он может теперь воспользоваться своей вынужденной ложью. Удивительное дело, как это ему сразу Тыниссон не пришел в голову! Именно с Тыниссона надо было начинать, а не кончать им. Этот толстяк сидит себе на своем давно выкупленном хуторе и знай загребает денежки; ничего с ним не сделается, если он поможет своим бедным товарищам по школе,
Тыниссон сидит на пороге амбара и чинит зубья граблей. Красное лицо его от загара еще больше покраснело, нос шелушится. Соломенная шляпа сдвинута на затылок, на ней повис кусок паутины.
— Здорово, мешок с деньгами! — восклицает Тоотс. — Бог в помощь!
— Здорово, здорово! Спасибо. Гляди-ка, паунвереские пожаловали, может, на подмогу — сено убирать?
— Еще чего — сено убирать. Будто у меня дома возни мало. Развязывай-ка опять свою мошну и проветривай свои сотенные, а то моль в них заведется и все погрызет. У Лесты уже книга готова, он их продает, с него ты скоро долг получишь. Теперь будь добр, вызволи и меня из беды.
— Что же с тобой? приключилось? Садись-ка, расскажи толком.
— Чего там садиться да рассказывать, дело простое: денег нету.
— Куда же ты свои деньги девал, милый человек? Ты ведь из России добрую пачку их привез, как же они так скоро кончились?
— Ничего не поделаешь, за все приходится чистоганом платить, как говорит Ванапаган. Да и какую уж такую пачку я из России привез! А Заболотье — сам знаешь, такая прорва, знай только пихай в нее, а обратно ни копейки не получаешь.
— Скажи на милость! Ну, а что вообще нового?
— Нет ничего нового. Какие там еще новости в такую жару. Ах да, был я в городе, бродил там по всем углам и закоулкам, даже в университетской библиотеке побывал и в «Ванемуйне».
— Ну, и что ты там видел?
— Все, что видел, было очень интересно. Леста всюду меня водил, все устраивал — приятно ходить было. Сейчас Леста приехал вместе со мной в деревню отдохнуть. Скоро принесет тебе книгу.
— Вот как.
— Так, так, дорогой мой однокашник. А теперь будь молодцом и дай мне поручительство, хочу в кредитной кассе немного денег занять. Вот тут подпишешься — и дело в шляпе, и не надо будет долго рассуждать и торговаться.
— Да-а, — отвечает Тыниссон, продолжая возиться с зубьями граблей, — оно, конечно, так, но… не нравятся мне такие дела.
— Черт побери, ты думаешь — мне они нравятся? Но ничего не поделаешь. Сейчас на хуторе трое наемных, кроме постоянного батрака — один пни корчует, другой канаву копает, третий дом чинит, — и всем платить надо. И рассчитать никого нельзя: все работы до зарезу нужные.
— Н-да, так оно так, но… Знал бы, что ты придешь, так я из дому ушел бы.
— Вот чудак, уйти сможешь и тогда, когда подпишешь,
Тыниссон с минуту озадаченно смотрит на школьного приятеля и, поняв наконец шутку, начинает громко хохотать.
— На кой же шут мне тогда из дому уходить, раз я уже подписал? — говорит он. — Однако ты и жук! Бес тебя знает, ты такой же точно, как в школе был. Ну, конечно, повыше стал да в плечах раздался. Но проделки и шуточки те же, что в школе.
— Ну, а ты чудак, разве переменился? Дай тебе сейчас в руки добрый кусок мяса — подбородок так же заблестит от жира, как и в школьные годы.
— Не городи чушь, никогда у меня подбородок не блестел.
— Хэ-э! Да чего мы попусту спорим, бравые парни мы оба, только я чуть победнее, лучше давай подписывай, скорее от меня избавишься. Я все равно без подписи не уйду, об этом и не помышляй.
— Ты же слышишь — не буду я подписывать. Боюсь таких дел. Я лучше денег дам, тогда хоть буду знать, что счет ясный.
— Ладно, давай денег.
— Гм… Денег тоже вроде бы не хочется давать. По правде говоря, и нету их. Немного, конечно, есть, но мне и самому понадобятся.
— Не болтай ерунду. Не греши! Бог тебя накажет, если будешь такие вещи говорить. Видишь ли, я завтра со стариком в город еду, в крепостное. Если хочешь, опять привезу тебе салаки. Вообще, если ты дашь подпись, я берусь тебе круглый год салаку возить. Тогда у тебя только и будет заботы, что передать в Заболотье: «Тоотс, салаку!» И я уже, как на крыльях, несусь в город, бочку — на плечи и мигом сюда, прямо к воротам твоего амбара.
— Сколько же, ты думаешь, мне нужно этой салаки?
— Много, много. Или, может быть, тебе коса понадобится, серп, или сеялка, или… Все тебе доставлю, хоть памятник Барклая.
— Нет, я бы и впрямь удрал, кабы знал, что такой искуситель явится. Вообще-то я не прочь с тобой повидаться, поговорить, но вот то, что ыт вечно денег клянчишь, мне совсем не по нутру.
— Вечно денег клянчишь! Побойся бога, Тыниссон, не греши против восьмой заповеди, пузан несчастный. Единственный раз ты Лесте дал сотенную — и это значит, что я вечно денег клянчу? Сейчас ты молодой, а что из тебя еще получится, когда постарше станешь, — черт знает. Будешь, наверное, настоящий Плюшкин, из которого никакая сила и копейки не вытянет. Не жадничай, не то прежде времени состаришься. Будь порядочным человеком, живи сам и жить давай другим, чтоб и овцы были целы и волки сыты, как старики говорят.
— Да-а, говорить ты умеешь — это точно, тебе адвокатом быть, а не землеробом. Ну так вот, велю накормить тебя и дам хорошего свежего квасу, только брось ты этот разговор насчет подписи.
— Хм-хм-хм… Ты большой шутник, Тыниссон. Уж на что Кийр шутник, а ты дашь ему этак… очков десять вперед. Если б ты только знал, как сейчас обстоят мои дела, ты не дал бы мне говорить и пяти минут — сразу сделал бы то, о чем прошу, но… Жаль, что сейчас еще не могу тебе ничего сказать. Жизнь меня крепко обломала и научила не выбалтывать все с пылу — с жару. Но ты еще услышишь обо мне, еще услышишь… Время бежит, а счастье не минует.
Проходит порядочно времени, пока наконец, как говорится, доброе слово вражью силу ломит. В конце концов Тыниссон уступает нажиму и, кряхтя и охая, дает свою подпись. После этого Тоотс быстро заканчивает беседу, кладет долговое обязательство себе в записную книжку и молниеносно исчезает. «Везет, везет, везет! — говорит он себе по дороге в Паунвере. — Раньше не везло, а потом повезло и везет до сих пор. Гм, теперь и шагается как-то увереннее. Человек никогда не должен отчаиваться! Верно, Йоозеп Андреевич, гм, а?»
В Паунвере на мельничном мосту встречаются ему два однокашника — Леста и Кийр. Георг Аадниэль уже переоделся в воскресный костюм и, по-видимому, тоже занят какими-то делами.
— Опять кийр! Ох черт! — восклицает управляющий еще издалека. — ВУсюду, куда ни пойдешь, перед тобой Кийр. Ты словно побывал у Лаакмана и дал себя отпечатать в тысяче экземпляров, как Леста свою книгу. Кийр да Кийр! Нцу прямо-таки спасения нет от Кийра!
— А тебе-то что, дорогой соученик? Разве я тебе так мешаю и везде тебя беспокою? Скажи-ка лучше, раздобыл подпись?
— Да, — отвечает Тоотс, скривив шею. — Раздобыл, раздобыл, женишок!
— Ну, тогда хорошо.
— Конечно, неплохо, женишок.
— Что за женишок такой? Затвердил свое. Я тебе уже сказал, что не позволю собой играть.
— Ты и не знаешь, Леста, — упрямо твердит свое Тоотс. — Ведь это жених. Ездил в Москву сельскому хозяйству обучаться… Потом еще у меня доучивался… Земледелец хоть куда, только пуп да кости слабые.
— Судишь обо мне, как о быке или лошади, — презрительно бросает Кийр.
— Да-а, женихов в Паунвере хоть пруд пруди, — замечает Леста. — Я только что был у одной своей школьной подруги, там тоже речь шла о женихе, о замужестве и…
— У какой школьной подруги ты был? — настороженно спрашивает рыжеволосый.
— Да у раяской Тээле. О-о, это чудесная девушка, тот, кто на ней женится, может благодарить судьбу. Между прочим, я отнес ей свою «знаменитую» книгу.
Леста улыбается и обменивается с Тоотсом многозначительным взглядом. Но их приятеля Кийра охватывает вдруг страшное волнение.
— Ах так, ах так? — допытывается он. — Ах, значит, там уже заговорили о замужестве? Хю-хю… Вот видишь, я же тебе говорил, Тоотс, чем больше ты показываешь характер, тем больше тебя уважают. Хи-хи-и, девчонка перепугалась, как бы я совсем ее не бросил. А я и не собирался бросать, я только так… постращал ее чуточку, чтоб немножко поумнела. Ах так, значит? Ну вот, а то пляши под ее дудку и выкидывай всякие штуки… Теперь сама видит.
— Да нет, ведь… — Лесте хочется что-то сказать, но Тоотс трогает его за плечо, покашливает и, подмигивая, подает знак, чтобы он не спорил с Кийром; пусть рыжеволосый уверяет себя, что своим грозным выступлением он отчаянно испугал Тээле, ибо лажены те, кто не видят и все же веруют.
В это время из аптеки выходит аптекарь; держа в руках трость и завернутый в газетную бумагу пакетик, он медленно направляется к мосту. Подойдя к приятелям, он пристально смотрит на Тоотса, снимает шляпу, кланяется и говорит:
— Будьте здоровы, господин Тоотс, я желаю вам всяческого благополучия!
— Как? — удивляется управляющий, протягивая старому господину руку. — Куда же вы?
— Куда… — отвечает аптекарь. — Этого я никак не могу сказать. Разве вы уже забыли историю о человеке, который шел по улице с куском мыла и веником под мышкой?
— Но вы еще вернетесь в Паунвере? Не уходите же вы отсюда навсегда?
— Все может быть, но по моим собственным расчетам я, видимо, вернусь сюда нескоро. Во всяком случае, моя служба здесь кончилась.
— Вот как! Жаль! Очень жаль. Ну, а ваши вещи, ваше имущество остается пока здесь?
— Почему вы так думаете? Я никогда своих вещей не разбрасываю. У меня хозяйство не такое большое, чтобы я не мог держать его в порядке. Взгляните! Omnia mea mecum porto! Если вы учили латынь, то должны знать, что это значит.
Аптекарь вертит завернутым в газету пакетиком и тростью перед самым лицом Тоотса.
— Вот это, — добавляет он, — это трость, а в газете — табак и гильзы. Так какую же из этих вещей мне следовало бы, по-вашему, оставить здесь, чтобы потом за ней вернуться?
— Ах, ну тогда — конечно, — извиняется Тоотс. — Я не знал, что у вас так мало вещей.
— Мало? — переспрашивает аптекарь, подняв свои седые брови. — Мало? Как на чей взгляд. Для меня этого на первых порах больше чем достаточно. А вообще, чем меньше у человека разного хлама и рухляди, тем он счастливее; это особенно чувствуешь в поездках. Обратите внимание и запомните, молодой человек: на любом вокзале всегда найдется какой-нибудь ребеночек, какая-нибудь там малышка Индерлин, которую мне придется взять на руки и внести в вагон: а таща большой чемодан, я, чего доброго, мог бы нечаянно толкнуть этого ребеночка к стенке вагона и сделать ему больно. Кроме того, мне не нужно возиться с багажными квитанциями и бояться, что поезд уйдет как раз тогда, когда я пью на вокзале свою бутылку пива. Я хочу путешествовать и пить свое пиво в полном покое, в полком покое… а покой — самое главное в этом мире. Или, может быть, я не прав, а?
— Нет, против этого мне нечего возразить.
— Ну, вот видите. Если у вас сейчас нет каких-либо планов, как тогда на поле в Заболотье, неплохо было бы нам пойти распить рюмку-другую на прощанье. Не бойтесь, я не опоздаю на поезд, я никогда никуда не опаздываю.
— Это можно, — соглашается управляющий, поглядывая на Лесту и Кийра.
— Я не пойду, мне некогда, — говорит портной, втягивая голову в плечи. — У меня сегодня еще много дел.
— Да-да, — невозмутимо отвечает управляющий, — беги да смотри принеси мои пять рублей, иначе я подам на тебя в суд и велю продать с молотка свою швейную машину, если добром не уплатишь.
— Хи-и! — насмешливо попискивает Кийр. — А где у тебя свидетели? Кто знает, что мы держали пари на пять рублей? Теперь можешь что угодно врать, можешь выдумать даже, что я тебе сто рублей проиграл.
— Вот как? Ну что ж, делать нечего. Тогда доставь мне хоть одно удовольствие — не попадайся мне сегодня больше на глаза. Черт знает, у меня правая рука чешется, а это всегда предвещает приличную потасовку… почти дружеский разговор, примерно такой, как тогда на раяском лугу.
С этими словами Тоотс поворачивается к рыжеволосому спиной и представляет старому господину Лесту.
— И не надо, — говорит он, — пусть друг Рафаэль отправляется куда хочет. Вместо него с нами пойдет мой школьный товарищ Леста… Ваш коллега и писатель.
— Вот как? Коллега? — снова приподнимает брови аптекарь. — Очень приятно! Хотелось бы на прощанье и вам сказать несколько назидательных слов.
— Я полагаю, — говорит Тоотс, беря на себя почин, — лучше всего нам пойти к подручному мельника, это мой старый знакомый. Там и каннель есть, Леста потешит нам душу музыкой. А-а, вот и он сам, парень с мельницы. Здравствуй! Как живешь?
Компания направляется в комнату Мельникова ученика и здесь рассаживается за столом и на кровати. Парень, разумеется, готов выполнить все, что пожелают господин аптекарь и господин Тоотс. Сию минутку! Не успевают они сосчитать до ста, как он уже снова здесь. Вскоре к обществу присоединяется и арендатор с церковной мызы; при виде старых знакомых и друзей его удивлению и радости нет границ. И в этот предвечерний час на паунвереской мельнице снова произносится немало назидательных слов, немало припоминается давних, милых сердцу воспоминаний.
* * *
В это время Кийр, полный радужных мыслей, семенит но дороге в Рая. Ага-а! Так-так! Девица, значит, уже всполошилась! Да-да, в другой раз пусть будет умнее, пусть не ломает комедию с солидным мужчиной. Хи-хии, Тоотс! Тоотс «опять» в беду попал, как цыган в лужу, пускай бродит теперь по деревне и подписи собирает! Да кто такому мошеннику и пропойце даст поручительство! Не жаль, что ли, паунвереским людям своих денежек, чтобы давать подпись и одалживать свои кровные рублики какому-то прохвосту, явившемуся из России! Как знать… может быть, хутор Тоотса скоро пойдет с молотка… Да-а, а что если взять да и откупить его? Двести рублей у него, Георга Аадниэля, положены на свое имя в банке, у старика есть еще около пятисот…
С такими широкими планами в голове Кийр добирается до Рая и врывается прямо в горницу с видом победителя.
— Ну, Тээлечка, — начинает он, снимая свою узкополую шляпу, — как поживаешь? Здравствуй! Давно с тобой не виделись, так можно и совсем друг от друга отвыкнуть. Так когда же мы собираемся замуж выходить и свадьбу справлять?
Несколько минут Тээле молча, испуганно смотрит на Кийра, потом, медленно чеканя слова, спрашивает:
— Что с вами? Вы пьяны, что ли?
— Хи-хии, — смеется рыжеволосый. — Пьян, конечно, но пьян от счастья, а не от водки и пива. Да, Тээле, теперь ты сама видишь, много ли ты выиграла от этой канители, все равно получилось то же самое.
— Ничего не понимаю, — покачивает головой хозяйская дочь. — Если вы не пьяны, то, наверно, стукнулись, и притом довольно крепко.
— Нет, нет, — мило улыбается Кийр. — И не стукнулся я. Я принес весточку…
— Опять весточку! Вы все время приносите весточки, целое лето приносите весточки. Что за весточка? Откуда? От кого?
— Хи-хии, конечно же, от самого себя, от кого же еще мне приносить. Да ну, не будь такой сердитой, Тээле, я пришел с тобой мириться. Давай поговорим по-серьезному: когда ты думаешь справлять свадьбу? Забудем наши прежние ссоры, давай жить дружно. Чего нам цапаться! Я, правда, во многом мог бы тебя упрекнуть — ну да ладно! У каждой девчонки свои фокусы, но мы, мужчины, должны быть умнее и вовремя уступать. Давай по-деловому — когда ты хочешь играть свадьбу?
Тээле снова покачивает головой.
— Нет, вы все-таки стукнулись. Вы так крепко стукнулись, что и сами не помните. Но…. если вас так уж интересует, когда я собираюсь справлять свадьбу, то… может быть, очень скоро.
— Ну вот! — весело произносит Кийр, выпрямляясь.
— Да, но только не с вами, Кийр.
— Н-не… н-не… не со мной? А с кем же?
— Это мое дело.
На несколько мгновений рыжеволосый совсем немеет. Потом он смахивает с бровей муху, глядит на стенные часы и запинаясь спрашивает:
— Не… не с Тоотсом же?
— Именно с Тоотсом. Он — земледелец.
— Х-хэ! — с невыразимым презрением восклицает Кийр. — Тоже мне — земледелец! Тоотс сейчас ловит по всей деревни копейки и клянчит подписи, чтобы опять занять денег, не то хутор с молотка пойдет.
— Ну, из этой беды его выручу я.
— Да, выручите! Гм… Кроме того, он еще я мошенник. Мы с ним сегодня пошли на пари, он проиграл мне пятерку, а теперь отказывается, не хочет платить.
— Тогда я заплачу. Постойте, вот вам пять рублей,
— Ну да… пятерка пятеркой, но… он ведь еще и пьяница. Что вы будете с таким забулдыгой делать? Сначала Заболотье пропьет, а потом и Рая. Идите посмотрите, что он там творит на мельнице, в каморке у батрака. Пьют, буянят с аптекарем, прямо смотреть страшно.
— Такие привычки он скоро бросит, дорогой Кийр. Долго это не продлится. И все-таки он — земледелец, а не чучело гороховое, как вы.
— Как вы смеете так говорить!
Кийр выпячивает грудь и таращит глаза.
— А как вы смеете бранить моего жениха?
— Так он же мошенник и вор. Не помните разве, что он в школе с моими пуговицами проделал?
Лицо девушки заливается пунцовой краской и, подыскивая слова для ответа, ока беспомощно озирается вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Тыниссон сидит на пороге амбара и чинит зубья граблей. Красное лицо его от загара еще больше покраснело, нос шелушится. Соломенная шляпа сдвинута на затылок, на ней повис кусок паутины.
— Здорово, мешок с деньгами! — восклицает Тоотс. — Бог в помощь!
— Здорово, здорово! Спасибо. Гляди-ка, паунвереские пожаловали, может, на подмогу — сено убирать?
— Еще чего — сено убирать. Будто у меня дома возни мало. Развязывай-ка опять свою мошну и проветривай свои сотенные, а то моль в них заведется и все погрызет. У Лесты уже книга готова, он их продает, с него ты скоро долг получишь. Теперь будь добр, вызволи и меня из беды.
— Что же с тобой? приключилось? Садись-ка, расскажи толком.
— Чего там садиться да рассказывать, дело простое: денег нету.
— Куда же ты свои деньги девал, милый человек? Ты ведь из России добрую пачку их привез, как же они так скоро кончились?
— Ничего не поделаешь, за все приходится чистоганом платить, как говорит Ванапаган. Да и какую уж такую пачку я из России привез! А Заболотье — сам знаешь, такая прорва, знай только пихай в нее, а обратно ни копейки не получаешь.
— Скажи на милость! Ну, а что вообще нового?
— Нет ничего нового. Какие там еще новости в такую жару. Ах да, был я в городе, бродил там по всем углам и закоулкам, даже в университетской библиотеке побывал и в «Ванемуйне».
— Ну, и что ты там видел?
— Все, что видел, было очень интересно. Леста всюду меня водил, все устраивал — приятно ходить было. Сейчас Леста приехал вместе со мной в деревню отдохнуть. Скоро принесет тебе книгу.
— Вот как.
— Так, так, дорогой мой однокашник. А теперь будь молодцом и дай мне поручительство, хочу в кредитной кассе немного денег занять. Вот тут подпишешься — и дело в шляпе, и не надо будет долго рассуждать и торговаться.
— Да-а, — отвечает Тыниссон, продолжая возиться с зубьями граблей, — оно, конечно, так, но… не нравятся мне такие дела.
— Черт побери, ты думаешь — мне они нравятся? Но ничего не поделаешь. Сейчас на хуторе трое наемных, кроме постоянного батрака — один пни корчует, другой канаву копает, третий дом чинит, — и всем платить надо. И рассчитать никого нельзя: все работы до зарезу нужные.
— Н-да, так оно так, но… Знал бы, что ты придешь, так я из дому ушел бы.
— Вот чудак, уйти сможешь и тогда, когда подпишешь,
Тыниссон с минуту озадаченно смотрит на школьного приятеля и, поняв наконец шутку, начинает громко хохотать.
— На кой же шут мне тогда из дому уходить, раз я уже подписал? — говорит он. — Однако ты и жук! Бес тебя знает, ты такой же точно, как в школе был. Ну, конечно, повыше стал да в плечах раздался. Но проделки и шуточки те же, что в школе.
— Ну, а ты чудак, разве переменился? Дай тебе сейчас в руки добрый кусок мяса — подбородок так же заблестит от жира, как и в школьные годы.
— Не городи чушь, никогда у меня подбородок не блестел.
— Хэ-э! Да чего мы попусту спорим, бравые парни мы оба, только я чуть победнее, лучше давай подписывай, скорее от меня избавишься. Я все равно без подписи не уйду, об этом и не помышляй.
— Ты же слышишь — не буду я подписывать. Боюсь таких дел. Я лучше денег дам, тогда хоть буду знать, что счет ясный.
— Ладно, давай денег.
— Гм… Денег тоже вроде бы не хочется давать. По правде говоря, и нету их. Немного, конечно, есть, но мне и самому понадобятся.
— Не болтай ерунду. Не греши! Бог тебя накажет, если будешь такие вещи говорить. Видишь ли, я завтра со стариком в город еду, в крепостное. Если хочешь, опять привезу тебе салаки. Вообще, если ты дашь подпись, я берусь тебе круглый год салаку возить. Тогда у тебя только и будет заботы, что передать в Заболотье: «Тоотс, салаку!» И я уже, как на крыльях, несусь в город, бочку — на плечи и мигом сюда, прямо к воротам твоего амбара.
— Сколько же, ты думаешь, мне нужно этой салаки?
— Много, много. Или, может быть, тебе коса понадобится, серп, или сеялка, или… Все тебе доставлю, хоть памятник Барклая.
— Нет, я бы и впрямь удрал, кабы знал, что такой искуситель явится. Вообще-то я не прочь с тобой повидаться, поговорить, но вот то, что ыт вечно денег клянчишь, мне совсем не по нутру.
— Вечно денег клянчишь! Побойся бога, Тыниссон, не греши против восьмой заповеди, пузан несчастный. Единственный раз ты Лесте дал сотенную — и это значит, что я вечно денег клянчу? Сейчас ты молодой, а что из тебя еще получится, когда постарше станешь, — черт знает. Будешь, наверное, настоящий Плюшкин, из которого никакая сила и копейки не вытянет. Не жадничай, не то прежде времени состаришься. Будь порядочным человеком, живи сам и жить давай другим, чтоб и овцы были целы и волки сыты, как старики говорят.
— Да-а, говорить ты умеешь — это точно, тебе адвокатом быть, а не землеробом. Ну так вот, велю накормить тебя и дам хорошего свежего квасу, только брось ты этот разговор насчет подписи.
— Хм-хм-хм… Ты большой шутник, Тыниссон. Уж на что Кийр шутник, а ты дашь ему этак… очков десять вперед. Если б ты только знал, как сейчас обстоят мои дела, ты не дал бы мне говорить и пяти минут — сразу сделал бы то, о чем прошу, но… Жаль, что сейчас еще не могу тебе ничего сказать. Жизнь меня крепко обломала и научила не выбалтывать все с пылу — с жару. Но ты еще услышишь обо мне, еще услышишь… Время бежит, а счастье не минует.
Проходит порядочно времени, пока наконец, как говорится, доброе слово вражью силу ломит. В конце концов Тыниссон уступает нажиму и, кряхтя и охая, дает свою подпись. После этого Тоотс быстро заканчивает беседу, кладет долговое обязательство себе в записную книжку и молниеносно исчезает. «Везет, везет, везет! — говорит он себе по дороге в Паунвере. — Раньше не везло, а потом повезло и везет до сих пор. Гм, теперь и шагается как-то увереннее. Человек никогда не должен отчаиваться! Верно, Йоозеп Андреевич, гм, а?»
В Паунвере на мельничном мосту встречаются ему два однокашника — Леста и Кийр. Георг Аадниэль уже переоделся в воскресный костюм и, по-видимому, тоже занят какими-то делами.
— Опять кийр! Ох черт! — восклицает управляющий еще издалека. — ВУсюду, куда ни пойдешь, перед тобой Кийр. Ты словно побывал у Лаакмана и дал себя отпечатать в тысяче экземпляров, как Леста свою книгу. Кийр да Кийр! Нцу прямо-таки спасения нет от Кийра!
— А тебе-то что, дорогой соученик? Разве я тебе так мешаю и везде тебя беспокою? Скажи-ка лучше, раздобыл подпись?
— Да, — отвечает Тоотс, скривив шею. — Раздобыл, раздобыл, женишок!
— Ну, тогда хорошо.
— Конечно, неплохо, женишок.
— Что за женишок такой? Затвердил свое. Я тебе уже сказал, что не позволю собой играть.
— Ты и не знаешь, Леста, — упрямо твердит свое Тоотс. — Ведь это жених. Ездил в Москву сельскому хозяйству обучаться… Потом еще у меня доучивался… Земледелец хоть куда, только пуп да кости слабые.
— Судишь обо мне, как о быке или лошади, — презрительно бросает Кийр.
— Да-а, женихов в Паунвере хоть пруд пруди, — замечает Леста. — Я только что был у одной своей школьной подруги, там тоже речь шла о женихе, о замужестве и…
— У какой школьной подруги ты был? — настороженно спрашивает рыжеволосый.
— Да у раяской Тээле. О-о, это чудесная девушка, тот, кто на ней женится, может благодарить судьбу. Между прочим, я отнес ей свою «знаменитую» книгу.
Леста улыбается и обменивается с Тоотсом многозначительным взглядом. Но их приятеля Кийра охватывает вдруг страшное волнение.
— Ах так, ах так? — допытывается он. — Ах, значит, там уже заговорили о замужестве? Хю-хю… Вот видишь, я же тебе говорил, Тоотс, чем больше ты показываешь характер, тем больше тебя уважают. Хи-хи-и, девчонка перепугалась, как бы я совсем ее не бросил. А я и не собирался бросать, я только так… постращал ее чуточку, чтоб немножко поумнела. Ах так, значит? Ну вот, а то пляши под ее дудку и выкидывай всякие штуки… Теперь сама видит.
— Да нет, ведь… — Лесте хочется что-то сказать, но Тоотс трогает его за плечо, покашливает и, подмигивая, подает знак, чтобы он не спорил с Кийром; пусть рыжеволосый уверяет себя, что своим грозным выступлением он отчаянно испугал Тээле, ибо лажены те, кто не видят и все же веруют.
В это время из аптеки выходит аптекарь; держа в руках трость и завернутый в газетную бумагу пакетик, он медленно направляется к мосту. Подойдя к приятелям, он пристально смотрит на Тоотса, снимает шляпу, кланяется и говорит:
— Будьте здоровы, господин Тоотс, я желаю вам всяческого благополучия!
— Как? — удивляется управляющий, протягивая старому господину руку. — Куда же вы?
— Куда… — отвечает аптекарь. — Этого я никак не могу сказать. Разве вы уже забыли историю о человеке, который шел по улице с куском мыла и веником под мышкой?
— Но вы еще вернетесь в Паунвере? Не уходите же вы отсюда навсегда?
— Все может быть, но по моим собственным расчетам я, видимо, вернусь сюда нескоро. Во всяком случае, моя служба здесь кончилась.
— Вот как! Жаль! Очень жаль. Ну, а ваши вещи, ваше имущество остается пока здесь?
— Почему вы так думаете? Я никогда своих вещей не разбрасываю. У меня хозяйство не такое большое, чтобы я не мог держать его в порядке. Взгляните! Omnia mea mecum porto! Если вы учили латынь, то должны знать, что это значит.
Аптекарь вертит завернутым в газету пакетиком и тростью перед самым лицом Тоотса.
— Вот это, — добавляет он, — это трость, а в газете — табак и гильзы. Так какую же из этих вещей мне следовало бы, по-вашему, оставить здесь, чтобы потом за ней вернуться?
— Ах, ну тогда — конечно, — извиняется Тоотс. — Я не знал, что у вас так мало вещей.
— Мало? — переспрашивает аптекарь, подняв свои седые брови. — Мало? Как на чей взгляд. Для меня этого на первых порах больше чем достаточно. А вообще, чем меньше у человека разного хлама и рухляди, тем он счастливее; это особенно чувствуешь в поездках. Обратите внимание и запомните, молодой человек: на любом вокзале всегда найдется какой-нибудь ребеночек, какая-нибудь там малышка Индерлин, которую мне придется взять на руки и внести в вагон: а таща большой чемодан, я, чего доброго, мог бы нечаянно толкнуть этого ребеночка к стенке вагона и сделать ему больно. Кроме того, мне не нужно возиться с багажными квитанциями и бояться, что поезд уйдет как раз тогда, когда я пью на вокзале свою бутылку пива. Я хочу путешествовать и пить свое пиво в полном покое, в полком покое… а покой — самое главное в этом мире. Или, может быть, я не прав, а?
— Нет, против этого мне нечего возразить.
— Ну, вот видите. Если у вас сейчас нет каких-либо планов, как тогда на поле в Заболотье, неплохо было бы нам пойти распить рюмку-другую на прощанье. Не бойтесь, я не опоздаю на поезд, я никогда никуда не опаздываю.
— Это можно, — соглашается управляющий, поглядывая на Лесту и Кийра.
— Я не пойду, мне некогда, — говорит портной, втягивая голову в плечи. — У меня сегодня еще много дел.
— Да-да, — невозмутимо отвечает управляющий, — беги да смотри принеси мои пять рублей, иначе я подам на тебя в суд и велю продать с молотка свою швейную машину, если добром не уплатишь.
— Хи-и! — насмешливо попискивает Кийр. — А где у тебя свидетели? Кто знает, что мы держали пари на пять рублей? Теперь можешь что угодно врать, можешь выдумать даже, что я тебе сто рублей проиграл.
— Вот как? Ну что ж, делать нечего. Тогда доставь мне хоть одно удовольствие — не попадайся мне сегодня больше на глаза. Черт знает, у меня правая рука чешется, а это всегда предвещает приличную потасовку… почти дружеский разговор, примерно такой, как тогда на раяском лугу.
С этими словами Тоотс поворачивается к рыжеволосому спиной и представляет старому господину Лесту.
— И не надо, — говорит он, — пусть друг Рафаэль отправляется куда хочет. Вместо него с нами пойдет мой школьный товарищ Леста… Ваш коллега и писатель.
— Вот как? Коллега? — снова приподнимает брови аптекарь. — Очень приятно! Хотелось бы на прощанье и вам сказать несколько назидательных слов.
— Я полагаю, — говорит Тоотс, беря на себя почин, — лучше всего нам пойти к подручному мельника, это мой старый знакомый. Там и каннель есть, Леста потешит нам душу музыкой. А-а, вот и он сам, парень с мельницы. Здравствуй! Как живешь?
Компания направляется в комнату Мельникова ученика и здесь рассаживается за столом и на кровати. Парень, разумеется, готов выполнить все, что пожелают господин аптекарь и господин Тоотс. Сию минутку! Не успевают они сосчитать до ста, как он уже снова здесь. Вскоре к обществу присоединяется и арендатор с церковной мызы; при виде старых знакомых и друзей его удивлению и радости нет границ. И в этот предвечерний час на паунвереской мельнице снова произносится немало назидательных слов, немало припоминается давних, милых сердцу воспоминаний.
* * *
В это время Кийр, полный радужных мыслей, семенит но дороге в Рая. Ага-а! Так-так! Девица, значит, уже всполошилась! Да-да, в другой раз пусть будет умнее, пусть не ломает комедию с солидным мужчиной. Хи-хии, Тоотс! Тоотс «опять» в беду попал, как цыган в лужу, пускай бродит теперь по деревне и подписи собирает! Да кто такому мошеннику и пропойце даст поручительство! Не жаль, что ли, паунвереским людям своих денежек, чтобы давать подпись и одалживать свои кровные рублики какому-то прохвосту, явившемуся из России! Как знать… может быть, хутор Тоотса скоро пойдет с молотка… Да-а, а что если взять да и откупить его? Двести рублей у него, Георга Аадниэля, положены на свое имя в банке, у старика есть еще около пятисот…
С такими широкими планами в голове Кийр добирается до Рая и врывается прямо в горницу с видом победителя.
— Ну, Тээлечка, — начинает он, снимая свою узкополую шляпу, — как поживаешь? Здравствуй! Давно с тобой не виделись, так можно и совсем друг от друга отвыкнуть. Так когда же мы собираемся замуж выходить и свадьбу справлять?
Несколько минут Тээле молча, испуганно смотрит на Кийра, потом, медленно чеканя слова, спрашивает:
— Что с вами? Вы пьяны, что ли?
— Хи-хии, — смеется рыжеволосый. — Пьян, конечно, но пьян от счастья, а не от водки и пива. Да, Тээле, теперь ты сама видишь, много ли ты выиграла от этой канители, все равно получилось то же самое.
— Ничего не понимаю, — покачивает головой хозяйская дочь. — Если вы не пьяны, то, наверно, стукнулись, и притом довольно крепко.
— Нет, нет, — мило улыбается Кийр. — И не стукнулся я. Я принес весточку…
— Опять весточку! Вы все время приносите весточки, целое лето приносите весточки. Что за весточка? Откуда? От кого?
— Хи-хии, конечно же, от самого себя, от кого же еще мне приносить. Да ну, не будь такой сердитой, Тээле, я пришел с тобой мириться. Давай поговорим по-серьезному: когда ты думаешь справлять свадьбу? Забудем наши прежние ссоры, давай жить дружно. Чего нам цапаться! Я, правда, во многом мог бы тебя упрекнуть — ну да ладно! У каждой девчонки свои фокусы, но мы, мужчины, должны быть умнее и вовремя уступать. Давай по-деловому — когда ты хочешь играть свадьбу?
Тээле снова покачивает головой.
— Нет, вы все-таки стукнулись. Вы так крепко стукнулись, что и сами не помните. Но…. если вас так уж интересует, когда я собираюсь справлять свадьбу, то… может быть, очень скоро.
— Ну вот! — весело произносит Кийр, выпрямляясь.
— Да, но только не с вами, Кийр.
— Н-не… н-не… не со мной? А с кем же?
— Это мое дело.
На несколько мгновений рыжеволосый совсем немеет. Потом он смахивает с бровей муху, глядит на стенные часы и запинаясь спрашивает:
— Не… не с Тоотсом же?
— Именно с Тоотсом. Он — земледелец.
— Х-хэ! — с невыразимым презрением восклицает Кийр. — Тоже мне — земледелец! Тоотс сейчас ловит по всей деревни копейки и клянчит подписи, чтобы опять занять денег, не то хутор с молотка пойдет.
— Ну, из этой беды его выручу я.
— Да, выручите! Гм… Кроме того, он еще я мошенник. Мы с ним сегодня пошли на пари, он проиграл мне пятерку, а теперь отказывается, не хочет платить.
— Тогда я заплачу. Постойте, вот вам пять рублей,
— Ну да… пятерка пятеркой, но… он ведь еще и пьяница. Что вы будете с таким забулдыгой делать? Сначала Заболотье пропьет, а потом и Рая. Идите посмотрите, что он там творит на мельнице, в каморке у батрака. Пьют, буянят с аптекарем, прямо смотреть страшно.
— Такие привычки он скоро бросит, дорогой Кийр. Долго это не продлится. И все-таки он — земледелец, а не чучело гороховое, как вы.
— Как вы смеете так говорить!
Кийр выпячивает грудь и таращит глаза.
— А как вы смеете бранить моего жениха?
— Так он же мошенник и вор. Не помните разве, что он в школе с моими пуговицами проделал?
Лицо девушки заливается пунцовой краской и, подыскивая слова для ответа, ока беспомощно озирается вокруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41