Но женщина, которая лежит перед ним на кровати, не более чем бледная, безмолвная тень того, чем она была прежде.
Она умирает. И в этом виноват он. Попытавшись контролировать ее жизнь, он убил ее, так же как, возможно, убил Перри, так же как уничтожил малейший шанс для счастья Нериссы.
Он посмотрел на лежащую на кровати женщину и ощутил, как от горя у него сжимается сердце. Каким огромным теперь кажется его самомнение в свете того, во что оно ему обошлось и, быть может, еще обойдется. Даже сейчас у него в голове всплывают ее слова, мучая своей пророческой точностью: «Вам следует обдумать последствия управления чужими жизнями, подавления воли других людей».
Последствия. Что ж, она является живым — умирающим — свидетельством этих последствий, разве не так? Он навязал ей свою волю безо всякого уважения ее мыслей, чувств, желаний. Потому что был изначально убежден, что все знает лучше всех. То же самое он сотворил с жизнями близких родственников — с каждым из них. Его мудрые манипуляции казались ему чем-то вроде игры. Как он гордился своими успехами, легкостью, с которой он распорядился их жизнями! А теперь с горьким раскаянием он осознал, что жизнь — это не игра.
И смерть — не игра. Он взглянул на бледное, неподвижное лицо Эвы.
«Я усвоил урок». Ее грудь под покрывалом поднималась и опускалась, и ему очень хотелось, чтобы какой-нибудь из этих трудных вдохов не стал последним. «Я усвоил урок, Эва, и никогда больше не буду исполнять роль Бога по отношению к судьбам других людей. Если ты останешься жить, дорогая моя, все будет по-твоему! Захочешь быть свобод ной, я отпущу тебя на волю. Тебе принадлежит все, что в моих силах дать тебе. Клянусь». Кто-то тихо постучал в дверь.
— Люсьен?
Он расцепил руки и поднял голову, стряхнув с глаз усталость. Это был Чарлз. Он отодвинул свечу, стоявшую на ночном столике, чтобы брат не увидел наглядного свидетельства страдания, которое разрывает его на части.
— Входи.
Брат вошел в комнату, держа в руках поднос.
— Не хочешь, чтобы я немного посидел с ней? Тебе в самом деле следует поспать.
— Я не могу спать. Останусь с ней.
«Я останусь с ней, потому что очень боюсь покинуть ее. Боюсь, что если я оставлю ее хоть на минуту, то она покинет меня навсегда и умрет, как папа в свое время. Как мама. Я не могу этого допустить».
Чарлз кивнул и, выдвинув столик, поставил на него поднос. Воздух наполнился ароматом крепкого кофе. Он налил им по чашке, добавил себе молока, сахару и, взяв свою чашку, отошел к камину.
— Я говорил с Нериссой, — сказал он, прихлебывая горячий напиток. — Она до безумия боится за Перри… и, видимо, злится на нас за то, что мы завернули ее в Саутгемптоне. Я знаю, что ты собираешься возобновить его поиски, но в данный момент поездка во Францию отменяется. Я поеду вместо тебя.
— Мы на грани войны с Францией, Чарлз. Это небезопасно.
— Я понимаю. Но есть такое слово — надо.
— Когда ты хочешь отправиться?
— Утром.
Люсьен открыл было рот, чтобы возразить. Он всю жизнь пытался защищать родных, делать за них выбор, направлять их жизнь. Чарлз хочет поехать во Францию. «Кто я такой, чтобы не допустить этого?»
Он глубоко, с хрипом вздохнул и проглотил свои возражения, отдавая дань уважения брату, ненавидя непроизвольно возникшее в душе ощущение, что он умывает руки. Господи, как трудно… как же это трудно.
— Как нога?
Его нога? Да, конечно. Его нога. Люсьен с отсутствующим видом погладил забинтованные икру и лодыжку.
— Идет на поправку. — Он еще раз вздохнул, опустил голову на руку, потер лоб в попытке найти нужные слова. — Чарлз, мне следует перед тобой извиниться. Перед всеми вами. Это извинения, которые опоздали на много лет.
Чарлз обернулся.
— Я хочу сказать, что виноват, — отрывисто продолжал Люсьен. — Виноват в том, что устраивал ваши жизни, навязывал вам свою волю, лишал возможности делать в жизни свой выбор. Больше такого не будет.
Чарлз лишь посмотрел на него, в его бледно-голубых глазах ничего нельзя было прочесть. Потом повернулся к огню.
— А-а. Теперь я понял, почему ты не набросился на меня за решение ехать во Францию.
— Да. Мне, конечно, не нравится эта идея, но я не стану запрещать тебе.
— Видно, тебе это непросто дается.
— С трудом. Но я стараюсь.
Чарлз сделал еще глоток кофе, минуту рассматривал чашку, уйдя в свои мысли.
— Чарлз?
— Да?
— Ты… э-э… через все это прошел. Все вы прошли. Именно так… — Он с трудом проглотил комок в горле, беспомощно развел руками, подбирая подходящее слово. — Именно так полагается себя чувствовать?
— В каком смысле именно так полагается себя чувствовать?
Люсьен нахмурился, его взгляд метнулся к неподвижной фигурке в кровати.
— Уверен, что ты понимаешь, о чем идет речь.
— Уверен, что понимаю. — Чарлз улыбнулся. — Но не могу отказать себе в удовольствии услышать это от тебя.
— Что ж, я и не собираюсь лишать тебя этого удовольствия. — Люсьен пригладил локон на лбу Эвы. — Все эти годы я смеялся даже над мыслью о том, что когда-нибудь влюблюсь. Нельзя, конечно, сказать, что я не верил в любовь. Я помню, как было у наших родителей. Я вижу, что происходит у всех вас с супругами. Просто в голову не приходило, что такое когда-нибудь может случиться со мной. Я считал, что мои герцогские обязанности не допустят этого.
Чарлз стоял, и мягкая улыбка озаряла его лицо. А Люсьен по-прежнему смотрел на Эву, его глаза казались глубокими, темными и печальными.
— Так и не заметил, как оно пришло, — проговорил он, словно про себя. — И совсем не ожидал, что оно… оно несет с собой такие ощущения.
— Ты имеешь в виду восхитительную эйфорию в один момент и ощущение, будто кто-то вырезает узоры у тебя на сердце — в другой? — Чарлз посмотрел на склоненную голову брата. — Да, Люсьен, так и полагается себя чувствовать. По крайней мере, на ранних стадиях. Все, однако, с течением времени становится проще. Более… размеренно, думается мне, по мере того как между вами вырастает дружба.
— Даже если так, остается просто удивляться, отчего вообще люди решают влюбляться.
Чарлз по-прежнему улыбался.
— На самом деле я не думаю, что большинство из нас что-нибудь решает, Люсьен. Иногда любовь сама решает за нас.
Люсьен ничего не ответил, в его чашке остывал кофе. Братья несколько минут помолчали. Лишь потрескивание огня за каминной решеткой да вздохи ветра за окном нарушали тишину. Это были звуки одиночества и печали.
— Мне многое придется искупить, Чарлз, — наконец проговорил Люсьен. — Если она останется в живых, я даже не знаю, с чего начать.
— Что ж, ты мог бы начать с того, что скажешь ей, как сильно ее любишь. Скажи ей, что не можешь жить без нее, что она значит для тебя больше всего на свете. Это может дать ей силы, необходимые для того, чтобы выжить.
— Я даже не уверен, что она вообще хочет выжить. Я ужасно обращался с ней, Чарлз. Заставлял подчиняться своей воле. Смерть для нее будет избавлением. — Он сжал зубы. — Избавлением от меня.
Чарлз допил кофе и посмотрел сверху вниз на опущенную голову брата. Ему еще не доводилось видеть Люсьена таким смятенным, покорным. Затем он окинул изучающим взглядом лежащую на кровати женщину. Чарлз насмотрелся на мужчин, умиравших на войне, и был способен разглядеть знаки, возвещающие о приближении смерти. И ему не было нужды даже спрашивать ни у кого, он и так знал, что герцогиня Блэкхит не собирается умирать.
По крайней мере в ближайшее время.
Но Люсьен этого не знал. Но учитывая, что любовь уже начала менять его так, что Чарлз не мог себе даже вообразить — настолько странно, интересно и удивительно это было, — он решил не вмешиваться в ход событий. Любовь могла преподать его брату урок. Пусть Люсьен испытает весь набор чувств, которые приходят, когда отдаешь сердце другому человеку… в том числе и пугающую беспомощность, которая часто сопутствует этому.
Для человека, настолько привыкшего контролировать все и вся, будет полезно ощутить беспомощность.
Он собрал чашки на поднос.
— Тогда я пошел спать, — сказал он. — Спокойной ночи, Люсьен.
— Спокойной ночи.
Он прошел мимо брата, похлопав по плечу. Потом вышел из комнаты, потихоньку закрыв за собой дверь.
Снаружи ждали Гаррет и Эндрю. Они немедленно вскочили на ноги и нахмурились, увидев, что губы Чарлза непроизвольно подергиваются.
— Итак, в чем дело, парень?
— Люсьен. — Чарлз почувствовал, как его губы сами собой расползаются в улыбке, и испугался, как бы не расхохотаться по-настоящему. — Он наконец не устоял.
Спустя несколько часов Эва открыла глаза.
В комнате было темно и необычно тихо. Ей слышался далекий рев моря, легкое дребезжание рам от ударов ветра, крик чайки. Какое-то время она пыталась восстановить в памяти все произошедшее, понимая, что что-то не так.
Чего-то не хватает.
Она ощущала некую сосущую боль, которая скрывалась под физической и проникала в самую душу.
И тут она вспомнила.
«Я потеряла ребенка».
Все вдруг нахлынуло на нее. Скандал с Люсьеном. Ее решение уехать от него, несмотря на бурю. Карета опрокинулась… Словно в тумане, она помнила, что муж пришел за ней. Спас ее из плена предательской скалы, а у нее между ног сочилась кровь, тихо, неостановимо, страшно… будто все ее тело плакало по потерянному ребенку.
«Я убила его. Он умер».
Умер.
Она лежала, горячие слезы лились из глаз, стекали неторопливыми, извилистыми струйками по вискам и уходили в подушку. Он умер. В ее чреве стало пусто. Й в душе. Она со своей гордостью и неверием убила малютку.
Умер.
Она беззвучно плакала, глядя в светлеющий потолок у себя над головой. Далекий прибой с каждым ударом волн, словно погребальный колокол, возвещал о смерти ребенка. Становилось все светлее, темнота отступала, а вокруг нее из мрака начали проступать очертания мебели. Вон комод, едва видный через раздвинутый полог кровати. Вон темные очертания картины на стене. А вот кто-то в кресле, придвинутом к кровати так близко, что ей слышно размеренное дыхание.
Она потянулась и тронула пальцами свисающую с подлокотника руку.
Люсьен.
Он встрепенулся. Его рука сжала ее пальцы. Он ничего не говорил, только сидел и держал ее за руку, давая ей возможность впитать в себя его неисчерпаемую силу.
«Ты не одинока, родная. Я здесь».
Она не могла сказать точно, произнесли ли эти слова его губы — или они пришли из самых глубин его души. Просто она знала, что он их сказал. «Я здесь». Слезы стали обжигающе горячими, хотя она не всхлипывала, не издавала ни звука. «Я здесь». Она крепко закрыла глаза, держась за его руку. Горячие соленые капли катились по щекам в молчаливом страдании. «Я здесь».
Кровать скрипнула. Люсьен сел рядом с ней, протянув к ней руки в невысказанном приглашении.
Год, месяц, неделю назад она ни за что не приняла бы его утешений, рассмеялась бы ему в лицо, скрыла бы в себе отчаянную боль. Но теперь…
Любовь.
Без колебаний Эва потянулась в его объятия.
— Люсьен, — жалобно всхлипнула она. — Ребенок… О Боже, ребенок…
Он не сказал ни слова, просто держал ее в объятиях и давал ей плакать, пока у нее оставались слезы, пока кровоточащая боль не начала затихать и на ее место не пришло утомление. Но она знала, что он полностью разделяет ее страдания. Что надежная, утешающая сила, которой он ее окружил, всегда будет принадлежать ей. Что он не отходил от ее кровати все время и всегда будет с ней. Ее разум начал меркнуть, ища облегчения в забвении глубокого сна. Она в безопасности. После все этих лет недоверия, отчужденности и притворства она в безопасности.
С ним.
Глава 28
Эва постепенно выздоравливала. Много плакала. Она свыклась не только с мыслью о потере ребенка, но и с тем, что у нее нет никаких шансов подарить мужу наследника, а это очень важно для гордых и могущественных аристократических семей вроде де Монфоров.
Она обманула его ожидания. Теперь его около себя никак не удержать. Никогда. Все когда-нибудь должно закончиться. День за днем она ждала, когда его внимание станет охладевать, отвлекаться, все ждала, что он найдет себе более интересное занятие, чем сидеть у ее постели, уговаривать ее поесть, когда у нее нет аппетита, забираться по ночам к ней под одеяло, чтобы согревать ее своим большим телом, рассказывая о своей жизни, о детстве, о тех, кого он знал и любил… и заставляя ее делать то же самое. Она настороженно ждала, когда его терпение лопнет. Но он не уходил. Не покидал ее. И через несколько недель настороженность Эвы постепенно растаяла, а затем появилась хрупкая надежда, что, может быть — просто может быть, — она нашла то же, что было у ее невесток.
То, чего она ждала всю свою жизнь.
Глубокую и верную любовь мужчины.
Господи, и она его любит. И как его не любить? Ведь он полная противоположность тому, что она считала человеческим существом мужского пола. Он сильный, умный, способный к состраданию, преданный, внимательный и достойный уважения. Эва страдала, когда он хоть на минуту выходил из комнаты. Она сияла, когда он возвращался, понимая, что ее улыбки воодушевляют его, прогоняют тени из-под глаз, суровость с его лица. Он сказал, что любимее. И доказал это всем своим поведением, добротой, словами. Однако она сама не может заставить себя сделать то же самое. Пока не может.
Она готова это ему возместить. Сделать что-нибудь — что угодно, — что искупило бы все прегрешения перед его семьей. Что-нибудь, что докажет ее любовь к нему, пока она не может заставить себя произнести вслух эти слова. По мере того как силы возвращались к ней, она начала ходить сначала по комнате, потом по всему дому и по садовым аллеям, глядя на море, такое же беспокойное, как ее душа… И тогда однажды утром из Франции пришло долгожданное письмо.
Нерисса проснулась на рассвете.
Уже три недели прошло с тех пор, как Чарлз отправился на поиски Перри. Три недели опасений не только за брата, но и за судьбу ее пропавшей любви. Три недели беспрестанного ожидания весточки из Франции.
«Ну где же он? Что ему удалось узнать? Пожалуйста, Чарлз, возвратись домой. Возвратись домой и привези с собой Перри».
Напряжение сказывалось на всех. Гаррет и Эндрю, оставшиеся в Джинджермере ожидать благополучного возвращения Чарлза, отчаянно скучали по своим женам. Эндрю, к большому неудовольствию окружающих, всецело отдался работе над своей новой взрывчаткой. После первого потрясшего землю взрыва в деревне даже ударили в набат, и колокола продолжали звонить, пока Эндрю с обожженными пальцами и опять обгоревшими бровями лично не съездил туда и не объяснил причины ужасного грома. Он успокоил запаниковавших жителей, заверив их, что это не нападение французов и что Британия не начала войну со своим вечным врагом.
Пока.
Но страшное известие могло теперь прийти в любой день. Такова была реальность. Нерисса боялась за Чарлза. Она не находила себе места и все всматривалась в морскую даль, ожидая, тревожась. И теперь, сидя у окна и наблюдая за тем, как солнце, словно пылающий оранжевым огнем шар, поднимается над горизонтом, сверкая алмазными гранями на воде, она подумала, что, может, сегодня придет весть о том, что две страны снова находятся в состоянии войны. В дверь тихо постучали.
— Войдите, — отозвалась Нерисса и, обернувшись, увидела, что в комнату входит ее новая невестка.
— Ой, Эва… доброе утро. — Она нахмурилась. — А почему ты встала?
— Да ну, я уже более чем достаточно належалась. Если честно, то я чувствую себя в эти дни совсем как прежде. Думаю, я уже настолько в форме, что могу днем покататься с Люсьеном верхом. — Ее зеленые глаза засверкали, как теперь было всегда, когда она говорила о герцоге. — Между прочим, я подумала, что мы могли бы вместе позавтракать.
Нерисса осмотрела ее критическим, взглядом. Эва все еще была худа и бледна, но с каждым новым днем к ней возвращались здоровье и прежний душевный настрой. Когда Эва вошла в комнату, облитая ярким светом поднимающегося солнца, Нерисса почувствовала исходящую от нее внутреннюю силу, которая, казалось, не только не уменьшилась, но лишь выросла после всего, что ей пришлось пережить. Неудивительно, что Люсьен влюбился в нее. Неудивительно, что последние три недели он практически не отходил от нее. Не его ли неустанная забота добавила мягкости надменным чертам лица Эвы? Не любовь ли Люсьена заставила ее прекрасное лицо светиться открытостью, какой-то безбоязненной уязвимостью, словно смыла с него резкие линии, оставив на их месте сверкающий бриллиант?
Вслед за ней в комнату вошла служанка, держа в руках поднос с горячими булочками и чаем. Она поставила поднос на стол, сделала реверанс и так же тихо покинула комнату. Нерисса снова повернулась к окну. Она смотрела на воду, на чаек, описывающих круги над серебряной поверхностью моря. Эва встала рядом с ней.
— Мой Перри… он жив, — тихо проговорила Нерисса, всматриваясь в горизонт. — Если бы он умер, то я бы точно знала… — Она прижала руку к сердцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Она умирает. И в этом виноват он. Попытавшись контролировать ее жизнь, он убил ее, так же как, возможно, убил Перри, так же как уничтожил малейший шанс для счастья Нериссы.
Он посмотрел на лежащую на кровати женщину и ощутил, как от горя у него сжимается сердце. Каким огромным теперь кажется его самомнение в свете того, во что оно ему обошлось и, быть может, еще обойдется. Даже сейчас у него в голове всплывают ее слова, мучая своей пророческой точностью: «Вам следует обдумать последствия управления чужими жизнями, подавления воли других людей».
Последствия. Что ж, она является живым — умирающим — свидетельством этих последствий, разве не так? Он навязал ей свою волю безо всякого уважения ее мыслей, чувств, желаний. Потому что был изначально убежден, что все знает лучше всех. То же самое он сотворил с жизнями близких родственников — с каждым из них. Его мудрые манипуляции казались ему чем-то вроде игры. Как он гордился своими успехами, легкостью, с которой он распорядился их жизнями! А теперь с горьким раскаянием он осознал, что жизнь — это не игра.
И смерть — не игра. Он взглянул на бледное, неподвижное лицо Эвы.
«Я усвоил урок». Ее грудь под покрывалом поднималась и опускалась, и ему очень хотелось, чтобы какой-нибудь из этих трудных вдохов не стал последним. «Я усвоил урок, Эва, и никогда больше не буду исполнять роль Бога по отношению к судьбам других людей. Если ты останешься жить, дорогая моя, все будет по-твоему! Захочешь быть свобод ной, я отпущу тебя на волю. Тебе принадлежит все, что в моих силах дать тебе. Клянусь». Кто-то тихо постучал в дверь.
— Люсьен?
Он расцепил руки и поднял голову, стряхнув с глаз усталость. Это был Чарлз. Он отодвинул свечу, стоявшую на ночном столике, чтобы брат не увидел наглядного свидетельства страдания, которое разрывает его на части.
— Входи.
Брат вошел в комнату, держа в руках поднос.
— Не хочешь, чтобы я немного посидел с ней? Тебе в самом деле следует поспать.
— Я не могу спать. Останусь с ней.
«Я останусь с ней, потому что очень боюсь покинуть ее. Боюсь, что если я оставлю ее хоть на минуту, то она покинет меня навсегда и умрет, как папа в свое время. Как мама. Я не могу этого допустить».
Чарлз кивнул и, выдвинув столик, поставил на него поднос. Воздух наполнился ароматом крепкого кофе. Он налил им по чашке, добавил себе молока, сахару и, взяв свою чашку, отошел к камину.
— Я говорил с Нериссой, — сказал он, прихлебывая горячий напиток. — Она до безумия боится за Перри… и, видимо, злится на нас за то, что мы завернули ее в Саутгемптоне. Я знаю, что ты собираешься возобновить его поиски, но в данный момент поездка во Францию отменяется. Я поеду вместо тебя.
— Мы на грани войны с Францией, Чарлз. Это небезопасно.
— Я понимаю. Но есть такое слово — надо.
— Когда ты хочешь отправиться?
— Утром.
Люсьен открыл было рот, чтобы возразить. Он всю жизнь пытался защищать родных, делать за них выбор, направлять их жизнь. Чарлз хочет поехать во Францию. «Кто я такой, чтобы не допустить этого?»
Он глубоко, с хрипом вздохнул и проглотил свои возражения, отдавая дань уважения брату, ненавидя непроизвольно возникшее в душе ощущение, что он умывает руки. Господи, как трудно… как же это трудно.
— Как нога?
Его нога? Да, конечно. Его нога. Люсьен с отсутствующим видом погладил забинтованные икру и лодыжку.
— Идет на поправку. — Он еще раз вздохнул, опустил голову на руку, потер лоб в попытке найти нужные слова. — Чарлз, мне следует перед тобой извиниться. Перед всеми вами. Это извинения, которые опоздали на много лет.
Чарлз обернулся.
— Я хочу сказать, что виноват, — отрывисто продолжал Люсьен. — Виноват в том, что устраивал ваши жизни, навязывал вам свою волю, лишал возможности делать в жизни свой выбор. Больше такого не будет.
Чарлз лишь посмотрел на него, в его бледно-голубых глазах ничего нельзя было прочесть. Потом повернулся к огню.
— А-а. Теперь я понял, почему ты не набросился на меня за решение ехать во Францию.
— Да. Мне, конечно, не нравится эта идея, но я не стану запрещать тебе.
— Видно, тебе это непросто дается.
— С трудом. Но я стараюсь.
Чарлз сделал еще глоток кофе, минуту рассматривал чашку, уйдя в свои мысли.
— Чарлз?
— Да?
— Ты… э-э… через все это прошел. Все вы прошли. Именно так… — Он с трудом проглотил комок в горле, беспомощно развел руками, подбирая подходящее слово. — Именно так полагается себя чувствовать?
— В каком смысле именно так полагается себя чувствовать?
Люсьен нахмурился, его взгляд метнулся к неподвижной фигурке в кровати.
— Уверен, что ты понимаешь, о чем идет речь.
— Уверен, что понимаю. — Чарлз улыбнулся. — Но не могу отказать себе в удовольствии услышать это от тебя.
— Что ж, я и не собираюсь лишать тебя этого удовольствия. — Люсьен пригладил локон на лбу Эвы. — Все эти годы я смеялся даже над мыслью о том, что когда-нибудь влюблюсь. Нельзя, конечно, сказать, что я не верил в любовь. Я помню, как было у наших родителей. Я вижу, что происходит у всех вас с супругами. Просто в голову не приходило, что такое когда-нибудь может случиться со мной. Я считал, что мои герцогские обязанности не допустят этого.
Чарлз стоял, и мягкая улыбка озаряла его лицо. А Люсьен по-прежнему смотрел на Эву, его глаза казались глубокими, темными и печальными.
— Так и не заметил, как оно пришло, — проговорил он, словно про себя. — И совсем не ожидал, что оно… оно несет с собой такие ощущения.
— Ты имеешь в виду восхитительную эйфорию в один момент и ощущение, будто кто-то вырезает узоры у тебя на сердце — в другой? — Чарлз посмотрел на склоненную голову брата. — Да, Люсьен, так и полагается себя чувствовать. По крайней мере, на ранних стадиях. Все, однако, с течением времени становится проще. Более… размеренно, думается мне, по мере того как между вами вырастает дружба.
— Даже если так, остается просто удивляться, отчего вообще люди решают влюбляться.
Чарлз по-прежнему улыбался.
— На самом деле я не думаю, что большинство из нас что-нибудь решает, Люсьен. Иногда любовь сама решает за нас.
Люсьен ничего не ответил, в его чашке остывал кофе. Братья несколько минут помолчали. Лишь потрескивание огня за каминной решеткой да вздохи ветра за окном нарушали тишину. Это были звуки одиночества и печали.
— Мне многое придется искупить, Чарлз, — наконец проговорил Люсьен. — Если она останется в живых, я даже не знаю, с чего начать.
— Что ж, ты мог бы начать с того, что скажешь ей, как сильно ее любишь. Скажи ей, что не можешь жить без нее, что она значит для тебя больше всего на свете. Это может дать ей силы, необходимые для того, чтобы выжить.
— Я даже не уверен, что она вообще хочет выжить. Я ужасно обращался с ней, Чарлз. Заставлял подчиняться своей воле. Смерть для нее будет избавлением. — Он сжал зубы. — Избавлением от меня.
Чарлз допил кофе и посмотрел сверху вниз на опущенную голову брата. Ему еще не доводилось видеть Люсьена таким смятенным, покорным. Затем он окинул изучающим взглядом лежащую на кровати женщину. Чарлз насмотрелся на мужчин, умиравших на войне, и был способен разглядеть знаки, возвещающие о приближении смерти. И ему не было нужды даже спрашивать ни у кого, он и так знал, что герцогиня Блэкхит не собирается умирать.
По крайней мере в ближайшее время.
Но Люсьен этого не знал. Но учитывая, что любовь уже начала менять его так, что Чарлз не мог себе даже вообразить — настолько странно, интересно и удивительно это было, — он решил не вмешиваться в ход событий. Любовь могла преподать его брату урок. Пусть Люсьен испытает весь набор чувств, которые приходят, когда отдаешь сердце другому человеку… в том числе и пугающую беспомощность, которая часто сопутствует этому.
Для человека, настолько привыкшего контролировать все и вся, будет полезно ощутить беспомощность.
Он собрал чашки на поднос.
— Тогда я пошел спать, — сказал он. — Спокойной ночи, Люсьен.
— Спокойной ночи.
Он прошел мимо брата, похлопав по плечу. Потом вышел из комнаты, потихоньку закрыв за собой дверь.
Снаружи ждали Гаррет и Эндрю. Они немедленно вскочили на ноги и нахмурились, увидев, что губы Чарлза непроизвольно подергиваются.
— Итак, в чем дело, парень?
— Люсьен. — Чарлз почувствовал, как его губы сами собой расползаются в улыбке, и испугался, как бы не расхохотаться по-настоящему. — Он наконец не устоял.
Спустя несколько часов Эва открыла глаза.
В комнате было темно и необычно тихо. Ей слышался далекий рев моря, легкое дребезжание рам от ударов ветра, крик чайки. Какое-то время она пыталась восстановить в памяти все произошедшее, понимая, что что-то не так.
Чего-то не хватает.
Она ощущала некую сосущую боль, которая скрывалась под физической и проникала в самую душу.
И тут она вспомнила.
«Я потеряла ребенка».
Все вдруг нахлынуло на нее. Скандал с Люсьеном. Ее решение уехать от него, несмотря на бурю. Карета опрокинулась… Словно в тумане, она помнила, что муж пришел за ней. Спас ее из плена предательской скалы, а у нее между ног сочилась кровь, тихо, неостановимо, страшно… будто все ее тело плакало по потерянному ребенку.
«Я убила его. Он умер».
Умер.
Она лежала, горячие слезы лились из глаз, стекали неторопливыми, извилистыми струйками по вискам и уходили в подушку. Он умер. В ее чреве стало пусто. Й в душе. Она со своей гордостью и неверием убила малютку.
Умер.
Она беззвучно плакала, глядя в светлеющий потолок у себя над головой. Далекий прибой с каждым ударом волн, словно погребальный колокол, возвещал о смерти ребенка. Становилось все светлее, темнота отступала, а вокруг нее из мрака начали проступать очертания мебели. Вон комод, едва видный через раздвинутый полог кровати. Вон темные очертания картины на стене. А вот кто-то в кресле, придвинутом к кровати так близко, что ей слышно размеренное дыхание.
Она потянулась и тронула пальцами свисающую с подлокотника руку.
Люсьен.
Он встрепенулся. Его рука сжала ее пальцы. Он ничего не говорил, только сидел и держал ее за руку, давая ей возможность впитать в себя его неисчерпаемую силу.
«Ты не одинока, родная. Я здесь».
Она не могла сказать точно, произнесли ли эти слова его губы — или они пришли из самых глубин его души. Просто она знала, что он их сказал. «Я здесь». Слезы стали обжигающе горячими, хотя она не всхлипывала, не издавала ни звука. «Я здесь». Она крепко закрыла глаза, держась за его руку. Горячие соленые капли катились по щекам в молчаливом страдании. «Я здесь».
Кровать скрипнула. Люсьен сел рядом с ней, протянув к ней руки в невысказанном приглашении.
Год, месяц, неделю назад она ни за что не приняла бы его утешений, рассмеялась бы ему в лицо, скрыла бы в себе отчаянную боль. Но теперь…
Любовь.
Без колебаний Эва потянулась в его объятия.
— Люсьен, — жалобно всхлипнула она. — Ребенок… О Боже, ребенок…
Он не сказал ни слова, просто держал ее в объятиях и давал ей плакать, пока у нее оставались слезы, пока кровоточащая боль не начала затихать и на ее место не пришло утомление. Но она знала, что он полностью разделяет ее страдания. Что надежная, утешающая сила, которой он ее окружил, всегда будет принадлежать ей. Что он не отходил от ее кровати все время и всегда будет с ней. Ее разум начал меркнуть, ища облегчения в забвении глубокого сна. Она в безопасности. После все этих лет недоверия, отчужденности и притворства она в безопасности.
С ним.
Глава 28
Эва постепенно выздоравливала. Много плакала. Она свыклась не только с мыслью о потере ребенка, но и с тем, что у нее нет никаких шансов подарить мужу наследника, а это очень важно для гордых и могущественных аристократических семей вроде де Монфоров.
Она обманула его ожидания. Теперь его около себя никак не удержать. Никогда. Все когда-нибудь должно закончиться. День за днем она ждала, когда его внимание станет охладевать, отвлекаться, все ждала, что он найдет себе более интересное занятие, чем сидеть у ее постели, уговаривать ее поесть, когда у нее нет аппетита, забираться по ночам к ней под одеяло, чтобы согревать ее своим большим телом, рассказывая о своей жизни, о детстве, о тех, кого он знал и любил… и заставляя ее делать то же самое. Она настороженно ждала, когда его терпение лопнет. Но он не уходил. Не покидал ее. И через несколько недель настороженность Эвы постепенно растаяла, а затем появилась хрупкая надежда, что, может быть — просто может быть, — она нашла то же, что было у ее невесток.
То, чего она ждала всю свою жизнь.
Глубокую и верную любовь мужчины.
Господи, и она его любит. И как его не любить? Ведь он полная противоположность тому, что она считала человеческим существом мужского пола. Он сильный, умный, способный к состраданию, преданный, внимательный и достойный уважения. Эва страдала, когда он хоть на минуту выходил из комнаты. Она сияла, когда он возвращался, понимая, что ее улыбки воодушевляют его, прогоняют тени из-под глаз, суровость с его лица. Он сказал, что любимее. И доказал это всем своим поведением, добротой, словами. Однако она сама не может заставить себя сделать то же самое. Пока не может.
Она готова это ему возместить. Сделать что-нибудь — что угодно, — что искупило бы все прегрешения перед его семьей. Что-нибудь, что докажет ее любовь к нему, пока она не может заставить себя произнести вслух эти слова. По мере того как силы возвращались к ней, она начала ходить сначала по комнате, потом по всему дому и по садовым аллеям, глядя на море, такое же беспокойное, как ее душа… И тогда однажды утром из Франции пришло долгожданное письмо.
Нерисса проснулась на рассвете.
Уже три недели прошло с тех пор, как Чарлз отправился на поиски Перри. Три недели опасений не только за брата, но и за судьбу ее пропавшей любви. Три недели беспрестанного ожидания весточки из Франции.
«Ну где же он? Что ему удалось узнать? Пожалуйста, Чарлз, возвратись домой. Возвратись домой и привези с собой Перри».
Напряжение сказывалось на всех. Гаррет и Эндрю, оставшиеся в Джинджермере ожидать благополучного возвращения Чарлза, отчаянно скучали по своим женам. Эндрю, к большому неудовольствию окружающих, всецело отдался работе над своей новой взрывчаткой. После первого потрясшего землю взрыва в деревне даже ударили в набат, и колокола продолжали звонить, пока Эндрю с обожженными пальцами и опять обгоревшими бровями лично не съездил туда и не объяснил причины ужасного грома. Он успокоил запаниковавших жителей, заверив их, что это не нападение французов и что Британия не начала войну со своим вечным врагом.
Пока.
Но страшное известие могло теперь прийти в любой день. Такова была реальность. Нерисса боялась за Чарлза. Она не находила себе места и все всматривалась в морскую даль, ожидая, тревожась. И теперь, сидя у окна и наблюдая за тем, как солнце, словно пылающий оранжевым огнем шар, поднимается над горизонтом, сверкая алмазными гранями на воде, она подумала, что, может, сегодня придет весть о том, что две страны снова находятся в состоянии войны. В дверь тихо постучали.
— Войдите, — отозвалась Нерисса и, обернувшись, увидела, что в комнату входит ее новая невестка.
— Ой, Эва… доброе утро. — Она нахмурилась. — А почему ты встала?
— Да ну, я уже более чем достаточно належалась. Если честно, то я чувствую себя в эти дни совсем как прежде. Думаю, я уже настолько в форме, что могу днем покататься с Люсьеном верхом. — Ее зеленые глаза засверкали, как теперь было всегда, когда она говорила о герцоге. — Между прочим, я подумала, что мы могли бы вместе позавтракать.
Нерисса осмотрела ее критическим, взглядом. Эва все еще была худа и бледна, но с каждым новым днем к ней возвращались здоровье и прежний душевный настрой. Когда Эва вошла в комнату, облитая ярким светом поднимающегося солнца, Нерисса почувствовала исходящую от нее внутреннюю силу, которая, казалось, не только не уменьшилась, но лишь выросла после всего, что ей пришлось пережить. Неудивительно, что Люсьен влюбился в нее. Неудивительно, что последние три недели он практически не отходил от нее. Не его ли неустанная забота добавила мягкости надменным чертам лица Эвы? Не любовь ли Люсьена заставила ее прекрасное лицо светиться открытостью, какой-то безбоязненной уязвимостью, словно смыла с него резкие линии, оставив на их месте сверкающий бриллиант?
Вслед за ней в комнату вошла служанка, держа в руках поднос с горячими булочками и чаем. Она поставила поднос на стол, сделала реверанс и так же тихо покинула комнату. Нерисса снова повернулась к окну. Она смотрела на воду, на чаек, описывающих круги над серебряной поверхностью моря. Эва встала рядом с ней.
— Мой Перри… он жив, — тихо проговорила Нерисса, всматриваясь в горизонт. — Если бы он умер, то я бы точно знала… — Она прижала руку к сердцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28