— С другой стороны, у него были и мотив, и возможность.
— И все-таки вы думаете, что это сделал он?
— Я думаю, Нил — живое доказательство того, что генетический фонд нуждается в охране. Он мелочный, озлобленный человек, разочарованный тем, что его никто не любит. Истинный сын своего отца! — добавил Ковач с иронической усмешкой.
— Мне казалось, Майк Фэллон был вашим другом, — заметила Аманда.
— Я уважал его за то, каким он был на работе — настоящим копом старой закалки.
Ковач посмотрел на улицу, по которой медленно ехала машина. Сидящая в ней пара разглядывала номера домов. Нормальные люди, приехавшие на рождественскую вечеринку. И, уж конечно, не с места убийства.
— Возможно, я сочувствовал ему, так как хотел, чтобы и мне кто-нибудь посочувствовал, когда я стану таким же старым брюзгой.
— Сюда вы тоже явились за сочувствием? — осведомилась Сейвард. Он пожал плечами:
— Я бы даже не возражал против жалости.
— Этот товар я у себя не храню.
Ковачу показалось, что ее взгляд смягчился и она почти готова улыбнуться.
— А как насчет скотча?
— Его я тоже не храню.
— Как и я. Предпочитаю его пить.
— Еще бы! Вы ведь типичный трагический герой.
— Я дважды разведенный, курящий и пьющий трудоголик. Не знаю, что тут героического. По-моему, это больше похоже на неудачника, но, возможно, у меня неправильные критерии.
— Почему вы пришли сюда, сержант? Не вижу, какое отношение ко мне имеют новости о Майке Фэллоне.
— Очевидно, поэтому вы заставляете меня стоять на холоде, отщипывая кусочек за кусочком от моего самоуважения?
На сей раз на ее губах действительно мелькнуло нечто вроде улыбки.
— Юмор у вас довольно тяжеловесный.
— Считаю утонченность пустой тратой времени, , особенно когда я выпивши. Я уже снизошел до скотча, о котором мы говорили.
— Водите машину в нетрезвом виде? Очевидно, я окажу услугу обществу, если приглашу вас на чашку кофе.
— Вы окажете услугу мне. Единственная вещь, которая перегрелась у меня в машине, — это мотор. Аманда вздохнула и распахнула дверь настежь. Ковач немедленно воспользовался случаем выиграть войну, пока она не передумала. В доме было тепло и уютно, пахло горящим камином и вышеупомянутым кофе. У него дома было холодно и пахло мусором.
— Возможно, у вас в глубине души появляется сочувствие ко мне, лейтенант.
— М-м… разве только в голове.
Ковач снял ботинки и последовал за Амандой через маленькую столовую в кухню. На ней было свободное платье для домашнего отдыха. Ковач подумал, что такое могла бы носить голливудская звезда тридцатых годов. Волосы ниспадали на плечи мягкими серебристыми волнами. Она являла собой весьма привлекательное зрелище, если не считать некоторой скованности, какая бывает после недавно полученной травмы. Ковач снова вспомнил ее рассказ о падении. В квартире, безусловно, больше никто не проживал — даже в пятницу вечером не ощущалось присутствия бойфренда.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Превосходно.
Аманда достала из буфета глиняную кружку и налила в нее кофе. Помещение мягко освещали желтые лампы на потолке.
— Насколько я понимаю, у Нила Фэллона нет алиби?
— Во всяком случае — такого, какое произвело бы впечатление в суде, — ответил Ковач, прислонившись к шкафу. — Люди не верят, что кто-то может спать один у себя дома. Они всегда подозревают, что все, кроме них, по ночам занимаются сексом или совершают преступления.
— Молоко? Сахар?
— Спасибо, мне черный.
— А как насчет улик физического порядка?
— Боюсь, что они не выдержат лабораторных тестов.
— Он не оставил отпечатков пальцев на оружии?
— Нет.
— Тогда почему вы решили, что это убийство? Что-то было в медицинском заключении?
— Нет. Я пришел к этому выводу из-за положения Оружия. Оно не могло упасть туда, если бы Майк сам нажал на курок.
Аманда передала ему кофе и взяла свою чашку.
— Какой печальный конец, — задумчиво произнесла она. — Подумать только — собственный сын… Мне очень жаль.
— У Майка был шанс наладить отношения с Энди, но он им не воспользовался, и тогда все покатилось под гору. — Ковач попробовал кофе, удивившись отсутствию экзотического привкуса. Напиток был самым обычным. — Энди надеялся, что их сблизит совместная работа, и предлагал Майку записать его воспоминания об убийстве Торна.
— В самом деле? Это Майк вам рассказал?
— Нет, друг Энди. Майк не захотел этим заниматься. Одно дело самому мучиться своими воспоминаниями, другое — делиться ими с кем-то. А Энди говорил вам что-нибудь об этом?
Сейвард поставила чашку и скрестила руки на груди.
— Не припоминаю. А почему он должен был обсуждать это со мной?
— Я просто подумал, что он мог упомянуть это мимоходом — ведь вы дружите с Эйсом Уайеттом.
— Мы не друзья, а просто знакомые.
— Очевидно, Энди оставил эту идею, — сказал Ковач. — У него в офисе я не нашел никаких свидетельств его интереса к тому давнему делу — ни досье, ни газетных вырезок. Если только они не находятся там же, где его ноутбук и материалы по делу Кертиса — Огдена. Но где они могут быть?
— Зачем, по-вашему, ему могло понадобиться копаться в прошлом отца?
Ковач пожал плечами:
— Думаю, он хотел понять, кем был Майк в течение двадцати лет после той ночи. А может, просто хотел завоевать расположение старика, притворяясь, что интересуется его прошлым. Вам виднее, был ли Энди подлизой.
Аманда задумалась.
— Ему всегда было важно докопаться до истины. Вот почему он так переживал, когда закрыли дело Кертиса — Огдена. Энди хотел сам завершить его, а ему пришлось просто отказаться от дела из-за признания Верма.
— Это я хорошо могу понять, — Ковач невесело усмехнулся. — Никто не предполагал, что я буду тратить время, пытаясь разобраться в смерти Энди — или, если на то пошло, в его жизни, — но я хочу знать, что произошло. Хочу чувствовать удовлетворение. Дело не должно быть закрыто, пока я не скажу, что его можно закрыть. Вот такой я человек.
— Это значит, что вы хороший коп.
— Это значит, что я старый идиот и неисправимый романтик. Однажды капитан сказал мне, что мне платят за расследование преступлений, а не за раскрытие их.
— И что вы на это ответили?
Ковач рассмеялся.
— Ему в глаза? “Да, сэр”. Мой банковский счет не выдержал бы отстранения от работы. А за глаза я назвал его… Нет, не могу повторить в присутствии леди.
Сейвард снова взяла чашку и сделала глоток, наблюдая за ним из-под ресниц. “Для женщины с подбитым глазом она выглядит чертовски сексуально”, — подумал Ковач.
Аманда отвела взгляд.
— Вы спрашивали, просмотрела ли я досье. Разумеется. Я помню его почти наизусть. Во время расследования Огден несколько раз оскорблял Энди словесно и произнес пару неопределенных угроз, но в этом не было ничего необычного. А потом с Верма заключили сделку — и все кончилось. Не было никаких дополнений к делу после его закрытия. Огдену больше незачем было контактировать с Энди.
— А как насчет напарника Огдена — Рубела?
— О нем вообще не упоминается. По-моему, тогда его напарником был не Рубел, а Портер — Лэрри Портер. Лично я не сомневалась, что именно Огден подложил часы Кертиса в квартиру Верма, но доказать это было невозможно. Нам приходилось основываться на имеющихся фактах.
— Тем более что после признания Верма на вас бы набросился весь профсоюз за преследования Огдена, а начальство — за то, что разозлили профсоюз, — усмехнулся Ковач. — Не забывайте: вам платят за расследование, а не за раскрытие, лейтенант.
— А мне приходится жить с мыслью? что Энди, возможно, из-за этого покончил с собой, — тихо сказала Аманда.
— Возможно, — согласился Ковач. — А может быть, он убил себя, потому что его любовник не желал признаваться в своих наклонностях. Или считая, что отец навсегда отрекся от него, потому что он-то как раз признался. Не исключено, что Энди вообще не покончил с собой. Так что это совсем не обязательно ваша вина, хоть вы и терзаете себя. Ведь вы же наверняка постоянно думаете о том, каким образом могли бы предотвратить случившееся — если бы вы были достаточно проницательны, умели бы читать чужие мысли и угадывать будущее по кофейной гуще…
— Очевидно, прочитать мои мысли не составляет труда.
— Вот уж нет.
Ковач добавил про себя, что читать ее мысли для него, пожалуй, труднее, чем чьи бы то ни было. Ему редко приходилось сталкиваться с таким осторожным человеком, и это делало Аманду Сейвард еще более интригующей. Ковач хотел знать, какова она в действительности и почему стала такой, хотел проникнуть за окружающие ее стены.
— Мы с моей напарницей терзаем себя точно так же, — добавил он. — Я пытаюсь убедить себя, что это просто доказательство нашей принадлежности к человеческой расе. Но иногда думаю, что для меня было бы лучше отгородиться от нее полностью.
Какое-то время Ковачу удавалось отгонять от себя видения недавних событий — маленького неподвижного тела ребенка и окровавленного снега, — но они осаждали его все настойчивее.
Он подошел к французскому окну, выходящему на задний двор. Снежный покров при свете луны казался голубоватым, придавая пейзажу призрачный оттенок. Деревья окаймляли участок, скрывая его от взглядов соседей.
— У меня сегодня тоже потеря, — признался Ковач. — Застрелили маленькую дочь свидетельницы нападения, которое я расследую, — только для того, чтобы припугнуть мать.
— Разве это ваша вина?
Лунный свет падал на лицо Аманды, словно тонкая вуаль, под которой ее кожа отливала перламутром. Мягкая кожа, мягкие, волнистые волосы, губы, выглядевшие мягкими, как атлас… Ковач старался не замечать стен с острыми гранями, которыми она себя окружила, — делать вид, будто их не существует.
Он покачал головой:
— Нет. Не совсем моя. Но, как бы то ни было, невинного ребенка застрелили на улице. Стрелявшему, по рассказам, самому лет шестнадцать, и он взялся за это поручение, чтобы стать полноправным членом банды. Девочку убили, чтобы запугать тех, которые и без того думают, что жизнь слишком тяжела, чтобы заботиться о чем-то, кроме собственной шкуры. Чтобы запугать мать, которая не желала давать показания о том, как проламывали голову наркодилеру. Она хотела прожить достаточно долго, чтобы поставить на ноги детей. Конечно, виноватых в этой ситуации более чем достаточно. Но ведь я тоже виноват! Я должен защищать людей, а не позволять, чтобы их убивали! А мне пришлось смотреть в лицо этой женщине и просить прощения, как будто таким образом можно что-то исправить.
— Обвиняя себя, тоже ничего не исправишь, — заметила Аманда.
Она стояла так близко, что можно было взять ее за Фуку, но Ковач не сделал этого. Он затаил дыхание, условно рядом с ним было пугливое животное, которое метнулось бы прочь при малейшем его движении.
— Мы делаем все, что можем, — продолжала Аманда, — и наказываем себя за это. Я стараюсь принимать решения, только будучи уверенной, что они пойдут кому-то на пользу. Иногда в результате кто-то может пострадать, но то, что я действовала с благой целью, должно служить оправданием, не так ли?
Голос Аманды предательски дрогнул. Ковач медленно повернулся к ней, все еще опасаясь, что она убежит. Она смотрела на него во все глаза, словно моля об одобрении. Это был взгляд сквозь стену.
— Должно, — отозвался он. — Но что-то внутри нас этому сопротивляется.
В глазах Аманды блеснули слезы.
— Вы хороший человек, Сэм Ковач.
Уголки его рта приподнялись в улыбке.
— Скажите это еще раз.
— Вы…
Ковач все-таки не удержался и коснулся пальцем ее губ — они оказались именно такими, как он себе представлял.
— Нет. Произнесите еще раз мое имя. Просто чтобы я мог услышать, как оно звучит.
Он приподнял ее голову за подбородок. По щеке Аманды покатилась слеза.
— Сэм… — прошептала она дрожащими губами. Наклонившись, Ковач робко и неуверенно поцеловал ее в губы, задержав дыхание, как будто пытался поймать это слово. Руки Аманды скользнули вверх к его плечам, губы по-прежнему дрожали, но не от страха, а от желания…
Поцелуй продолжался, и время словно остановилось. Наконец Аманда оторвалась от его губ и, глядя ему в глаза, произнесла лишь одно слово:
— Останьтесь.
Ковач слышал тяжелые удары собственного сердца.
— Вы уверены?
Она вновь потянулась к его губам.
— Пожалуйста, останьтесь… Сэм…
Больше он не задавал вопросов. Возможно, ее жизнь была такой же пустой, как его собственная. Возможно, их души испытывали одинаковую боль. Возможно, она просто нуждалась в поддержке, а он — в том, чтобы о ком-то заботиться. А впрочем, какая разница?
Аманда повела его в спальню. В воздухе ощущался легкий аромат ее духов. На комоде лежали серьги, часы, черная бархатная лента для волос. Лампа на столике отбрасывала янтарный свет на кожу Аманды, когда Ковач раздевал ее.
Оба молчали. Вместо голосов говорили взгляды, прикосновения, прерывистое дыхание. Аманда притянула его к себе, и он проник в нее, чувствуя, что его сердце вот-вот остановится. Они двигались ритмично, как будто под барабанный бой.
Желание, томление, страсть… Вкус соли на коже и кофе на языке… Ощущение тепла и влаги… Стоны Аманды становились все громче. Для Ковача кульминация наступила, как удар молнии. Его тело судорожно дернулось, и ему показалось, что он закричал…
Даже потом, когда Аманда засыпала в его объятиях, Ковач продолжал целовать ее губы, щеки, волосы. Он боялся, что больше ему не представится такой шанс, и хотел получить все сполна. Наконец усталость окутала его, словно покрывало. Ковач закрыл глаза и заснул.
* * *
Открыв глаза, Ковач подумал. Что все это ему приснилось. Потом он вспомнил.
Аманда!
Она спокойно спала, прижавшись к нему. Ковач осторожно натянул одеяло на ее голое плечо. При свете лампы он увидел синяки и царапины на лице Аманды, и у него сжалось сердце при мысли о том, что, занимаясь любовью, он мог нечаянно коснуться их, причинив ей боль. Ковач поклялся себе, что если найдет парня, который оставил эти отметины, то сделает из него отбивную котлету.
“Господи! — подумал Ковач. — Я переспал с лейтенантом!”
Что подумает Аманда, когда откроет глаза? Что она совершила ошибку? Потеряла рассудок? Будет она смущена или сердита? О себе он мог сказать только, что ни о чем не сожалеет.
Соскользнув с кровати, Ковач надел брюки и вышел в коридор в поисках ванной для гостей: он не хотел, чтобы шум воды разбудил Аманду. В ванной висели причудливо расшитые полотенца и лежали куски декоративного мыла, очевидно, не предназначенные для практического применения. Поколебавшись секунду, он тем не менее ими воспользовался. Отражение, которое Ковач видел в зеркале, свидетельствовало о приближающейся старости и о том, что в его жизни было куда больше разочарований, чем достижений. И что только может найти в нем женщина?
Умывшись, Ковач спустился в кухню, сделал себе растворимый кофе и стал бродить по дому, потягивая кофе и гася свет в комнатах.
Аманда Сейвард создала себе уютное жилье. Мебель выглядела удобной, цвета были мягкими и неброскими. Странно, но он нигде не обнаружил ни семейных фотографий, ни снимков друзей или ее самой — только несколько черно-белых фото, на которых не было ни одного человека. Ковач вспомнил, что видел такие же в офисе Аманды. Интересно, что они могут для нее означать? Ему хотелось увидеть что-нибудь рассказывающее о ее жизни… А впрочем, разве то, что он видел, не говорило о ней? В конце концов, у него в доме тоже почти ничего не могло о нем рассказать. Посторонний куда больше узнал бы о нем в его служебной каморке.
В гостиной Ковач взял кочергу и помешал тлеющие угли в камине, потом выключил лампу у дивана. На столике лежала книга “Как справиться со стрессом”.
Рядом с гостиной находилась другая комната, где тоже горел свет и тихо звучала музыка. Ковач направился туда, чтобы выключить аппаратуру. Кабинет Аманды — еще один оазис комфортабельной мебели и кажущихся пустыми фотографий. Все свидетельствовало о любви к порядку. Сувениры на полках над столом заставили его улыбнуться. Деревянная тигрица с тигрятами. Пресс-папье из цветного стекла — скорее произведение искусства, чем орудие труда. Резиновая игрушка для снятия стресса — забавное существо, выпучивающее глаза, если сжать его в руке. Полицейский значок.
Ковач из любопытства взял значок и стал его разглядывать. Такие носили, когда он только поступил в полицию полмиллиона лет назад и, во всяком случае, до того, как туда поступила Аманда. Следовательно, он принадлежал человеку, который что-то значил для нее.
Полиция Миннеаполиса. Значок № 1428.
Первая вещь в доме, намекающая на прошлое Аманды и связанная с ее работой. Похоже, ее жизнь действительно была такой же пустой, как его.
Ковач вернул значок на место, выключил свет и стереоаппаратуру и вышел из комнаты. Он поднимался по лестнице, предвкушая, как снова скользнет под одеяло и почувствует рядом с собой теплое мягкое тело Аманды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— И все-таки вы думаете, что это сделал он?
— Я думаю, Нил — живое доказательство того, что генетический фонд нуждается в охране. Он мелочный, озлобленный человек, разочарованный тем, что его никто не любит. Истинный сын своего отца! — добавил Ковач с иронической усмешкой.
— Мне казалось, Майк Фэллон был вашим другом, — заметила Аманда.
— Я уважал его за то, каким он был на работе — настоящим копом старой закалки.
Ковач посмотрел на улицу, по которой медленно ехала машина. Сидящая в ней пара разглядывала номера домов. Нормальные люди, приехавшие на рождественскую вечеринку. И, уж конечно, не с места убийства.
— Возможно, я сочувствовал ему, так как хотел, чтобы и мне кто-нибудь посочувствовал, когда я стану таким же старым брюзгой.
— Сюда вы тоже явились за сочувствием? — осведомилась Сейвард. Он пожал плечами:
— Я бы даже не возражал против жалости.
— Этот товар я у себя не храню.
Ковачу показалось, что ее взгляд смягчился и она почти готова улыбнуться.
— А как насчет скотча?
— Его я тоже не храню.
— Как и я. Предпочитаю его пить.
— Еще бы! Вы ведь типичный трагический герой.
— Я дважды разведенный, курящий и пьющий трудоголик. Не знаю, что тут героического. По-моему, это больше похоже на неудачника, но, возможно, у меня неправильные критерии.
— Почему вы пришли сюда, сержант? Не вижу, какое отношение ко мне имеют новости о Майке Фэллоне.
— Очевидно, поэтому вы заставляете меня стоять на холоде, отщипывая кусочек за кусочком от моего самоуважения?
На сей раз на ее губах действительно мелькнуло нечто вроде улыбки.
— Юмор у вас довольно тяжеловесный.
— Считаю утонченность пустой тратой времени, , особенно когда я выпивши. Я уже снизошел до скотча, о котором мы говорили.
— Водите машину в нетрезвом виде? Очевидно, я окажу услугу обществу, если приглашу вас на чашку кофе.
— Вы окажете услугу мне. Единственная вещь, которая перегрелась у меня в машине, — это мотор. Аманда вздохнула и распахнула дверь настежь. Ковач немедленно воспользовался случаем выиграть войну, пока она не передумала. В доме было тепло и уютно, пахло горящим камином и вышеупомянутым кофе. У него дома было холодно и пахло мусором.
— Возможно, у вас в глубине души появляется сочувствие ко мне, лейтенант.
— М-м… разве только в голове.
Ковач снял ботинки и последовал за Амандой через маленькую столовую в кухню. На ней было свободное платье для домашнего отдыха. Ковач подумал, что такое могла бы носить голливудская звезда тридцатых годов. Волосы ниспадали на плечи мягкими серебристыми волнами. Она являла собой весьма привлекательное зрелище, если не считать некоторой скованности, какая бывает после недавно полученной травмы. Ковач снова вспомнил ее рассказ о падении. В квартире, безусловно, больше никто не проживал — даже в пятницу вечером не ощущалось присутствия бойфренда.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он.
— Превосходно.
Аманда достала из буфета глиняную кружку и налила в нее кофе. Помещение мягко освещали желтые лампы на потолке.
— Насколько я понимаю, у Нила Фэллона нет алиби?
— Во всяком случае — такого, какое произвело бы впечатление в суде, — ответил Ковач, прислонившись к шкафу. — Люди не верят, что кто-то может спать один у себя дома. Они всегда подозревают, что все, кроме них, по ночам занимаются сексом или совершают преступления.
— Молоко? Сахар?
— Спасибо, мне черный.
— А как насчет улик физического порядка?
— Боюсь, что они не выдержат лабораторных тестов.
— Он не оставил отпечатков пальцев на оружии?
— Нет.
— Тогда почему вы решили, что это убийство? Что-то было в медицинском заключении?
— Нет. Я пришел к этому выводу из-за положения Оружия. Оно не могло упасть туда, если бы Майк сам нажал на курок.
Аманда передала ему кофе и взяла свою чашку.
— Какой печальный конец, — задумчиво произнесла она. — Подумать только — собственный сын… Мне очень жаль.
— У Майка был шанс наладить отношения с Энди, но он им не воспользовался, и тогда все покатилось под гору. — Ковач попробовал кофе, удивившись отсутствию экзотического привкуса. Напиток был самым обычным. — Энди надеялся, что их сблизит совместная работа, и предлагал Майку записать его воспоминания об убийстве Торна.
— В самом деле? Это Майк вам рассказал?
— Нет, друг Энди. Майк не захотел этим заниматься. Одно дело самому мучиться своими воспоминаниями, другое — делиться ими с кем-то. А Энди говорил вам что-нибудь об этом?
Сейвард поставила чашку и скрестила руки на груди.
— Не припоминаю. А почему он должен был обсуждать это со мной?
— Я просто подумал, что он мог упомянуть это мимоходом — ведь вы дружите с Эйсом Уайеттом.
— Мы не друзья, а просто знакомые.
— Очевидно, Энди оставил эту идею, — сказал Ковач. — У него в офисе я не нашел никаких свидетельств его интереса к тому давнему делу — ни досье, ни газетных вырезок. Если только они не находятся там же, где его ноутбук и материалы по делу Кертиса — Огдена. Но где они могут быть?
— Зачем, по-вашему, ему могло понадобиться копаться в прошлом отца?
Ковач пожал плечами:
— Думаю, он хотел понять, кем был Майк в течение двадцати лет после той ночи. А может, просто хотел завоевать расположение старика, притворяясь, что интересуется его прошлым. Вам виднее, был ли Энди подлизой.
Аманда задумалась.
— Ему всегда было важно докопаться до истины. Вот почему он так переживал, когда закрыли дело Кертиса — Огдена. Энди хотел сам завершить его, а ему пришлось просто отказаться от дела из-за признания Верма.
— Это я хорошо могу понять, — Ковач невесело усмехнулся. — Никто не предполагал, что я буду тратить время, пытаясь разобраться в смерти Энди — или, если на то пошло, в его жизни, — но я хочу знать, что произошло. Хочу чувствовать удовлетворение. Дело не должно быть закрыто, пока я не скажу, что его можно закрыть. Вот такой я человек.
— Это значит, что вы хороший коп.
— Это значит, что я старый идиот и неисправимый романтик. Однажды капитан сказал мне, что мне платят за расследование преступлений, а не за раскрытие их.
— И что вы на это ответили?
Ковач рассмеялся.
— Ему в глаза? “Да, сэр”. Мой банковский счет не выдержал бы отстранения от работы. А за глаза я назвал его… Нет, не могу повторить в присутствии леди.
Сейвард снова взяла чашку и сделала глоток, наблюдая за ним из-под ресниц. “Для женщины с подбитым глазом она выглядит чертовски сексуально”, — подумал Ковач.
Аманда отвела взгляд.
— Вы спрашивали, просмотрела ли я досье. Разумеется. Я помню его почти наизусть. Во время расследования Огден несколько раз оскорблял Энди словесно и произнес пару неопределенных угроз, но в этом не было ничего необычного. А потом с Верма заключили сделку — и все кончилось. Не было никаких дополнений к делу после его закрытия. Огдену больше незачем было контактировать с Энди.
— А как насчет напарника Огдена — Рубела?
— О нем вообще не упоминается. По-моему, тогда его напарником был не Рубел, а Портер — Лэрри Портер. Лично я не сомневалась, что именно Огден подложил часы Кертиса в квартиру Верма, но доказать это было невозможно. Нам приходилось основываться на имеющихся фактах.
— Тем более что после признания Верма на вас бы набросился весь профсоюз за преследования Огдена, а начальство — за то, что разозлили профсоюз, — усмехнулся Ковач. — Не забывайте: вам платят за расследование, а не за раскрытие, лейтенант.
— А мне приходится жить с мыслью? что Энди, возможно, из-за этого покончил с собой, — тихо сказала Аманда.
— Возможно, — согласился Ковач. — А может быть, он убил себя, потому что его любовник не желал признаваться в своих наклонностях. Или считая, что отец навсегда отрекся от него, потому что он-то как раз признался. Не исключено, что Энди вообще не покончил с собой. Так что это совсем не обязательно ваша вина, хоть вы и терзаете себя. Ведь вы же наверняка постоянно думаете о том, каким образом могли бы предотвратить случившееся — если бы вы были достаточно проницательны, умели бы читать чужие мысли и угадывать будущее по кофейной гуще…
— Очевидно, прочитать мои мысли не составляет труда.
— Вот уж нет.
Ковач добавил про себя, что читать ее мысли для него, пожалуй, труднее, чем чьи бы то ни было. Ему редко приходилось сталкиваться с таким осторожным человеком, и это делало Аманду Сейвард еще более интригующей. Ковач хотел знать, какова она в действительности и почему стала такой, хотел проникнуть за окружающие ее стены.
— Мы с моей напарницей терзаем себя точно так же, — добавил он. — Я пытаюсь убедить себя, что это просто доказательство нашей принадлежности к человеческой расе. Но иногда думаю, что для меня было бы лучше отгородиться от нее полностью.
Какое-то время Ковачу удавалось отгонять от себя видения недавних событий — маленького неподвижного тела ребенка и окровавленного снега, — но они осаждали его все настойчивее.
Он подошел к французскому окну, выходящему на задний двор. Снежный покров при свете луны казался голубоватым, придавая пейзажу призрачный оттенок. Деревья окаймляли участок, скрывая его от взглядов соседей.
— У меня сегодня тоже потеря, — признался Ковач. — Застрелили маленькую дочь свидетельницы нападения, которое я расследую, — только для того, чтобы припугнуть мать.
— Разве это ваша вина?
Лунный свет падал на лицо Аманды, словно тонкая вуаль, под которой ее кожа отливала перламутром. Мягкая кожа, мягкие, волнистые волосы, губы, выглядевшие мягкими, как атлас… Ковач старался не замечать стен с острыми гранями, которыми она себя окружила, — делать вид, будто их не существует.
Он покачал головой:
— Нет. Не совсем моя. Но, как бы то ни было, невинного ребенка застрелили на улице. Стрелявшему, по рассказам, самому лет шестнадцать, и он взялся за это поручение, чтобы стать полноправным членом банды. Девочку убили, чтобы запугать тех, которые и без того думают, что жизнь слишком тяжела, чтобы заботиться о чем-то, кроме собственной шкуры. Чтобы запугать мать, которая не желала давать показания о том, как проламывали голову наркодилеру. Она хотела прожить достаточно долго, чтобы поставить на ноги детей. Конечно, виноватых в этой ситуации более чем достаточно. Но ведь я тоже виноват! Я должен защищать людей, а не позволять, чтобы их убивали! А мне пришлось смотреть в лицо этой женщине и просить прощения, как будто таким образом можно что-то исправить.
— Обвиняя себя, тоже ничего не исправишь, — заметила Аманда.
Она стояла так близко, что можно было взять ее за Фуку, но Ковач не сделал этого. Он затаил дыхание, условно рядом с ним было пугливое животное, которое метнулось бы прочь при малейшем его движении.
— Мы делаем все, что можем, — продолжала Аманда, — и наказываем себя за это. Я стараюсь принимать решения, только будучи уверенной, что они пойдут кому-то на пользу. Иногда в результате кто-то может пострадать, но то, что я действовала с благой целью, должно служить оправданием, не так ли?
Голос Аманды предательски дрогнул. Ковач медленно повернулся к ней, все еще опасаясь, что она убежит. Она смотрела на него во все глаза, словно моля об одобрении. Это был взгляд сквозь стену.
— Должно, — отозвался он. — Но что-то внутри нас этому сопротивляется.
В глазах Аманды блеснули слезы.
— Вы хороший человек, Сэм Ковач.
Уголки его рта приподнялись в улыбке.
— Скажите это еще раз.
— Вы…
Ковач все-таки не удержался и коснулся пальцем ее губ — они оказались именно такими, как он себе представлял.
— Нет. Произнесите еще раз мое имя. Просто чтобы я мог услышать, как оно звучит.
Он приподнял ее голову за подбородок. По щеке Аманды покатилась слеза.
— Сэм… — прошептала она дрожащими губами. Наклонившись, Ковач робко и неуверенно поцеловал ее в губы, задержав дыхание, как будто пытался поймать это слово. Руки Аманды скользнули вверх к его плечам, губы по-прежнему дрожали, но не от страха, а от желания…
Поцелуй продолжался, и время словно остановилось. Наконец Аманда оторвалась от его губ и, глядя ему в глаза, произнесла лишь одно слово:
— Останьтесь.
Ковач слышал тяжелые удары собственного сердца.
— Вы уверены?
Она вновь потянулась к его губам.
— Пожалуйста, останьтесь… Сэм…
Больше он не задавал вопросов. Возможно, ее жизнь была такой же пустой, как его собственная. Возможно, их души испытывали одинаковую боль. Возможно, она просто нуждалась в поддержке, а он — в том, чтобы о ком-то заботиться. А впрочем, какая разница?
Аманда повела его в спальню. В воздухе ощущался легкий аромат ее духов. На комоде лежали серьги, часы, черная бархатная лента для волос. Лампа на столике отбрасывала янтарный свет на кожу Аманды, когда Ковач раздевал ее.
Оба молчали. Вместо голосов говорили взгляды, прикосновения, прерывистое дыхание. Аманда притянула его к себе, и он проник в нее, чувствуя, что его сердце вот-вот остановится. Они двигались ритмично, как будто под барабанный бой.
Желание, томление, страсть… Вкус соли на коже и кофе на языке… Ощущение тепла и влаги… Стоны Аманды становились все громче. Для Ковача кульминация наступила, как удар молнии. Его тело судорожно дернулось, и ему показалось, что он закричал…
Даже потом, когда Аманда засыпала в его объятиях, Ковач продолжал целовать ее губы, щеки, волосы. Он боялся, что больше ему не представится такой шанс, и хотел получить все сполна. Наконец усталость окутала его, словно покрывало. Ковач закрыл глаза и заснул.
* * *
Открыв глаза, Ковач подумал. Что все это ему приснилось. Потом он вспомнил.
Аманда!
Она спокойно спала, прижавшись к нему. Ковач осторожно натянул одеяло на ее голое плечо. При свете лампы он увидел синяки и царапины на лице Аманды, и у него сжалось сердце при мысли о том, что, занимаясь любовью, он мог нечаянно коснуться их, причинив ей боль. Ковач поклялся себе, что если найдет парня, который оставил эти отметины, то сделает из него отбивную котлету.
“Господи! — подумал Ковач. — Я переспал с лейтенантом!”
Что подумает Аманда, когда откроет глаза? Что она совершила ошибку? Потеряла рассудок? Будет она смущена или сердита? О себе он мог сказать только, что ни о чем не сожалеет.
Соскользнув с кровати, Ковач надел брюки и вышел в коридор в поисках ванной для гостей: он не хотел, чтобы шум воды разбудил Аманду. В ванной висели причудливо расшитые полотенца и лежали куски декоративного мыла, очевидно, не предназначенные для практического применения. Поколебавшись секунду, он тем не менее ими воспользовался. Отражение, которое Ковач видел в зеркале, свидетельствовало о приближающейся старости и о том, что в его жизни было куда больше разочарований, чем достижений. И что только может найти в нем женщина?
Умывшись, Ковач спустился в кухню, сделал себе растворимый кофе и стал бродить по дому, потягивая кофе и гася свет в комнатах.
Аманда Сейвард создала себе уютное жилье. Мебель выглядела удобной, цвета были мягкими и неброскими. Странно, но он нигде не обнаружил ни семейных фотографий, ни снимков друзей или ее самой — только несколько черно-белых фото, на которых не было ни одного человека. Ковач вспомнил, что видел такие же в офисе Аманды. Интересно, что они могут для нее означать? Ему хотелось увидеть что-нибудь рассказывающее о ее жизни… А впрочем, разве то, что он видел, не говорило о ней? В конце концов, у него в доме тоже почти ничего не могло о нем рассказать. Посторонний куда больше узнал бы о нем в его служебной каморке.
В гостиной Ковач взял кочергу и помешал тлеющие угли в камине, потом выключил лампу у дивана. На столике лежала книга “Как справиться со стрессом”.
Рядом с гостиной находилась другая комната, где тоже горел свет и тихо звучала музыка. Ковач направился туда, чтобы выключить аппаратуру. Кабинет Аманды — еще один оазис комфортабельной мебели и кажущихся пустыми фотографий. Все свидетельствовало о любви к порядку. Сувениры на полках над столом заставили его улыбнуться. Деревянная тигрица с тигрятами. Пресс-папье из цветного стекла — скорее произведение искусства, чем орудие труда. Резиновая игрушка для снятия стресса — забавное существо, выпучивающее глаза, если сжать его в руке. Полицейский значок.
Ковач из любопытства взял значок и стал его разглядывать. Такие носили, когда он только поступил в полицию полмиллиона лет назад и, во всяком случае, до того, как туда поступила Аманда. Следовательно, он принадлежал человеку, который что-то значил для нее.
Полиция Миннеаполиса. Значок № 1428.
Первая вещь в доме, намекающая на прошлое Аманды и связанная с ее работой. Похоже, ее жизнь действительно была такой же пустой, как его.
Ковач вернул значок на место, выключил свет и стереоаппаратуру и вышел из комнаты. Он поднимался по лестнице, предвкушая, как снова скользнет под одеяло и почувствует рядом с собой теплое мягкое тело Аманды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37