— Она что же, не замужем?
— Как мы с тобой. Обо мне никто худого не скажет, в день святого Андрея я обвенчалась с моим Роке, а он возьми да и свались с лесов, царство ему небесное. А эта говорит, что, мол, муж ее на Фелипинах — стало быть, он оттуда делает ей детей... По почте... Господи, что за люди! Говорю тебе, что без детей ничего не добудешь: прихожанам твоя порядочность нипочем, они смотрят, есть у тебя грудной ребенок или нет, только детей и жалеют и того в толк не берут, что честнее-то мы, у кого их нет, мы в тяжких трудах дожили до старости и теперь уже ни на что не годны. Но попробуй-ка перевернуть мир и направить людское сострадание куда следует. Вот почему и говорится, что все теперь шиворот-навыворот, и не только на земле, но и на небесах, сто раз прав Лощеный, когда говорит, что придет самая большая социяльная революция, которая прижмет хвост паршивым богачам и возвысит бедняков.
Болтливая старуха уже заканчивала свои разглагольствования, когда произошло поистине странное событие, настолько необыкновенное и загадочное, что его можно сравнить разве что с ударом молнии в самую середину честной компании или же со взрывом бомбы — все прямо-таки остолбенели. Такого не помнили даже самые старые из старожилов, а новенькие просто не понимали, в чем дело. Но и те и другие смутились, испугались, онемели. А что же случилось? Да ничего особенного: просто дон Карлос Трухильо, который всю жизнь, с сотворения мира, выходил из церкви через ворота на улицу Аточа... Он и в тот день не изменил застарелому обычаю, но, пройдя с десяток шагов, вернулся в церковь и направился к выходу на улицу Уэртас — дело немыслимое, невероятное, все равно что солнце повернуло вспять.
Но даже не это явилось главной причиной смятения среди нищих, а то, что дон Карлос остановился посередине прохода (все столпились вокруг него, ожидая, что он опять оделит каждого), оглядел их, как на смотру, и сказал:
— Послушайте, почтенные старушки, кто из вас сенья Бенина?
— Это я, сеньор, я,— ответила та, что откликалась на это имя, и выступила вперед, опасаясь, как бы кто-нибудь из товарищей не присвоил себе ее имя и звание.
— Вот эта,— сухо и официально подтвердила Касиана, полагая, видимо, что для опознания и установления личности кого угодно из ее подданных необходимо Капралыпи.
1 Пусть исполняет (лат.) — формула согласия государства на выполнение дипломатическим представителем другого государства своих обязанностей.
— Так вот, сенья Бенина,— продолжал дон Карлос, опуская капюшон, перед тем как выйти на холод,— завтра в половине девятого зайдите ко мне, нам надо поговорить. Вы знаете, где я живу?
— Я ее провожу,— услужливо предложил Элисео, желая угодить разом и сеньору, и нищенке.
— Хорошо. Значит, я вас жду, сенья Бенина.
— Приду обязательно, сеньор.
— Ровно в половине девятого. Запомните хорошенько,— присовокупил дон Карлос, повышая голос, потому что к тому времени он уже прикрыл концом воротника потертого плюшевого плаща рот и нос— Коли раньше придете, придется ждать, а позже — меня уже не будет... Ну, с богом. Завтра двадцать пятое, мне еще надо в Монсеррат 1, а потом — на кладбище. Стало быть...
IV
Пресвятая матерь божья, сколько пересудов, какое лихорадочное любопытство, как все жаждали разгадать и понять замыслы добрейшего дона Карлоса! В первые минуты изумление было таково, что все лишились дара речи. По извилинам мозга каждого из членов нищего консорциума потянулась целая процессия... Сомнения, страхи, зависть, жгучее любопытство. Сенья Бенина, которой, несомненно, хотелось поскорей уйти от докучливого для нее всеобщего гаданья на кофейной гуще, сердечно распрощалась, как всегда, и отправилась восвояси. Через минуту-другую за ней последовал слепой Альмудена. Остальные, опомнившись от потрясения, вызванного такой неожиданностью, начали обмениваться вспыхивающими, как искры, предположениями: «Завтра все узнаем... Видно, он хочет помочь ей... У него штук сорок талонов на благотворительность».
— Как я вижу, тут манна с неба сыплется,— сказала Потешница Кресенсии,— на кого угодно, кроме нас с тобой; знать, родились мы не в добрый час.
А Касиана, лицо которой еще больше вытянулось и стало совсем уж неправдоподобно безобразным, зловещим тоном выразила соболезнование:
— Бедный дон Карлос! Не иначе как умом тронулся.
1 Монсеррат — церковь и приход в Мадриде.
На следующее утро сообщество воспользовалось тем счастливым обстоятельством, что ни Бенина, ни слепой Альмудена не появились на церковном дворе, чтобы продолжить обсуждение столь необыкновенного события. Деметрия робко предположила, что дон Карлос хочет взять Бенину в услужение, говорят, она кухарка, каких поискать, а Элисео к этому присовокупил, что, дескать, она и в самом деле была мастерицей стряпать, но теперь ее никто не хочет брать из-за того, что она старая.
— И к тому же любит обсчитывать хозяев,— заявила Касиана, нажимая на слово «обсчитывать».— Она их обсчитывала почем зря, кто этого не знает, потому ей теперь и приходится побираться, как и нам, грешным. Где бы она ни служила, отовсюду ее выгоняли: слишком уж руки у нее загребущие, а веди она себя как положено — спокойно доживала бы свой век в каком-нибудь хорошем доме...
— А я вам так скажу,— возразила Потешница, проявляя, как всегда, мрачный пессимизм,— раз она пошла побираться, значит, служила честно; кто обкрадывает хозяев, тот накопит себе на старость, а то и разбогатеет... да, да, немало и таких. Я знавала бывших служанок, которые разъезжали в карете.
— Здесь не место злословить.
— Да какое же это злословие! Вот тебе на!.. Уж кто на ближнего поклеп возводит, так это ваша милость, сеньора председательница министров.
— Я?
— Ну да... Ваше светлейшее превосходительство изволило сказать, что Бенина обсчитывала хозяев, а это неправда: если бы подворовывала, у нее были бы деньги, а были бы деньги, не пошла бы побираться. Вот тебе, скушай.
— Припекут тебя черти за твой болтливый язык.
— Не болтливых припекают, а богатых, особенно тех, кто отбирает милостыню у честных бедняков, которые терпят и холод, и голод, ночуя под открытым небом.
— Эй, сеньоры, мы в божьем храме,— напомнил старухам Элисео, стуча в пол деревяшкой.— Обращайтесь друг с дружкой вежливо и уважительно, как велит нам святая доктрина.
После этих слов снова воцарились тишина и покой, так часто нарушаемые несдержанностью некоторых членов братства, и потянулись унылые часы, в течение которых нищие то жалобным голосом просили милостыню, то, зевая, бормотали молитвы.
Теперь пора сообщить читателю, что в тот день сенья Бенина и слепой Альмудена отсутствовали не случайно, и сейчас мы поведаем о событии, сыгравшем важную роль в нашей невыдуманной истории. Как уже было сказано, они ушли один за другим с разницей в несколько минут, но Бенина остановилась у ограды поговорить с Лощеным, и слепой ее догнал, после чего они пошли вместе по улицам Сан-Себастьян и Аточа.
— Я остановилась поговорить с Лощеным, чтоб ты меня догнал, дружок Альмудена. У меня есть к тебе дело.
Она ласково и заботливо взяла слепого под руку и перевела через улицу. Вскоре они дошли до угла улицы Уросас и там остановились, пропуская поток экипажей.
— У меня к тебе дело,— продолжала Бенина,— я обращаюсь к тебе, потому что только ты можешь помочь моей беде, от остальных моих знакомцев по церковному двору толку мало.^Гы понимаешь, что я хочу сказать? Они любят только себя, и сердца у них каменные... У кого что-то есть — потому что заимел; у кого ничего нет — потому что не заимел. В общем, хоть умри от стыда, они и пальцем не шевельнут, а то еще и порадуются, увидев, как бедная нищенка брякнется оземь.
Альмудена обратил к ней свое лицо и, можно сказать, посмотрел на нее, если посмотреть значит устремить глаза на какой-нибудь предмет не с целью увидеть его — это бесполезно, сколько ни смотри,— а в знак внимания и готовности выслушать собеседника.
— Амри ты знать, что Альмудена, он тебе служить, как пес. Скажи мне, какое ты... какое у тебя дело.
— Пойдем вниз по улице и по дороге поговорим. Ты идешь домой?
— Иду, куда ты хотеть.
— Мне кажется, ты устал. Слишком быстро мы идем. Хочешь, посидим немного на площади Прогресо и спокойно потолкуем?
Слепой, несомненно, ответил утвердительно, ибо через пять минут оба сели рядышком на цоколь решетки, окружающей памятник Мендисабалю2. У Альмудены было некрасивое, но очень выразительное лицо, смуглое, с желто-зеленым отливом, украшенное редкой бородкой цвета воронова крыла; отличительной его чертой был огромный рот: в улыбке он раздвигался почти до ушей, собирая в.
1 Амри (араб.) — душа моя.
2 Альварес-и-М ендисабаль Хуан (1790—1853) — испанский политический деятель, один из руководителей леволиберальной партии.
складки кожу на худых щеках. Глаза казались зажившими и подсохшими ранами, окруженными красными точками лопнувших сосудов; роста он был среднего. Его фигура утратила стройность из-за того, что продвигаться ему приходилось на ощупь, ноги стали кривыми благодаря привычке сидеть по-турецки. Одет он был более или менее прилично, его одежда хоть и залоснилась от старости, но не висела лохмотьями, каждая прореха либо аккуратно зашто-пывалась, либо латалась, правда, не всегда подходящим по цвету лоскутом. Черные сапоги были сильно поношены, но держались за счет искусных швов и заплат. Широкополая фетровая шляпа, вероятно, послужила не одному хозяину, до того как попала к Альмудене, а может быть, еще послужит и другим: как бы фетр ни деформировался, он все же соответствовал своему назначению — прикрывал голову от холода. Палка у слепого была крепкая и блестела отшлифованной поверхностью; нервные руки с тыльной стороны были темными, чуть ли не как у негра, а ладони — гораздо светлее, цвета свежего мерлана; ногти были подстрижены, ворот рубашки — не такой грязный, как можно было бы ожидать при той бродячей жизни, которую вел этот горемычный скиталец родом из Суса.
— Так вот, Альмудена,— сказала сенья Бенина, снимая и снова повязывая платок, как будто хотела охладить горячую от волнения голову.— Как я тебе сказала, со мной стряслась беда, и ты один можешь меня выручить.
— Ты сказать мне...
— Что ты собирался делать сегодня днем?
— В мой дом дел много: я стирать белье, много шить, много чинить.
— Ты умеешь все на свете. В жизни не видала такого умельца, как ты. Хоть ты и незрячий, бдежонку свою содержишь в порядке, языком продеваешь нитку в иголку быстрей, чем я руками, шьешь просто здорово, ты и портной, и сапожник, и прачка... Все утро стоишь у церкви, днем просишь на улице и еще находишь время посидеть в таверне... Другого такого человека не найдешь, и если бы в мире царствовали справедливость и разум, ты заслужил бы награду... Так вот, дружок, сегодня я оторву тебя от работы, потому что мне нужна твоя помощь... Ты мне друг и в беде меня не оставишь.
— Какой твой беда?
— Большая беда. Хоть умирай. Я такая несчастная, что, если ты мне не поможешь, брошусь с моста... Как бог свят.
— Амри, бросаться — нет.
— Бывает, попадаешь в трудное, ну такое трудное положение, что не видишь никакого выхода. Чтоб ты все сразу понял, скажу прямо: мне позарез нужен дуро...
— Целый дурро! — воскликнул Альмудена, и на его посерьезневшем лице отразился страх перед такой огромной суммой.
— Да, дружок, целый дуро, и пока я его не добуду, мне нельзя идти домой. Без него мне никак не обойтись, стало быть, сам понимаешь, надо найти этот дуро, из-под земли достать.
— Это много... много,— бормотал слепой, обращая лицо к небу.
— Не так уж много,— возразила его собеседница, стараясь таким оптимистическим утверждением обмануть свою тревогу.— У кого не найдется одного дуро? Уж один-то дуро есть у всякого, друг ты мой, Альмудена... Так ты поможешь мне его достать, да?
Слепой сказал что-то на своем непонятном языке, но Бенина перевела его ответ двумя словами: «никак нельзя» и глубоко вздохнула, Альмудена вздохнул вслед за ней так же глубоко и горестно; тогда она опустила глаза, потом подняла их и посмотрела на статую Мендисабаля, этого черного с прозеленью бронзового сеньора, о котором она ничего не знала: ни кто он такой, ни почему его здесь водрузили. Затем она стала смотреть перед собой рассеянным и пустым взглядом, какой бывает в минуты глубокого горя, когда душа тоскливо мечется в груди. По другую сторону сквера шли люди, одни спешили, другие медленно прогуливались. У кого-то дуро лежал в кошельке, кто-то шел добывать его. Проходили банковские инкассаторы с небольшим мешком за плачами; проезжали колымаги с ящиками, полными бутылок пива или шипучки; а вот похоронные дроги, на них едет на кладбище тот, кому не нужны ни десятки, ни сотни дуро. Люди заходили в лавки и выходили оттуда со свертками. Оборванные нищие приставали к прохожим. Бенина окинула быстрым взглядом лавки, дома, где столько квартир, посмотрела на хорошо одетых прохожих и прониклась уверенностью, что, куда ни кинь взгляд, повсюду найдешь хотя бы один дуро. Потом подумала, что забавно было бы зайти в ближайший особняк и сказать: «Будьте так любезны, дайте мне один дуро, ну хотя бы взаймы». Конечно, над ней посмеялись бы и за милую душу выставили за дверь. И тем не менее ей казалось естественным и справедливым, чтобы в каком-то месте, где дуро представляет собой не такую уж ценность, его отдали ей, ведь для нее-то эта денежка была целым состоянием. И если желанная монета из рук тех людей, у кого их много, перейдет в ее руки, то не произойдет сколько-нибудь заметной перемены в распределении земных благ, все будет как прежде: богатые останутся богатыми, она и ей подобные — бедными. А раз это так, почему бы этому дуро не попасть в ее руки? Почему бы двадцати прохожим не пожертвовать по реалу, так чтобы в руках ее оказалась нужная сумма? Ну что за порядки в этом нашем мире! Несчастной Бенине нужна была всего одна капля воды из пруда в парке Ретиро, а она никак не могла ее получить. Рассудите сами, земля и небо: ну что случится с прудом в Ретиро, если взять из него одну-единственную каплю?
V
Вот какие мысли бродили у нее в голове, когда Альмудена, подсчитав что-то про себя, получил печальный, судя по его лицу, итог и спросил:
— Иметь ты какой-нибудь вещь отдать в заклад?
— Нет, дружок, я уже все заложила, даже талончики на благотворительность.
— Есть кто дать тебе взаймы?
— Никто мне уже не поверит. Куда ни сунься, все только хмурятся.
— Сеньор Карлос звать тебя завтра.
— До завтра надо еще дожить, Альмудена, а дуро нужен мне сегодня и поскорей. Каждая минута — будто чья-то рука, которая все туже затягивает петлю у меня на шее.
— Не плакать, амри. Ты со мной добрая, я тебе помогать... Вот увидишь.
— Что ты придумал? Говори скорей.
— Я заложить моя одежда.
— Костюм, который ты купил на Растро? 2 И сколько за него дадут, как ты думаешь?
— Два с половиной песьета.
— Я выторгую три. А остальное?
— Идем домой ко мне,— сказал Альмудена, решительно вставая.
1 Ретиро — большой парк в Мадриде, в западной части которого находится зоологический сад.
2 Растро — рынок подержанных вещей в Мадриде.
— Идем, дружок, нельзя терять ни минуты. Бог знает, который уже час. А отсюда до приюта святой Касильды конец немалый!
И они поспешно пустились в путь по улице Месон-де-Паредес, лишь изредка обмениваясь короткими фразами. У Бенины, разгоряченной не столько быстрой ходьбой, сколько волнением, пылало лицо, на котором всякий раз, как она слышала бой часов, появлялась гримаса отчаяния. Холодный северный ветер подгонял их вниз по улице, полоща их одежды, словно парус на мачте. Руки у обоих заледенели, потекло из носа. Глотки захрипели, слова звучали на холоде глухо и печально.
Недалеко от того места, где Месон-де-Паредес выходит на Ронда-де-Толедо, стоял доходный дом, названный именем святой Касильды, огромный улей из громоздившихся друг над другом дешевых квартир-клетушек, соединенных общими коридорами. Вход был со стороны узкого и длинного двора, заваленного кучами мусора, ветоши, отбросов и отходов всего, что накапливается там, где живут люди. Жилище Альмудены находилось в самом конце коридора на первом этаже, почти вровень с землей, туда вела всего одна ступенька. Это была комната, разделенная свисавшей с потолка рогожей: по одну сторону — кухня, по другую — гостиная, она же спальня и кабинет, с плотно утрамбованным земляным полом и белеными стенами, не такими грязными, как в других ячейках этого человеческого улья. Из мебели там был один только стул, так как постель состояла из лежащего на полу тюфяка, кое-как прикрытого бурыми одеялами. В кухне были и горшки, и кастрюли, и бутылки, и кое-какая еда. Посередине комнаты Бенина увидела черный сверток — не то узел с грязной одеждой, не то куль зерна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29