А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Сейчас истребитель идет, как в дыму, только вздрагивает от ударов плотных образований. Лобовое стекло затянуто водяной пленкой. Сплошная муть перед глазами.
– «Полсотни шестой», пилотируйте по приборам до ближнего… На курсе. Удаление двенадцать, на глиссаде.
– Понял…
– «Полсотни шестой», влево пять.
– Выполняю.
– Удаление десять.
– Понял.
– Высота?
– Пятьсот.
– Снижайтесь.
– Понял.
– «Полсотни шестой», горизонт, удаление девять, с этим курсом.
– Понял.
– «Полсотни шестой», удаление семь, левее двести, на глиссаде…
– Понял.
– «Полсотни шестой», подходите к дальнему, проверьте шасси, закрылки, удаление четыре… Левее сто.
– Дальний, в облаках.
– На глиссаде.
– Понял.
– Удаление два, левее пятьдесят.
– Понял.
– «Полсотни шестой», на курсе!
– Ближний, полосы не вижу!
– Уходите на второй круг! – наверное, чуть поспешнее, чем требовалось, приказал Чиж.
За стеклами СКП потемнело, как в зимний вечер. Уже трудно было разобрать, где небо, где земля, космы водяной пыли раскачивались из стороны в сторону, закручивались воронками, неслись в сумасшедшей погоне. Все понимали – это надолго и при вторичном заходе Муравко все повторится. Если не станет еще хуже.
Нагретая июньским теплом земля начала парить и окутываться туманом.
Беда кружила рядом, крыло в крыло с мечущимся истребителем. Здесь не то что растерянность, любая оплошность могла стать непоправимой.
Волков набыченно смотрел на затянутую водяной пылью взлетно-посадочную полосу. Она и с вышки просматривалась с трудом. А как оттуда, с высоты, когда сверху вниз пробиваешь эту кашу?
Муравко наддал оборотов, и над СКП, подобно весенней грозе, прокатился грохот. Только по звуку и можно было догадаться, куда его понесло.
Нужно было принимать безотлагательное решение. Чиж его уже смоделировал, но подсказывать Волкову не спешил. Уж коль он здесь, это право принадлежит ему. Но Волков молчал, и напряжение росло. Наблюдатель и планшетист изображали сверхзанятость, хотя делать им сейчас было нечего, Юля теребила носовой платок и кусала губы. Дежурный штурман, как и Чиж, смотрел на Волкова.
Он взял микрофон и сказал:
– «Полсотни шестой», я «полсотни первый». Разрешаю уход в зону для катапультирования. Доложите решение.
Эфир безразлично потрескивал. Чиж опять представил в кабине себя. Услышав эти слова, он бы улыбнулся и помолчал, делая вид, что обдумывает обстановку. Ответь сразу, и расценят как поспешность в решении. А решение – давно готово. Какой нормальный летчик бросит исправный самолет? Смешно.
– Буду садиться, – сказал Муравко.
Чиж облегченно вытер рукавом лоб и взял микрофон.
– Все взвесил?
– Буду садиться, – упрямо доложил Муравко.
– Понял, «полсотни шестой», – и, повернувшись к Волкову, сказал: – Я сам, Иван Дмитрич.
– Хорошо, – спокойно согласился Волков, но скрыть волнения не смог. – Надо же что-то сделать, хоть что-нибудь!
– Надо. – Чиж снял фуражку и повесил на колпак настольной лампы. И тут же упрекнул себя: как мог забыть? – Включить прожекторы и развернуть по курсу, навстречу самолету, – распорядился он.
– А что, – Волков встрепенулся, – это уже кое-что.
– Лучше, чем ничего, – сказал дежурный штурман. – Такой светлячок – над ближним уже будет заметен. Есть за что глазу зацепиться.
Муравко тем временем снова выходил на посадочный курс. Град перестал, но дождь стал мельче и сеялся по летному полю волнами, еще больше снижая видимость. Чиж связался с двумя истребителями, ожидавшими в зоне, выяснил, какой остаток топлива, и с облегчением переключился на Муравко. Если через полчаса погода не улучшится, те двое успеют сесть у соседей. У Муравко же после этого захода топлива останется максимум на пять минут.
– Внимание на РСП…
– Слушаю, Павел Иванович, – мгновенно откликнулся Большов.
– Будьте внимательны, все сейчас зависит от вас.
– Понял.
Скрипнула дверь, на СКП пришел Новиков. Зыркнул на планшет, таблицу, посмотрел на секундомеры, все понял и отошел в сторону.
– Расчетный выполнил, дайте прибой…
– На посадочном, удаление пятнадцать, прибой триста.
– Дальний… В облаках.
– На глиссаде.
– Ближний… Вижу свет!
– На глиссаде.
– Шасси выпущены! – неожиданно громко выкрикнул солдат-наблюдатель. И все облегченно улыбнулись. Вынырнувший из мутной паутины самолет шел на полосу с небольшим перелетом, но это ему уже ничем не угрожало. Даже на мокрой полосе Муравко сумеет погасить скорость.
– Катапультироваться, – сказал Чиж, ни к кому не обращаясь, – это и дурак сумеет.
Самолет Муравко еще бежал по рулежке, как дождь вдруг схлынул. Начало быстро светать, ветер обмяк и уже не так упруго ломился в стекла СКП. Синоптик доложил, что фронт осадков отходит, облачность поднимается и нижний край по прибору – двести метров.
– Идите, други, – сказал почти ласково Чиж, – не мешайте мне работать. – Ему хотелось прилечь, тягучая боль сверлила плечо, отдавала в локоть и даже ладонь.
Когда Волков и Новиков молча вышли, он попытался определить источник неприятных ощущений, но, будучи неискушенным в делах медицинских, объяснил себе причину боли элементарно: застрявший в левой лопатке осколочек каким-то образом шевельнулся и задел плечевой нерв. Осколочек этот ему предлагали удалить еще сразу после ранения. Но был апрель сорок пятого года, запах близкой победы кружил голову и встретить ее на госпитальной койке – более глупого положения боевой летчик представить себе не мог.
Осколочек прижился, врос в кость и все эти годы ничем не беспокоил Чижа. Даже врачи были убеждены, что от него никакой опасности, а вот, поди же, проснулся, вредить начал. Можно бы побыть сейчас на воздухе, но отработавшие в зоне пилоты уже запрашивали разрешения идти на точку, и Чиж, расслабленно опустив плечо, взял правой рукой микрофон. «Чиж с перебитым крылом», – пошутил он над собой.
Ветер совсем ослаб, и мелкий дождик сыпался, казалось, лишь по инерции. Вся толчея небесная отошла на юго-восток, напоминая промчавшийся через летное поле неуправляемый табун диких животных: чуть приотставшие задние ряды сейчас, резвясь, догоняли стадо, подталкивали несущихся впереди.
По каким признакам Юля угадала, что на вышку поднимается Муравко, Чиж так и не понял. Вопреки правилам, она вдруг оставила свой пост и быстро выскочила за дверь. В воздухе к этому времени уже никого не было и Чиж, еще не зная причины, почему Юля сорвалась с места, вышел следом.
– Ну что ты на меня смотришь как на привидение? – донесся с балкона голос Муравко.
– А ты не понимаешь? – спросила Юля, готовая расплакаться.
– Вот уж не думал, что из-за меня кто-то переживает, – засмеялся Муравко, но Юля зло перебила его:
– Было бы из-за кого! Отец до сих пор очухаться не может, а ты… – Она увидела спускающегося Чижа и, повернувшись к нему, уже сквозь слезы бросила: – Развели тут хулиганов воздушных!
По металлическим ступеням мелко-мелко застучали каблуки ее туфель. Чиж обнял Муравко, похлопал по спине.
– Набросилась, как тигрица, – Муравко еще чувствовал себя растерянным.
– Ты молодцом был, спасибо.
Вбежал, как ветер, Руслан.
– Как ты сел, нулевая видимость?
– Сам знаешь, как в такую погоду садиться. Глядишь – нет земли… И вдруг – полон рот земли.
Чиж прикуривал трубку и вдруг закашлялся. Ему хотелось засмеяться, но почему-то поперхнулся.
– Хочешь знать, что я о тебе думаю? – Руслан расстегнул на комбинезоне Муравко молнию.
– Хочу, – Муравко отцепил руки Руслана от замка и застегнул молнию.
– Это идиотизм! Малейшая неточность – и нет ни самолета, ни летчика. Самолетов можно тысячи наделать. А жизнь не повторишь. Каждый человек уникален. Мог катапультироваться.
– Значит, не мог, – устало возразил Муравко. – Понимаешь?
– Понимаю… За подобные «подвиги» с летчиков надо штаны снимать, а не ценными подарками награждать. Развенчивать надо такое фанфаронство, а мы на щит подымаем. Как же – проявление мужества, выдержки, мастерства! Юля права: хулиганство это воздушное!
– Салага ты… Бросить исправную машину! Велосипед разбить жалко, а тут самолет. Да какой!
– Если бы мы бросали в бою каждый подбитый самолет, на чем бы воевали? – вмешался в разговор Чиж. – Возвращались порой как в песне: на честном слове и на одном крыле.
– Ну да! – вспыхнул Руслан. – Латали дыры и снова в бой. Это мы слыхали, Павел Иванович. Но теперь будет иная война. Если будет. На одном крыле не полетишь.
– Это мы тоже слыхали, – вдруг обозлился Чиж. – Был у меня такой философ. Лампочка мигнула, он за катапульту: «Пожар!» А самолет, умница, сам приземлился в поле. Обшивку поправили и через неделю полетел.
– Значит, по-вашему, я – трус?
– Салага ты, – улыбнулся Муравко. – И зря ушел из морской авиации.
– Чтоб построить нам этот самолет, – уже ласково, как несмышленыша, обнял Чиж Руслана, – наши люди терпят разбитые дороги, мучаются от недостатка детских садов и гостиниц, под открытым небом держат трактора, экономят в большом и малом… Он имел право, – Чиж кивнул на Муравко, – но не воспользовался им. Оценил свои силы и спас тысячи народных рублей. Способный ты парень, а в голове ералаш. Волков прав, что отстранил тебя сегодня от полетов.
Чиж почувствовал, как осколочек в лопатке шевельнулся и уколол уже не плечо, а что-то внутри. Затаив дыхание он перетерпел остроту боли и тихонько, чтобы не побеспокоить этот чертов металл, стал подыматься наверх.
Облачность уплотнилась, приобрела четкие очертания. Полосатый «колдун» на мачте обвис. К стоянке двинулись летчики. Еще несколько минут, и работа и небе загудит полным ходом.
9
Муравко садился в автобус последним, и Юля больше всего боялась, что кто-то из летчиков, стоящих в проходе, займет пустующее рядом с нею место. Почему-то чаще всего возле нее пристраивались молодые женатики. Искушенные и любви и противоречиях семейной жизни, они держались с нею независимо-раскованно, откровенно высказывали комплименты, давали очень уж практические советы, от которых Юлю порой бросало в жар. Слушала она их всегда с улыбкой, ее так и подмывало сказать: «Да не нужны мне ваши советы! Я еще в седьмом классе знала, какая будет у меня семья!»
Когда она вспоминала, насколько серьезно тогда относилась к своему предстоящему замужеству, как тщательно, до мельчайших деталей разрабатывала принципы взаимоотношений с будущим супругом, ей сразу становилось весело. В основу всех основ она ставила взаимную любовь. Без этого условия ни о какой гармонии даже думать нельзя. Как некоторые могут жить без любви под одной крышей, Юля не понимала, считала такой союз аморальным, лживым, предательским. Во-вторых – полное доверие и откровенность. Даже маленькая ложь, даже ложь во спасение – это такая же опасная трещина для счастья, как необнаруженная неисправность в двигателе самолета. Третье – единый взгляд на воспитание детей, которых в семье будет как минимум трое. Сама Юля с детства страдала и злилась на родителей за то, что у нее нет ни брата, ни сестры. Четвертое – чувство юмора сохранять в семье даже в самых трудных ситуациях. Пятым, шестым и дальнейшими пунктами шли принципы создания быта, отдыха, отношения к учебе, труду и так далее.
Юля незыблемо верила, что достаточно ее избраннику не принять хотя бы одного из условий ее модели, и союзу не быть. Все у нее было продумано, взвешено, решено. За исключением малости: она никак не могла остановить своего выбора на каком-то конкретном человеке.
В школе дружила со многими ребятами, участвовала в их рискованных затеях, когда во время каникул совершался заплыв по озерам Карельского перешейка, ездила в Карпаты, где всем классом ходили на вершину Говерлы, даже пробовала овладеть кроссовым мотоциклом.
Тогда впервые она подумала о своем тренере как о возможном будущем муже. Геннадий Ильяшенко привлекал ее своей недюжинной силой, которую он никому не демонстрировал. Но когда Юля однажды упала и повредила ногу, он подхватил ее на руки и почти километр нес, как пушинку, до медпункта. Был он и смелым – на трассе отыгрывал драгоценные секунды в самых рискованных ситуациях. Юлю поразило, когда он накануне соревнований отдал сопернику единственную запасную цепь для мотоцикла, хотя знал, что на его машине цепь не очень надежная, что и подтвердилось на трассе. Он был красивым – возле него всегда вертелись девочки из легкоатлетической секции, тренировки которой проходили возле трассы мотоциклистов.
Юля тогда считала, что Гена ей мог подойти, если бы не был глуп, – влюбился в длинноногую Зинку, которая вила из него веревки, и никого вокруг не замечал. Что он нашел хорошего в ней, Юля понять не могла. Два года спустя она встретила его в Ленинграде, спросила, как жизнь. Юле показалось, что счастья в его глазах не было, и беззлобно подумала: так тебе, дураку, и надо.
Сейчас за ней настойчиво ухаживает студент-заочник Института авиационного приборостроения. Он в одной группе с Юлей, и все думают, что у них любовь. Но Юля к этому парню абсолютно равнодушна, хотя чувствует себя с ним почти хорошо. Он удачливый изобретатель, умеет доставать билеты в БДТ и театр Комиссаржевской, ездит только на такси. Всякий раз, когда они встречаются на сессии, он напоминает, что думает о Юле и что предложит ей руку и сердце, когда они закончат институт. Пока, мол, у него нет материальных возможностей для создания семьи.
Ближе всех подружился с Юлей сержант Голубков, механик по вооружению. Это он научил Юлю плести венки из полевых цветов, готовить различные отвары из трав, собирать грибы и мариновать их по совершенно секретному рецепту, проверенному и усовершенствованному несколькими поколениями Голубковых.
Юлю тронуло отношение Голубкова к своей младшей сестре. Немудреное денежное содержание сержанта он ежемесячно посылал ей – девочка училась в техникуме без стипендии. Получив краткосрочный отпуск, он сначала поехал к сестре, потом уже домой.
За неделю до увольнения в запас Голубков пришел к Юле домой с огромным букетом полевых цветов и попросил, чтобы она стала его женой.
– Голубчик, – сказала ему Юля с сочувствием, – ведь мы с тобой только друзья. Нужна любовь.
– А может, это и есть любовь? – спокойно возразил он. – Мы же не знаем.
Аргумент Голубкова сразил Юлю наповал. Действительно, откуда она знает, какая любовь? Если двое относятся друг к другу с уважением, понимают друг друга, вместе им очень хорошо – может, это и есть любовь? С чего она взяла, что любовь совсем не такая?
Юля заколебалась. Вечером, укладываясь спать, она увидела себя раздетой в зеркале. С улыбкой подумала: а могла бы она вот в таком виде предстать перед Юрой Голубковым? И засмеялась – никогда в жизни! Этот ответ и подвел черту всем ее колебаниям.
Юля догадывается, что совсем не случайно к ней присматривается их сосед – доктор Олег Булатов. Она уже не раз замечала, как он, чуть сдвинув штору в окне, наблюдает за подступами к дому, и стоит появиться Юле одной, как он тоже оказывается у входа, чтобы сказать: «А, Юленька, добрый день», заговорить, справиться о здоровье отца. Он умеет как-то очень естественно протянуть конфету или апельсин, озабоченно сказав при этом, что по его мнению, он должен быть вкусным, но, чтобы убедиться в этом окончательно, надо попробовать. И Юля, ничуть не стесняясь, тут же пробует и по-деловому успокаивает Булатова, что апельсин в самом деле вполне съедобный.
Иногда он забегает попросить в долг заварки для чая или кусочек хлеба. Чаще всего это случается поздним вечером, когда Булатов возвращается из госпиталя после какой-нибудь экстренной операции. Юля видит – отец к нему относится с почтением. Они встречаются в госпитале и скрывают от Юли свои секреты, хотя она отлично знает, что все их секреты – это больное сердце Чижа. Он еще надеется, что у него что-то там восстановится и он будет летать. Ох, папа, папа…
Иногда Юле забредали в голову мерзкие практичные мыслишки. Выйдет она замуж за Булатова, у него квартира рядом, человек он видный, врач хороший, тут отец рядом, под его наблюдением… Чем плохо? Но Юля, хотя и впускала такие мысли, тут же их высмеивала, словно примеряла не к себе, а к кому-то другому.
Когда к ней пришел Муравко и позвал на вечер в «медицинскую компанию», Юля сразу почуяла, откуда дует ветер. Но то, что на этом вечере будет и Коля, меняло дело.
Что с нею случилось и случилось ли что-нибудь, Юля еще не могла вразумительно объяснить даже самой себе.
Хронометражисткой на СКП она, конечно же, стала не случайно. Отец в то время командовал полком. И Юле очень хотелось посмотреть, как летает лейтенант по фамилии Муравко. Он приходил к ним в дом за книгами, от которых гнулись полки в комнате Чижа. Книги неинтересные, но их всегда брали и охотно читали летчики. Там у него есть все – от «Фарманов» до «Восходов».
– А что вы чувствуете, когда самолет преодолевает звуковой барьер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81