Но Арно отказывается сесть. Во-первых, ему вообще не хочется сидеть, а во-вторых, стул поставлен очень неудачно, между Тээле и Имеликом и на слишком освещенном месте. Нет, у дверей, возле печки, гораздо лучше: здесь, по крайней мере, не видно его лица, а он может наблюдать за всеми их движениями.
– Что с тобой такое сегодня? Почему ты не пошел домой вместе со мной? – вдруг спрашивает Тээле.
Это словно гром с ясного неба.
Как? Она еще спрашивает, после того как не сочла даже нужным несколько минут подождать его утром у проселка, а потом около школы прямо, что называется, окрысилась на него. Что это значит? Да ведь это самая злая насмешка! Арно удивленно глядит на Тээле, и ему кажется, что эта девочка вовсе не такая хорошенькая, какой он себе представлял ее, бродя по полю. В школе немало таких курносых девчонок, и, насколько он подметил, все они готовы смеяться любой шутке. О Тээле этого, пожалуй, сказать нельзя; к тому же у нее такие светлые голубые глаза, правда, небольшие, но смотрят они иногда таким удивительным взглядом, из них словно льются лучи. И все-таки… ничего особенного в этой девочке нет.
Арно молчит. Да и что ему ответить на такой вопрос?
– Ты сердишься? – снова спрашивает Тээле, обмениваясь с Имеликом многозначительным взглядом, из которого можно заключить, что сегодняшний случай для Имелика не составляет тайны.
– Нет, – отвечает Арно, ощущая в сердце острую боль.
– Отчего же ты такой грустный?
– Я не грустный.
– Как же не грустный? Подойди сюда, Имелик тебе сыграет, тебе веселее станет. – И, словно желая приманить его поближе, Имелик действительно берет каннель и с увлечением играет ту самую польку, под звуки которой в обеденный перерыв Тоотс и Тээле отплясывали свой злополучный танец. Пока он играет, Тээле – Арно замечает это – пристально смотрит на музыканта и время от времени одобрительно улыбается. Арно отступает еще дальше к дверям, оглядывает горницу, как бы прощаясь, и, не говоря ни слова, выходит в первую комнату. Здесь ему попадается навстречу хозяйка хутора и начинает что-то объяснять; он из ее слов понимает только, что Яан Имелик через множество всяких дядюшек и тетушек доводится им, раяским хозяевам, дальним родственником и что она, желая повидать родича, велела Тээле позвать его на хутор. Возможно, так оно и есть, но Арно нестерпимо скучно это слушать. К счастью, отец и Март уже поели, можно ехать домой.
«Когда же он еще успевает заниматься, этот Имелик? – думает Арно по дороге. – На завтра, например, заданы две страшно трудные задачи, ему их ни за что не решить, скорее поседеет, чем решит!»
И тут ему вспоминается маленький, невзрачный мальчуган.
– Ну, конечно же, Куслап, Тиукс этот, сделает за него и задачи, и все остальное! – вполголоса говорит он самому себе.
VII
Портной Кийр славится на все Паунвере своей отличной работой и добросовестностью. Если уж он сказал, что к такому-то сроку костюм будет готов, то можно быть уверенным, что так оно и будет. Весьма распространенное мнение, будто все портные лгут, в данном случае, видите, неуместно. Особого внимания заслуживает способ, при помощи которого Кийр снимает мерку; кроме сантиметра, он пользуется еще огромным деревянным угольником, заставляя своего заказчика стоять под ним до тех пор, пока все цифры длины и ширины не будут занесены в книгу с синим переплетом. Цель этой операции заключается в том, чтобы заказчик все время стоял, не меняя позы, которая, хотя многие портные этому и не верят, при снятии мерки, якобы, имеет огромное значение. Если иной раз случается, что костюм где-нибудь «морщит», мастер Кийр уверяет, будто главный виновник этого – сам заказчик: он двигался, когда с него снимали мерку.
Господин Хейнрих Кийр – мужчина скорее высокого, чем среднего роста, худощавый, с рыжеватыми усами и живыми серыми глазами. Он вечно улыбается, шаг у него быстрый и легкий, речь плавная и складная, так что словечки «во всяком случае», которыми неизменно начинается каждая его фраза, совсем не режут слух, а наоборот, всегда кажутся вполне уместными. Со своей низенькой, толстенькой супругой Катариной Розалией он пребывает в счастливом браке.
Господь бог благословил это супружество, ниспослав им уже двух сыновей, из которых старший, Хейнрих Георг Аадниэль, посещает приходскую школу, а младший, Фридрих Виктор Оттомар, еще только усердно учится по букварю.
Но недавно семью Кийров снова навестил аист и принес с собой еще одного славного мальчонку; радость родителей и детей, разумеется, безгранична. Озабочены они только тем, какое имя бы подыскать новому обитателю земли. Не могут же, в самом деле, супруги Кийр дать своему детищу простое, обычное имя или же такое, которое уже когда-либо встречалось в Паунвере; нет, они скорее оставят его совсем без имени или назовут, скажем, так: Божий дар № 3. Но имя все-таки найти надо, имен ведь в мире бесконечно много, нужно только поискать и подумать. И сейчас этим занято все семейство Кийров. Папаша Кийр купил целых три календаря, и его супруга Катарина Розалия, еще не встающая с постели, их тщательно изучает. Сам папаша Кийр уже третий день бродит, перебирая в уме всевозможные имена; Адальберт, Альбрехт, Арвед, Бруно, Бенно, Бернхард, Эльмар, Хуго, Каспар, Людвиг… Но ни одно из этих имен не подходит, всегда оказывается, что он их уже где-то раньше встречал; а если и мелькнет имя, которое, с точки зрения папаши Кийра, подошло бы, то оно категорически отвергается его супругой, с пренебрежением заявляющей:
– Фи, Хейнрих, разве это имя!
Временами придумывание имен заводит папашу черт знает куда: Мартин, Маттеус, Натан, Оскар, Освальд… и вдруг откуда-то – Понса, Томми, Самми, Питсу! Черт знает что такое! Не думал же Хейнрих Кийр искать какую-то собачью кличку, бог ему свидетель!
И лезет же такая дребедень в голову, что ты сделаешь! В голове уже звенит от всех этих имен, во сне – и то они звучат в ушах. Иные из них даже очень благозвучны, а как проснешься – оказывается, что все забыл.
Ох, хотя бы уже кончились эти поиски имен!
Как мы уже говорили, в поисках имени принимает участие вся семья. Рыжеголовый Хейнрих Георг Аадниэль, тот, что учится в приходской школе, тоже не находит себе покоя; он мечется, точно курица с обожженными ногами, и все время бормочет какие-то непонятные слова. Иногда он вдруг остановится перед кем-нибудь из ребят, многозначительно воззрится на него и скажет:
– Придумай какое-нибудь красивое мужское имя!
А когда тот называет самое, на его взгляд, красивое имя, Аадниэль грустно покачивает головой и, что-то бормоча себе под нос, подходит к другому мальчишке, но вскоре и его покидает с разочарованным видом. Так он опросил уже почти всех ребят, осталось только несколько человек, в том числе Йоозеп Тоотс. От них, правда, едва ли услышишь что-нибудь путное; но случается ведь, что и слепая курица зернышко найдет или же мышь забежит спящей кошке прямо в зубы: так лучше уж для успокоения совести опросить и остальных.
В один прекрасный день Тоотс стоит и разговаривает с новым учеником, Антсом Виппером, которого Кийр когда-то вместо комнаты учителя направил на кухню; судя по жестам, Тоотс сейчас говорит о каком-то большом круглом предмете. В это время к ним с грустным видом приближается рыжеголовый Кийр и задает свой обычный вопрос:
– Скажите какое-нибудь красивое мужское имя!
Антс Виппер – он ко всякому делу относится с полной серьезностью и всегда готов помочь, но при этом где только можно отстаивает свои собственный вкусы – в раздумье глядит на Кийра и говорит:
– Красивое мужкое имя… Если так, то оно непременно должно быть эстонское. Еще лучше – какое-нибудь старинное эстонское имя, например, Лембит, Каупо, Вамбола. – Но тут он в изумлении умолкает, так как Хейнрих Георг Аадниэль отчаянно машет руками и отступает к стене, словно бес от креста.
– Какое же имя тебе нужно?
– Только не такие, только не эти, не эстонские имена! – говорит Кийр. Он отлично помнит, как его мамаша, когда искали имя для брата Фридриха Виктора Оттомара, решительно заявила папе: «Любое имя, только не эстонское!»
– Ну, бери тогда какое-нибудь другое, если эти не годятся, – отвечает Виппер, чувствуя себя обиженным; он надувает губы и бросает на Кийра полупрезрительный взгляд. – Возьми тогда какое-нибудь русское или немецкое имя, кто тебе запрещает! Что кому нравится. Возьми из библии, если хочешь, там же много всяких имен… Давид, Голиаф, Авраам, Исаак, Иаков, Иосиф, Даниил, Самуил, Соломон, Павел…
Но этот совет Кийр считает для себя просто оскорбительным и не хочет больше даже разговаривать с Антсом Виппером; хорошо, что он этого насмешника послал тогда на кухню!
Теперь он обращается прямо к Тоотсу; тот, заслышав имя «Иосиф», навострил уши. Кийр объясняет ему, в чем дело, и просит подсказать что-нибудь подходящее… Тоотс задает несколько вопросов, чтобы уяснить себе положение вещей, потом отвечает с обычной таинственностью:
– Да, я знаю одно имя, но тебе не скажу.
– Почему не скажешь? – пристает к нему Кийр.
– Ну, почему… Вот чудак, зачем мне говорить, если оно мне самому понадобится.
– Самому понадобится? Хи-хи-хи! А к чему оно тебе, у тебя же есть имя. Скажи!
– Нет, я не могу сказать.
– Почему?
– Потому что не могу – и все! Это такое имя, что… Его теперь уже никто не знает, и, если назвать ребенка этим именем, так – ой-ой-ой! Тогда все сразу подумают – да, из этого мальчишки будет толк! Себе я его, конечно взять не могу, а если бы мог, взял бы обязательно, имя Йоозеп мне совсем не нравится. Это такое… черт его знает – вроде я еврей. А вот то имя – оо! – Тут он поднимает указательный палец и глядит на Кийра такими сияющими глазами, как будто в кармане у него лежит ключ, открывающий все пути к человеческому счастью.
Это еще больше разжигает любопытство искателя имен; Кийр, как послушный и разумный сын своих родителей, хотел бы порадовать их каким-нибудь необыкновенным именем.
– Ну скажи наконец, что это за имя?
– Да, скажи, скажи… а если я не могу!
– Почему не можешь?
– Сказал же я тебе – оно мне самому понадобится. Ну, придется, например… Видишь ли, Кийр, что я тебе скажу: этим именем я назову твоего старшего сына.
– Своего сына? Хи-хи-хи! Когда он еще будет!
– А все равно, когда-нибудь да будет. Если я тебе отдам это имя, так скажи на милость, где мне потом другое достать? Такие имена на деревьях не растут, как яблоки, – подойди да потряси, они и посыплются – бах, бах! Я целых три года думал, пока придумал. Но зато и штука, лучше не надо!..
– Тоотс, если скажешь, я принесу тебе два яблока.
– Два яблока!..
– Ну, три! За каждый год по яблоку.
– Ох ты, чудак, отдать за три гнилых яблока такое имя! Что я – рехнулся, что ли! Так вот, если и вправду хочешь – беги домой и неси шесть яблок, да чтобы все крупные, хорошие. Тогда посмотрим…
– Чего ж тогда еще смотреть?
– Ну, посмотрю на яблоки, стоит говорить или нет…
– Нет, ты тогда должен будешь сказать.
– Беги, беги домой и тащи яблоки!
Беда, как говорится, и быка в колодец загонит, но Кийр не бык и в колодец ему лезть незачем; через некоторое время он предстает перед Йоозепом Тоотсом со своими шестью яблоками. Тоотс оценивает яблоки таким взглядом, словно всю жизнь ими торговал, и заявляет, что половина их никуда не годится. Это, однако, нисколько не мешает ему пожирать прежде всего именно эти никуда не годные яблоки, и Кийр с ужасом видит, как яблоки одно за другим исчезают, перемолотые мощными челюстями Тоотса. А обещанного имени так и не слышно.
– Скажи же наконец это имя, ты ведь обещал, – умоляет Кийр, хватая за руку обжору в тот момент, когда тот собирается впиться зубами уже в пятое яблоко.
– Может, я бы и сказал, если б ты принес яблоки получше, а то принес малюсенькие, как орехи, кто их есть будет! – отвечает Тоотс, почесывая нос и хмуря брови, и, как бы между прочим, отправляет в рот яблоко.
– Я выбрал самые лучшие. А если имя и вправду такое красивое, как ты расписываешь, – мы тебя и на крестины позовем.
– Ага, вот как. Ну, на крестины-то я приду. А скажи, чего там есть дадут? Студень будет?
– Как же, как же, студень будет и… колбаса… и жаркое…
– А булки с изюмом тоже испекут?
– Испекут.
– Ну так вот, – и Тоотс хватает Кийра за пуговицу пиджака, – ты им скажи, чтоб они побольше изюма клали, чтоб изюминка к изюминке. А то ищи их по всей булке, выковыривай ножом, как дурак, пока несколько штук выловишь. Моя мать на праздниках всегда ругается: Будто моль, говорит, булку пожрала. А я разве виноват, пусть кладут больше изюма, тогда и булка цела останется.
– Я попрошу столько положить, чтобы прямо черно было от изюма, ты скажи имя!
– Ладно, но смотри, сдержи слово. Видишь ли, Кийр, у меня их, собственно, целых два… Первое – это и есть настоящее, ну прямо-таки замечательное, но и другое тоже очень красивое, а если обоими сразу назвать – такого имени не сыщешь даже у помещичьих сыновей из Сууремаа, тогда… тогда… Пойдем к окну, подальше от ребят, не то еще усльштт и выболтают. Так вот, запоминай теперь.
Ястребиные глаза Тоотса беспокойно блуждают по сторонам, речь его переходит в едва слышный шепот, словно он открывает Кийру какую-то мировую тайну, а вокруг все кишит предателями.
– То, первое, замечательное имя – Колумбус!
– Колумбус!
– Да. А второе – Хризостомус!
– Хризостомус!
– Да.
Первое имя Кийр, конечно, уже слышал раньше, он очень хорошо знает, что за человек был тот, кто носил это имя, и что он совершил, зато со вторым именем дело оказывается куда сложнее. Во время урока Кийр судорожно пытается удержать в памяти это имя, но оно, как назло, норовит выскочить у него из головы, и он все больше запутывается. Хризостомус, Хризостомус, Хриппостосус… Хриппоссосус… Хриппопоссум… Хри… Хи… Ги… Гриппопотамус! Затем следует целая куча чудовищ, которые давно исчезли с лица земли, и Георг Аадниэль с ужасом думает, не назвал ли Тоотс имя одного из них. – Птеродактилус… Плезиозаурус… Ихтиозаурус… Заурус… Заурус…
Он сидит, как на горячих углях; его охватывает безотчетный страх –не превратится ли его маленький братик и сам в одно из тех существ, которые так назывались; после урока он бежит к Тоотсу и просит еще раз сказать второе имя. Но тут его постигает новое несчастье – дело в том, что Тоотс уже сам успел забыть это имя и теперь, прищурив глаза и засунув палец в рот, начинает молоть всякую чепуху: Кри-стохвус, Кримпстохвус, Климпстохвус, Криукстохвус, Ниукс – Пиукс, Тиукс – прохвост…
– Прохвост! – вскрикивает Кийр и пятится назад.
– Нет, нет! Я потому сказал «прохвост», что вспомнить его не могу, это имя.
В конце концов они припоминают забытое имя и записывают его, чтобы больше не было недоразумений. В записной книжке Кийра, под рубрикой «Важнейшие дела», появляются два слова, начертанные красным карандашом, затейливыми, вычурными буквами: Колумбус Хризостомус. И с этого дня между Тоотсом и Кийром завязывается трогательная дружба, дающая остальным ребятам богатую пищу для всякого рода предположений, дружба тем более загадочная, что ни Тоотс, ни Кийр ни одним словечком не дают понять, в чем тут, собственно, дело. Они теперь всегда неразлучны, и даже ходят слухи, будто Тоотс зачастую в гостях у Кийра – ест там и пьет, как у себя дома.
Это весьма возможно, потому что Георг Аадниэль и в школу приносит с собой немало лакомств и съедает их вместе с Тоотсом; при этом приятели беседуют так дружески, что прямо не нарадуешься, на них глядя. Весьма возможно даже, что придуманные Тоотсом имена одобрены и самой супружеской четой Кийров, а если так, то подобные угощения надо считать вполне заслуженными.
Но время и случай вносят ясность даже в такие дела, которые долго пребывали под покровом тайны, и развязывают иногда такие запутанные узлы, что только диву даешься: при этом время действует медленно, кропотливо распутывая нить за нитью, а случай нетерпелив, он любит разрубать таинственный узел одним ударом.
VIII
Перенесемся мысленно вместе с читателем на дорогу, ведущую в деревню Киусна. Здесь, на полпути между Киусна и Паунвере, на земле хутора Супси, шагах в двухстах от шоссе, мы увидим деревянный домик, окруженный кустами и деревьями. В домике этом живет портной Кийр со своей семьей. Сегодня он справляет крестины своего третьего сына. Уже издали заметно, что сегодня жизнь здесь вышла из своего привычного русла; в этом обычно таком тихом уголке царит оживление – тут собрались и стар и млад. Войдите в домик, и первое, что вас встретит – это густой чад от горелого сала; из кухни он обильно струится по всем трем комнатам. У кухонной плиты, в облаках дыма и пара, идет усиленная стряпня, и госпожа Кийр, под верховным командованием которой здесь все варится и печется, очень походит на жрицу: едва ли в Древнем Риме во время жертвоприношений могло быть больше дыма и пара, чем здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35