– Уик! Уик!
– Так и есть! И на одном конце пятерка, и на другом! Сейчас посчитаем, – пробормотала Адель. – Стоит вынести приговор, как безумцы превращаются в сущих дьяволов, – добавила она.
Господин Бюэн улыбнулся. Я уже говорил вам, что лицо у него было доброе и честное, лицо преданного и исполнительного служаки, и достоинства в его чертах было куда больше, чем в лице графа Комейроля.
– К несчастью для нашего подопечного, – отозвался тюремщик, – у меня было время неплохо освоить свое ремесло. Он даже не знает, что с него уже и сейчас не спускают глаз, а скоро он перейдет в другие руки… Да вам, собственно, прекрасно известно в чьи… Этот господин шутить не любит! Я имею в виду Ларсоннера!
– Надежный человек! – подхватил Комейроль. – В добрый час!
Они переглянулись с Аделью. Добрейший Жафрэ принялся крутить большими пальцами и присвистывать:
– Уи! Уи! Надежен! Ларсоннер, да, да, надежен!
– Так вот, перед тем, как показать вам окно приговоренного, я остановился на том, – продолжал господин Бюэн, вновь обращаясь к Клотильде, – что вечерние газеты пойдут сегодня нарасхват, но не объяснил, почему. Теперь же растолкую. Вы еще слишком юны, чтобы слышать что-то о Черных Мантиях, , не так ли, ангел мой?
– О-о, в детстве я их страшно боялась! – воскликнула Клотильда. – Тогда рассказывали, например, такую историю: нищий остановил экипаж богатого господина и спросил: «Будет ли завтра день?»
– Неужели тот самый знаменитый «Будет ли завтра день?» – вскричал господин Бюэн.
– Богатый господин ответил: «Будет. От полуночи до полудня, от полудня до полуночи, если будет на то воля Отца». С этими словами он вышел из экипажа и последовал за нищим… Я уж не помню куда, в общем, в какую-то комнату, и там было только одно кресло. Нищий уселся, а богатый замер перед ним – и спрашивает: «Что прикажете, Хозяин?» Нищий потребовал, чтобы убили одну женщину, – а богатый безумно любил эту даму… Но должен был повиноваться…
– Глупости какие! – заворчал Жафрэ. Адель и Комейроль молча играли в домино.
– Вы, любезный друг, – заговорил начальник тюрьмы, – никогда не верили в существование Черных Мантий, зато миллион парижан придерживается совершенно иного мнения. А министерство юстиции дало понять, что банда Кадэ – только один из отрядов этой великой армии зла, которая приводила в трепет все европейские столицы.
– Глупости какие! – повторил Жафрэ. – Что у людей за привычка – распускать дурацкие слухи!..
– А я верю, что Черные Мантии существуют, – сказал Комейроль; он был очень бледен.
– Черт бы их всех побрал! – сердито воскликнула госпожа Жафрэ. Ее грубые, больше похожие на мужские, чем на женские, руки слегка дрожали, перемешивая костяшки.
Снаружи донеслась крикливая разголосица, продавцы бульварных листков запрудили улицу Сент-Антуан, зазывая покупателей хриплыми простуженными голосами:
– Последние новости! Свежая газета! Страшное убийство пятого января на улице Виктуар, пятеро обвиняемых, две жертвы! Банда Кадэ! Возрождение Черных Мантий! Приговор Клеману по прозвищу Ле-Маншо, множество подробностей! Портрет с натуры! Всего одно су!
– Теодор! – скомандовала госпожа Жафрэ, взглянув на мужа. – Спуститесь вниз и купите мне газету!
Но Жафрэ не успел даже подняться со стула. Дверь гостиной распахнулась, и мэтр Изидор Суэф, унаследовавший всю клиентуру своего отца, переступил порог, держа под мышкой неизменный портфель. Господин Суэф считался самым надежным нотариусом Парижа, был свеж, приятен для глаз, медоточив и любезен. В левой руке он держал грязноватый бумажный листок, сплошь покрытый плохо пропечатанными строчками.
– Не стоит беспокоиться, – заявил мэтр Суэф. – Здесь и подробности, и рисунки. Портрет Ле-Маншо, портрет папаши Кадэ, подлинного главаря банды.
– Он же давно умер, – воскликнула Адель с громким смехом.
– Ничего подобного, – возразил мэтр Суэф. – Здесь все написано, он служит Черным Мантиям и разгуливает по Парижу, переодевшись старой герцогиней. Смешно? По-моему, очень, и я даже знаю, почему.

V
ЗЕЛЕНЫЕ ЗАНАВЕСКИ

Многие еще помнят тюрьму де ла Форс такой, какой она предстала перед парижанами после того, как смели с лица земли островок домов, которые располагались между улицами Паве и Культюр-Сен-Катрин рядом с улицей Сент-Антуан, напротив храма Сен-Поль. Никто, кроме, пожалуй, рецидивистов, не знал толком причудливого комплекса зданий, куда входили тюрьма де ла Фарс и Бриен, а уже к ним администрация в силу всевозможных обстоятельств делала все новые и новые пристройки. В итоге возникло чудовищное сооружение, лишенное даже намека на здравый смысл. Человек, заплутавший на этих пятидесяти квадратных туазах Туаз – единица длины во Франции; равна 1, 949 м

, мог прошагать целых два лье и не найти того, что искал.
Пока ремонтировали министерство юстиции, два главных тюремных корпуса, между которыми находится внутренний двор, именуемый двором Долгов, использовали как место предварительного заключения для подследственных. Камеры в этих корпусах мрачные, но на верхних этажах – получше и с хорошей вентиляцией, чему несказанно завидуют несчастные, сидящие в карцере.
На всю тюрьму славилась камера, которую называли «баронской» или «без корзинки».
В аду де ла Форс это место было раем.
Мы уже взглянули на него из гостиной Жафрэ, воспользовавшись биноклем мадемуазель Клотильды: такая камера в тюрьме – одна-единственная; ее окно легко узнать по зеленым занавескам. Так что у этого головореза из банды Кадэ, Пьера Тарденуа или Клемана Ле-Маншо, как вам больше нравится, были, судя по всему, весьма влиятельные покровители, если им удалось добиться для него такой милости.
Отсутствие «корзинки» (так называют решетчатый ящик, прикрывающий окно снаружи и не позволяющий узнику общаться с внешним миром) объяснялось исключительным местоположением этой камеры; раньше к ее окну невозможно было подобраться с улицы, но когда снесли дома, оно оказалось как раз напротив маленькой гостиной Жафрэ. Однако согласитесь: шторы в тюрьме – непозволительная роскошь!
Камера была узкой и длинной, пять метров на два, и брешь, возникшая между домами, позволяла теснимому со всех сторон взору добежать почти до горизонта и упереться там в крошечный кусочек небосклона величиной с ладошку, увлекая за собой и мысли заключенного, мечтающего о просторных полях, зеленых рощах и свободе.
Обстановку камеры, разумеется, трудно было назвать роскошной, но сравнив это место с другими камерами, вы сочли бы его вполне комфортабельным. Здесь можно было увидеть удобную кушетку, стол, небольшой комод и кресло, да-да, настоящее кресло, сидя в котором, узник одновременно с семейством Жафрэ слушал вопли продавцов, выбегавших из-за угла на улицу Сент-Антуан и размахивавших пачками бульварных листков.
А вы заметили, что люди, торгующие газетами, почти исчезли с парижских улиц? Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что с самой войны не слышу этих бедолаг, выкликавших раньше со свирепым усердием: «Новости! Последние новости!»
Сведения об узнике, которые сообщил нам начальник тюрьмы, были совершенно точными – и в отношении возраста, и в отношении увечья. Преступник действительно был одноруким, однако словесный портрет оставлял более неблагоприятное впечатление, чем оригинал. Самое любопытное, что Клеман не казался уродом, несмотря на шрам, нарушивший правильность черт, несмотря на космы волос и густую бороду, почти полностью скрывавшую его лицо. А лицо это дышало энергией, бывало порой задумчивым, но чаще – насмешливым, а иногда озарялось улыбкой и становилось в такие минуты неожиданно ласковым. Вместо правой руки у узника болтался пустой рукав, левой же Клеман владел безупречно.
Ле-Маншо был хорошо сложен, высок и, по всей видимости, подвижен и гибок; он много ходил по камере и даже делал зарядку, как говорили надзиратели. В остальное время заключенный либо читал, либо писал. Ему приносили газеты, книги. Даже начальник тюрьмы догадывался, что не вся корреспонденция Клемана проходит через канцелярию.
Впервые Ле-Маншо услышал голоса продавцов, торгующих газетами, на закате дня. Клеман сидел в кресле возле стола, где еще стояла посуда, не убранная после обеда, который узник съел с немалым аппетитом, и лежала выписка из протокола утреннего заседания суда. Там обвиняемому вынесли суровый приговор…
Протокол был беспристрастен и, пожалуй, жесток. Его намеревались опубликовать завтра в одной из самых солидных юридических газет Парижа.
Клеман окончил чтение. Теперь, куря сигарету, он просматривал тот самый скверно напечатанный листок, который мы только что видели в руках мэтра Изидора Суэфа, входящего в гостиную Жафрэ.
Возле Клемана стоял надзиратель – человек лет сорока с лицом благодушным и порочным; звали тюремщика Ноэль, и на узника он смотрел с жадным любопытством.
– Ну, что скажешь? – нетерпеливо спросил надзиратель.
– Всегда занятно прочесть, что о тебе пишут, – ответил Ле-Маншо с искренним равнодушием.
Ноэль покачал головой и присвистнул.
– Я веду с вами честную игру, поверьте! – вскричал он. – Что для вас двадцать тысяч франков? Мелочь! Я прошу у вас эту жалкую сумму, которая даст мне возможность два года жить в свое удовольствие, тратя по тридцать-сорок франков в день! А потом – хоть потоп!
– У меня нет двадцати тысяч франков, – проговорил Клеман, – в этом все дело.
– У вас есть перо, чернила, бумага, – настаивал Ноэль умоляюще и сердито. – Два сладких года, не так уж много я у вас прошу. Выпишите мне чек – и я побегу в банк на улице Прованс. Ведь дело выеденного яйца не стоит! Что теперь-то вам отпираться? Комедия окончена. Вы же имеете доступ к такой замечательной кормушке… Вам надо только шепотом спросить: «Будет ли завтра день?». Об этом и в приговоре сказано…
Узник устало махнул рукой.
– А еще в приговоре сказано, что я из банды Кадэ и что зовут меня Клеман, – усмехнулся он. – Но все сведения о Черных Мантиях я получил сегодня на суде. Так что идите, голубчик, мне больше ничего не нужно…
Надзиратель Ноэль гневно топнул ногой.
– Просто дико, что вы мне не доверяете, – вскричал он. – Конечно, я птица не такого высокого полета, как вы, Ле-Маншо, но каждый делает, что может, и, клянусь, я тоже не новичок! Почему бы вам не представить меня хозяевам? Лучшей платы мне не надо, пусть меня включат в списки вашего сообщества, когда я помогу вам выйти на волю.
На этот раз Клеман промолчал.
– Имейте в виду: остаются считанные минуты! – продолжал Ноэль, приблизившись к узнику. – Сейчас благодаря ловкости, дерзости, бритве и моему мундиру вы еще можете выбраться отсюда на Бульвары, но через четверть часа – все! Господин Бюэн назначил новый наряд, ведь начальник тюрьмы за вас отвечает. Луи и Буре будут на галерее, а Ларсоннер – с вами.
Клеман едва заметно вздрогнул И опустил глаза.
– Проняло? – обрадовался Ноэль, который за возможность безбедно прожить два года готов был продать душу дьяволу. – Вот и вы знаете, что он за птица! С ним каши не сваришь. Перевяжет веревочкой и отправит в Маза, как посылку, а окажешься в Маза – и прощай все надежды!
Узник встал и подошел к окну.
Смеркалось. Особняк Фиц-Роев, высившийся как раз напротив тюрьмы, был темен и угрюм, но стоило узнику взглянуть на этот дом, как там засветилось окно.
Слуга внес зажженную лампу в гостиную Жафрэ.
– Лоран! – прошептал узник со слабой улыбкой. – Это Лоран!
И тут же воскликнул:
– Клотильда! Бедная девочка! И рядом с ней – начальник тюрьмы!..
Лоран, слуга, больше похожий на почтенного рантье, поставил лампу на карточный стол между графом Комейролем и госпожой Жафрэ, и яркий свет упал на хищный птичий профиль этой дамы. Узник резко повернулся на каблуках, словно увиденное причинило ему боль, и тут же столкнулся нос к носу с Ноэлем, который следовал за ним по пятам.
– Вы еще здесь? – с насмешкой, к которой примешивалось нарастающее раздражение, спросил узник.
В голосе Ноэля звучала теперь самая униженная мольба:
– Неразумно отказываться от свободы, господин Клеман! Надевайте быстренько мое барахло и отправляйтесь. Тюрьму вы знаете как свои пять пальцев. Ручаюсь, мигом доберетесь до двора Долгов и свернете налево, будто идете в канцелярию, а рядом там ремонтируют стену, вот вы и спрячетесь в траншею. Думаете, патруль помешает? Вы что, не понимаете, чего стоит этот патруль? Потом прокрадетесь к Святой Анне, возле нее – сарай, где каменщики прячут лестницы, они их, ясное дело, запирают, но разве вас смутит замок? Если при вас нет отмычки, возьмите мою…
И Ноэль протянул узнику драгоценный инструмент.
Клеман взял отмычку и к радости Ноэля принялся рассматривать ее.
– Перелезете через стену и окажетесь на пустыре среди груды строительного мусора – там теперь новую улицу прокладывают! – закончил надзиратель.
Узник вернул ему металлический крючок, тихо проговорив:
– К сожалению, голубчик, я не знаю, как им воспользоваться.
Он сказал это так искренне, что ошеломленный тюремщик отступил на шаг.
– Ну и ну! – вскричал Ноэль. – Ну и ну! Что же, вы и дальше будете прикидываться святым?
Клеман достал из кармана часы и взглянул на них.
– Я ложусь спать, – заявил он. – Спокойной ночи.
И добавил про себя, снимая сюртук:
– Ларсоннер задерживается. На свидание, стало быть, не успеть.
Но тут Клеман насторожился. В коридоре послышались шаги.

VI
ГОСПОДИН ЛАРСОННЕР

Ноэль, верный последователь Эпикура Эпикур (341–270 г.г. до н. э.) – древнегреческий философ-материалист; впоследствии ошибочно считался певцом радостей земной жизни

, мечтающий провести два года в непрерывных наслаждениях, тратя по тридцать франков в день, а потом «хоть потоп», услышал шум шагов одновременно с узником.
– Упустили возможность! – горько вздохнул тюремщик. – Это Ларсоннер. Собирайтесь!
И мгновенно изменив манеру поведения, застыл у двери, как подобает хорошему солдату.
Это, однако, не помешало ему быстро и обиженно шептать какие-то слова, потому как на душе у него скребли большие-пребольшие черные кошки.
– Я бы многим рисковал, – бормотал Ноэль, – я же остался бы вместо вас в камере, если бы вы ушли в моем мундире. Наставил бы себе синяков, заткнул рот кляпом и, дав вам время убежать, начал бы тихонько звать на помощь. И все пропало, опять мне не побаловать Клементину и госпожу Руфа. Я не ханжа, не хлюпик, и будь у меня возможность, я превратился бы в самого что ни на есть распоследнего негодяя! И никак не везет! Даже в карты. Вечно у меня на руках не тузы, а шестерки… А откуда шестерке знать, как ходят тузы?!
Тюремщик все еще вертел в руках отмычку и с презрительным негодованием косился на узника.
А тот сидел, опустив голову, и внимательно прислушивался к звукам, доносившимся из-за двери камеры.
На другом конце коридора раздались голоса.
– Не терять ни минуты! – распоряжался властный бас. – Быстро его забираем, наручники у меня!
– Слышите? Зарычал… Это Ларсоннер. Кончено дело, вас ждет Маза! – с горечью произнес Ноэль и прибавил: – А ведь вам, Ле-Маншо, может захотеться возвести на меня напраслину. Но я вас опережу, не такие уж мы дураки! Да-с!
– Господин Ноэль с ним в камере, – ответил в коридоре другой голос, – а мы тут, на своем посту. Стережем, одним словом. А вы что, прямо сейчас его и заберете?
– Наденем наручники и отведем в канцелярию.
– А господин начальник?
– Посмотрим, бумаги при нас. А сам он тут, поблизости, ваш начальник-то!
Последнюю фразу произнес бас Ларсоннера. В замочной скважине повернулся ключ. Один из караульных заявил:
– В Маза с ним не станут церемониться, а то он у нас тут как сыр в масле катался!..
– В Маза уже не пообедаешь за свой счет! – добавил второй страж. – Да его только на привязи держать! Он же из Черных Мантий!
Ноэль злобно потер руки.
– Слышали? Привязь! Режим! – он.
– А вы верите, что он имел отношение к Черным Мантиям, господин Ларсоннер? – спросил первый караульный.
– Ну еще бы, черт побери! – прорычал грозный бас.
В следующий миг дверь распахнулась. В камеру вошли трое: господин Ларсоннер и еще два охранника.
Оба караульных остались в коридоре.
– Побыстрее, друзья мои, побыстрее, – торопил Ларсоннер, переступая порог. – Внизу уже добрых четверть часа ждет карета и конвой. Добрый вечер, господин Ноэль! Будьте так любезны, помогите мне надеть на заключенного наручники.
– С превеликим удовольствием, – очень серьезно отозвался надзиратель, всем своим видом показывая, что находится при исполнении служебных обязанностей. – Однако позвольте мне сначала сделать заявление – и прошу вас внести его в рапорт. Куда бы ни был помещен наш подопечный, его везде следует держать под неусыпным надзором. До сегодняшнего дня я не мог пожаловаться на этого человека… но теперь… во-первых, посмотрите, что я у него нашел…
И Ноэль протянул одному из стражников отмычку;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39