В кабинет и привели желающего повидать мадам. Адель пришла туда спустя несколько минут. В роскошном туалете, который она надела по случаю бракосочетания, она выглядела еще морщинистее и старше, чем обычно.
Седые волосы Адели уложили в высокую прическу, в руках она держала веер.
Того, кто ждал ее, мы знаем под именем Ноэля, но она обратилась к нему по-другому.
– А-а, это вы, Пиклюс, – сказала она своим уксусным голосом. – Хорошо вы сегодня потрудились. И что, пришли за вознаграждением?
– Я трудился так, как мне было предписано трудиться, – ответил Ноэль хмуро. – И хочу, чтобы мне заплатили так, как обещали заплатить. Я не виноват, если система не сработала.
Адель смотрела мимо него, и он продолжал:
– Все, что мне было предписано, я сделал. Я даже сжег лестницу, которой пользуются строители, иначе наутро кто-нибудь из них свернул бы себе шею, и тогда обнаружилось бы, что лестница подпилена в двух местах. Узник должен был бежать через стену, что выходит на теперешние пустыри, и, клянусь, что подпил был сделан метрах в трех от земли, так что он больше бы не поднялся, этот Ле-Маншо! Адель пожала плечами и проворчала:
– Хвастун и неумеха! Сперва нужно было заставить его воспользоваться этой лестницей, идиот!
Ноэль сидел в личном кресле господина Жафрэ. Он вытащил из кармана рожок с табаком и принялся набивать себе трубку, почерневшую от давнего и частого употребления, которую держал в руке с самого начала разговора.
Он смотрел прямо в лицо Адели и не слишком смущался ее упреками.
– Спасибо за комплименты, госпожа Жафрэ, но можете отнести их и на свой счет тоже, я в обиде не буду, – произнес он. – Я сказал этому Ле-Маншо: «Все равно вы приговорены, так что вам терять нечего. А я окунулся бы во все радости столичной жизни, потанцевал, покутил с девочками, но у меня нет средств. Дайте мне возможность прожить в счастливом хмелю два года жизни, а потом что будет, то будет. Если вы мне поможете, я выпущу вас на свободу!»
Адель уже не сердилась, она смотрела с улыбкой и ноздри ее сладострастно раздувались. Господин Ноэль зажег трубку.
– Два года, – повторила она. – На все про все! И сколько же ты просил у него, голубчик Пиклюс?
– Двадцать тысяч, черт побери! – вскричал господин Ноэль, раскуривая трубку. – Всего двадцать тысяч. По тридцать франков в день, я все-таки не троглодит какой-нибудь!
Адель тихо выругалась, и это ругательство должно было весьма смутить ее нарядное атласное платье. Но она была всерьез возмущена, хотя рука ее невольно тянулась к Ноэлю.
– А я говорила тебе пятнадцать сотен, негодяй! – закричала она. – Двадцать тысяч, да где это слыхано?! – возмутилась она.
Дрожащими руками господин Ноэль поднес свою коротенькую трубочку к губам госпожи Жафрэ, и она с наслаждением стала ее посасывать.
– Это так помогает от моих несчастных зубов, – все еще сердито, но уже с кривоватой улыбкой говорила прекрасная Адель. – Мне сразу стало немного легче. Трубка у тебя отличная, голубчик Пиклюс, но ты допустил ошибку и тебе придется за нее расплачиваться.

XIII
МЕДАЛЬОН

Госпожа Жафрэ, сделав с наслаждением с десяток затяжек и с явным сожалением возвращая трубку, сказала: – Ну, будет! Сегодня у нас праздник, нечего заниматься глупостями, того и гляди унюхают.
– Конечно, даме вашего возраста и положения, – отвечал Ноэль, – не пристали такие ароматы, но ведь говорят же: красавице все прощается, так что уж… А вообще-то, Майотт, давайте поговорим по-существу. Платить-то не мне, а вам. В целом я признаю: женщинам таланта не занимать. Вот, например, королева Виктория славно правит себе и правит Англией. Однако, согласитесь, очень странно видеть шуршащие юбки в кресле полковника. Об этом давно и много болтают в «Срезанном колосе». А поскольку дела у нас стоят на месте, то и вспоминают другие времена, когда день наступал раза три-четыре в неделю… Великие были тогда дни!
– Три-четыре… А не слишком ли часто, дружок? – прервала его Адель. – Повадился кувшин по воду ходить… Когда я впервые высунула нос из норы и поманила вас, вы все приползли ко мне на брюхе. Память у вас короткая, вот что! А ведь до этого ваша компания как под землю провалилась, так или нет?
– Так-то оно так, да вот за три года, что мы опять существуем, всего-то и провернули, что одно дельце, – недовольным тоном протянул Ноэль.
– Дай-ка мне трубочку, друг мой, – велела госпожа Жафрэ и проговорила: – Правосудие не дремлет, полиция свирепствует. Как, однако, хорошо, но ей-Богу, Маргарита все враз учует, стоит мне вернуться. И говори не говори, а табак мне зубную боль снимает…
– Кстати, о Маргарите, – подхватил господин Ноэль, – в «Срезанном колосе» и толкуют, что раз великие умерли – и полковник, и Приятель-Тулонец, и доктор права, и граф Корона и остальные, то почему бы Маргарите, которая была лучшей ученицей Тулонца и любимицей полковника, не отдать медальон?
Слово «медальон» было произнесено Ноэлем так, словно он сказал «скипетр», и на деле, как мы увидим, так оно и было. Недовольная Адель вернула трубку и возразила:
– Не видать ей медальона, потому что он у меня! Да знаешь ли ты, что такое этот медальон? И знаешь ли ты, каков был этот полковник, на которого вы до скончания света готовы молиться и который смеялся над всеми вами все свои восемьдесят лет! И надо мной тоже, что факт, то факт! И над собой заодно, потому как в могилу, где он теперь обретает, он не забрал с собой сокровища Обители Спасения, собранные Черными Мантиями, и в подвалах Французского банка эта гора золота тоже не лежит.
Глаза старухи гневно горели под седыми кустистыми бровями, их огонь разжег ответный огонек в глазах Ноэля.
Понизив голос, он спросил:
– А правда, что в медальоне скрыта тайна сокровищ?
Адель помедлила с ответом, а потом, в третий раз вытащив трубку изо рта своего собеседника, проговорила:
– Милый мой Пиклюс, запомни: все вы – быдло, а быдлом управляют с помощью кнута и всяких баек. Если бы ты получил хоть кое-какое образование, ты бы это знал и понимал. Если умный хозяин хочет создать группу подчиненных, то бродягам вроде тебя говорит: «Я владею великой тайной, меня вскормила волчица», или «Все ночи напролет я беседовал в лесу с нимфой Эгерией Эгерия – в римской мифологии нимфа источника, возлюбленная и мудрая советчица царя Нумы Помпилия

». Так вот, Черные Мантии были такой своеобразной группой подчиненных, своего рода армией, и, честное слово, великой армией, которая рассеялась, как евреи, по всему свету. Полковник Боццо привел ее из Италии, где она называлась Veste Nere и входила в состав Второй Каморры, возглавляемой самим Фра-Дьяволо, которого так нелепо повесили французы во время неаполитанской кампании. Было это пятьдесят лет назад, и я все прекрасно помню, хоть меня это нисколько не молодит. Если я попрошу у тебя трубку, не давай мне больше. Ну что, нравится тебе моя история?
– Черт побери! – отозвался господин Ноэль. – Я жду. Может, вы вернетесь к великим сокровищам?
– Седой младенец! Тебе бы все сказки слушать, от которых взрослых в сон клонит, – снисходительно проговорила госпожа Жафрэ. – Я понимаю, почему ты так жалеешь о полковнике, у него всегда был полный карман всяких баек. Когда я увидела его впервые, он сказал, что ему сто лет, и прожил еще пятьдесят. Однажды ночью я пробралась к нему в спальню предупредить, что полиция бродит вокруг его дома на улице Терезы, и увидела пустую постель и красивого молодого человека, который завивал черные волосы перед зеркалом.
– Завивал волосы полковнику? – в недоумении спросил Пиклюс.
– Свои волосы завивал красивый молодой человек, который и был полковником, – ответила старуха.
– И как вы это объясняете? – допытывался Пиклюс.
– Я ничего не собираюсь объяснять, милый Пиклюс, я – старуха и треплю себе языком просто так. – Если ты расскажешь мою историю в кабачке «Срезанный колос», думаешь, они тебе поверят? – спросила госпожа Жафрэ.
– Нет, конечно, – согласился Пиклюс.
– Так что я немногим рискую, – заявила довольная собой старуха. – И, однако, это такая же правда, как то, что эта лампа освещает мой кабинет. Посмотри на мою шею, вот тут между глубокими морщинами – шрам от его стилета, он хотел убить меня той ночью, потому что я нечаянно подсмотрела его тайну.
– Так что же? Он только переодевался стариком? – недоумевал Пиклюс.
– Понятия не имею. Доктор Самюэль говорил, что он просто-напросто дьявол, – пояснила Адель.
– Тогда те, кто говорил, что он не умер, может быть, правы? – спросил господин Ноэль.
– А вот этого я не знаю. Я была одной из трех женщин, переодетых монахинями, которые следили за ним в агонии, надеясь проникнуть в тайну сокровищ Обители Спасения. И я видела, как он умер, клянусь, видела собственными глазами, и я видела, как его опустили в могилу на кладбище Пер-Лашез, но если кто-нибудь мне скажет, что это он проваливает одно за другим наши предприятия, я могу и поверить.
Наступило молчание. Господин Ноэль выбивал пепел из трубки. По-соседству в гостиной слышался ровный и убаюкивающий рокот многоголосой беседы.
Госпожа Жафрэ продолжала:
– Те, кто ждет, собрались, нет того, кого ждут. Может, полковник арестовал его по дороге? Так на чем это я остановилась? А, вот… вспомнила. Чтобы укрепить свою армию, полковник воспользовался старинным способом, и правильно сделал – он окружил себя таинственными легендами, в которых всегда была доля истины. Когда-то давным-давно я побывала в Сартене на Корсике, в подвалах Обители Спасения, которой владело наше братство, и видела там груду сокровищ, на которые можно купить не одно королевство.
– А куда они делись, эти богатства? – спросил Ноэль прерывающимся от волнения голосом.
Адель пожала плечами:
– А где бриллианты, рубины, золото, банковские билеты, векселя и прочее, чем был забит тайник в особняке полковника на улице Терезы? Я говорю с тобой откровенно, потому что нам не нужны больше тайны, чтобы управлять нашей армией. Над всеми нами витает тайна и управляет нами помимо нашей воли – тайна сокровищ полковника Боццо. И нам вполне хватает этой одной тайны. С нас довольно. Мы сохранили древний вопрос: «Будет ли завтра день?» – и еще многое другое сохранили, но вот что касается медальона, который старый черт возвеличил в наших глазах, благодаря нашим же суевериям, знаменитого медальона, якобы хранящего тайну Черных Мантий, – мистическое слово, великую формулу и золотой ключ ко всем загадкам, – так вот, уверяю тебя, этот медальон ничего не хранит и не хранил никогда, он – сплошная насмешка; слово, которое написано там на двадцати языках, означает одно: «небытие», «пустота», «ничто». Гляди, вот он, знаменитый медальон, гляди!
Госпожа Жафрэ швырнула на письменный стол шелковый шнурок с двумя раскрытыми половинками медальона на конце, и они зазвенели, ударившись о деревянную столешницу. Ноэль жадно схватил медальон и одну за другой стал рассматривать обе половинки. Они были пусты, вернее, по окружности каждой из них, на ободке из слоновой кости виднелись красные буквы, которые на многих языках мира означали одно и то же: «небытие», «пустота», «ничто».
– Я понимаю только по-французски, – сказал Ноэль, возвращая медальон. – А почему вы мне его показали?
– Чтобы ты не слишком горевал о прошлом, дружок Пиклюс. Чтобы знал причины нашей кажущейся бездеятельности и чтобы мог объяснить, почему именно я заняла место Отца-Благодетеля, когда живы еще бывшие члены совета нашего сообщества: Самюэль, Маргарита и Комейроль. Запомни: у нас теперь только одно дело – сокровища, и я единственная, кто может нас всех навести на их след.
– А сегодняшняя помолвка имеет отношение к сокровищам? – спросил Ноэль.
Адель утвердительно кивнула.
– А побег? – не сдавался Пиклюс.
– Тоже. Все имеет отношение к сокровищам, и только к сокровищам. А теперь – доброй ночи, дружок. У меня тоже есть своя тайна, и она важнее всех других. В конце концов вы будете лизать мне руки, как преданные собачки! Иди спать! – вдруг резко приказала она.
Старуха поднялась и веером обмахнула свое нарядное платье, как дама, приготовившаяся к парадному выходу. Ноэль ничего не ответил на ее пожелание спокойной ночи. И окликнул ее, когда она уже переступала порог:
– Простите, Майотт, но я хотел бы узнать еще кое-что.
– Говори быстро и называй меня госпожа Жафрэ, – несколько сердито велела она.
– А что, господин Ларсоннер ест ту же травку?
– Черт бы тебя побрал! – возмутилась Адель, отпуская ручку двери. – Ты же прекрасно знаешь, что я терпеть не могу вашего дурацкого жаргона! Спроси меня прямо, без выкрутасов, на языке порядочных людей: с нами ли этот господин? Вашим мошенническим языком вы только полицию привлекаете. Как ты его назвал?
– Ларсоннер, – ответил Пиклюс.
– Не знаю такого, – честно призналась госпожа Жафрэ.
– Тогда останьтесь еще на минутку, Хозяйка, мы еще не кончили разговор, – заявил господин Ноэль.
В его голосе прозвучали столь серьезные нотки, что госпожа Жафрэ тут же вернулась обратно в кабинет.
– Давай, говори, – сказала она, – я слушаю.
– Если вы не любите нашего языка, – начал Ноэль, – то я скажу по-другому: если господин Ларсоннер не ест с нами за одним столом, то столуется он у другого хозяина, так?
– И что же? Объяснись, голубчик, – потребовала старуха.
– Я считал, что этот Ларсоннер доверенное лицо господина Бюэна. А он, значит, и не с ним. Я правильно понял? – уточнил господин Ноэль.
– Нет, нет, – засмеялась Адель. – Нужно же нам хоть несколько честных людей в гостиной.
– Так вот Ларсоннер был сторожевым псом начальника тюрьмы и устрашал всех надзирателей, – вслух размышлял Ноэль.
– И увел у тебя из-под носа узника? – прервала его госпожа Жафрэ.
– Откуда вы это знаете? – искренне удивился господин Ноэль.
– Догадалась, – ехидно улыбнулась старуха.
– Правильно догадались. Ларсоннер устроил побег прямо через главный вход в тюрьму между ног жандармов. Вы сами понимаете, мне не хотелось гладить его по головке, и я пустился за беглецами в погоню, правду говоря, больше за Ларсоннером, чем за Ле-Маншо. Я прочесывал толпу, когда услышал: «На Королевской площади будет день». Меня прямо подбросило от неожиданности, а потом я решил, что это кто-то из наших, и не осмелился действовать дальше, опасаясь навредить вам. А ведь преступника я почти настиг. Но тут я подумал, что не стоит мне совать нос в ваши дела, Майотт, а то мне не поздоровится.
– И правильно подумал, – одобрила Адель его решение, – к тому же тебе не поздоровится, если ты не будешь наконец называть меня госпожа Жафрэ. Это все, что ты хотел мне сообщить?
Ноэль был откровенно обескуражен тем ничтожным эффектом, который произвело его сообщение.
– Ну, если вам наплевать, – процедил он сквозь зубы, – то в Париже есть еще одна торговая фирма, которая носит вашу форменную одежду и пользуется вашей печатью…
– И нет никакой возможности схватить ее за руку, а, Пиклюс? – прервала его старуха, хихикая. – Ты думал, что я сразу в обморок хлопнусь… Но у Прекрасной Садовницы работает не один филиал, имей это в виду, дружок!
– Как?! – вскричал Ноэль с восхищением. – Пожилой господин и дама в черном – это еще одна из ваших шуточек?
Госпожа Жафрэ прищурилась в любезной улыбке.
– Я люблю шутить, разве ты не знаешь, мой милый! – сказала она. – Прежде чем уйти, закури еще разок. Всем трубкам я предпочитаю твою. Завтра я передам в кассу твой номер. А сейчас мы узнаем, не пришел ли жених.
Она приоткрыла дверь в гостиную и спросила:
– И где же наш очаровательный принц?

XIV
ИСТОРИЯ ЧЕРНЫХ МАНТИЙ

Во времена своего расцвета сообщество Черных Мантий жило по законам Салической правды LexSalica– Салический закон, или Салическая правда, записана в началеVIв. Ценнейший исторический источник, сборник обычного права салических франков, одна из варварских правд

, как древние франки; более того – в системе его управления было что-то египетское, поскольку по обе стороны Альп – и во Франции, и в Италии – правил им один и тот же «фараон», причем правил на протяжении полутора веков, ведя своих подданных на разбой и грабежи то на римских улочках, то в тупиках Парижа. «Фараон» носил имя Боццо-Корона, и этот прославленный властитель ночи правил столько, сколько Генрих IV, Людовик XIII, Людовик XIV и Людовик XV вместе взятые.
Правда, легенда гласила, что повелитель Черных Мантий, или, как его называли, Отец-Благодетель, был сродни Фениксу и всякий раз возрождался после смерти, так что его более чем столетняя старость должна была, ветшая, дождаться дня Страшного Суда.
Большинство солдат этой армии Зла верили в бессмертие полковника Боццо-Корона. Маловеры же считали, что их Хозяин, подобно зловещей куколке, претерпевает в какой-нибудь темной яме ряд изменений и что он появится еще не один раз – неожиданно, будто черт из табакерки, и куда более коварный, свирепый и старый, чем раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39