Болезнь обыкновенная, ничего серьезного, и врача менять нецелесообразно.
На этом, собственно, кончается медицинская часть диагноза.
Королева просят остаться на ночь, и тут ему постепенно проясняется социальный диагноз болезни его пациентки, которая хотя и является богатой наследницей, миллионершей, живет на территории завода «точно в остроге».
«…Хорошо чувствует себя здесь только одна гувернантка, и фабрика работает для ее удовольствия. Но это так кажется, она здесь только подставное лицо. Главный же, для кого здесь все делается, – это дьявол».
Этот «дьявол» съедает не только тех, кто на него работает, но и тех, для кого он создан. И слабый и сильный становятся его жертвой.
Королев предлагает рецепт: бежать от этих пяти корпусов, оставив «дьявола» с его миллионами. И от того, что он встретил понимание в душе девушки, он уехал из этого царства Желтого дьявола в хорошем настроении. И по дороге домой он «думал о том времени, быть может, уже близком, когда жизнь будет такою же светлою и радостной, как это тихое, воскресное утро…»
Так под пером А. П. Чехова обычный случай из врачебной практики превратился в яркое описание социальных болезней капиталистического общества.
Испытывая тяготение к научной и преподавательской деятельности, Чехов хотел прочитать студентам курс лекций по весьма оригинальной тематике: субъективное ощущение больного человека, т. е. все то, что переживает больной человек, что составляет его внутренний мир, обнаженный и деформированый страданием. Изучение внутренней картины болезни, по свидетельству крупного советского терапевта профессора Р. А. Лурия, много занимавшегося проблемами психосоматики, представляет серьезную и трудную для врача задачу, далеко выходящую за пределы регистрации жалоб больного. К преподаванию в университете Чехова, как известно, не допустили. Однако сегодня «внутренняя патология страданий» – тот предмет, который предполагал читать Антон Павлович, вряд ли может обойтись без его произведений. Ведь мало кто из писателей и ученых проникал так глубоко, как А. П. Чехов, в сложную сущность человеческого страдания.
Известный киевский врач профессор Е. И. Лихтенштейн в одной из своих недавно вышедших книг заметил, что произведения любимых писателей и в первую очередь А. П. Чехова облегчали ему проникновение во внутреннюю картину болезни и тем способствовали установлению… контакта с пациентом. Думаю, что подобное признание могли бы сделать многие врачи.
Каковы ощущения человека, находящегося в лихорадочном состоянии? Откройте рассказ «Тиф».
Молодой поручик возвращается домой. Ему нездоровится. Он с ненавистью смотрит на соседа по купе, задающего какие-то вопросы. Он не находит себе места. Руки и ноги его не укладываются на диване, хотя весь диван в его распоряжении. Во рту у поручика сухо и липко. В голове тяжелый туман «…Мысли его, казалось, бродили не только в голове, но и вне черепа, меж диванов и людей, окутанных в ночную мглу. Сквозь головную муть, как сквозь сон, слышал он бормотанье голосов, стук колес, хлопанье дверей…»
Кто хоть раз в жизни испытал лихорадочное состояние, должен согласиться, что Чехов передал его весьма точно и высокохудожественно.
В этом же рассказе Антон Павлович очень точно передает радость человека, выздоравливающего после тяжелой болезни, внезапно бросившей его на грань жизни и смерти:
«…Всем его существом, от головы до ног, овладело ощущение бесконечного счастья и жизненной радости, какую, вероятно, чувствовал первый человек, когда был создан и впервые увидел мир… Он радовался своему дыханию, своему смеху, радовался, что существует графин, потолок, луч, тесемка на занавеске. Мир божий даже в таком тесном уголке, как спальня, казался ему прекрасным, разнообразным великим. Когда явился доктор, поручик думал о том, какая славная штука медицина, как мил и симпатичен доктор, как вообще хороши и интересны люди…»
Опьянение жизнью невольно доводит поручика до жестокого эгоизма. Ухаживая за ним, заразилась и умерла его любимая сестра Катя, восемнадцатилетняя девушка, готовившаяся к учительскому экзамену. Эта страшная неожиданная новость «не могла побороть животной радости, наполнившей выздоравливающего поручика. Он плакал, смеялся и скоро стал браниться за то, что ему не дают есть».
И только спустя неделю, когда улетучилось опьянение первых дней возрожденной жизни, наступило горькое похмелье и ощущение невозвратимой потери.
Советский писатель 3. Паперный, на протяжении многих лет занимающийся исследованием творчества Чехова, называет его «великим диагностом человеческой души» и расшифровывает свое определение: «…он представляет все неисчерпаемое многообразие человеческих случаев, ситуаций, вариантов».
Чаще всего болезнью страдает сама действительность, которую художник исследует глубоко и разносторонне с тщательностью ученого.
К. Г. Паустовский, оценивая влияние «второй» профессии на творчество Антона Павловича, писал: «То, что Чехов был врачом, не только дало ему знание людей, но сказалось и на его стиле. Если бы Чехов не был врачом, то, возможно, он бы не создал такую острую, как скальпель, аналитическую и точную прозу.
Некоторые его рассказы (например, «Палата № 6», «Скучная история», «Попрыгунья», да и многие другие) написаны как образцовые психологические диагнозы…»
В той же самой «Золотой розе» К. Г. Паустовского, из которой почерпнуты приведенные выше слова, есть такое наблюдение, касающееся «механики» творческого процесса:
«…Надо успеть записать. Малейшая задержка – и мысль, блеснув, исчезает.
Может быть, поэтому многие писатели не могут писать на узких полосках бумаги, на гранках, как это делают журналисты. Нельзя слишком часто отрывать руку от бумаги, потому, что даже эта ничтожная задержка на какую-то долю секунды может быть гибельной…»
Паустовский, по-видимому, прав. Но мне как врачу многие короткие рассказы доктора Чехова представляются написанными не на обычной бумаге, а на рецептурных бланках, по которым отпускают сильнодействующие лекарства. Такова в них концентрация сюжета и мощь воздействия на человеческое сердце, с той лишь существенной разницей, что медикаменты успокаивают и притупляют страдание, а чеховские рассказы возбуждают и обостряют боль.
«Кому повем печаль мою?…» Кто выслушает одинокого, засыпанного мокрым снегом извозчика Иону, у которого умер сын? (рассказ «Тоска»), У него нет сил молчать, потому что тоска громадная, не знающая границ, готовая залить мир, ищет выхода. «Надо рассказать, как заболел сын, как мучился, что говорил перед смертью, как умер… Нужно описать похороны и поездку в больницу… Слушатель должен охать, вздыхать, причитывать…» Но никому из тысячи людей, снующих по улице, нет дела до Ионы и его горя. Разве только лошади можно излить душу.
«… – Так-то, брат, кобылочка… Нету Кузьмы Ионыча… Приказал долго жить… Взял и помер зря… Теперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этому жеребеночку родная мать. И вдруг, скажем, этот самый жеребеночек приказал долго жить… Ведь жалко?
Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина…
Иона увлекается и рассказывает ей все…»
В 1887 году был напечатан рассказ Д. В. Григоровича «Сон Карелина».
Антон Павлович откликнулся на публикацию: «Конечно, сон – явление субъективное и внутреннюю сторону его можно наблюдать только на самом себе, но так как процесс сновидения у всех людей одинаков, то, мне кажется, каждый читатель может мерить Карелина на свой собственный аршин, и каждый критик поневоле должен быть субъективен. Я сужу на основании своих снов, которые часто вижу…»
В письме к Д. В. Григоровичу он дает высокую оценку этому его произведению, рассматривая его не только как художник, но и как врач, обладающий глубокими познаниями по физиологии снов и сновидений.
А через год сам Чехов пишет рассказ «Спать хочется», где с необыкновенной художественной силой и научной достоверностью описывает страдания тринадцатилетней Варьки, измученной непосильным трудом и хроническим недосыпанием.
«…Ребенок плачет… А Варьке хочется спать. Глаза ее слипаются, голову тянет вниз, шея болит. Она не может шевельнуть ни веками, ни губами, и ей кажется, что лицо ее высохло и одеревенело, что голова стала маленькой, как булавочная головка…»
В наполовину уснувшем утомленном Варькином мозгу возникают галлюцинации. То она видит темные облака, которые гоняются по небу друг за другом и кричат, как ребенок, то – покрытое грязью шоссе, по которому плетутся люди с котомками и носятся какие-то тени. «Вдруг люди с котомками и тенями падают на землю в жидкую грязь. „Зачем это?“ – спрашивает Варька. „Спать, спать!“ – отвечают ей. И они засыпают крепко, спят сладко, а на телеграфных проволоках сидят вороны и сороки, кричат, как ребенок, и стараются разбудить их.
А. П. Чехов с семьей во дворе дома на Садово-Кудринской в Москве
– Баю-баюшки-баю, а я песенку спою… – мурлычет Варька…»
Окрики хозяина или хозяйки то и дело нарушают убаюкивающую музыку рассказа. Когда Варька засыпает, ее поднимают затрещиной. А потом наступает утро и новый день непосильного труда.
В пятистраничном рассказе этом перед глазами читателя проходит вся безрадостная недетская варькина жизнь, лейтмотивом которой является мечта об отдыхе и сне.
Очередной ночью Варькой овладевает известное в психиатрии «ложное представление». В младенце, которого она баюкает, девочка видит врага. Трагический конец рассказа читатель помнит…
«Мне как медику кажется, что душевную боль я описал по всем правилам психиатрической науки!» – с гордостью заметил А. П. Чехов о своем рассказе «Припадок».
Чудесный рассказ этот был навеян личностью писателя В. М. Гаршина и его трагической кончиной.
Подобно томящемуся в сумасшедшем доме благородному герою «Красного цветка», готовому принять на себя страдания всего человечества и мечтающему о том времени, когда «распадутся железные решетки», томился и не выдержал вселенской боли Гаршин.
Рассказывают, что когда к нему, бросившемуся в лестничный пролет, подбежали люди и спросили, болит ли сломанная нога, он отрицательно покачал головой и показал на сердце. Болела израненная душа.
«…Таких людей, как покойный Гаршин, я люблю всей душой и считаю своим долгом публично расписываться в симпатии к ним», – писал Антон Павлович, принимая предложение участвовать в сборнике, посвященном памяти Всеволода Гаршина.
«…Молодой человек гаршинской закваски, недюжинный, честный и глубоко чуткий, попадает первый раз в жизни в дом терпимости» – так в общих чертах Чехов определяет замысел рассказа «Припадок» и облик главного его героя.
Уже в рассказе, давая расшифровку, что значит «гаршинская закваска», он напишет о студенте Васильеве: «…Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант – человеческий. Он обладает тонким великолепным чутьем к боли вообще. Как хороший актер отражает в себе чужие движения и голос, так Васильев умеет отражать в своей душе чужую боль. Увидев слезы, он плачет; около больного он сам становится больным и стонет; если видит насилие, то ему кажется, что насилие совершается над ним, он трусит, как мальчик, и, струсив, бежит на помощь. Чужая боль раздражает его, возбуждает, приводит в состояние экстаза и т. п…»
Сам Антон Павлович, как заметил а своих воспоминаниях М. Горький, в совершенстве обладал этим же талантом тонкого чутья к чужой боли. Поэтому с такой силой он смог прочувствовать и передать нам переживания старого извозчика Ионы Потапова, похоронившего сына, и токаря Григория Петрова, везущего в больницу умирающую жену и замерзающего по дороге (рассказ «Горе»), и Васильева – Гаршина, охваченного душевной болью за оскорбленных, униженных и погибающих женщин.
Терзаясь сознанием собственной ответственности за безмерное зло, творимое в Соболевом переулке – этом рабовладельческом рынке невольниц, Васильев бросает обвинение в лицо своим приятелям, а вместе с ними – и всему обществу:
«– …Послушайте, вы! – сказал он сердито и резко. – Зачем вы сюда ходите? Неужели… вы не понимаете, как это ужасно? Ваша медицина говорит, что каждая из этих женщин умирает преждевременно от чахотки или чего-нибудь другого; искусства говорят, что морально она умирает… раньше. Каждая из них умирает оттого, что на своем веку принимает средним числом, допустим, пятьсот человек. Каждую убивает пятьсот человек. В числе этих пятисот – вы! Теперь, если вы оба за всю жизнь побываете здесь и в других подобных местах по двести пятьдесят раз, то значит, на обоих вас придется одна убитая женщина!.. Разве не ужасно? Убить вдвоем, втроем, впятером одну глупую, голодную женщину! Ах, да разве это не ужасно, боже мой?»
Характерное чеховское сострадательное отношение к униженным и оскорбленным в значительной степени идет от его медицинской профессии.
Сцена похода в Соболев переулок обрамляется вечерним зимним пейзажем, отражающим душевное состояние Васильева.
Вначале это – первый снегопад, от которого «все было мягко, бело, молодо, и от этого… фонари горели ярче, воздух был прозрачней, экипажи стучали глуше, и в душу вместе со свежим, легким морозным воздухом просилось чувство, похожее на белый, молодой пушистый снег».
Но вот Васильев, переполненный ужасающими впечатлениями, выбежал на улицу.
Вновь шел снег.
«…И как может снег падать в этот переулок! – думал Васильев. – Будь прокляты эти дома!»
Потрясение, пережитое Васильевым, вызывает у него приступ неутолимой душевной боли.
Надо заметить, что «душевная боль» – не только образное выражение, но и медицинский термин, характеризующий тяжелое психическое страдание человека, при котором изменение настроения порой доходит до «безысходной» тоски, до величайшего отчаяния.
Е. Б. Меве, проделавший сравнительное исследование описания душевной боли А. П. Чеховым и крупнейшими отечественными психиатрами С. С. Корсаковым и Н. И. Озерецким, должен был согласиться, что состояние это он описал «по всем правилам психиатрической науки». Медицинская подготовка писателя позволяла ему с поразительной простотой и ясностью говорить о самых сложных проявлениях человеческой психики.
«…Васильев лежал неподвижно на диване и смотрел в одну точку. Он уже не думал ни о женщинах, ни о мужчинах… Все внимание его было обращено на душевную боль, которая мучила его. Это была боль тупая, беспредметная, неопределенная, похожая и на тоску, и на страх в высочайшей степени, и на отчаяние. Указать, где она, он мог: в груди, под сердцем; но сравнить ее нельзя было ни с чем. Раньше у него бывала сильная зубная боль, бывали плеврит и невралгии, но все это в сравнении с душевной болью было ничтожно. При этой боли жизнь представлялась отвратительной…»
В состоянии такой тяжелой депрессии больные нередко покушаются на самоубийство.
«…Чтобы отвлечь свою душевную боль каким-нибудь новым ощущением или другою болью, не зная, что делать, плача и дрожа, Васильев расстегнул пальто и сюртук и подставил свою голую грудь сырому снегу и ветру. Но и это не уменьшило боли. Тогда он нагнулся через перила моста и поглядел вниз, на черную, бурливую Яузу, и ему захотелось броситься вниз головой, не из отвращения к жизни, не ради самоубийства, а чтобы хотя ушибиться и одною болью отвлечь другую».
В таком же состоянии, желая одною болью заглушить другую, бросился в пролет лестничной клетки писатель Гаршин. Но, как мы уже знаем, израненная душа болит сильнее, чем сломанная нога.
По воспоминаниям современников Антона Павловича, особый интерес он проявлял к психиатрии, и, если бы не сделался писателем, то скорее всего стал бы специализироваться в этом разделе медицины, больше других имеющем дело с исследованием духовной деятельности человека.
Кстати, медицинский термин «психопат», появившийся в конце прошлого века и обозначающий пограничные с патологией расстройства нервной деятельности, быстро получил права гражданства у непрофессионалов благодаря творчеству А. П. Чехова, на что указывает в журнале «Невропатология и психиатрия» в 1958 г. О. В. Кербиков.
В рассказе «Психопаты» Антон Павлович дает строго научную характеристику этого состояния, выделяя такие свойства характера психопата, как мнительность, трусость, беспредметный страх («что-то будет!»).
Открытие явления стресса, т. е. неспецифической реакции организма на любое воздействие, считается выдающимся достижением современной физиологии и медицины. Приоритет в изучении механизмов стресса принадлежит крупнейшему канадскому ученому профессору Г. Селье. Отвечая несколько лет назад на вопрос корреспондента «Литературной газеты», Селье заметил: «…Психическое напряжение, срывы, чувство опасности и бесцельность являются наиболее разрушительными стрессами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
На этом, собственно, кончается медицинская часть диагноза.
Королева просят остаться на ночь, и тут ему постепенно проясняется социальный диагноз болезни его пациентки, которая хотя и является богатой наследницей, миллионершей, живет на территории завода «точно в остроге».
«…Хорошо чувствует себя здесь только одна гувернантка, и фабрика работает для ее удовольствия. Но это так кажется, она здесь только подставное лицо. Главный же, для кого здесь все делается, – это дьявол».
Этот «дьявол» съедает не только тех, кто на него работает, но и тех, для кого он создан. И слабый и сильный становятся его жертвой.
Королев предлагает рецепт: бежать от этих пяти корпусов, оставив «дьявола» с его миллионами. И от того, что он встретил понимание в душе девушки, он уехал из этого царства Желтого дьявола в хорошем настроении. И по дороге домой он «думал о том времени, быть может, уже близком, когда жизнь будет такою же светлою и радостной, как это тихое, воскресное утро…»
Так под пером А. П. Чехова обычный случай из врачебной практики превратился в яркое описание социальных болезней капиталистического общества.
Испытывая тяготение к научной и преподавательской деятельности, Чехов хотел прочитать студентам курс лекций по весьма оригинальной тематике: субъективное ощущение больного человека, т. е. все то, что переживает больной человек, что составляет его внутренний мир, обнаженный и деформированый страданием. Изучение внутренней картины болезни, по свидетельству крупного советского терапевта профессора Р. А. Лурия, много занимавшегося проблемами психосоматики, представляет серьезную и трудную для врача задачу, далеко выходящую за пределы регистрации жалоб больного. К преподаванию в университете Чехова, как известно, не допустили. Однако сегодня «внутренняя патология страданий» – тот предмет, который предполагал читать Антон Павлович, вряд ли может обойтись без его произведений. Ведь мало кто из писателей и ученых проникал так глубоко, как А. П. Чехов, в сложную сущность человеческого страдания.
Известный киевский врач профессор Е. И. Лихтенштейн в одной из своих недавно вышедших книг заметил, что произведения любимых писателей и в первую очередь А. П. Чехова облегчали ему проникновение во внутреннюю картину болезни и тем способствовали установлению… контакта с пациентом. Думаю, что подобное признание могли бы сделать многие врачи.
Каковы ощущения человека, находящегося в лихорадочном состоянии? Откройте рассказ «Тиф».
Молодой поручик возвращается домой. Ему нездоровится. Он с ненавистью смотрит на соседа по купе, задающего какие-то вопросы. Он не находит себе места. Руки и ноги его не укладываются на диване, хотя весь диван в его распоряжении. Во рту у поручика сухо и липко. В голове тяжелый туман «…Мысли его, казалось, бродили не только в голове, но и вне черепа, меж диванов и людей, окутанных в ночную мглу. Сквозь головную муть, как сквозь сон, слышал он бормотанье голосов, стук колес, хлопанье дверей…»
Кто хоть раз в жизни испытал лихорадочное состояние, должен согласиться, что Чехов передал его весьма точно и высокохудожественно.
В этом же рассказе Антон Павлович очень точно передает радость человека, выздоравливающего после тяжелой болезни, внезапно бросившей его на грань жизни и смерти:
«…Всем его существом, от головы до ног, овладело ощущение бесконечного счастья и жизненной радости, какую, вероятно, чувствовал первый человек, когда был создан и впервые увидел мир… Он радовался своему дыханию, своему смеху, радовался, что существует графин, потолок, луч, тесемка на занавеске. Мир божий даже в таком тесном уголке, как спальня, казался ему прекрасным, разнообразным великим. Когда явился доктор, поручик думал о том, какая славная штука медицина, как мил и симпатичен доктор, как вообще хороши и интересны люди…»
Опьянение жизнью невольно доводит поручика до жестокого эгоизма. Ухаживая за ним, заразилась и умерла его любимая сестра Катя, восемнадцатилетняя девушка, готовившаяся к учительскому экзамену. Эта страшная неожиданная новость «не могла побороть животной радости, наполнившей выздоравливающего поручика. Он плакал, смеялся и скоро стал браниться за то, что ему не дают есть».
И только спустя неделю, когда улетучилось опьянение первых дней возрожденной жизни, наступило горькое похмелье и ощущение невозвратимой потери.
Советский писатель 3. Паперный, на протяжении многих лет занимающийся исследованием творчества Чехова, называет его «великим диагностом человеческой души» и расшифровывает свое определение: «…он представляет все неисчерпаемое многообразие человеческих случаев, ситуаций, вариантов».
Чаще всего болезнью страдает сама действительность, которую художник исследует глубоко и разносторонне с тщательностью ученого.
К. Г. Паустовский, оценивая влияние «второй» профессии на творчество Антона Павловича, писал: «То, что Чехов был врачом, не только дало ему знание людей, но сказалось и на его стиле. Если бы Чехов не был врачом, то, возможно, он бы не создал такую острую, как скальпель, аналитическую и точную прозу.
Некоторые его рассказы (например, «Палата № 6», «Скучная история», «Попрыгунья», да и многие другие) написаны как образцовые психологические диагнозы…»
В той же самой «Золотой розе» К. Г. Паустовского, из которой почерпнуты приведенные выше слова, есть такое наблюдение, касающееся «механики» творческого процесса:
«…Надо успеть записать. Малейшая задержка – и мысль, блеснув, исчезает.
Может быть, поэтому многие писатели не могут писать на узких полосках бумаги, на гранках, как это делают журналисты. Нельзя слишком часто отрывать руку от бумаги, потому, что даже эта ничтожная задержка на какую-то долю секунды может быть гибельной…»
Паустовский, по-видимому, прав. Но мне как врачу многие короткие рассказы доктора Чехова представляются написанными не на обычной бумаге, а на рецептурных бланках, по которым отпускают сильнодействующие лекарства. Такова в них концентрация сюжета и мощь воздействия на человеческое сердце, с той лишь существенной разницей, что медикаменты успокаивают и притупляют страдание, а чеховские рассказы возбуждают и обостряют боль.
«Кому повем печаль мою?…» Кто выслушает одинокого, засыпанного мокрым снегом извозчика Иону, у которого умер сын? (рассказ «Тоска»), У него нет сил молчать, потому что тоска громадная, не знающая границ, готовая залить мир, ищет выхода. «Надо рассказать, как заболел сын, как мучился, что говорил перед смертью, как умер… Нужно описать похороны и поездку в больницу… Слушатель должен охать, вздыхать, причитывать…» Но никому из тысячи людей, снующих по улице, нет дела до Ионы и его горя. Разве только лошади можно излить душу.
«… – Так-то, брат, кобылочка… Нету Кузьмы Ионыча… Приказал долго жить… Взял и помер зря… Теперя, скажем, у тебя жеребеночек, и ты этому жеребеночку родная мать. И вдруг, скажем, этот самый жеребеночек приказал долго жить… Ведь жалко?
Лошаденка жует, слушает и дышит на руки своего хозяина…
Иона увлекается и рассказывает ей все…»
В 1887 году был напечатан рассказ Д. В. Григоровича «Сон Карелина».
Антон Павлович откликнулся на публикацию: «Конечно, сон – явление субъективное и внутреннюю сторону его можно наблюдать только на самом себе, но так как процесс сновидения у всех людей одинаков, то, мне кажется, каждый читатель может мерить Карелина на свой собственный аршин, и каждый критик поневоле должен быть субъективен. Я сужу на основании своих снов, которые часто вижу…»
В письме к Д. В. Григоровичу он дает высокую оценку этому его произведению, рассматривая его не только как художник, но и как врач, обладающий глубокими познаниями по физиологии снов и сновидений.
А через год сам Чехов пишет рассказ «Спать хочется», где с необыкновенной художественной силой и научной достоверностью описывает страдания тринадцатилетней Варьки, измученной непосильным трудом и хроническим недосыпанием.
«…Ребенок плачет… А Варьке хочется спать. Глаза ее слипаются, голову тянет вниз, шея болит. Она не может шевельнуть ни веками, ни губами, и ей кажется, что лицо ее высохло и одеревенело, что голова стала маленькой, как булавочная головка…»
В наполовину уснувшем утомленном Варькином мозгу возникают галлюцинации. То она видит темные облака, которые гоняются по небу друг за другом и кричат, как ребенок, то – покрытое грязью шоссе, по которому плетутся люди с котомками и носятся какие-то тени. «Вдруг люди с котомками и тенями падают на землю в жидкую грязь. „Зачем это?“ – спрашивает Варька. „Спать, спать!“ – отвечают ей. И они засыпают крепко, спят сладко, а на телеграфных проволоках сидят вороны и сороки, кричат, как ребенок, и стараются разбудить их.
А. П. Чехов с семьей во дворе дома на Садово-Кудринской в Москве
– Баю-баюшки-баю, а я песенку спою… – мурлычет Варька…»
Окрики хозяина или хозяйки то и дело нарушают убаюкивающую музыку рассказа. Когда Варька засыпает, ее поднимают затрещиной. А потом наступает утро и новый день непосильного труда.
В пятистраничном рассказе этом перед глазами читателя проходит вся безрадостная недетская варькина жизнь, лейтмотивом которой является мечта об отдыхе и сне.
Очередной ночью Варькой овладевает известное в психиатрии «ложное представление». В младенце, которого она баюкает, девочка видит врага. Трагический конец рассказа читатель помнит…
«Мне как медику кажется, что душевную боль я описал по всем правилам психиатрической науки!» – с гордостью заметил А. П. Чехов о своем рассказе «Припадок».
Чудесный рассказ этот был навеян личностью писателя В. М. Гаршина и его трагической кончиной.
Подобно томящемуся в сумасшедшем доме благородному герою «Красного цветка», готовому принять на себя страдания всего человечества и мечтающему о том времени, когда «распадутся железные решетки», томился и не выдержал вселенской боли Гаршин.
Рассказывают, что когда к нему, бросившемуся в лестничный пролет, подбежали люди и спросили, болит ли сломанная нога, он отрицательно покачал головой и показал на сердце. Болела израненная душа.
«…Таких людей, как покойный Гаршин, я люблю всей душой и считаю своим долгом публично расписываться в симпатии к ним», – писал Антон Павлович, принимая предложение участвовать в сборнике, посвященном памяти Всеволода Гаршина.
«…Молодой человек гаршинской закваски, недюжинный, честный и глубоко чуткий, попадает первый раз в жизни в дом терпимости» – так в общих чертах Чехов определяет замысел рассказа «Припадок» и облик главного его героя.
Уже в рассказе, давая расшифровку, что значит «гаршинская закваска», он напишет о студенте Васильеве: «…Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант – человеческий. Он обладает тонким великолепным чутьем к боли вообще. Как хороший актер отражает в себе чужие движения и голос, так Васильев умеет отражать в своей душе чужую боль. Увидев слезы, он плачет; около больного он сам становится больным и стонет; если видит насилие, то ему кажется, что насилие совершается над ним, он трусит, как мальчик, и, струсив, бежит на помощь. Чужая боль раздражает его, возбуждает, приводит в состояние экстаза и т. п…»
Сам Антон Павлович, как заметил а своих воспоминаниях М. Горький, в совершенстве обладал этим же талантом тонкого чутья к чужой боли. Поэтому с такой силой он смог прочувствовать и передать нам переживания старого извозчика Ионы Потапова, похоронившего сына, и токаря Григория Петрова, везущего в больницу умирающую жену и замерзающего по дороге (рассказ «Горе»), и Васильева – Гаршина, охваченного душевной болью за оскорбленных, униженных и погибающих женщин.
Терзаясь сознанием собственной ответственности за безмерное зло, творимое в Соболевом переулке – этом рабовладельческом рынке невольниц, Васильев бросает обвинение в лицо своим приятелям, а вместе с ними – и всему обществу:
«– …Послушайте, вы! – сказал он сердито и резко. – Зачем вы сюда ходите? Неужели… вы не понимаете, как это ужасно? Ваша медицина говорит, что каждая из этих женщин умирает преждевременно от чахотки или чего-нибудь другого; искусства говорят, что морально она умирает… раньше. Каждая из них умирает оттого, что на своем веку принимает средним числом, допустим, пятьсот человек. Каждую убивает пятьсот человек. В числе этих пятисот – вы! Теперь, если вы оба за всю жизнь побываете здесь и в других подобных местах по двести пятьдесят раз, то значит, на обоих вас придется одна убитая женщина!.. Разве не ужасно? Убить вдвоем, втроем, впятером одну глупую, голодную женщину! Ах, да разве это не ужасно, боже мой?»
Характерное чеховское сострадательное отношение к униженным и оскорбленным в значительной степени идет от его медицинской профессии.
Сцена похода в Соболев переулок обрамляется вечерним зимним пейзажем, отражающим душевное состояние Васильева.
Вначале это – первый снегопад, от которого «все было мягко, бело, молодо, и от этого… фонари горели ярче, воздух был прозрачней, экипажи стучали глуше, и в душу вместе со свежим, легким морозным воздухом просилось чувство, похожее на белый, молодой пушистый снег».
Но вот Васильев, переполненный ужасающими впечатлениями, выбежал на улицу.
Вновь шел снег.
«…И как может снег падать в этот переулок! – думал Васильев. – Будь прокляты эти дома!»
Потрясение, пережитое Васильевым, вызывает у него приступ неутолимой душевной боли.
Надо заметить, что «душевная боль» – не только образное выражение, но и медицинский термин, характеризующий тяжелое психическое страдание человека, при котором изменение настроения порой доходит до «безысходной» тоски, до величайшего отчаяния.
Е. Б. Меве, проделавший сравнительное исследование описания душевной боли А. П. Чеховым и крупнейшими отечественными психиатрами С. С. Корсаковым и Н. И. Озерецким, должен был согласиться, что состояние это он описал «по всем правилам психиатрической науки». Медицинская подготовка писателя позволяла ему с поразительной простотой и ясностью говорить о самых сложных проявлениях человеческой психики.
«…Васильев лежал неподвижно на диване и смотрел в одну точку. Он уже не думал ни о женщинах, ни о мужчинах… Все внимание его было обращено на душевную боль, которая мучила его. Это была боль тупая, беспредметная, неопределенная, похожая и на тоску, и на страх в высочайшей степени, и на отчаяние. Указать, где она, он мог: в груди, под сердцем; но сравнить ее нельзя было ни с чем. Раньше у него бывала сильная зубная боль, бывали плеврит и невралгии, но все это в сравнении с душевной болью было ничтожно. При этой боли жизнь представлялась отвратительной…»
В состоянии такой тяжелой депрессии больные нередко покушаются на самоубийство.
«…Чтобы отвлечь свою душевную боль каким-нибудь новым ощущением или другою болью, не зная, что делать, плача и дрожа, Васильев расстегнул пальто и сюртук и подставил свою голую грудь сырому снегу и ветру. Но и это не уменьшило боли. Тогда он нагнулся через перила моста и поглядел вниз, на черную, бурливую Яузу, и ему захотелось броситься вниз головой, не из отвращения к жизни, не ради самоубийства, а чтобы хотя ушибиться и одною болью отвлечь другую».
В таком же состоянии, желая одною болью заглушить другую, бросился в пролет лестничной клетки писатель Гаршин. Но, как мы уже знаем, израненная душа болит сильнее, чем сломанная нога.
По воспоминаниям современников Антона Павловича, особый интерес он проявлял к психиатрии, и, если бы не сделался писателем, то скорее всего стал бы специализироваться в этом разделе медицины, больше других имеющем дело с исследованием духовной деятельности человека.
Кстати, медицинский термин «психопат», появившийся в конце прошлого века и обозначающий пограничные с патологией расстройства нервной деятельности, быстро получил права гражданства у непрофессионалов благодаря творчеству А. П. Чехова, на что указывает в журнале «Невропатология и психиатрия» в 1958 г. О. В. Кербиков.
В рассказе «Психопаты» Антон Павлович дает строго научную характеристику этого состояния, выделяя такие свойства характера психопата, как мнительность, трусость, беспредметный страх («что-то будет!»).
Открытие явления стресса, т. е. неспецифической реакции организма на любое воздействие, считается выдающимся достижением современной физиологии и медицины. Приоритет в изучении механизмов стресса принадлежит крупнейшему канадскому ученому профессору Г. Селье. Отвечая несколько лет назад на вопрос корреспондента «Литературной газеты», Селье заметил: «…Психическое напряжение, срывы, чувство опасности и бесцельность являются наиболее разрушительными стрессами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28