– Я уверен, – ответил Генри, – что они немедленно сообщили бы вам, если бы что-то узнали.
– У них сейчас своих забот хватает. Я отправлю надежного человека, – повторила я. – Посмотрим, что ему удастся выяснить.
Генри с поклоном удалился, а я поступила так, как и намеревалась.
За обедом беседа не клеилась. Все старательно избегали обсуждать события в Англии, а между тем это была единственная тема, которая меня занимала.
После трапезы мой духовник прочитал благодарственную молитву и уже собирался уходить, но Генри задержал его. Положив руку ему на плечо, он принялся о чем-то говорить с ним вполголоса.
– Что случилось?! – воскликнула я. – О чем вы шепчетесь?!
Генри с побелевшим лицом взглянул на меня, и я увидела, что у отца Киприана дрожат руки.
– В чем дело?! Пожалуйста, ответьте мне! – умоляла я.
Генри подошел ко мне и сказал:
– Я лгал вам. Народ не спас своего короля.
Он усадил меня в кресло и опустился на колени:
– Я не мог сразу открыть вам правду… – произнес Генри упавшим голосом. – Все было не так, как я вам говорил… Они вывели его из Уайтхолла… Он взошел на эшафот – и принял смерть столь же мужественно, как жил…
Я окаменела от горя. Устремив взгляд прямо перед собой, я не замечала никого вокруг. Я видела лишь дорогие черты моего возлюбленного супруга. Словно сквозь сон до меня доносились чьи-то сдавленные рыдания. Это плакала одна из женщин. Генри продолжал смотреть на меня; его глаза молили простить его за то, что он лгал мне… потому что любил меня.
Это был конец. Он ушел – мой король, мой супруг, моя любовь. Гнусные убийцы отняли его у меня.
Я не могла даже ненавидеть его палачей. Ненависть придет позже. В ту минуту все мое естество пронизывала одна только боль.
Карл умер, и я никогда больше не увижу его дорогое лицо.
ОТЧАЯНИЕ
Не знаю, сколько времени я просидела в оцепенении, не замечая столпившихся вокруг меня добрых людей, которые стремились разделить мои страдания.
Потом госпожа де Мотвиль, обняв меня, помогла мне добраться до постели. Я легла, а она встала на колени подле меня. По ее щекам текли слезы. Я же не проронила ни слезинки. Мое горе было так безгранично, что я не могла плакать. Меня постигло величайшее из несчастий, и мне хотелось одного: лечь рядом с мужем в холодную могилу.
Я гнала от себя воспоминания… Эти прекрасные шелковистые волосы, которые я так часто гладила… Эти глаза, всегда смотревшие на меня с такой нежностью…
– Милосердный Господь, – молилась я, – возьми меня к себе! Дай мне разделить с ним смерть, как я делила с ним жизнь!
Госпожа де Мотвиль мягко обратилась ко мне:
– Ваше Величество, вы должны жить ради вашего сына. Отныне он – король Англии Карл II. Боже, храни короля!
Она была права. Я не смела целиком отдаваться своему горю. Король, мой супруг, верил в священное право монарха править своим народом.
Король умер. Да здравствует король Карл II!
Моему сыну девятнадцать. Он молод и полон сил. Возможно, еще не все потеряно.
– Ваше Величество, – сказала госпожа де Мотвиль, – вам следует написать французской королеве.
– О да, – ответила я. – Пусть кто-нибудь поедет к ней рассказать о моем горе. Передайте ей, что смерть короля сделала меня самой несчастной женщиной на свете. Предупредите ее, что это очень опасно – раздражать своих подданных, особенно если не знаешь, как с ними справиться. Народ способен вести себя, подобно дикому зверю, и судьба моего покойного мужа подтверждает это. Скажите моей сестре королеве, что я неустанно молюсь за нее и маленького Людовика, прося Всевышнего уберечь Францию от бунта. Я же сейчас безутешна, ибо потеряла самое дорогое, что было у меня в жизни: короля, мужа и друга…
Госпожа де Мотвиль отвернулась, не в силах смотреть на мои муки.
Я взывала к Господу. Я дерзнула укорить Его в том, что он позволил совершиться ужасной несправедливости, но тут же раскаялась, поняв, что такова была Его воля, и попросила лишь дать мне сил вынести все это.
Госпожа де Мотвиль вызвалась сама отправиться к королеве Анне, чтобы передать ей мои слова. Когда она уже совсем собралась уходить, я вернула ее.
– Попросите ее еще об одном – ради меня. Передайте, что я умоляю ее признать моего сына принца Уэльского королем Англии Карлом II, а другого моего сына Джеймса, герцога Йоркского, его наследником.
Госпожа де Мотвиль оставила меня. Только сейчас я поняла, что мысль о сыне пробудила меня к жизни.
Я хотела знать все о трагедии в Уайтхолле, но только много времени спустя я смогла составить полную картину этих ужасных событий. В последние годы жизни Карла преследовали сплошные несчастья. После бегства в Кэрисбрук, где он надеялся встретить верных людей, его предал полковник Хемманд, губернатор острова. Карл рассчитывал на преданность Хемманда, так как тот доводился племянником его капеллану, но король не знал, что губернатор женился на дочери Джона Гемпдена и сделался сторонником Кромвеля. Хемманд встретил Карла как дорогого гостя, но в то же время сообщил круглоголовым о его местонахождении, и мой бедный супруг вскоре понял, что оказался в ловушке. Какое же отчаяние, должно быть, охватило его тогда! Но он сохранял выдержку и, находясь в замке, как ни в чем не бывало прогуливался по крепостной стене, играл в мяч и много читал.
Я узнала, что, поняв вероломство Хемманда, он попытался бежать. У Карла был верный паж по имени Фейрбрейс, который предложил перепилить решетку в окне темницы, но король побоялся привлечь внимание шумом и решил, что выберется и так. Все было готово. К окну была приставлена лестница, и предполагалось, что, когда Карл окажется внизу, Фейрбрейс проведет его через двор к крепостной стене, с которой они спустятся по веревочной лестнице. Там их должны были поджидать люди с лошадьми, а недалеко от берега стояло судно с поднятыми парусами, которое доставило бы беглеца во Францию. План увенчался бы успехом, если бы не оказалось, что Карл в состоянии просунуть сквозь прутья решетки только голову.
Бедный Карл! Как будто само Небо было против него! Если бы я могла найти верного Фейрбрейса, я непременно вознаградила бы его за попытку спасти своего государя.
После этого Карла перевели в замок Херст, стоящий на мысу острова Уайт. Трудно было сыскать более неуютное место, чем этот замок, продуваемый всеми ветрами, который в часы прилива вообще оказывался отрезанным от острова. Я с ужасом представляла себе страдания узника в этой мрачной крепости. Должно быть, он тогда вспоминал судьбы своих предков, окончивших свои дни в таких же местах, как замок Херст. К счастью, там он пробыл недолго. Оттуда его перевезли в Виндзор, а затем в Лондон.
К этому времени Кромвель стал уже полноправным хозяином Англии. Отряды его солдат рыскали по всей стране, разоряя мирных жителей и разрушая многие великолепные храмы и замки. Эти беспощадные пуритане осквернили даже Вестминстерское аббатство, ибо сочли его пристанищем греха и скверны. Они не выносили ничего красивого и насаждали повсюду свои суровые законы, согласно которым и улыбка на лице – от лукавого.
Итак, мой любимый Карл предстал перед судом и был осужден на смерть. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я не могу без содрогания думать о его последних мгновениях. Я знаю, что он вел себя достойно и мужественно, как и подобает королю.
Двум нашим детям – Елизавете и Генри – позволили увидеться с отцом незадолго до его казни. Я много раз слышала об этом свидании от разных людей и всякий раз не могла удержаться от слез.
Но дети! Наши несчастные дети! Как можно было так жестоко поступить с невинными детьми!
Встретившись со своим отцом, Елизавета сразу разрыдалась. Она уже знала о том, что его ожидает, и вдобавок не представляла, что он так изменился – поседел и постарел. А ведь она помнила его совсем другим – красивым, улыбающимся, нарядно одетым.
Глядя на старшую сестру, Генри тоже принялся плакать.
Карл привлек обоих к себе и крепко обнял. Елизавете было тогда всего лишь двенадцать лет, но, вернувшись после этого свидания к себе, она в мельчайших подробностях описала все, что тогда произошло. Я много раз читала потом ее записки и всегда испытывала бесконечную печаль.
– Я очень рад, что вижу вас, дети мои, – сказал Карл. – Мне нужно кое-что сказать вам, а тюремщики так жестоки, что не позволят мне написать прощальное письмо. Боюсь только, что ты все забудешь, моя дорогая…
Елизавета с горячностью заверила его, что не забудет.
– Все услышанное я запишу, – сказала она. – И сохраню эти записки до конца жизни.
– Не печалься, – проговорил Карл. – Я умру во имя Закона и Веры. Я прощаю всем моим врагам и надеюсь, что и Бог простит им. Вы, как и все ваши братья и сестры, тоже постарайтесь простить… Когда вы свидитесь с вашей матерью… – эту часть записок Елизаветы я никогда не могла читать без слез, – скажите ей, что в мыслях я все время был с нею. Любите и слушайтесь ее. Я умру, не сомневаясь, что Бог сохранит трон Англии для вашего брата и что в конце концов все вы будете счастливы.
Потом он посадил маленького Генри к себе на колени.
– Мальчик мой, – сказал он, – эти люди хотят отрубить голову твоему отцу.
Бедный Генри испуганно взглянул на отцовскую шею.
– Внимательно выслушай меня, дитя мое, – продолжал король. – Отрубив мне голову, они, быть может, захотят сделать королем тебя. Но запомни мои слова. Ты не можешь быть королем, пока живы твои братья Карл и Джеймс. Поэтому я прошу тебя не поддаваться их уговорам.
Малютка Генри изо всех сил старался понять, о чем толкует ему отец. Наконец он со вздохом произнес:
– Я не поддамся – пусть хоть изрежут меня в куски.
Потом они все втроем помолились, Карл наказал детям быть богобоязненными, что они ему и обещали.
Вошел епископ Джаксон, чтобы увести детей. Они горько плакали. Карл провожал их взглядом, а когда они были уже у дверей, бросился к ним, дабы обнять в последний раз. Дети прильнули к отцу и не хотели отпускать его.
Час казни был назначен. Карлу принесли обед, но он отказался от пищи.
– Вам следует поесть, государь, – сказал епископ, – чтобы вас не охватила слабость.
– Да, – согласился король, – это может быть превратно истолковано.
После этого он заставил себя проглотить несколько кусков и выпил вина. Закончив последнюю в своей жизни трапезу, он сказал:
– Пусть они войдут. Я готов.
Но никто не вошел. Случилась какая-то заминка. Впоследствии выяснилось, что двое офицеров, назначенных помогать палачу, в последнюю минуту отказались это делать, и никакие угрозы не могли поколебать их решимость. Звали их Хенкс и Фейер. Эти имена я также запомнила.
Некоторым утешением для меня было узнать, что хоть в награду за помощь палачу и предлагалось сто фунтов – тридцать восемь человек с презрением отвергли эти деньги. Сам палач пытался скрыться; когда же его отыскали, пришлось прибавить еще тридцать фунтов к его обычной плате, чтобы он выполнил свою работу. Помогать ему в конце концов заставили какого-то сержанта. Оба потребовали надеть на них маски: они не хотели, чтобы люди знали в лицо убийц короля.
За несколько дней до казни Карлу передали пакет от нашего сына принца Уэльского. В нем было два листа бумаги: один чистый с подписью принца внизу, а второй – с клятвенным обещанием выполнить любые условия бунтовщиков в обмен на жизнь короля. Со слезами радости на глазах Карл поцеловал послание и сжег его.
Мне рассказали, что он спокойно спал накануне казни. Томас Герберт, паж, ночевавший с ним в одной комнате, метался и кричал во сне, а когда проснулся, объяснил королю, что его мучили кошмары. Томасу приснилось, что архиепископ Лод, который уже четыре года как был мертв, вошел в спальню и преклонил перед королем колени. Потом они о чем-то долго беседовали.
Герберт стал одевать государя, и тот сказал, что хотел бы выглядеть так же торжественно, как в день нашей свадьбы. Мне передали, что при этих словах голос его дрогнул, и я поняла, что он подумал обо мне и о том горе, которое причинит нам всем его кончина.
Карл приказал пажу надеть на него две сорочки.
– На улице морозно, – проговорил он. – Я не хочу дрожать от холода, чтобы они не подумали, будто это от страха, а я смерти не боюсь.
Я гоню от себя мысли о самой казни, однако представляю ее себе так отчетливо, что не могу отделаться от этого видения. Перед моим внутренним взором предстает огромное скопище людей, едва сдерживаемых солдатами Кромвеля. Как же, верно, были напуганы он и его приспешники!
Карл шагнул на эшафот через окно парадной залы Уайтхолла, из которого заранее была вынута решетка.
Я часто раздумываю о том, с какими мыслями шел на казнь мой супруг. Мне хочется верить, что он вспоминал обо мне, и в то же время я надеюсь, что это было не так, ибо подобные воспоминания лишь усугубляли бы его муки.
О чем же мог думать Карл перед лицом смерти? Добрый по натуре, он был человеком долга, и если он не сумел обеспечить счастье своего народа, то не потому, что не прилагал к этому никаких усилий. Я знала, что для Англии наступают безотрадные дни, что люди вскоре начнут проклинать суровое правление пуритан, а Кромвель еще пожалеет о тех временах, когда его соотечественники пели и ликовали. Так и случилось, и я была рада этому. Я ненавидела Англию. Я не могла быть беспристрастной. Эти люди, которые послали на смерть такого великого и доброго человека, были моими врагами, и я страстно желала им сгореть в адском пламени.
Итак, Карл взошел на эшафот величественно прекрасный, как всегда. Представляю, с каким презрением смотрел он на смятение своих убийц в масках, у которых не хватило духа открыто совершить свое черное дело. Мне рассказали, что палач опустился перед ним на колени и умолял о прощении. Ответ Карла был спокойным и достойным:
– Я не прощаю никому из своих подданных, кто намеревается пролить мою кровь.
Он подошел к плахе. Толпа заволновалась. Палач почтительно попросил его убрать волосы под шапочку. Король невозмутимо сделал это, а потом громко сказал:
– Я покидаю мир продажных людей, дабы предстать перед престолом неподкупного Судии.
После этого он снял камзол.
Карл попросил палача проверить, твердо ли стоит на эшафоте плаха.
– Теперь, – сказал он, – я хочу помолиться про себя. Когда же я подниму вверх руку, ты можешь ударить.
Это был конец. Мой Карл, мой возлюбленный супруг, король-мученик, умер.
Мне рассказывали, что над толпой пронесся долгий стон.
На время я будто отрешилась от окружающего мира. Я не желала никого видеть, ничего не слушала из того, что мне говорили. Бедная маленькая Генриетта, которой не было еще и пяти лет, со слезами на глазах смотрела на меня.
– Пусть лучше она пока побудет с вами, – сказала я леди Мортон. – Я хочу остаться одна.
Умная леди Мортон не возражала, и я подумала, что, поручив свою дочь заботам ее и отца Киприана, я смогу найти утешение в моем любимом монастыре кармелиток в Фобур-Сен-Жак. Здесь я проводила время в размышлениях и молитвах, и жизнь моя подчинялась звону церковного колокола. Я нуждалась в этом. Я обвиняла Всевышнего в том, что он допустил убийство моего мужа. Сознавая, что я не вправе жаловаться, ибо такова была Его воля, я тем не менее восставала против свершившейся несправедливости.
Я облачилась в траур и поклялась, что буду носить его до конца своих дней. Во вдовьем чепце с острым мысом, спускавшимся мне на лоб, и с черной вуалью я была похожа на монахиню.
Прошло несколько недель, и я начала смиряться с мыслью, что мне предстоит учиться жить без Карла. В монастыре меня навестил отец Киприан. Он сделал мне строгое внушение, которое вернуло меня к жизни.
– Неужели вы считаете, что вправе прятаться от жизни за стенами монастыря? Разве вы забыли, что у вас есть сын, который должен сражаться за принадлежащий ему трон? – вопрошал священник. – Вы, дочь великого Генриха IV, проводите свои дни в праздности, в то время как вам многое надлежит сделать!
– Разве я не сделала уже достаточно? И какую пользу это принесло? – ответила я.
– Ваш отец никогда не сдавался в бою, а потерпев поражение, вновь начинал борьбу, которая приводила его к новым победам, – заявил отец Киприан.
– Его убили, – напомнила я, – как и моего мужа… хотя и не столь мерзким способом. Но я, пожалуй, предпочла бы, чтобы Карл принял смерть от кинжала безумца, а не на плахе, казненный расчетливыми убийцами – ничтожными людишками, посягнувшими на престол.
– Вот это уже больше похоже на вас. Вы нужны детям. Ваша дочурка без вас тоскует. А вашего сына Карла вы должны вернуть в Париж. Нельзя терять время, – суровым тоном произнес священник.
Спустя два дня я покинула монастырь.
Отец Киприан был прав. Его слова словно воскресили меня. Отныне я должна жить для своих детей, за которых мне следует благодарить судьбу. Любая мать гордилась бы таким сыном, как Карл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49