Однако ее госпожа еще долго не могла заснуть, да и сама она не сразу забылась, все строила стратегические планы на завтрашний день, который обещал быть нелегким, если только фортуна не улыбнется ей и дон Карлос не отвалит кругленькую сумму... Как знать...
В назначенное время, минута в минуту, Бенина позвонила у подъезда дома сеньора Морено Трухильо на улице Аточа, и служанка провела ее в роскошный кабинет, обставленный мебелью одного цвета и стиля. В центре стоял прямо-таки министерский письменный стол, на котором лежали в идеальном порядке стопки бумаги и книги. Но книги не для чтения, а для записей и подсчетов. Посередине стены висел окаймленный черным крепом портрет доньи Пуры в рамке вроде бы из чистого золота. В кабинете были и другие фотографические портреты поменьше, видимо, дочерей, зятьев и внуков дона Карлоса. Рядом с большим портретом висели на стене, подобно жертвованиям или эксвото на алтаре, венки из матерчатых цветов: роз, фиалок, нарциссов, увитые траурными лентами с золотыми буквами. Это были те самые венки, которыми после погребения была украшена могила,— дон Карлос предпочел хранить их дома, чтобы их не попортили дожди и солнце. На никогда не топившемся камине стояли часы с бронзовыми фигурами и неподвижными стрелками, а рядом с камином висел американский календарь, показывавший вчерашнее число.
Через полминуты, шаркая ногами, вошел дон Карлос в надвинутой на лоб бархатной шапочке и плаще, приспособленном для ношения дома, еще более потертом, чем тот, в котором он выходил на улицу. Такой наряд, явно в стиле «зима-лето-попугай», дон Карлос носил потому, что терпеть не мог печей и жаровен, от которых того и гляди угоришь и отдашь богу душу, как это случалось со многими. Капюшон и воротник плаща не были подняты, так что Бенина могла видеть чистые воротничок и манжеты и массивную цепочку от часов — необходимые по этикету атрибуты для такого торжественно-траурного дня. Дон Карлос отер слезившиеся глаза огромным клетчатым платком, затем поднес его к носу и три раза оглушительно высморкался; заметив, что Бенина стоит, указал ей на стул, а сам уселся в похожее на трон кресло с высокой резной спинкой, стоявшее за письменным столом. Бенина присела на краешек стула, тоже дубового и с зеленой бархатной обивкой, как и вся остальная мебель.
— Так вот, я позвал вас, чтобы сказать...
Он умолк. Голова его подергивалась в нервном тике, как будто он вертел ею в знак отрицания. Обычно тик был едва заметен, но усиливался, стоило дону Карлосу разволноваться.
— ...чтобы сказать...
Снова пауза — заплыли слезами окруженные краснотой глаза. Дон Карлос отер слезы и почесал короткую бородку, которую отпустил единственно для того, чтобы пореже бриться. После смерти жены, ради которой этот достойный сеньор скоблил щеки, он решил ко всем проявлениям скорби добавить еще и траурное обрамление своего лица, и оно заросло теперь черными с проседью и рыжинкой волосами.
— ...чтобы сказать вам следующее: то, что случилось с Франсиской и довело ее до нынешнего плачевного состояния, произошло оттого, что она не желала вести учет. Без порядка в делах какое хочешь богатство обернется нищетой. Благодаря порядку бедные становятся богатыми. А когда порядка нет, богатые...
— Впадают в нищету, да, это так, сеньор,— смиренно согласилась Бенина, которой все это было давно известно, однако она слушала дона Карлоса с таким видом, будто тот изрекает новооткрытые истины.
— У Франсиски всегда ветер гулял в голове. Сколько раз мы с женой твердили ей: «Гляди, Франсиска, ты разоришься, тебя ждет нищета», а она... и ухом не вела. Так нам и не удалось убедить ее в том, что надо записывать и расход, и приход. Ей считать деньги? Нет, хоть убейте. А кто не считает, тот пропал. Только подумайте, никогда она не знала, кому сколько должна и когда наступают сроки платежей!
— Правда, сеньор, истинная правда,— вздохнула Бенина, с нетерпением ожидая, что же даст ей дон Карлос после этой проповеди.
— Рассудите сами... Если у меня к старости хватает добра и для себя, и для детей, если я могу позволить себе заказать мессу за упокой души моей дорогой супруги, так это только потому, что я всю жизнь аккуратно и четко вел свои дела. Даже теперь, отойдя от дел, я веду ежедневный учет всех своих личных расходов и не ложусь спать, пока не занесу их в книгу, а потом, как выдастся свободная минутка, вношу все свои записи в гроссбух. Вот, посмотрите, посмотрите, убедитесь воочию,— добавил дон Карлос, и голова его затряслась сильней, словно он энергично отрицал что-то.— Мне хочется, чтобы Франсиска смогла извлечь выводы из урока, который она получила. Еще не поздно... Вот, взгляните.
И он взял одну из книг, потом другую и обе показал Бенине, та подошла поближе подивиться на мудреную цифирь.
— Глядите. Вот сюда я записываю домашние расходы, не пропуская ничего, даже пяти сентимо, истраченных на коробку спичек, или куарто, который даю на чай почтальону, ничего-ничего... А в эту маленькую записываю милостыню и пожертвования. Всего за день — столько-то, за месяц — столько-то. Потом все переношу в гроссбух, там подсчитано, сколько потрачено за каждый день, подвожу баланс... Вы сами понимаете: если бы Франсиска подводила баланс, она не опустилась бы на самое дно.
— Верно, сеньор, ох как верно. Я и сама все время говорю госпоже, чтоб она подводила баланс, все-все записывала, что приходит и что уходит. Но ведь она уже не девочка, и никак ее теперь не приучить к такому доброму порядку. Но, сеньор, она как ангел небесный, так и хочется ей помочь, хоть она ничего и не записывает.
— Взяться за ум никогда не поздно. Уверяю вас, если бы я заметил у Франсиски хотя бы намерение или желание вести надлежащий учет, я помог бы ей свести концы с концами. Но она отродясь ни над чем не раздумывала, такова уж ее натура. Вы согласны со мной?
— Согласна, сеньор, согласна.
— Вот я и подумал... для этого вас и позвал... я подумал, что лучшим подарком для нее будет вот это.
С этими словами дон Карлос взял со стола новенькую книгу, узкую и длинную, и протянул ее Бенине. Это была приходо-расходная книга.
— Взгляните,— продолжал добрейший дон Карлос, листая книгу,— тут все дни недели. Обратите внимание: в левой колонке — дебет, в правой — наличные. Расходы записываются так: уголь, дрова, оливковое масло и тому подобное... Ну, скажите, разве трудно здесь записывать, что потрачено, а здесь — что поступило?
— Да в том-то и беда, что ничего не поступает.
— Чепуха! — воскликнул дон Карлос, хлопнув ладонью но книге.— Что-нибудь да поступает, как бы мало вы ни тратили, сначала надо заполучить эту сумму, будь она хоть совсем ничтожна, иначе тратить будет нечего. Ну, взять хотя бы милостыню, которую вам удается собрать. Это тоже доход, почему бы его не записывать, ну скажите, почему?
Бенина метнула на него взгляд, в котором смешались злость и сострадание. Но злости было намного больше, и в какое-то мгновение Бенина едва удержалась от того, чтобы схватить книгу и трахнуть ею дона Карлоса по голове. Но она сумела совладать со злостью и, чтобы помешавшийся на цифрах старик не заметил состояния ее духа, выдавила из себя улыбку и сказала:
— Значит, вы, дон Карлос, записываете и «худышки», которые раздаете нам у церкви святого Севастиана?
— Каждый божий день,— с гордостью заявил старик, и голова его задергалась сильней.— Если хотите, могу сказать вам, сколько я раздал за три месяца, за полгода, за год.
— Не трудитесь, сеньор, не стоит,—ответила Бенина, снова испытывая сильное желание пустить в ход приходов расходную книгу.— Я отнесу эту книгу госпоже, раз уж вы так хотите. Мы обе вам очень благодарны. Но у нас нет ни пера, ни чернил, ни даже карандаша. Чем же мы будем вести записи?
— Все в воле божьей. Но как это в доме нечем писать? Л если надо расписаться, записать сумму счета, фамилию и адрея владельца торгового предприятия?.. Вот вам карандаш, он отточен, возьмите, а когда затупится, заточите его кухонным ножом.
Однако дон Карлос все еще ни слова не говорил о вещественном подаянии, сведя свое милосердие к этой самой книге, которая должна была послужить фундаментом рационального* ведения хозяйства для легкомысленной доньи Франсиски Хуарес. Заметив, что дон Карлос шевелит губами, собираясь сказать что-то, а рукой взялся за ключ, торчавший из левого ящика стола, Бенина возликовала в душе.
— Нет и не может быть благоденствия, если домом не управлять,— заверил ее дон Карлос, выдвигая ящик и заглядывая в него.— Я хочу, чтобы Франсиска по-серьезному взялась за свое хозяйство, а когда она научится управлять...
«Да чем управлять-то? — воскликнула про себя Бенина.— Что такое ты нам дашь, безумный старик? Ты безумней тех, кто обитает в сумасшедшем доме в Леганесе, сгноишь ты все свои деньги, и гной этот скопится у тебя в утробе и ты лопнешь от жадности, как худой бурдюк».
— Забирайте книгу и карандаш и глядите не потеряйте по дороге. Так вы поняли, в чем задача? Ручаетесь, что будете записывать все расходы и доходы?
— Да, сеньор, ручаюсь... Будем записывать все до последнего сентимо.
— Хорошо. А теперь, чтобы Франсиска вспомнила мою бедную Пуру и помолилась за упокой ее души... Вы обещаете, что помолитесь за нее и за меня?
— Да, сеньор, мы в голос будем молить за вас господа бога, пока язык не задубеет.
— Так вот, у меня здесь двенадцать дуро, предназначенных для помощи нуждающимся, которым стыд не позволяет просить милостыню... Несчастные! Они больше всех достойны сострадания.
Двенадцать дуро! У Бенины глаза округлились, как блюдца. Господи Иисусе, на двенадцать дуро чего она только не сделает! Ей уже мерещилась вереница безмятежных дней, этих денег хватит на то, чтобы заткнуть рты самым крикливым кредиторам, купить хотя бы самое необходимое, какое-то время обходиться без унизительного попрошайничества, не выбиваться из сил в многотрудных поисках средств к существованию. Перед бедняжкой разверзлись небеса, и в разломе ослепительно засверкали двенадцать монет — символ недосягаемого для нее в те времена счастья.
— Двенадцать дуро,— повторил дон Карлос, пересчитывая монеты,— но сразу я их не отдам, чтобы Франсиска сразу же их не растранжирила, я назначаю вам...
Бенина спустилась с небес на землю. — Если бы я отдал их все, завтра к этому часу от них не осталось бы ни сентимо. Я назначаю вам по два дуро в месяц, и двадцать четвертого числа каждого месяца вы можете за ними приходить, и так шесть раз, а в конце сентября посмотрю, стоит ли увеличивать вспомоществование. Помните, все будет зависеть от того, правильно ли ведется хозяйство, наведен ли в доме порядок или продолжается... хаос. Остерегайтесь хаоса.
— Хорошо, сеньор,— покорно согласилась Бенина, тотчас сообразив, что ничего не поделаешь, пусть хоть два дуро, не пререкаться же со вздорным гнусным старикашкой.— Ручаюсь, мы будем вести этот самый обсчет как положено, не пропустим ни гроша... Значит, мне приходить двадцать четвертого числа каждого месяца? Эти деньги очень помогут нам в хозяйстве. Господь да воздаст вам сторицей, а вашу покойную сеньору да приимет в царствие свое на веки веков, аминь.
Дон Карлос с видимым наслаждением записал два дуро в графу расхода, отпустил с миром Бенину, потом надел свой уличный плащ и новую шляпу, которую извлекал из шкафа только по торжественным дням, и направился к выходу, следуя повелению долга, призывавшего его творить богоугодные дела на благом пути от Монсеррата до собора святого Пуста.
XII
«Вот чертов старик,— говорила себе Бенина, быстро шагая по улице Уросас,— как видно, у него это в крови, и он поступает так, как велит ему его натура. Каких только диковин не сотворил господь в царстве растений и зверей, но среди людей найдешь диковинки и того чудней. Такое встретишь, что и не верится... В конце концов, бывают люди и похуже дона Карлоса: пусть он считает и записывает каждый грош, но от него нам хоть что-то перепадает... Другие-то еще почище... те, которые и не записывают и не подают никому... Беда в том, что мне сегодня этими двумя дуро не обойтись, один из них придется отдать Альмудене, перед ним я должна свое слово сдержать. Придут черные дни, и он опять поможет... Остается двадцать реалов, из них сколько-то надо выделить дочке, не то совсем пропадет, а остальные — на еду, чтобы и сегодня поесть и... Вот и придется сказать госпоже, что ее родственничек расщедрился только на книгу для записей расходов да карандаш, из которых получится роскошный обед... суп из цифр и жаркое из букв... Смех один!.. Ладно, донье Паке чего-нибудь наплету, бог надоумит, пойду домой. Хорошо бы по дороге повстречать Альмудену, в этот час он обычно идет к церкви. А если на улице его не повстречаю, наверняка сидит в кафе на Крусдель-Растро.
Пойдя в этом направлении, Бенина встретила слепого на углу улицы Энкомьенда.
— Я тебя искала, дружок,— сказала она, беря Альмудену под руку.— Держи, вот твой дуро. Как видишь, за мной не пропадет.
— Амри, я торопить нет.
— Теперь мы в расчете... Как знать, Альмуденилья, может, я снова окажусь в нужде, и ты мне поможешь, или с тобой что случится, тогда я тебя выручу... Ты заходил в кафе?
— Да, и снова туда ходить, если ты хотел. Я приглашать тебя.
Бенина приняла приглашение, и вскоре они сели за столик в «экономном кафе» и заказали по стаканчику вина — всего десять сентимо. Заведение представляло собой переоборудованную таверну с аляповатым убранством не то для господ, не то для простого люда: стулья с позолотой; размалеванные маринами и пейзажами стены; спертый воздух — публику составляли бедняки и торговцы с Растро, одни говорливые, другие — вяло-безучастные, некоторые читали вслух газету, окружающие слушали, и все чувствовали себя прекрасно в этом шумном заплеванном зале, пропахшем табачным дымом и водочным духом. Марокканец и Бенина сидели за столиком одни и рассказывали друг другу о своих делах: слепой жаловался на безобразия, которые вытворяла его квартирантка, Бенина поведала ему о своей встрече с доном Карлосом, о его смехотворном даянии, состоявшем из приходо-расходной книги и двух дуро в месяц. Они долго говорили о несметных богатствах, которыми, если верить молве, обладал сеньор Трухильо (тридцать четыре дома, уйма денег в государственных ценных бумагах, бог знает сколько тысяч в банке), прикидывали, например, сколько бедняков могли бы жить счастливо на те деньжищи, которые текли к дону Карлосу рекой; если из них вычесть то, что он отдавал своим детям — дело законное и естественное,— то на остальные можно было бы прокормить столько несчастных, что бродят по улицам и чуть ли не воют от голода. Но раз уж нельзя устроить все по справедливости, то нечего и ломать голову над такими вещами, пусть каждый добывает себе кусок хлеба, как может, до конца дней своих, а уж на том свете господь бог воздаст каждому по заслугам. Наконец Альмудена очень серьезно и убежденно заявил своей собеседнице, что, если она захочет, все капиталы дона Карлоса могут перейти к ней.
— Ко мне? И все богатство дона Карлоса станет моим? Ты с ума спятил, Альмуденилья.
— Все... клянусь белым светом. Если ты мне не верить, попробовать и сама увидеть.
— Скажи-ка еще раз: все деньги дона Карлоса станут моими? Когда?
— Когда захотеть ты.
— Не поверю, пока ты не объяснишь, как же может случиться такое чудо.
— Я знает как... Я тебе сказать секрет.
— Если ты можешь сделать так, чтобы капиталы этого старика перешли, скажем, к кому-то другому, что же ты живешь в нищете, а не забираешь их себе?
Альмудена на это ответил, что чудо, секрет которого ему известен, может совершить только зрячий. А чудо свершится наверняка, он клянется белым светом; если она сомневается, пусть возьмет и попробует, только надо все проделать в точности так, как он скажет.
Бенина всю жизнь была склонна к суевериям, верила всем рассказам о сверхъестественном, какие ей довелось услышать; к тому же и нищета ее пробуждала в ней тягу ко всему невероятному и чудесному; правда, ей самой до той поры не пришлось увидеть ни одного чуда, но она не теряла надежды, что придет и ее день. Немного суеверия, жажда чего-то потрясающего и невиданного и немалое любопытство — все это побудило ее просить марокканца, чтобы он объяснил поподробней свою науку, вернее, магию — как еще называть подобные вещи? Слепой сказал, что все дело в том, каким образом и манером попросить то, чего ты КОЧешь, у некоего существа, носящего имя Самдай.
— А кто такой этот сеньор?
— Царь под землей.
— Как? Владыка подземного царства? Так это, должно быть, дьявол!
— Дьявол — нет, царь добрый.
— Видно, так выходит по твоей вере. А какая у тебя вера?
— Я иудей.
— Господи боже! — в изумлении воскликнула Бенина, так как она не знала, что означает это слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
В назначенное время, минута в минуту, Бенина позвонила у подъезда дома сеньора Морено Трухильо на улице Аточа, и служанка провела ее в роскошный кабинет, обставленный мебелью одного цвета и стиля. В центре стоял прямо-таки министерский письменный стол, на котором лежали в идеальном порядке стопки бумаги и книги. Но книги не для чтения, а для записей и подсчетов. Посередине стены висел окаймленный черным крепом портрет доньи Пуры в рамке вроде бы из чистого золота. В кабинете были и другие фотографические портреты поменьше, видимо, дочерей, зятьев и внуков дона Карлоса. Рядом с большим портретом висели на стене, подобно жертвованиям или эксвото на алтаре, венки из матерчатых цветов: роз, фиалок, нарциссов, увитые траурными лентами с золотыми буквами. Это были те самые венки, которыми после погребения была украшена могила,— дон Карлос предпочел хранить их дома, чтобы их не попортили дожди и солнце. На никогда не топившемся камине стояли часы с бронзовыми фигурами и неподвижными стрелками, а рядом с камином висел американский календарь, показывавший вчерашнее число.
Через полминуты, шаркая ногами, вошел дон Карлос в надвинутой на лоб бархатной шапочке и плаще, приспособленном для ношения дома, еще более потертом, чем тот, в котором он выходил на улицу. Такой наряд, явно в стиле «зима-лето-попугай», дон Карлос носил потому, что терпеть не мог печей и жаровен, от которых того и гляди угоришь и отдашь богу душу, как это случалось со многими. Капюшон и воротник плаща не были подняты, так что Бенина могла видеть чистые воротничок и манжеты и массивную цепочку от часов — необходимые по этикету атрибуты для такого торжественно-траурного дня. Дон Карлос отер слезившиеся глаза огромным клетчатым платком, затем поднес его к носу и три раза оглушительно высморкался; заметив, что Бенина стоит, указал ей на стул, а сам уселся в похожее на трон кресло с высокой резной спинкой, стоявшее за письменным столом. Бенина присела на краешек стула, тоже дубового и с зеленой бархатной обивкой, как и вся остальная мебель.
— Так вот, я позвал вас, чтобы сказать...
Он умолк. Голова его подергивалась в нервном тике, как будто он вертел ею в знак отрицания. Обычно тик был едва заметен, но усиливался, стоило дону Карлосу разволноваться.
— ...чтобы сказать...
Снова пауза — заплыли слезами окруженные краснотой глаза. Дон Карлос отер слезы и почесал короткую бородку, которую отпустил единственно для того, чтобы пореже бриться. После смерти жены, ради которой этот достойный сеньор скоблил щеки, он решил ко всем проявлениям скорби добавить еще и траурное обрамление своего лица, и оно заросло теперь черными с проседью и рыжинкой волосами.
— ...чтобы сказать вам следующее: то, что случилось с Франсиской и довело ее до нынешнего плачевного состояния, произошло оттого, что она не желала вести учет. Без порядка в делах какое хочешь богатство обернется нищетой. Благодаря порядку бедные становятся богатыми. А когда порядка нет, богатые...
— Впадают в нищету, да, это так, сеньор,— смиренно согласилась Бенина, которой все это было давно известно, однако она слушала дона Карлоса с таким видом, будто тот изрекает новооткрытые истины.
— У Франсиски всегда ветер гулял в голове. Сколько раз мы с женой твердили ей: «Гляди, Франсиска, ты разоришься, тебя ждет нищета», а она... и ухом не вела. Так нам и не удалось убедить ее в том, что надо записывать и расход, и приход. Ей считать деньги? Нет, хоть убейте. А кто не считает, тот пропал. Только подумайте, никогда она не знала, кому сколько должна и когда наступают сроки платежей!
— Правда, сеньор, истинная правда,— вздохнула Бенина, с нетерпением ожидая, что же даст ей дон Карлос после этой проповеди.
— Рассудите сами... Если у меня к старости хватает добра и для себя, и для детей, если я могу позволить себе заказать мессу за упокой души моей дорогой супруги, так это только потому, что я всю жизнь аккуратно и четко вел свои дела. Даже теперь, отойдя от дел, я веду ежедневный учет всех своих личных расходов и не ложусь спать, пока не занесу их в книгу, а потом, как выдастся свободная минутка, вношу все свои записи в гроссбух. Вот, посмотрите, посмотрите, убедитесь воочию,— добавил дон Карлос, и голова его затряслась сильней, словно он энергично отрицал что-то.— Мне хочется, чтобы Франсиска смогла извлечь выводы из урока, который она получила. Еще не поздно... Вот, взгляните.
И он взял одну из книг, потом другую и обе показал Бенине, та подошла поближе подивиться на мудреную цифирь.
— Глядите. Вот сюда я записываю домашние расходы, не пропуская ничего, даже пяти сентимо, истраченных на коробку спичек, или куарто, который даю на чай почтальону, ничего-ничего... А в эту маленькую записываю милостыню и пожертвования. Всего за день — столько-то, за месяц — столько-то. Потом все переношу в гроссбух, там подсчитано, сколько потрачено за каждый день, подвожу баланс... Вы сами понимаете: если бы Франсиска подводила баланс, она не опустилась бы на самое дно.
— Верно, сеньор, ох как верно. Я и сама все время говорю госпоже, чтоб она подводила баланс, все-все записывала, что приходит и что уходит. Но ведь она уже не девочка, и никак ее теперь не приучить к такому доброму порядку. Но, сеньор, она как ангел небесный, так и хочется ей помочь, хоть она ничего и не записывает.
— Взяться за ум никогда не поздно. Уверяю вас, если бы я заметил у Франсиски хотя бы намерение или желание вести надлежащий учет, я помог бы ей свести концы с концами. Но она отродясь ни над чем не раздумывала, такова уж ее натура. Вы согласны со мной?
— Согласна, сеньор, согласна.
— Вот я и подумал... для этого вас и позвал... я подумал, что лучшим подарком для нее будет вот это.
С этими словами дон Карлос взял со стола новенькую книгу, узкую и длинную, и протянул ее Бенине. Это была приходо-расходная книга.
— Взгляните,— продолжал добрейший дон Карлос, листая книгу,— тут все дни недели. Обратите внимание: в левой колонке — дебет, в правой — наличные. Расходы записываются так: уголь, дрова, оливковое масло и тому подобное... Ну, скажите, разве трудно здесь записывать, что потрачено, а здесь — что поступило?
— Да в том-то и беда, что ничего не поступает.
— Чепуха! — воскликнул дон Карлос, хлопнув ладонью но книге.— Что-нибудь да поступает, как бы мало вы ни тратили, сначала надо заполучить эту сумму, будь она хоть совсем ничтожна, иначе тратить будет нечего. Ну, взять хотя бы милостыню, которую вам удается собрать. Это тоже доход, почему бы его не записывать, ну скажите, почему?
Бенина метнула на него взгляд, в котором смешались злость и сострадание. Но злости было намного больше, и в какое-то мгновение Бенина едва удержалась от того, чтобы схватить книгу и трахнуть ею дона Карлоса по голове. Но она сумела совладать со злостью и, чтобы помешавшийся на цифрах старик не заметил состояния ее духа, выдавила из себя улыбку и сказала:
— Значит, вы, дон Карлос, записываете и «худышки», которые раздаете нам у церкви святого Севастиана?
— Каждый божий день,— с гордостью заявил старик, и голова его задергалась сильней.— Если хотите, могу сказать вам, сколько я раздал за три месяца, за полгода, за год.
— Не трудитесь, сеньор, не стоит,—ответила Бенина, снова испытывая сильное желание пустить в ход приходов расходную книгу.— Я отнесу эту книгу госпоже, раз уж вы так хотите. Мы обе вам очень благодарны. Но у нас нет ни пера, ни чернил, ни даже карандаша. Чем же мы будем вести записи?
— Все в воле божьей. Но как это в доме нечем писать? Л если надо расписаться, записать сумму счета, фамилию и адрея владельца торгового предприятия?.. Вот вам карандаш, он отточен, возьмите, а когда затупится, заточите его кухонным ножом.
Однако дон Карлос все еще ни слова не говорил о вещественном подаянии, сведя свое милосердие к этой самой книге, которая должна была послужить фундаментом рационального* ведения хозяйства для легкомысленной доньи Франсиски Хуарес. Заметив, что дон Карлос шевелит губами, собираясь сказать что-то, а рукой взялся за ключ, торчавший из левого ящика стола, Бенина возликовала в душе.
— Нет и не может быть благоденствия, если домом не управлять,— заверил ее дон Карлос, выдвигая ящик и заглядывая в него.— Я хочу, чтобы Франсиска по-серьезному взялась за свое хозяйство, а когда она научится управлять...
«Да чем управлять-то? — воскликнула про себя Бенина.— Что такое ты нам дашь, безумный старик? Ты безумней тех, кто обитает в сумасшедшем доме в Леганесе, сгноишь ты все свои деньги, и гной этот скопится у тебя в утробе и ты лопнешь от жадности, как худой бурдюк».
— Забирайте книгу и карандаш и глядите не потеряйте по дороге. Так вы поняли, в чем задача? Ручаетесь, что будете записывать все расходы и доходы?
— Да, сеньор, ручаюсь... Будем записывать все до последнего сентимо.
— Хорошо. А теперь, чтобы Франсиска вспомнила мою бедную Пуру и помолилась за упокой ее души... Вы обещаете, что помолитесь за нее и за меня?
— Да, сеньор, мы в голос будем молить за вас господа бога, пока язык не задубеет.
— Так вот, у меня здесь двенадцать дуро, предназначенных для помощи нуждающимся, которым стыд не позволяет просить милостыню... Несчастные! Они больше всех достойны сострадания.
Двенадцать дуро! У Бенины глаза округлились, как блюдца. Господи Иисусе, на двенадцать дуро чего она только не сделает! Ей уже мерещилась вереница безмятежных дней, этих денег хватит на то, чтобы заткнуть рты самым крикливым кредиторам, купить хотя бы самое необходимое, какое-то время обходиться без унизительного попрошайничества, не выбиваться из сил в многотрудных поисках средств к существованию. Перед бедняжкой разверзлись небеса, и в разломе ослепительно засверкали двенадцать монет — символ недосягаемого для нее в те времена счастья.
— Двенадцать дуро,— повторил дон Карлос, пересчитывая монеты,— но сразу я их не отдам, чтобы Франсиска сразу же их не растранжирила, я назначаю вам...
Бенина спустилась с небес на землю. — Если бы я отдал их все, завтра к этому часу от них не осталось бы ни сентимо. Я назначаю вам по два дуро в месяц, и двадцать четвертого числа каждого месяца вы можете за ними приходить, и так шесть раз, а в конце сентября посмотрю, стоит ли увеличивать вспомоществование. Помните, все будет зависеть от того, правильно ли ведется хозяйство, наведен ли в доме порядок или продолжается... хаос. Остерегайтесь хаоса.
— Хорошо, сеньор,— покорно согласилась Бенина, тотчас сообразив, что ничего не поделаешь, пусть хоть два дуро, не пререкаться же со вздорным гнусным старикашкой.— Ручаюсь, мы будем вести этот самый обсчет как положено, не пропустим ни гроша... Значит, мне приходить двадцать четвертого числа каждого месяца? Эти деньги очень помогут нам в хозяйстве. Господь да воздаст вам сторицей, а вашу покойную сеньору да приимет в царствие свое на веки веков, аминь.
Дон Карлос с видимым наслаждением записал два дуро в графу расхода, отпустил с миром Бенину, потом надел свой уличный плащ и новую шляпу, которую извлекал из шкафа только по торжественным дням, и направился к выходу, следуя повелению долга, призывавшего его творить богоугодные дела на благом пути от Монсеррата до собора святого Пуста.
XII
«Вот чертов старик,— говорила себе Бенина, быстро шагая по улице Уросас,— как видно, у него это в крови, и он поступает так, как велит ему его натура. Каких только диковин не сотворил господь в царстве растений и зверей, но среди людей найдешь диковинки и того чудней. Такое встретишь, что и не верится... В конце концов, бывают люди и похуже дона Карлоса: пусть он считает и записывает каждый грош, но от него нам хоть что-то перепадает... Другие-то еще почище... те, которые и не записывают и не подают никому... Беда в том, что мне сегодня этими двумя дуро не обойтись, один из них придется отдать Альмудене, перед ним я должна свое слово сдержать. Придут черные дни, и он опять поможет... Остается двадцать реалов, из них сколько-то надо выделить дочке, не то совсем пропадет, а остальные — на еду, чтобы и сегодня поесть и... Вот и придется сказать госпоже, что ее родственничек расщедрился только на книгу для записей расходов да карандаш, из которых получится роскошный обед... суп из цифр и жаркое из букв... Смех один!.. Ладно, донье Паке чего-нибудь наплету, бог надоумит, пойду домой. Хорошо бы по дороге повстречать Альмудену, в этот час он обычно идет к церкви. А если на улице его не повстречаю, наверняка сидит в кафе на Крусдель-Растро.
Пойдя в этом направлении, Бенина встретила слепого на углу улицы Энкомьенда.
— Я тебя искала, дружок,— сказала она, беря Альмудену под руку.— Держи, вот твой дуро. Как видишь, за мной не пропадет.
— Амри, я торопить нет.
— Теперь мы в расчете... Как знать, Альмуденилья, может, я снова окажусь в нужде, и ты мне поможешь, или с тобой что случится, тогда я тебя выручу... Ты заходил в кафе?
— Да, и снова туда ходить, если ты хотел. Я приглашать тебя.
Бенина приняла приглашение, и вскоре они сели за столик в «экономном кафе» и заказали по стаканчику вина — всего десять сентимо. Заведение представляло собой переоборудованную таверну с аляповатым убранством не то для господ, не то для простого люда: стулья с позолотой; размалеванные маринами и пейзажами стены; спертый воздух — публику составляли бедняки и торговцы с Растро, одни говорливые, другие — вяло-безучастные, некоторые читали вслух газету, окружающие слушали, и все чувствовали себя прекрасно в этом шумном заплеванном зале, пропахшем табачным дымом и водочным духом. Марокканец и Бенина сидели за столиком одни и рассказывали друг другу о своих делах: слепой жаловался на безобразия, которые вытворяла его квартирантка, Бенина поведала ему о своей встрече с доном Карлосом, о его смехотворном даянии, состоявшем из приходо-расходной книги и двух дуро в месяц. Они долго говорили о несметных богатствах, которыми, если верить молве, обладал сеньор Трухильо (тридцать четыре дома, уйма денег в государственных ценных бумагах, бог знает сколько тысяч в банке), прикидывали, например, сколько бедняков могли бы жить счастливо на те деньжищи, которые текли к дону Карлосу рекой; если из них вычесть то, что он отдавал своим детям — дело законное и естественное,— то на остальные можно было бы прокормить столько несчастных, что бродят по улицам и чуть ли не воют от голода. Но раз уж нельзя устроить все по справедливости, то нечего и ломать голову над такими вещами, пусть каждый добывает себе кусок хлеба, как может, до конца дней своих, а уж на том свете господь бог воздаст каждому по заслугам. Наконец Альмудена очень серьезно и убежденно заявил своей собеседнице, что, если она захочет, все капиталы дона Карлоса могут перейти к ней.
— Ко мне? И все богатство дона Карлоса станет моим? Ты с ума спятил, Альмуденилья.
— Все... клянусь белым светом. Если ты мне не верить, попробовать и сама увидеть.
— Скажи-ка еще раз: все деньги дона Карлоса станут моими? Когда?
— Когда захотеть ты.
— Не поверю, пока ты не объяснишь, как же может случиться такое чудо.
— Я знает как... Я тебе сказать секрет.
— Если ты можешь сделать так, чтобы капиталы этого старика перешли, скажем, к кому-то другому, что же ты живешь в нищете, а не забираешь их себе?
Альмудена на это ответил, что чудо, секрет которого ему известен, может совершить только зрячий. А чудо свершится наверняка, он клянется белым светом; если она сомневается, пусть возьмет и попробует, только надо все проделать в точности так, как он скажет.
Бенина всю жизнь была склонна к суевериям, верила всем рассказам о сверхъестественном, какие ей довелось услышать; к тому же и нищета ее пробуждала в ней тягу ко всему невероятному и чудесному; правда, ей самой до той поры не пришлось увидеть ни одного чуда, но она не теряла надежды, что придет и ее день. Немного суеверия, жажда чего-то потрясающего и невиданного и немалое любопытство — все это побудило ее просить марокканца, чтобы он объяснил поподробней свою науку, вернее, магию — как еще называть подобные вещи? Слепой сказал, что все дело в том, каким образом и манером попросить то, чего ты КОЧешь, у некоего существа, носящего имя Самдай.
— А кто такой этот сеньор?
— Царь под землей.
— Как? Владыка подземного царства? Так это, должно быть, дьявол!
— Дьявол — нет, царь добрый.
— Видно, так выходит по твоей вере. А какая у тебя вера?
— Я иудей.
— Господи боже! — в изумлении воскликнула Бенина, так как она не знала, что означает это слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29