И когда в 1897 г. в России боялись эпидемии чумы, Чехов писал Суворину, что «и без чумы у нас из 1000 доживает до 5-летнего возраста едва 400, а в деревнях и городах на фабриках и в задних улицах не найдете ни одной здоровой женщины…»
Система противотуберкулезных государственных мероприятий в России только зарождалась: первая специализированная противотуберкулезная амбулатория в Москве была открыта лишь в 1904 году. Еще через 10 лет в стране функционировало всего 67 небольших амбулаторий и несколько санаториев, рассчитанных на неполные 2000 коек. Научно-исследовательские институты по борьбе с туберкулезом появились в России лишь после Великой Октябрьской социалистической революции.
Недоедание и голод в значительной степени способствуют распространению туберкулеза. И в рассказе «Устрицы» Антон Павлович дает великолепное описание «странной болезни», как он определяет голод, болезни, которой нет в учебниках, самой распространенной в то время, от которой и сегодня еще не застрахована половина населения земного шара. От того, что симптомы голода передаются через восприятие восьмилетнего ребенка, они излагаются чрезвычайно просто. Но именно это берет читателя за живое:
«…Боли нет никакой, но ноги мои подгибаются, слова останавливаются поперек горла, голова бессильно склоняется набок… По-видимому, я сейчас должен упасть и потерять сознание».
Не зря в письме секретарю редакции «Осколков» В. В. Билибину Антон Павлович пишет по поводу «Устриц», что в этом рассказе «пробовал себя, как medicus». И опять «медицинские мотивы» приобретают социальное звучание: на четырех страницах текста сошлись вместе смертельный голод и пища жирных – устрицы.
Социально-экономический прогресс и огромные достижения медицины в борьбе с инфекциями, детской смертностью и туберкулезом привели к тому, что люди стали жить гораздо дольше: в СССР средняя продолжительность жизни увеличилась в 2 с лишним раза по сравнению с концом прошлого века, когда жил А. П. Чехов. В настоящее время в Советском Союзе, как и в других странах Европы и в США, средняя продолжительность жизни составляет около 70 лет. По прогнозам демографов, она будет увеличиваться и к 2000 году превысит 73,5 года.
Наступление на инфекционные болезни велось путем охраны водоисточников, уничтожения насекомых – переносчиков заболеваний, распространения профилактических прививок, широкого применения антибиотиков.
Старшее поколение наших современников постепенно забывает, а младшее не знает такие болезни, как тиф, чума, холера, оспа, которые, по меткому выражению А. И. Герцена, были «домашними» в России.
Сегодня на авансцену вышли другие болезни. И другие врачи, вооруженные точнейшими знаниями биологии, оснащенные новейшей аппаратурой и медикаментозными средствами, пришли в клиники.
Но с замиранием сердца мы следим за развитием болезни доктора Дымова; до слез нас трогает судьба задыхающихся в корабельном лазарете бунтаря Павла Ивановича и тихого безропотного Гусева; нельзя спокойно читать об участи узников палаты № 6.
И даже когда вовсе исчезнут с лица земли болезни, описанные Чеховым, «чужая боль», выстраданная гениальным писателем, будет тревожить и возбуждать человеческие сердца.
Медицина не может упрекать меня в измене…
Если бы надо было предпослать этой главе эпиграф, я взял бы его из статьи Антона Павловича о H. M. Пржевальском.
«…Подвижники нужны как солнце, – писал Чехов. – …Их личности – это живые документы, указывающие обществу, что… есть еще люди подвига, веры и ясно сознанной цели. Если положительные типы, создаваемые литературою, составляют ценный воспитательный материал, то те же самые типы, даваемые самою жизнью, стоят вне всякой цены. В этом отношении такие люди, как Пржевальский, дороги особенно тем, что смысл их жизни, подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребенка… Понятно, чего ради Пржевальский лучшие годы своей жизни провел в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, каким он подвергал себя, понятен весь ужас его смерти вдали от родины… Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав».
Публикация эта появилась примерно за год до того, как в письмах А. П. Чехова зафиксированы первые упоминания о готовящейся поездке на Сахалин.
Поскольку Антон Павлович не афишировал предстоящую поездку, и для многих даже самых близких людей она явилась неожиданной, можно предположить, что он задумал ее раньше, чем можно считать, ориентируясь на его письма. По крайней мере, когда Антон Павлович писал очерк о Пржевальском, он был уже морально готов к опасностям и лишениям, которые выпадут на его долю.
Во времена Чехова о Сахалине сложили пословицу: «Кругом море, а посередине – горе».
Антон Павлович считает для себя необходимым окунуться в это горе, побывать на этом острове невыносимых человеческих страданий.
«…В места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку», – пишет он А. С. Суворину, высказавшему сомнение в целесообразности чеховской затеи.
Он словно заболел этим островом, только и думает о нем, определяя свое состояние как «Mania Sachalinosa». На протяжении нескольких месяцев. Антон Павлович тщательно готовится к путешествию. Изучает и реферирует уйму литературы очень широкого диапазона: от истории открытия и освоения острова («…Не далее, как 25–30 лет назад наши же русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека…») до статей по геологии, этнографии и уголовному праву. Вот где ему пригодился опыт работы с научной литературой, приобретенный еще в студенческие годы, когда он собирался писать диссертацию по истории врачебного дела в России.
А. П. Чехов критически оценивает попадающиеся ему в руки материалы, бракуя статьи, которые писались людьми, знающими о Сахалине только понаслышке, или теми, кто «на сахалинском вопросе капитал нажили и невинность соблюли».
В последующем, в процессе работы над своими очерками, Чехов снимет многие ссылки на недостоверные источники, противопоставляя им данные, полученные им самим. А по поводу «похвального слова» сахалинской каторге, произнесенного генерал-губернатором А. Н. Корфом в присутствии писателя, заметит, что это «не мирилось в сознании с такими явлениями, как голод, повальная проституция ссыльных женщин, телесные наказания».
Так или иначе, но книги открыли ему глаза на то, чего он раньше не знал и что, по убеждению Чехова, «под страхом 40 плетей» следует знать всякому: «… Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников и все это свалили на тюремных красноносых смотрителей…»
Антон Павлович был убежден, что публика должна иметь правдивую информацию о местах человеческих страданий. Доктор П. А. Архангельский вспоминает реакцию Чехова на составленный им «Отчет по осмотру русских психиатрических заведений»: «А. П. заинтересовался „Отчетом“, пересмотрел его, тщательно прочел его заключительную часть и обратился ко мне с вопросом: „А ведь хорошо бы описать так же тюрьмы, как вы думаете?“
Следует отметить, что разговор этот происходил за несколько лет до путешествия Чехова на Сахалин.
В одном из очерков А. Моруа проводит любопытную мысль, что в своем творчестве писатель «компенсирует себя как может за некие несправедливости судьбы», возобновляя жизнь в своих произведениях под новой маской. Так, по его мнению, Фабриций в «Пармской обители» – это Стендаль в роли молодого и красивого аристократа.
О стремлении писателя освободиться в литературной форме от неотступного требования действием удовлетворить свои подавленные грезы и желания говорит выдающийся английский романист У. С. Моэм. И поэтому «…писатель, человек словесного творчества, всячески прославляет человека практических действий, невольно завидуя ему и восхищаясь им…»
Несложно заметить связь между А. П. Чеховым и некоторыми из его героев. Но он не прячет свое лицо за чужой маской.
Хотя научная карьера Антона Павловича не удалась, он не изображает себя в образе преуспевающего профессора, а, превозмогая тяжелую болезнь, едет на Сахалин, где проделывает большую научно-исследовательскую работу.
Отправляясь на Сахалин, скромнейший Антон Павлович пишет А. С. Суворину: «…Еду я совершенно уверенный, что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватит на это ни знаний, ни времени, ни претензий… Я хочу написать хоть 100–200 страниц и этим немножко заплатить своей медицине…»
Последнее признание представляется весьма существенным: Чехов собирается взглянуть на каторгу глазами врача. Да и удостоверение личности Чехова, подписанное начальником острова, представляет его предъявителя лекарем, а не писателем.
Но прежде надо было попасть на далекий остров.
Из Москвы он выехал в середине апреля 1890 г.
Год его поездки совпал с круглой датой другого «путешествия» – столетием со дня выхода в свет книги А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». На этот факт обратил мое внимание Г. И. Мироманов – житель Южно-Сахалинска, страстный почитатель А. П. Чехова.
Мироманов прошел за Чеховым по Сахалину и в местной печати опубликовал целую серию интересных очерков. Он прошел не только по тем поселениям, которые посетил Чехов; Г. И. Мироманов мысленно проложил путь к самой идее путешествия Антона Павловича на Сахалин. Выстраивая логический ряд доказательств, он увидел прямую связь между этими двумя путешествиями. Поскольку исследования Мироманова по этому поводу еще не опубликованы, для аргументации его точки зрения позволю себе привести выдержки из его письма ко мне:
«Доказательств взаимосвязи „Путешествия“ Радищева и путешествия А. П. Чехова на Сахалин у меня предостаточно. Вот только один пример. В письме к брату Ал. П. Чехову от 24 марта 1888 года есть такие строки: „Кланяйся Сувориным. Неделя, прожитая у них, промелькнула как единый миг, про который устами Пушкина могу сказать: „Я помню чудное мгновенье…“ В одну неделю было пережито и ландо, и философия, и романсы Павловской, и путешествие ночью в типографию, и „Колокол“, и шампанское, и даже сватовство…“
Именно в это время в суворинской типографии шла перепечатка «Путешествия» Радищева. И, по всей вероятности, Чехов и Суворин пришли ночью в типографию, чтобы посмотреть на эту перепечатку. Поэтому Антон Павлович выбрал из большого синонимического ряда слов именно путешествие . Казалось бы, в данном случае правильнее было бы – визит, посещение, прогулка, вояж, если бы не книга Радищева.
14 июля 1888 года в письме к И. Л. Леонтьеву (Щеглову) Антон Павлович пишет: «Целый день мы (т. е. Чехов и Суворин, у которого он отдыхал в Феодосии. – Б. Ш.) проводим в разговорах. Ночь тоже. И мало-помалу я обращаюсь в разговорную машину. Решили мы уже все вопросы и наметили тьму новых, еще не приподнятых вопросов».
Что же это были за вопросы? Суворин издает крамольное «Путешествие» Радищева. Его сын А. А. Суворин издает исследование «Княгиня К. Р. Дашкова». Покровитель А. Н. Радищева князь А. Р. Воронцов и К. Р. Дашкова-Воронцова – брат и сестра. Катерина Романовна принимала посильное участие в судьбе Радищева. И, по всей видимости, среди тех тем, которые обсуждались Чеховым с Сувориным, были вопросы, связанные с «Путешествием из Петербурга в Москву» и планируемым в юбилейном году путешествием Чехова на Сахалин…»
В логический ряд косвенных доказательств связи между этими двумя путешествиями Г. И. Мироманов ввел также тот любопытный факт, что в Таганроге – на родине А. П. Чехова – с 1856 по 1865 г. проживал сын Радищева Павел Александрович. И если все доводы Г. И. Мироманова можно оспаривать, то влияние книги Радищева на чеховские путевые заметки несомненно: та же тональность в обличении «чудища», которое «обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Сравните хотя бы две фразы, свидетельствующие об авторском отношении к предмету наблюдений:
«Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала…» – начинает свой рассказ Радищев.
«…Я вижу крайнюю, предельную степень унижения человека, дальше которой нельзя уже идти», – вторит ему Чехов.
Можно привести еще целый ряд аналогичных примеров почти дословных совпадений, но это не входит в мою задачу. Однако не могу удержаться, чтобы не отметить, что чеховским предзнаменованиям счастливейшего будущего сибирской земли за сто лет предшествовали пророческие слова А. Н. Радищева, конвоируемого в Илимский острог: «Как богата Сибирь своими природными дарами! Какой это мощный край!.. Ей предстоит сыграть великую роль в летописях мира…»
Дорога Антона Павловича до Сахалина продолжалась почти три месяца – 81 день.
Это был трудный и рискованный путь в открытой повозке то под холодным дождем по гиблой грязи с переправами через бурные в половодье реки, то в жару и зной сквозь удушливый дым лесных пожаров.
«…От неспанья и постоянной возни с багажом, от прыганья и голодовки было кровохарканье, которое портило мне настроение, и без того неважное», – признается писатель в одном из писем с дороги.
В связи с этим мне представляются по меньшей мере неубедительными попытки некоторых биографов Чехова (в частности, Юрия Соболева) объяснить мотивы этой поездки бегством писателя от «скучной и нудной жизни», которую он якобы влачил до сих пор.
Описывая свое первое появление на острове, когда толпа каторжан, стоявших возле пристани, выполняя одно из унизительных правил устава, словно по команде сняла перед ним шапки, А. П. Чехов не удержится от иронического замечания: «…Такой чести до сих пор, вероятно, не удостаивался еще ни один литератор…»
И хотя каторжане не знали, кого они приветствуют, в факте этом, по моему мнению, содержится что-то символическое: сегодня любой просвещенный и честный человек готов снять шляпу перед автором «Острова Сахалина».
«…Чувство благодарности за большое духовное наслаждение, доставленное мне его произведениями, сливается у меня с мыслью о той не только художественной, но и общественной его заслуге, которая связана с его книгой о Сахалине», – напишет в своих воспоминаниях известный юрист и литератор А. Ф. Кони.
С нашей склонностью все округлять я чуть-чуть не написал, что Чехов пробыл на Сахалине 3 месяца, тогда как сам Антон Павлович точно указал: 3 месяца и 2 дня.
Эта точность – лишнее доказательство того, как нелегко ему далась эта жизнь в аду.
За это, в общем-то, короткое время Чеховым была проделана колоссальная работа: он прошел весь остров с севера на юг, побывал почти во всех населенных пунктах и познакомился с жизнью большинства ссыльных. Он был на ногах с пяти утра до поздней ночи. «…Я видел все, кроме смертной казни», – напишет он по возвращении.
Чехов говорил, что материала, собранного им на Сахалине, «хватило бы на три диссертации», хотя не без основания подозревал, что какие-то существенные стороны сахалинской действительности от него были скрыты.
Сейчас доподлинно известно, что начальник Главного тюремного управления M. H. Галкин-Враский отдал тайное распоряжение не допускать Антона Павловича до общения с политическими ссыльными. Это указание из столицы породило секретный приказ начальника острова, направленный в округа, который цитируется здесь по книге Н. И. Гитович «Летопись жизни и творчества А. П. Чехова»: «Выдав свидетельство лекарю Антону Павловичу Чехову о том, что ему разрешается собирать разные статистические сведения и материалы, необходимые для литературной работы об устройстве на острове Сахалине каторги и поселений, с правом посещения им тюрем и поселений, поручаю Вам иметь неослабное наблюдение за тем, чтобы Чехов не имел никаких сношений с ссыльно-каторжными, сосланными за государственные преступления и административно сосланными, состоящими под надзором полиции».
Приехав на остров, Антон Павлович должен был дать слово генерал-губернатору, что не будет иметь никакого общения с политическими заключенными.
А. П. Чехов и группа актеров МХТа
А. П. Чехов с земскими деятелями
Чтобы знакомство с жизнью ссыльных не было поверхностным, А. П. Чехов единолично проводит перепись всего населения по специально разработанной им подробной анкете, содержащей 12 пунктов. Администрация острова предложила ему помощника, но он решительно отказался, поскольку, заполняя анкету, имел возможность побеседовать с опрашиваемым. Не без гордости отметил он в письме Суворину: «…на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной…»
А. П. Чехов привез домой более 10 тысяч статистических карт, позволивших провести глубокое медико-социологическое исследование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Система противотуберкулезных государственных мероприятий в России только зарождалась: первая специализированная противотуберкулезная амбулатория в Москве была открыта лишь в 1904 году. Еще через 10 лет в стране функционировало всего 67 небольших амбулаторий и несколько санаториев, рассчитанных на неполные 2000 коек. Научно-исследовательские институты по борьбе с туберкулезом появились в России лишь после Великой Октябрьской социалистической революции.
Недоедание и голод в значительной степени способствуют распространению туберкулеза. И в рассказе «Устрицы» Антон Павлович дает великолепное описание «странной болезни», как он определяет голод, болезни, которой нет в учебниках, самой распространенной в то время, от которой и сегодня еще не застрахована половина населения земного шара. От того, что симптомы голода передаются через восприятие восьмилетнего ребенка, они излагаются чрезвычайно просто. Но именно это берет читателя за живое:
«…Боли нет никакой, но ноги мои подгибаются, слова останавливаются поперек горла, голова бессильно склоняется набок… По-видимому, я сейчас должен упасть и потерять сознание».
Не зря в письме секретарю редакции «Осколков» В. В. Билибину Антон Павлович пишет по поводу «Устриц», что в этом рассказе «пробовал себя, как medicus». И опять «медицинские мотивы» приобретают социальное звучание: на четырех страницах текста сошлись вместе смертельный голод и пища жирных – устрицы.
Социально-экономический прогресс и огромные достижения медицины в борьбе с инфекциями, детской смертностью и туберкулезом привели к тому, что люди стали жить гораздо дольше: в СССР средняя продолжительность жизни увеличилась в 2 с лишним раза по сравнению с концом прошлого века, когда жил А. П. Чехов. В настоящее время в Советском Союзе, как и в других странах Европы и в США, средняя продолжительность жизни составляет около 70 лет. По прогнозам демографов, она будет увеличиваться и к 2000 году превысит 73,5 года.
Наступление на инфекционные болезни велось путем охраны водоисточников, уничтожения насекомых – переносчиков заболеваний, распространения профилактических прививок, широкого применения антибиотиков.
Старшее поколение наших современников постепенно забывает, а младшее не знает такие болезни, как тиф, чума, холера, оспа, которые, по меткому выражению А. И. Герцена, были «домашними» в России.
Сегодня на авансцену вышли другие болезни. И другие врачи, вооруженные точнейшими знаниями биологии, оснащенные новейшей аппаратурой и медикаментозными средствами, пришли в клиники.
Но с замиранием сердца мы следим за развитием болезни доктора Дымова; до слез нас трогает судьба задыхающихся в корабельном лазарете бунтаря Павла Ивановича и тихого безропотного Гусева; нельзя спокойно читать об участи узников палаты № 6.
И даже когда вовсе исчезнут с лица земли болезни, описанные Чеховым, «чужая боль», выстраданная гениальным писателем, будет тревожить и возбуждать человеческие сердца.
Медицина не может упрекать меня в измене…
Если бы надо было предпослать этой главе эпиграф, я взял бы его из статьи Антона Павловича о H. M. Пржевальском.
«…Подвижники нужны как солнце, – писал Чехов. – …Их личности – это живые документы, указывающие обществу, что… есть еще люди подвига, веры и ясно сознанной цели. Если положительные типы, создаваемые литературою, составляют ценный воспитательный материал, то те же самые типы, даваемые самою жизнью, стоят вне всякой цены. В этом отношении такие люди, как Пржевальский, дороги особенно тем, что смысл их жизни, подвиги, цели и нравственная физиономия доступны пониманию даже ребенка… Понятно, чего ради Пржевальский лучшие годы своей жизни провел в Центральной Азии, понятен смысл тех опасностей и лишений, каким он подвергал себя, понятен весь ужас его смерти вдали от родины… Читая его биографию, никто не спросит: зачем? почему? какой тут смысл? Но всякий скажет: он прав».
Публикация эта появилась примерно за год до того, как в письмах А. П. Чехова зафиксированы первые упоминания о готовящейся поездке на Сахалин.
Поскольку Антон Павлович не афишировал предстоящую поездку, и для многих даже самых близких людей она явилась неожиданной, можно предположить, что он задумал ее раньше, чем можно считать, ориентируясь на его письма. По крайней мере, когда Антон Павлович писал очерк о Пржевальском, он был уже морально готов к опасностям и лишениям, которые выпадут на его долю.
Во времена Чехова о Сахалине сложили пословицу: «Кругом море, а посередине – горе».
Антон Павлович считает для себя необходимым окунуться в это горе, побывать на этом острове невыносимых человеческих страданий.
«…В места, подобные Сахалину, мы должны ездить на поклонение, как турки ездят в Мекку», – пишет он А. С. Суворину, высказавшему сомнение в целесообразности чеховской затеи.
Он словно заболел этим островом, только и думает о нем, определяя свое состояние как «Mania Sachalinosa». На протяжении нескольких месяцев. Антон Павлович тщательно готовится к путешествию. Изучает и реферирует уйму литературы очень широкого диапазона: от истории открытия и освоения острова («…Не далее, как 25–30 лет назад наши же русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека…») до статей по геологии, этнографии и уголовному праву. Вот где ему пригодился опыт работы с научной литературой, приобретенный еще в студенческие годы, когда он собирался писать диссертацию по истории врачебного дела в России.
А. П. Чехов критически оценивает попадающиеся ему в руки материалы, бракуя статьи, которые писались людьми, знающими о Сахалине только понаслышке, или теми, кто «на сахалинском вопросе капитал нажили и невинность соблюли».
В последующем, в процессе работы над своими очерками, Чехов снимет многие ссылки на недостоверные источники, противопоставляя им данные, полученные им самим. А по поводу «похвального слова» сахалинской каторге, произнесенного генерал-губернатором А. Н. Корфом в присутствии писателя, заметит, что это «не мирилось в сознании с такими явлениями, как голод, повальная проституция ссыльных женщин, телесные наказания».
Так или иначе, но книги открыли ему глаза на то, чего он раньше не знал и что, по убеждению Чехова, «под страхом 40 плетей» следует знать всякому: «… Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников и все это свалили на тюремных красноносых смотрителей…»
Антон Павлович был убежден, что публика должна иметь правдивую информацию о местах человеческих страданий. Доктор П. А. Архангельский вспоминает реакцию Чехова на составленный им «Отчет по осмотру русских психиатрических заведений»: «А. П. заинтересовался „Отчетом“, пересмотрел его, тщательно прочел его заключительную часть и обратился ко мне с вопросом: „А ведь хорошо бы описать так же тюрьмы, как вы думаете?“
Следует отметить, что разговор этот происходил за несколько лет до путешествия Чехова на Сахалин.
В одном из очерков А. Моруа проводит любопытную мысль, что в своем творчестве писатель «компенсирует себя как может за некие несправедливости судьбы», возобновляя жизнь в своих произведениях под новой маской. Так, по его мнению, Фабриций в «Пармской обители» – это Стендаль в роли молодого и красивого аристократа.
О стремлении писателя освободиться в литературной форме от неотступного требования действием удовлетворить свои подавленные грезы и желания говорит выдающийся английский романист У. С. Моэм. И поэтому «…писатель, человек словесного творчества, всячески прославляет человека практических действий, невольно завидуя ему и восхищаясь им…»
Несложно заметить связь между А. П. Чеховым и некоторыми из его героев. Но он не прячет свое лицо за чужой маской.
Хотя научная карьера Антона Павловича не удалась, он не изображает себя в образе преуспевающего профессора, а, превозмогая тяжелую болезнь, едет на Сахалин, где проделывает большую научно-исследовательскую работу.
Отправляясь на Сахалин, скромнейший Антон Павлович пишет А. С. Суворину: «…Еду я совершенно уверенный, что моя поездка не даст ценного вклада ни в литературу, ни в науку: не хватит на это ни знаний, ни времени, ни претензий… Я хочу написать хоть 100–200 страниц и этим немножко заплатить своей медицине…»
Последнее признание представляется весьма существенным: Чехов собирается взглянуть на каторгу глазами врача. Да и удостоверение личности Чехова, подписанное начальником острова, представляет его предъявителя лекарем, а не писателем.
Но прежде надо было попасть на далекий остров.
Из Москвы он выехал в середине апреля 1890 г.
Год его поездки совпал с круглой датой другого «путешествия» – столетием со дня выхода в свет книги А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». На этот факт обратил мое внимание Г. И. Мироманов – житель Южно-Сахалинска, страстный почитатель А. П. Чехова.
Мироманов прошел за Чеховым по Сахалину и в местной печати опубликовал целую серию интересных очерков. Он прошел не только по тем поселениям, которые посетил Чехов; Г. И. Мироманов мысленно проложил путь к самой идее путешествия Антона Павловича на Сахалин. Выстраивая логический ряд доказательств, он увидел прямую связь между этими двумя путешествиями. Поскольку исследования Мироманова по этому поводу еще не опубликованы, для аргументации его точки зрения позволю себе привести выдержки из его письма ко мне:
«Доказательств взаимосвязи „Путешествия“ Радищева и путешествия А. П. Чехова на Сахалин у меня предостаточно. Вот только один пример. В письме к брату Ал. П. Чехову от 24 марта 1888 года есть такие строки: „Кланяйся Сувориным. Неделя, прожитая у них, промелькнула как единый миг, про который устами Пушкина могу сказать: „Я помню чудное мгновенье…“ В одну неделю было пережито и ландо, и философия, и романсы Павловской, и путешествие ночью в типографию, и „Колокол“, и шампанское, и даже сватовство…“
Именно в это время в суворинской типографии шла перепечатка «Путешествия» Радищева. И, по всей вероятности, Чехов и Суворин пришли ночью в типографию, чтобы посмотреть на эту перепечатку. Поэтому Антон Павлович выбрал из большого синонимического ряда слов именно путешествие . Казалось бы, в данном случае правильнее было бы – визит, посещение, прогулка, вояж, если бы не книга Радищева.
14 июля 1888 года в письме к И. Л. Леонтьеву (Щеглову) Антон Павлович пишет: «Целый день мы (т. е. Чехов и Суворин, у которого он отдыхал в Феодосии. – Б. Ш.) проводим в разговорах. Ночь тоже. И мало-помалу я обращаюсь в разговорную машину. Решили мы уже все вопросы и наметили тьму новых, еще не приподнятых вопросов».
Что же это были за вопросы? Суворин издает крамольное «Путешествие» Радищева. Его сын А. А. Суворин издает исследование «Княгиня К. Р. Дашкова». Покровитель А. Н. Радищева князь А. Р. Воронцов и К. Р. Дашкова-Воронцова – брат и сестра. Катерина Романовна принимала посильное участие в судьбе Радищева. И, по всей видимости, среди тех тем, которые обсуждались Чеховым с Сувориным, были вопросы, связанные с «Путешествием из Петербурга в Москву» и планируемым в юбилейном году путешествием Чехова на Сахалин…»
В логический ряд косвенных доказательств связи между этими двумя путешествиями Г. И. Мироманов ввел также тот любопытный факт, что в Таганроге – на родине А. П. Чехова – с 1856 по 1865 г. проживал сын Радищева Павел Александрович. И если все доводы Г. И. Мироманова можно оспаривать, то влияние книги Радищева на чеховские путевые заметки несомненно: та же тональность в обличении «чудища», которое «обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Сравните хотя бы две фразы, свидетельствующие об авторском отношении к предмету наблюдений:
«Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала…» – начинает свой рассказ Радищев.
«…Я вижу крайнюю, предельную степень унижения человека, дальше которой нельзя уже идти», – вторит ему Чехов.
Можно привести еще целый ряд аналогичных примеров почти дословных совпадений, но это не входит в мою задачу. Однако не могу удержаться, чтобы не отметить, что чеховским предзнаменованиям счастливейшего будущего сибирской земли за сто лет предшествовали пророческие слова А. Н. Радищева, конвоируемого в Илимский острог: «Как богата Сибирь своими природными дарами! Какой это мощный край!.. Ей предстоит сыграть великую роль в летописях мира…»
Дорога Антона Павловича до Сахалина продолжалась почти три месяца – 81 день.
Это был трудный и рискованный путь в открытой повозке то под холодным дождем по гиблой грязи с переправами через бурные в половодье реки, то в жару и зной сквозь удушливый дым лесных пожаров.
«…От неспанья и постоянной возни с багажом, от прыганья и голодовки было кровохарканье, которое портило мне настроение, и без того неважное», – признается писатель в одном из писем с дороги.
В связи с этим мне представляются по меньшей мере неубедительными попытки некоторых биографов Чехова (в частности, Юрия Соболева) объяснить мотивы этой поездки бегством писателя от «скучной и нудной жизни», которую он якобы влачил до сих пор.
Описывая свое первое появление на острове, когда толпа каторжан, стоявших возле пристани, выполняя одно из унизительных правил устава, словно по команде сняла перед ним шапки, А. П. Чехов не удержится от иронического замечания: «…Такой чести до сих пор, вероятно, не удостаивался еще ни один литератор…»
И хотя каторжане не знали, кого они приветствуют, в факте этом, по моему мнению, содержится что-то символическое: сегодня любой просвещенный и честный человек готов снять шляпу перед автором «Острова Сахалина».
«…Чувство благодарности за большое духовное наслаждение, доставленное мне его произведениями, сливается у меня с мыслью о той не только художественной, но и общественной его заслуге, которая связана с его книгой о Сахалине», – напишет в своих воспоминаниях известный юрист и литератор А. Ф. Кони.
С нашей склонностью все округлять я чуть-чуть не написал, что Чехов пробыл на Сахалине 3 месяца, тогда как сам Антон Павлович точно указал: 3 месяца и 2 дня.
Эта точность – лишнее доказательство того, как нелегко ему далась эта жизнь в аду.
За это, в общем-то, короткое время Чеховым была проделана колоссальная работа: он прошел весь остров с севера на юг, побывал почти во всех населенных пунктах и познакомился с жизнью большинства ссыльных. Он был на ногах с пяти утра до поздней ночи. «…Я видел все, кроме смертной казни», – напишет он по возвращении.
Чехов говорил, что материала, собранного им на Сахалине, «хватило бы на три диссертации», хотя не без основания подозревал, что какие-то существенные стороны сахалинской действительности от него были скрыты.
Сейчас доподлинно известно, что начальник Главного тюремного управления M. H. Галкин-Враский отдал тайное распоряжение не допускать Антона Павловича до общения с политическими ссыльными. Это указание из столицы породило секретный приказ начальника острова, направленный в округа, который цитируется здесь по книге Н. И. Гитович «Летопись жизни и творчества А. П. Чехова»: «Выдав свидетельство лекарю Антону Павловичу Чехову о том, что ему разрешается собирать разные статистические сведения и материалы, необходимые для литературной работы об устройстве на острове Сахалине каторги и поселений, с правом посещения им тюрем и поселений, поручаю Вам иметь неослабное наблюдение за тем, чтобы Чехов не имел никаких сношений с ссыльно-каторжными, сосланными за государственные преступления и административно сосланными, состоящими под надзором полиции».
Приехав на остров, Антон Павлович должен был дать слово генерал-губернатору, что не будет иметь никакого общения с политическими заключенными.
А. П. Чехов и группа актеров МХТа
А. П. Чехов с земскими деятелями
Чтобы знакомство с жизнью ссыльных не было поверхностным, А. П. Чехов единолично проводит перепись всего населения по специально разработанной им подробной анкете, содержащей 12 пунктов. Администрация острова предложила ему помощника, но он решительно отказался, поскольку, заполняя анкету, имел возможность побеседовать с опрашиваемым. Не без гордости отметил он в письме Суворину: «…на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной…»
А. П. Чехов привез домой более 10 тысяч статистических карт, позволивших провести глубокое медико-социологическое исследование.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28