению. Среди них один был обряжен в медвежью шкуру. Пушка продолжала грохотать. Гремела медь сопровождающего оркестра. По громкоговорителю объявили, что некто по имени Тренер Оксенрайдер сейчас расскажет, что такое настоящая поддержка команды болельщиками. Роджер ничего не разобрал из выступления Тренера. Следом к микрофону пригласили еще кого-то, который, в свою очередь, пригласил другого. Первый говорил: «…правый защитник – звезда… не слишком яркая, но в футбол играть умеет… отлично выступил против „Шлитца”, и пресса так считает… приехал из Портленда, штат Мен, чтобы выступать за „Будвайзер”… почти всю последнюю осень провел на скамейке запасных, но уже…» Второй сказал коротко и прямо: «…как только вижу чью-то ногу, так сразу ее ломаю».
В Роджере постепенно начало подниматься раздражение. Глухие голоса, раздающиеся из динамиков, пляска огромных теней на стенах окружающих зданий, огни прожекторов вызвали в нем легкое замешательство. Но тут он наконец разглядел Каслмейна, стоявшего в толпе с каким-то молодым человеком и двумя девицами, и направился к нему.
– Могу я поговорить с вами?
– О, да это мистер Мичелдекан! Добрый вечер, сэр, что привело вас?…
– У меня к вам личное дело. – Роджер отошел в сторонку; Каслмейн с удивленным видом последовал за ним. – Вот что, где Ирвин Мечер?
– Не знаю точно, целый день его не видел, но несомненно он где-то…
– Говорите, говорите. Так где он?
– Мистер Мичелдекан, мне кажется, вы слишком возбуждены. Я считал, что англичане никогда не теряют самообладания.
– Ничего, ничего, я слушаю вас. И позвольте сказать, что если я не получу ответа, то отправлюсь прямо к профессору Пэрришу и объявлю ему, что у меня есть все основания полагать, что Мечер покинул колледж, чего, как я понимаю, он делать не должен. Может быть, Пэрриш не тот человек, к которому следует обращаться в подобных случаях, – не знаю всех правил этого странного заведения, – тем не менее я сумею доставить Мечеру… – В этот момент грохнула пушка, Роджер вздрогнул, но тут же продолжил: – …доставить Мечеру немало неприятностей, если поступлю описанным образом. Вам ясно? Так где он все-таки?
Каслмейн внимательно посмотрел на Роджера и сказал:
– Очень впечатляюще с точки зрения спортивной порядочности и честной борьбы. Настолько впечатляюще, что я с удовольствием скажу вам все, что знаю. Ирвин в Нью-Йорке, не знаю точно где, но у какого-то своего друга, чьего имени я тоже не знаю. Это должно вам помочь, мистер Мичелдекан, и сузить место поисков.
Роджер пристально взглянул на Каслмейна.
– Это все, что он вам сказал?
– Посмотрите на меня, сэр. Что вам говорит мое лицо? Разве похоже, что я что-то не договариваю?
– Нет, не похоже. Ладно, прощайте. Роджер зашел в бар напротив колледжа и заказал большую порцию виски с водой и безо льда.
Когда Роджер попросил повторить, бармен сказал нечто, что очень удивило Роджера:
– И двойной самоанализ на закуску. Бесплатно. Это несправедливо, говорил себе Роджер, что Каслмейн фактически ничем не помог ему, несмотря на нажим, который, если судить строго, очень походил на шантаж. Но куда важней было, что он не представлял себе, что делать дальше. Вряд ли Мечер и Элен укрылись в Гарлеме, или в районе Центрального парка, или на Уолл-стрит, но все равно остается большая часть Манхэттена, а ее не обыщешь. Но тут Роджер понял, что знает одно место, которое стоит проверить. Шансов на то, что его догадка верна, было не слишком много, но ничего иного не оставалось. Однако прежде, чем он туда наведается, надо бы нанести еще один малоприятный визит.
Двадцать минут спустя он стоял у дверей дома Строда Эткинса, слушая звон, похожий на церковный, который раздался, когда он нажал кнопку звонка. Хозяин в горчичного цвета домашней куртке с фиолетовым кантом сам открыл дверь.
– Привет, Митч! – воскликнул он, словно был рад видеть Роджера. – Давай, заходи.
Среди терракотовых статуэток и шаманских масок в гостиной он скоро обнаружил Молли.
– Каким тебя ветром занесло? – поинтересовалась она.
– Так, проходил мимо.
– Хочу предложить тебе бренди, Александр, – сказал Эткинс. – Полезно от простуды. Знаю, что на улице еще не холодно, но лучше себя обезопасить. В этой части штата погода ужасно переменчива. Потерпи минутку, я сейчас. Пока поболтай с Молли, хорошо?
Когда Эткинс исчез на кухне, Молли проговорила бесстрастным тоном:
– Не ожидала снова тебя увидеть. Зачем пришел?
Роджер решил, что ситуация требует небольшой преамбулы.
– Слушай, если в тот вечер я сказал что-нибудь неуместное, прошу прощения.
– А если б ты говорил только уместное, тогда, ты считаешь, не нужно просить прощения, так, что ли?
– Знаешь, я был сильно пьян тогда и почти ничего не помню из того, что было.
– Молодец, умеешь выкрутиться! О, черт! Чего ты пришел, Роджер?
– Дело очень запутанное и не терпит отлагательства, иначе я не осмелился бы обратиться к тебе. Мне нужен ключ от вашей квартиры в Нью-Йорке.
Она отвела глаза и обронила:
– Ого!
Он надолго замолчал. Потом сказал:
– У меня мало…
– О, времени у нас предостаточно. – В кухне раздался грохот, сопровождаемый ругательствами. – Понимаешь, о чем я?… Мне следовало бы сделать все, чтобы защитить подругу по несчастью, но ты знаешь, что я не могу отказать тебе, сукин ты сын. Как я буду смотреть самой себе в глаза? Ладно, дам тебе ключ, когда будешь уходить, что, как я думаю, случится очень скоро. Адрес на брелоке. Ох, какой ты все-таки подонок!
– Знаю. – Роджер притворился, что ему очень стыдно. – Но уже поздно меняться.
Больше они не проронили ни слова, пока из кухни не появился Эткинс и не протянул Роджеру стакан с чем-то густым и желтовато-коричневым.
– Больше, чем еда, – сказал он, – выпивка! – и рассмеялся.
Подняв стакан, Роджер мысленно поздравил себя с тем, что внезапная вспышка озарения не дала ему проговориться об истинной причине, по которой ему потребовался ключ. Понять тот парадокс, что женщина способна пойти на жертву и содействовать неверному любовнику, лишь бы не создавать препятствий для другой, которая в определенном смысле становится ее соперницей, – не значит ли это понять женскую природу вообще?
Глава 15
Роджер приложил ухо к двери и прислушался. Тишина. Свет из-под двери тоже не пробивался. Все складывалось, может быть, даже чересчур удачно. И дело не в том, что ни швейцар в вестибюле, ни лифтер не поинтересовались, к кому он пришел. Как бы то ни было, пока ему везло. Выйдя из метро, он еще долго болтался на улице, раздумывая, позвонить или нет по телефону, чтобы узнать, есть ли кто в квартире. Потом сообразил: даже если он сразу бросит трубку, услышав голос Мечера или Элен (что было маловероятно, учитывая его теперешнее настроение), он не сможет воспользоваться моментом внезапности. Да к тому же они просто могли не подойти к телефону. Последнее соображение успокоило его сомнения относительно того, что он не попросил Молли ничего не говорить Строду. Подспудное ощущение, что отношения Эткинсов исключают возможность запрета Строду звонить в нью-йоркскую квартиру, не заменяла уверенности в том, что Строд не такой человек, который, если это сделать, способен помчаться в Нью-Йорк ради того лишь, чтобы предотвратить или хотя бы смягчить отвратительную сцену. Роджер снова прислушался. По-прежнему тишина. Или их нет, или они спят. Он повернул ключ в замке и вошел, стараясь не производить шума.
Прежде всего он почувствовал застарелый запах пыли и золы в камине. Вся мебель была сдвинута в угол, подальше от воздействия дневного света. Как ни старался он ступать осторожней, пол под ним скрипел, как расшатанный плот. Громко чертыхнувшись, он стал шарить по стенам, пока не вспыхнула старая медная люстра – при свете у него хотя бы была возможность, если бы он застал врасплох преступную пару, уговорить их выслушать его, прежде чем они бросятся бежать, или потеряют сознание, или уж на что они там способны. Он исследовал всю квартиру. Зашел в маленькую спальню для гостей, которой давно никто не пользовался, в кухню и большую хозяйскую спальню с очень дорогой кроватью со следами недавнего пребывания двоих, судя по полке в ванной, человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21