Как можно заранее узнать, что в перекрытиях и перегородках халтурщики строители оставили сквозные дыры? А какой гений может предусмотреть, сколько людей окажется на верхних этажах во время пожара?
Но столь же неверно расхожее представление обывателя, что на пожаре царит полная неразбериха: на взгляд обывателя, пожарные суетятся, как рыбки в аквариуме, одни бегут наверх, другие вниз, что-то друг другу кричат, а что, куда, зачем — не поймёшь.
Если честно, неразбериха, конечно, имеет место: в бою полный порядок можно увидеть только в кино. Имеет место, но, черт возьми, не царит! Как только РТП и НШ полностью вникают в обстановку и как только необходимые силы вступают в бой — тушение идёт по плану. Другое дело, что у нас не все получается так, как мечталось бы (а у кого, между прочим, получается? Даже Пушкин был доволен собой один раз в жизни, когда «Бориса Годунова» сочинил), без проколов ни один пожар не обходится, но тушим мы его осмысленно — по непрерывно корректируемому плану…
Ребята из автомобиля связи проложили кабель для городского телефона, установили на стол рацию и телефонный аппарат. Итак, штаб у меня развернут, стали прибывать силы, а я не владею обстановкой: вижу картину только с фасада. Это астрономы могли три тысячи лет ждать, пока им покажут обратную сторону Луны, я такой роскоши позволить себе не могу. Держать силы, не давать им задания — не устоят, сами полезут куда глаза глядят; а я не могу и на секунду отойти, каждые полминуты прибывает новое подразделение, ко мне бежит начальник и хватает за горло: давай задание! Уговорил командира первого отряда Говорухина постоять за меня три минуты, а сам бегом под арку, во двор. Посмотрел — голова кругом пошла: не лучше, чем с фасада, будто зеркальное отражение!
Рванул обратно, послал во двор две вновь прибывшие тридцатиметровки, связался с Васей по радио и согласовал самое неотложное: назначил начальников боевых участков.
Парадокс нашей службы: я, капитан, приказывал майорам и подполковникам, и они беспрекословно подчинялись.
— Майор Баулин, твой боевой участок с правой стороны шестого этажа.
— Майор Зубко, вам руководить спасанием со стороны двора.
— Подполковник Головин…
— Подполковник Чепурин…
А ведь последние двое — мои непосредственные начальники. Прибыв, они убедились, что в моих действиях нет суетливости и замешательства, уточнили, где в настоящее время наихудшая обстановка, и сами определили для себя боевые участки. Тем самым оии фактически обязались подчиняться моим распоряжениям и пошли на это потому, что я уже владел обстановкой, а они — нет.
Парадокс, но рождённый железной целесообразностью!
И командирам каждого прибывающего подразделения: одно звено — сюда, другое — туда, два ствола Б в распоряжение Суходольекого на седьмой, ствол А — Чепурину на восьмой, пятидесятиметровку — пришла, родная, желанная! — немедленно во двор.
И тут же все действия отмечал на своём листе.
Колоссальная удача: воды было достаточно. Слава отлично сработал — задействовал все гидранты по периметру Дворца, да и в самом Дворце — спасибо Савицкому, немало крови и себе, и авторам проекта испортил — был сооружён отменный внутренний водопровод. Если стволы — наше главное оружие, то вода — боеприпасы, без неё нам на пожаре делать нечего. Полных вам рукавов, ребята!
Мой взгляд — со стороны.
Фасад щетинился автолестницами, трехколенками, штурмовками. С них спасали и с них же работали стволами: пополоскал стволом сиаружи — и через окно в помещение, дави огонь внутри!
Эх, было бы побольше автолестниц! Они наша радость в горе: радость — что все-таки есть, горе — что их мало. Правда, после Большого Пожара гарнизону подкинули сразу пять штук: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Попробуйте оспорить Дедову логику: «О всяких там Юнкерсах, Гочкисах и Круппах весь мир слышал, а кто знает изобретателей огнетушителя в автолестницы? Ты, да я, да мы с тобой…» На старости лет Дед поднаторел в математике: подсчитал, что один танк стоит столько, сколько десять наилучших автолестниц.
Вот сюда бы, на девятый этаж, пятидесятиметровку, куда Юра Кожухов с седьмого по штурмовке лезет! И сюда, где девочки из хореографии с ума сходят, и сюда, сюда, сюда…
Привыкли мы своей медвежьей силой огонь давить, вот нам технику и подкидывают гомеопатическими дозами…
К сожалению, кроме достоинств, у больших автолестниц имеется и крупный недостаток: они недостаточно мамевренны. Автолестнице нет цены, когда, скажем, по ней спускают людей из одного окна. А если люди в разных помещениях, у разных окон? Казалось бы, чего проще, переедет машина на несколько метров — и принимай. Казалось бы! В том-то и штука, что переезжать с выдвинутой лестницей запрещено, крайне это опасно — как в цирке, когда эквилибрист держит на лбу шест с партнёршей. Лестницу сначала складывают, машина переезжает и лишь потом выдвигают вновь: так написано в наставлении чёрным по белому. А наставления умные люди сочиняли, не с потолка свои параграфы брали…
Сочиняли, но знали, что сие правило пожарные будут обязательно нарушать!
Первыми это сделали Потапенко с Никулькиным: тридцатиметровка с находящимся на ней пожарным сманеврировала на несколько окон вправо, и благодаря тому нарушению несколько человек живут по сей день. На учениях Потапенко и Никулькин получили бы за свою самодеятельность хороший нагоняй, после Большого Пожара их наградили медалями.
Лиха беда начало! Не скажу, как было во дворе, а с фасада я несколько раз видел, как тридцатиметровки с людьми маневрировали от окна к окну; хотелось глаза закрыть, отвернуться, не видеть и не слышать… Колоссальный, но оправдавший себя риск! Все лестницы выдержали — кроме одной, которая все-таки вывихнула себе суставы; но до того, как это случилось, с неё спасли одиннадцать человек.
Ольга, знающая толк в наших делах, в числе других «фрагментов» наметила мне и такой: вспомнить, что начальнику штаба мешало больше всего.
Начну с самого несущественного: мороз и ветер. Руки у меня застыли так, что через час я еле двигал карандашом. А когда начинал подпрыгивать, бить руками по бёдрам и ногой о ногу, кто-нибудь из начальства прикрикивал: «Ты не на танцплощадке, капитан!» Если бы генерал Ермаков на втором часу не распорядился набросить на меня милицейский тулуп, я бы к концу пожара превратился в «замороженного» из французской кинокомедии.
Второе: невероятное столпотворение в эфире. Все радиостанции работали на штабной волне, РТП меня информировал, с боевых участков докладывали и чего-то требовали, офицеры на этажах устанавливали друг с другом связь и переговаривались, переругивались — и все это трещало в моих ушах, и из всего этого чудовищного нагромождения шумов и звуков мне требовалось извлечь жемчужное зерно. До сих пор не понимаю, как это я не рехнулся — от испуга, наверное, что уволят за профессиональную непригодность.
Третье связано со вторым: каждый начальник знал ситуацию только на своём участке и, естественно, считал её наиболее сложной, а раз так, то все до единого требовали в первую очередь помогать им.
— Боевые участки докладывают по порядку!
— Второй, я Седьмой, прошу немедленно автолестницу на правое крыло восьмого этажа, к шахматному клубу!
— Второй, я Девятый, вхожу в связь! Немедленно ствол А со ствольщиками в центральный лифтовой холл десятого!
— Второй, я Одиннадцатый, звено газодымозащитников в левый холл девятого, побыстрее!
А у меня все задействовано, им людей и стволы послать — у других отобрать! Так те, другие, и отдадут, держи карман шире… А Головин и Чепурин через несколько дней мою работу разбирать будут, вот когда они на мне отыграются! Резерв им отдать? Так весь мой резерв одно отделение…
Хуже было другое: посылаю я, к примеру, звено к Суходольскому, а по дороге его перехватывает старший по званию Баулин и приказывает работать с ним. А разве майора ослушаются? Так людей Баулин перехватил, а мне сообщить забыл, но ведь я-то уже отметил, что послал Суходольскому звено! Он его ждёт не дождётся и, легко понять, шлёт мне по радио самые добрые пожелания.
Пока Вася был РТП и на непрерывной связи, мне ещё было полегче, а когда он по воле событий переключился на спасание и потерял контроль за обстановкой, то до прихода Кожухова фактически РТП оказался я. В этот отрезок времени я каждую минуту терял по килограмму живого веса, ибо на пожаре были задействованы почти все силы гарнизона, а командовать я даже своей Лизой не научился. Не припомню, испытывал ли я в жизни такую радость, как тогда, когда, взмыленный, прибежал Кожухов.
Могут спросить, как это так, капитан Рагозин, молоко, можно сказать, на губах не обсохло — и штабом командует? Поумнее никого не нашлось?
Поумнее были, даже рядом стояли — заместители Кожухова по профилактике и по технике. Они превосходно видели, что в силу обстоятельств я начал выполнять обязанности РТП, но в мою работу не вмешивались, разве что будто про себя советы давали. Почему? А потому, что в нашем боевом уставе записано: «Отдача на пожаре приказаний старшим начальником пожарной охраны, минуя руководителя тушения пожара, является моментом принятия на себя руководства тушением пожара». Усекли? Этот пункт — один из наиважнейших в нашем уставе, благодаря ему далеко не каждый вышестоящий начальник возьмёт на себя смелость давать нам указания. А оба этих зама, отличные специалисты в своих областях, опыта тушения пожаров не имели — им по должности не полагалось этим заниматься. Но они молчаливо признавали, что капитан Рагозин с его «молоком» всетаки лучше владеет обстановкой. Сам, своими руками памятник бы отгрохал человеку, который этот гениальный пункт придумал!
И только с приходом Кожухова мы обрели настоящего, стопроцентного РТП, Даже не гора с плеч, а целый Эверест!
Четвёртая помеха, она же самая главная: человек за двадцать самого высокого городского и областного начальства.
Сей момент щепетильный, и прошу понять меня правильно. Мы люди служилые, на плечах погоны и живём мы по уставу, то есть обязаны к начальству относиться со всевозможным уважением. Раз ему по должности ноложено выезжать ва все крупные пожары, — пожалуйста, милости просим: стоите рядышком, смотрите и переживайте, но, превеликая просьба — молча, ибо для того, чтобы тушить пожар, нужны специальные знания и опыт, каковых у вас нет. А ведь бывает, что на повышенные номера министры иной раз приезжают. Представляете, каково капитану командовать, когда министр на него смотрит?
Однако продолжу. Начальство на пожаре — это в хорошо и плохо. Хорошо потому, что оно своими глазами видит обстановку и убеждается, что пожарные не зря свой хлеб едят. А плохо потому, что оно желает все знать и посему требует непрерывной информации. И если бы только это! Оно ещё и советует, как тушить пожар, а то и приказывает — нам, профессионалам! А это уже совсем скверно.
Представьте себе на минутку горящий Дворец, сотни штурмующих его пожарных, десятки машин и лестниц — и всем этим хозяйством нужно эффективно руководить, ни на что другое не отвлекаясь. А теперь представьте вокруг меня человек двадцать пять начальников — возбуждённых, беспокойных, желающих немедленно знать, что будет дальше, неудовлетворённых, конечно, тем, что тушим и спасаем мы медленно, не так, как это, по их мнению, следует делать. И почти каждый из них что-то спрашивает, предлагает, подсказывает и приказывает — кому? Человеку, у которого в руках все нити, — начальнику штаба.
Особенно доставалось мне от генерала Ермакова, начальника УВД, которому подчинена и милиция, и пожарная охрана. Интереснейшая личность, герой войны, двух написанных о нем книг и одного кинофильма, кавалер не юбилейных, а боевых орденов. Он и для нас много делал: выбивал фонды на технику, обеспечивал жильём, защищал при неудачах — низкий поклон ему за это. Но лучше бы на пожары он не приезжал!
— Капитан, ты что, не видишь, люди на шторах висят?!
— Так точно, товарищ генерал, лестницы уже выехали.
— Капитан, почему до сих не тушат высотную часть?
— Пока не могут пробиться, товарищ генерал.
— Немедленно послать дополнительные силы!
— Посланы, товарищ генерал.
— Ещё послать! Сними отовсюду! Вот эти десять человек почему стоят без дела?
— Резерв, товарищ генерал.
— Немедленно послать резерв!
— Слушаюсь, товарищ генерал. (А я скорее руку отдам, чем свой последний резерв!)
— А почему?..
— А зачем?..
— А куда?.. У меня секунды нет, в ушах трещит от информации, связные с боевых участков в очередь докладывают, мне тришкин кафтан латать нужно — затыкать одни дыры за счёт других… Ну, думаю, извините, товарищ генерал… И я отмочил такое, что в мороз и ветер вспотел от своей неслыханной смелости… Но зато больше мне никто не мешал.
Ещё об одном обстоятельстве, которое сильно затрудняло боевые действия.
До тех пор, пока огонь не врывался в помещения, главным врагом находившихся там людей был дым. Он проникая в комнаты даже при закрытых дверях — через щели, вентиляционные отверстия. Во многих случаях, когда люди проявляли находчивость и затыкали щели всем, что попадалось под руку, дым пробивался не так сильно, но часто люди распахивали или разбивали окна.
С верхних этажей вниз то и дело летели стекла — тяжёлые, иной раз вместе с рамами, попадёт в человека — разрубит, как мечом. Одним таким стеклом врезало по трехколенке, с которой перебирался на штурмовку Лавров: к счастью, он успел зацепиться за подоконник, Другой осколок весом с добрый пуд рубанул по кабине автолестницы, третьим выбило из рук солдата и покорёжило пеногенератор. Летели вниз и другие предметы: так, с восьмого этажа музыканты из ансамбля стали выбрасывать инструменты, а в одном шаге от Славы Нилина в асфальт врезался здоровенный контрабас, а с высотки, где на нескольких этажах были гостиничные номера, выбрасывали чемоданы, портфели, шубы…
И все пространство вокруг Дворца было усеяно битым стеклом, вещами… Словом, опасности подстерегали пожарных не только внутри Дворца, но и снаружи. Лично мне к тому же сильно мешало работать то обстоятельство, что каждую обнаружеиную ценность бойцы приносили в штаб и клали на стол. Так у нас положено; любую ценность обязательно подбери и доставь м штаб.
На этом моменте я хочу остановиться. Из всех побасёнок, что распространяют о нас обыватели, особенно болезненно мы воспринимаем одну: будто у погорельцев пропадают ценные вещи. Клеймо, и какое! Да будет вам известно, что никогда пожарный не польстится ни на какое барахло. Нет для пожарного худшего оскорбления, чем обывательские обвинения в мародёрстве. У нас даже чувство юмора исчезает, когда слышим об этом, выть на луну хочется. Дед за свою долгую пожарную службу знал только одного, который положил и карман магнитофонную кассету и то ли забыл, то ли намеренно не отдал. Год разговоров было, выгнали парня из пожарной охраны с «волчьим билетом».
Так разговор о ценностях я затеял потому, что во время Большого Пожара с полчаса был миллионером. Ну, может, и не миллионером, но такого количества денег ни я, ни кто другой из наших ребят в натуре не видывали.
Первую кучу денег приволок и шмякнул мне на стол боец из отделения Деда
— из кассы, где человек пятьсот зарплату должны были получить, да не успели, деньги поздно доставили; Никулькин из буфета пачку принёс, потом несли из кассы кинотеатра, откуда кассирша сбежала, из разбитых чемоданов и сумок, из шуб и пальто — не считал, но думаю, тысяч пятьдесят, а то и больше на столе было. Грузиков не хватало на пачки класть — чтоб но сдуло, да и работать купюры мешали, мой пластик с планом закрывали. Поэтому я вынужден был попросить, чтобы милиция эти пачки её штабного стола убрала.
О том, что Ольга с Бубликом находятся в киностудии, мне по телефону сообщила Нина Ивановна.
Я поднял голову — и тут же их увидел, Ольгу с Бубликом на руках.
К этому времени на пятом и шестом этажах пожар был локализован. По всем трём внутренним лестницам на верхние этажи пробивались подразделения самых лучших наших тушил — Головина, Чепурина, Баулина, Говорухина и других, с фасада людей снимали по трём тридцатиметровкам, со двора работали две тридцатиметровки и одна пятидесятиметровка, это не считая трехколенок и штурмовок; наиболее серьёзная обстановка сложилась на восьмом, девятом и десятом этажах (до высотки дело ещё не дошло), особенно с правой стороны, где находились хореография, народный театр и киностудия: здесь из большинства окон полыхало, поэтому с автолестниц работать было практически невозможно.
Но если в коридоры восьмого и девятого ребята уже пробились и вовсю их тушили, если в левое крыло десятого, в выставочный зал пробился Дед, то с правым крылом дело обстояло куда хуже: сотни горящих коробок с кинолентами создали здесь такую высокую температуру, что больше трех-четырех секунд ствольщики не выдерживали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Но столь же неверно расхожее представление обывателя, что на пожаре царит полная неразбериха: на взгляд обывателя, пожарные суетятся, как рыбки в аквариуме, одни бегут наверх, другие вниз, что-то друг другу кричат, а что, куда, зачем — не поймёшь.
Если честно, неразбериха, конечно, имеет место: в бою полный порядок можно увидеть только в кино. Имеет место, но, черт возьми, не царит! Как только РТП и НШ полностью вникают в обстановку и как только необходимые силы вступают в бой — тушение идёт по плану. Другое дело, что у нас не все получается так, как мечталось бы (а у кого, между прочим, получается? Даже Пушкин был доволен собой один раз в жизни, когда «Бориса Годунова» сочинил), без проколов ни один пожар не обходится, но тушим мы его осмысленно — по непрерывно корректируемому плану…
Ребята из автомобиля связи проложили кабель для городского телефона, установили на стол рацию и телефонный аппарат. Итак, штаб у меня развернут, стали прибывать силы, а я не владею обстановкой: вижу картину только с фасада. Это астрономы могли три тысячи лет ждать, пока им покажут обратную сторону Луны, я такой роскоши позволить себе не могу. Держать силы, не давать им задания — не устоят, сами полезут куда глаза глядят; а я не могу и на секунду отойти, каждые полминуты прибывает новое подразделение, ко мне бежит начальник и хватает за горло: давай задание! Уговорил командира первого отряда Говорухина постоять за меня три минуты, а сам бегом под арку, во двор. Посмотрел — голова кругом пошла: не лучше, чем с фасада, будто зеркальное отражение!
Рванул обратно, послал во двор две вновь прибывшие тридцатиметровки, связался с Васей по радио и согласовал самое неотложное: назначил начальников боевых участков.
Парадокс нашей службы: я, капитан, приказывал майорам и подполковникам, и они беспрекословно подчинялись.
— Майор Баулин, твой боевой участок с правой стороны шестого этажа.
— Майор Зубко, вам руководить спасанием со стороны двора.
— Подполковник Головин…
— Подполковник Чепурин…
А ведь последние двое — мои непосредственные начальники. Прибыв, они убедились, что в моих действиях нет суетливости и замешательства, уточнили, где в настоящее время наихудшая обстановка, и сами определили для себя боевые участки. Тем самым оии фактически обязались подчиняться моим распоряжениям и пошли на это потому, что я уже владел обстановкой, а они — нет.
Парадокс, но рождённый железной целесообразностью!
И командирам каждого прибывающего подразделения: одно звено — сюда, другое — туда, два ствола Б в распоряжение Суходольекого на седьмой, ствол А — Чепурину на восьмой, пятидесятиметровку — пришла, родная, желанная! — немедленно во двор.
И тут же все действия отмечал на своём листе.
Колоссальная удача: воды было достаточно. Слава отлично сработал — задействовал все гидранты по периметру Дворца, да и в самом Дворце — спасибо Савицкому, немало крови и себе, и авторам проекта испортил — был сооружён отменный внутренний водопровод. Если стволы — наше главное оружие, то вода — боеприпасы, без неё нам на пожаре делать нечего. Полных вам рукавов, ребята!
Мой взгляд — со стороны.
Фасад щетинился автолестницами, трехколенками, штурмовками. С них спасали и с них же работали стволами: пополоскал стволом сиаружи — и через окно в помещение, дави огонь внутри!
Эх, было бы побольше автолестниц! Они наша радость в горе: радость — что все-таки есть, горе — что их мало. Правда, после Большого Пожара гарнизону подкинули сразу пять штук: пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Попробуйте оспорить Дедову логику: «О всяких там Юнкерсах, Гочкисах и Круппах весь мир слышал, а кто знает изобретателей огнетушителя в автолестницы? Ты, да я, да мы с тобой…» На старости лет Дед поднаторел в математике: подсчитал, что один танк стоит столько, сколько десять наилучших автолестниц.
Вот сюда бы, на девятый этаж, пятидесятиметровку, куда Юра Кожухов с седьмого по штурмовке лезет! И сюда, где девочки из хореографии с ума сходят, и сюда, сюда, сюда…
Привыкли мы своей медвежьей силой огонь давить, вот нам технику и подкидывают гомеопатическими дозами…
К сожалению, кроме достоинств, у больших автолестниц имеется и крупный недостаток: они недостаточно мамевренны. Автолестнице нет цены, когда, скажем, по ней спускают людей из одного окна. А если люди в разных помещениях, у разных окон? Казалось бы, чего проще, переедет машина на несколько метров — и принимай. Казалось бы! В том-то и штука, что переезжать с выдвинутой лестницей запрещено, крайне это опасно — как в цирке, когда эквилибрист держит на лбу шест с партнёршей. Лестницу сначала складывают, машина переезжает и лишь потом выдвигают вновь: так написано в наставлении чёрным по белому. А наставления умные люди сочиняли, не с потолка свои параграфы брали…
Сочиняли, но знали, что сие правило пожарные будут обязательно нарушать!
Первыми это сделали Потапенко с Никулькиным: тридцатиметровка с находящимся на ней пожарным сманеврировала на несколько окон вправо, и благодаря тому нарушению несколько человек живут по сей день. На учениях Потапенко и Никулькин получили бы за свою самодеятельность хороший нагоняй, после Большого Пожара их наградили медалями.
Лиха беда начало! Не скажу, как было во дворе, а с фасада я несколько раз видел, как тридцатиметровки с людьми маневрировали от окна к окну; хотелось глаза закрыть, отвернуться, не видеть и не слышать… Колоссальный, но оправдавший себя риск! Все лестницы выдержали — кроме одной, которая все-таки вывихнула себе суставы; но до того, как это случилось, с неё спасли одиннадцать человек.
Ольга, знающая толк в наших делах, в числе других «фрагментов» наметила мне и такой: вспомнить, что начальнику штаба мешало больше всего.
Начну с самого несущественного: мороз и ветер. Руки у меня застыли так, что через час я еле двигал карандашом. А когда начинал подпрыгивать, бить руками по бёдрам и ногой о ногу, кто-нибудь из начальства прикрикивал: «Ты не на танцплощадке, капитан!» Если бы генерал Ермаков на втором часу не распорядился набросить на меня милицейский тулуп, я бы к концу пожара превратился в «замороженного» из французской кинокомедии.
Второе: невероятное столпотворение в эфире. Все радиостанции работали на штабной волне, РТП меня информировал, с боевых участков докладывали и чего-то требовали, офицеры на этажах устанавливали друг с другом связь и переговаривались, переругивались — и все это трещало в моих ушах, и из всего этого чудовищного нагромождения шумов и звуков мне требовалось извлечь жемчужное зерно. До сих пор не понимаю, как это я не рехнулся — от испуга, наверное, что уволят за профессиональную непригодность.
Третье связано со вторым: каждый начальник знал ситуацию только на своём участке и, естественно, считал её наиболее сложной, а раз так, то все до единого требовали в первую очередь помогать им.
— Боевые участки докладывают по порядку!
— Второй, я Седьмой, прошу немедленно автолестницу на правое крыло восьмого этажа, к шахматному клубу!
— Второй, я Девятый, вхожу в связь! Немедленно ствол А со ствольщиками в центральный лифтовой холл десятого!
— Второй, я Одиннадцатый, звено газодымозащитников в левый холл девятого, побыстрее!
А у меня все задействовано, им людей и стволы послать — у других отобрать! Так те, другие, и отдадут, держи карман шире… А Головин и Чепурин через несколько дней мою работу разбирать будут, вот когда они на мне отыграются! Резерв им отдать? Так весь мой резерв одно отделение…
Хуже было другое: посылаю я, к примеру, звено к Суходольскому, а по дороге его перехватывает старший по званию Баулин и приказывает работать с ним. А разве майора ослушаются? Так людей Баулин перехватил, а мне сообщить забыл, но ведь я-то уже отметил, что послал Суходольскому звено! Он его ждёт не дождётся и, легко понять, шлёт мне по радио самые добрые пожелания.
Пока Вася был РТП и на непрерывной связи, мне ещё было полегче, а когда он по воле событий переключился на спасание и потерял контроль за обстановкой, то до прихода Кожухова фактически РТП оказался я. В этот отрезок времени я каждую минуту терял по килограмму живого веса, ибо на пожаре были задействованы почти все силы гарнизона, а командовать я даже своей Лизой не научился. Не припомню, испытывал ли я в жизни такую радость, как тогда, когда, взмыленный, прибежал Кожухов.
Могут спросить, как это так, капитан Рагозин, молоко, можно сказать, на губах не обсохло — и штабом командует? Поумнее никого не нашлось?
Поумнее были, даже рядом стояли — заместители Кожухова по профилактике и по технике. Они превосходно видели, что в силу обстоятельств я начал выполнять обязанности РТП, но в мою работу не вмешивались, разве что будто про себя советы давали. Почему? А потому, что в нашем боевом уставе записано: «Отдача на пожаре приказаний старшим начальником пожарной охраны, минуя руководителя тушения пожара, является моментом принятия на себя руководства тушением пожара». Усекли? Этот пункт — один из наиважнейших в нашем уставе, благодаря ему далеко не каждый вышестоящий начальник возьмёт на себя смелость давать нам указания. А оба этих зама, отличные специалисты в своих областях, опыта тушения пожаров не имели — им по должности не полагалось этим заниматься. Но они молчаливо признавали, что капитан Рагозин с его «молоком» всетаки лучше владеет обстановкой. Сам, своими руками памятник бы отгрохал человеку, который этот гениальный пункт придумал!
И только с приходом Кожухова мы обрели настоящего, стопроцентного РТП, Даже не гора с плеч, а целый Эверест!
Четвёртая помеха, она же самая главная: человек за двадцать самого высокого городского и областного начальства.
Сей момент щепетильный, и прошу понять меня правильно. Мы люди служилые, на плечах погоны и живём мы по уставу, то есть обязаны к начальству относиться со всевозможным уважением. Раз ему по должности ноложено выезжать ва все крупные пожары, — пожалуйста, милости просим: стоите рядышком, смотрите и переживайте, но, превеликая просьба — молча, ибо для того, чтобы тушить пожар, нужны специальные знания и опыт, каковых у вас нет. А ведь бывает, что на повышенные номера министры иной раз приезжают. Представляете, каково капитану командовать, когда министр на него смотрит?
Однако продолжу. Начальство на пожаре — это в хорошо и плохо. Хорошо потому, что оно своими глазами видит обстановку и убеждается, что пожарные не зря свой хлеб едят. А плохо потому, что оно желает все знать и посему требует непрерывной информации. И если бы только это! Оно ещё и советует, как тушить пожар, а то и приказывает — нам, профессионалам! А это уже совсем скверно.
Представьте себе на минутку горящий Дворец, сотни штурмующих его пожарных, десятки машин и лестниц — и всем этим хозяйством нужно эффективно руководить, ни на что другое не отвлекаясь. А теперь представьте вокруг меня человек двадцать пять начальников — возбуждённых, беспокойных, желающих немедленно знать, что будет дальше, неудовлетворённых, конечно, тем, что тушим и спасаем мы медленно, не так, как это, по их мнению, следует делать. И почти каждый из них что-то спрашивает, предлагает, подсказывает и приказывает — кому? Человеку, у которого в руках все нити, — начальнику штаба.
Особенно доставалось мне от генерала Ермакова, начальника УВД, которому подчинена и милиция, и пожарная охрана. Интереснейшая личность, герой войны, двух написанных о нем книг и одного кинофильма, кавалер не юбилейных, а боевых орденов. Он и для нас много делал: выбивал фонды на технику, обеспечивал жильём, защищал при неудачах — низкий поклон ему за это. Но лучше бы на пожары он не приезжал!
— Капитан, ты что, не видишь, люди на шторах висят?!
— Так точно, товарищ генерал, лестницы уже выехали.
— Капитан, почему до сих не тушат высотную часть?
— Пока не могут пробиться, товарищ генерал.
— Немедленно послать дополнительные силы!
— Посланы, товарищ генерал.
— Ещё послать! Сними отовсюду! Вот эти десять человек почему стоят без дела?
— Резерв, товарищ генерал.
— Немедленно послать резерв!
— Слушаюсь, товарищ генерал. (А я скорее руку отдам, чем свой последний резерв!)
— А почему?..
— А зачем?..
— А куда?.. У меня секунды нет, в ушах трещит от информации, связные с боевых участков в очередь докладывают, мне тришкин кафтан латать нужно — затыкать одни дыры за счёт других… Ну, думаю, извините, товарищ генерал… И я отмочил такое, что в мороз и ветер вспотел от своей неслыханной смелости… Но зато больше мне никто не мешал.
Ещё об одном обстоятельстве, которое сильно затрудняло боевые действия.
До тех пор, пока огонь не врывался в помещения, главным врагом находившихся там людей был дым. Он проникая в комнаты даже при закрытых дверях — через щели, вентиляционные отверстия. Во многих случаях, когда люди проявляли находчивость и затыкали щели всем, что попадалось под руку, дым пробивался не так сильно, но часто люди распахивали или разбивали окна.
С верхних этажей вниз то и дело летели стекла — тяжёлые, иной раз вместе с рамами, попадёт в человека — разрубит, как мечом. Одним таким стеклом врезало по трехколенке, с которой перебирался на штурмовку Лавров: к счастью, он успел зацепиться за подоконник, Другой осколок весом с добрый пуд рубанул по кабине автолестницы, третьим выбило из рук солдата и покорёжило пеногенератор. Летели вниз и другие предметы: так, с восьмого этажа музыканты из ансамбля стали выбрасывать инструменты, а в одном шаге от Славы Нилина в асфальт врезался здоровенный контрабас, а с высотки, где на нескольких этажах были гостиничные номера, выбрасывали чемоданы, портфели, шубы…
И все пространство вокруг Дворца было усеяно битым стеклом, вещами… Словом, опасности подстерегали пожарных не только внутри Дворца, но и снаружи. Лично мне к тому же сильно мешало работать то обстоятельство, что каждую обнаружеиную ценность бойцы приносили в штаб и клали на стол. Так у нас положено; любую ценность обязательно подбери и доставь м штаб.
На этом моменте я хочу остановиться. Из всех побасёнок, что распространяют о нас обыватели, особенно болезненно мы воспринимаем одну: будто у погорельцев пропадают ценные вещи. Клеймо, и какое! Да будет вам известно, что никогда пожарный не польстится ни на какое барахло. Нет для пожарного худшего оскорбления, чем обывательские обвинения в мародёрстве. У нас даже чувство юмора исчезает, когда слышим об этом, выть на луну хочется. Дед за свою долгую пожарную службу знал только одного, который положил и карман магнитофонную кассету и то ли забыл, то ли намеренно не отдал. Год разговоров было, выгнали парня из пожарной охраны с «волчьим билетом».
Так разговор о ценностях я затеял потому, что во время Большого Пожара с полчаса был миллионером. Ну, может, и не миллионером, но такого количества денег ни я, ни кто другой из наших ребят в натуре не видывали.
Первую кучу денег приволок и шмякнул мне на стол боец из отделения Деда
— из кассы, где человек пятьсот зарплату должны были получить, да не успели, деньги поздно доставили; Никулькин из буфета пачку принёс, потом несли из кассы кинотеатра, откуда кассирша сбежала, из разбитых чемоданов и сумок, из шуб и пальто — не считал, но думаю, тысяч пятьдесят, а то и больше на столе было. Грузиков не хватало на пачки класть — чтоб но сдуло, да и работать купюры мешали, мой пластик с планом закрывали. Поэтому я вынужден был попросить, чтобы милиция эти пачки её штабного стола убрала.
О том, что Ольга с Бубликом находятся в киностудии, мне по телефону сообщила Нина Ивановна.
Я поднял голову — и тут же их увидел, Ольгу с Бубликом на руках.
К этому времени на пятом и шестом этажах пожар был локализован. По всем трём внутренним лестницам на верхние этажи пробивались подразделения самых лучших наших тушил — Головина, Чепурина, Баулина, Говорухина и других, с фасада людей снимали по трём тридцатиметровкам, со двора работали две тридцатиметровки и одна пятидесятиметровка, это не считая трехколенок и штурмовок; наиболее серьёзная обстановка сложилась на восьмом, девятом и десятом этажах (до высотки дело ещё не дошло), особенно с правой стороны, где находились хореография, народный театр и киностудия: здесь из большинства окон полыхало, поэтому с автолестниц работать было практически невозможно.
Но если в коридоры восьмого и девятого ребята уже пробились и вовсю их тушили, если в левое крыло десятого, в выставочный зал пробился Дед, то с правым крылом дело обстояло куда хуже: сотни горящих коробок с кинолентами создали здесь такую высокую температуру, что больше трех-четырех секунд ствольщики не выдерживали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33