Жди опасности всюду,Где опасности нет. Я тоже потянулся к своему контейнеру и извлёк яз него военно-морскую форму. Когда мы покинули каюту, на Белобрысове красовались старинный пиджак и рубашка с пёстрым галстуком; брюки он надел узкие-преузкие, а голову его увенчивала лихо заломленная кепка. На мне же была фуражка с «крабом», китель с погонами, чёрные брюки и флотские ботинки.Уже в коридоре чувствовалось, что «Тётя Лира» разгерметизирована: тянуло солоноватым сквозняком, бодрящей морской свежестью. У всех, спешивших на палубу, был празднично-оживлённый вид. По внутреннему трапу мы вышли на ту часть поверхности корабля, которая после приводнения преобразилась в палубу; верхние сегменты обшивки разомкнулись и опустились в бортовые карманы, выдвинулась рубка в мидельной части. В целом же палуба была гола и огромна по площади; отдалённо она напоминала мне взлётные полосы на музейных моделях старинных авианосцев. Как ни странно, но сходная мысль возникла и у моего друга.— Как бы нашу посудину ялмезиане за военный корабль не приняли, — пошутил он. — Тем более ты тут в военной форме торчишь. Бог спросил у Сатаны,Не предвидится ль войны.Сатана ему в ответ:«Либо будет, либо нет». Меня — в который раз — поразило, как дотошно изучил Белобрысов реалии XX века, в том числе и военно-морские. Сколько книг ему пришлось прочесть!.. И для чего?..Размышления мои были прерваны звуками «Гимна Мирной Земли». Они всё ширились, они парили над океаном. Одновременно в центре палубы распахнулся люк, и из него стала расти, уходя в ялмезианское небо, телескопическая мачта. На вершине её развернулся алый с голубым флаг — символ нашей планеты.Ветер дул силою не более балла. По океану шла мерная, широкая зыбь. Вода отливала неправдоподобной синевой — будто на старинных земных курортных открытках. Лиловатое ялмезианское солнце светило нам в спину. После замкнутого, тесного мира корабля, после его кают и заполненных приборами технических отсеков, ялмезианский мир казался ошеломляюще огромным.Когда отзвучал гимн, Карамышев взял слово. Он сказал, что даёт всему составу экспедиции, за исключением морской команды, сутки отдыха; «Тётя Лира» эти сутки будет дрейфовать с выключенными двигателями. Затем мы возьмём курс на материк, от которого находимся сейчас на расстоянии восьмисот километров. Там мы прежде всего исполним печальный долг — похороним наших погибших товарищей. На ближайшие четыре часа внешними вахтенными назначены Белобрысов и Кортиков.Мы с Павлом поднялись в обзорную рубку, сняли показания приборов, сделали первую запись в вахтенном журнале. Затем я доложил вниз по внутренней связи:— Вахту несут Белобрысов и Кортиков. Особых обстоятельств нет. Поле обзора чисто. Под килем — шесть тысяч семьсот шесть метров. Отбой.Мы опустили боковые заслоны из сталестекла. Тёплый и влажный ветер продувал рубку насквозь. Громадный корпус «Тёти Лиры» покачивался мягко, убаюкивающе.— План по романтике выполняется успешно, а ко сну почему-то клонит, — прервал молчание Павел. — Эх, вахтенный, не спишь ли ты?Скорей расстанься с ленью!Под килем кильки иль киты —Ответь без промедленья! Произнеся это, он нажал кнопку глубинного наблюдения. На экране возникли изображения мелких, юрких голубоватых рыбок. Потом не спеша проплыла большеголовая рыбина-шестиглазка; одна пара глаз у неё была на голове, остальные — на спине.Затем зазвучал зуммер. Над стереорадаром зажёгся сигнальный глазок. На экране возникло высокое раскидистое дерево. Оно одиноко маячило в двадцати километрах от нас. Ветви его были усеяны какими-то жёлтыми хлопьями; я решил, что это листья.— Паша, нас сносит к какому-то островку. Надо доложить вниз. — Чтоб не поддаться панике,Не всякой верь механике, — возразил Белобрысов. — Давай-ка воздержимся пока от сообщений. Встретишь волка или гада —Докладать о том не надоНи начальству, ни невесте —Им нужны благие вести! Мы включили поисковый глубиномер, — и тут выяснилось, что в радиусе пятисот километров от нас глубина ничуть не меньше, чем у нас под килем. — Странно!.. Но ведь дерево-то мы видим, Паша!— Оно плывёт! — заявил Павел. — Плывёт навстречу нам — вопреки течению и логике…Через два часа дерево проплыло в пятидесяти метрах от «Тёти Лиры». Корни его уходили далеко в прозрачную глубину. Дерево плыло своим курсом. То, что я издали принял за листья, оказалось сборищем ширококрылых жёлтых птиц.Они ровными рядами сидели на ветвях и, глядя все в одну сторону, синхронно взмахивали крыльями, тем самым заставляя дерево перемещаться в океанском просторе. Они были как бы живым коллективным парусом. На вершине этого странного древа стояла птица — тоже жёлтая, но крупнее остальных. Она вертела головой во все стороны и издавала короткие ритмичные крики, в такт которым дружно работала крыльями вся стая.Но вот верхняя птица умолкла, затем покинула свой командный пункт. Вслед за ней взвились в воздух все остальные. Стала видна кора ветвей, усеянная мелкими синеватыми иглами, — и многочисленные гнёзда, сплетённые, по-видимому, из водорослей. Птицы же, приводнившись на некотором расстоянии от своего вертикального ковчега, стали нырять, — и каждая, поймав рыбу, тотчас возвращалась к дереву, неся добычу в клюве. Весь экипаж «Тёти Лиры» столпился у правого борта, не в силах оторвать глаз от инопланетного чуда.Павла эта, как он выразился, плавучая птицеферма навела на грустные размышления.— И в какую же глухомань нас, Стёпа, с родной Земли занесло… Нас к домашним пенатамНе притянешь канатом! И ни одного корабля на горизонте! И не будет! И брата я тут не найду, это уж дело ясное…— Паша, оставь эти ностальгические мысли! — строго сказал я. — Вернись к реальности! Ты на вахте!— Стёпа, Стёпа! Неужели ты так и не уверовал, что я миллионер?! А я ведь тебе чуть ли не всю свою пятнистую биографию без утайки поведал!.. И ещё шепну тебе, Стёпа, на полном секрете: устал я от своего долгожития. Топочут дни, как пьяные слоны,Транжирит жизнь свои грома и молнии, —А мне б сейчас стаканчик тишины,Бокал молчанья, стопочку безмолвия… — Паша, мы же на вахте! — повторил я. — Девятый пункт…— Мне от твоих пунктов и параграфов уши судорога сводит! — с раздражением перебил он меня. Но потом, смягчившись, добавил: — А вообще-то ты человек невредный. И не такой уж благополучный, каким сам себе кажешься. Тебя ещё жизнь до печёнок проймёт.К ночи волнение моря упало почти до нулевого значения. Температура воздуха снизилась до 21 градуса и далее не понижалась. Многие тётелировцы, взяв на вещескладе раскладушки, вынесли их на палубу, чтобы ночевать под открытым небом. Так же поступили и мы с Белобрысовым.Однако он не захотел спать рядом со всеми на миделе и оттащил свою койку на самый ют. Все с некоторым удивлением отнеслись к очередному чудачеству моего друга, но я-то знал, в чём тут дело: Павел не хотел, чтобы слышали его храп.Ночь была звёздная, но тёмная, и впереди предстояло немало таких ночей, ибо, как известно, Ялмез не имеет спутника, подобного нашей Луне. Лёжа на раскладушке лицом к небу, я, прежде чем уснуть, долго наблюдал новые для меня пунктиры миров, стараясь мысленно построить из них условные фигуры, чтобы детальнее запомнить взаиморасположение звёзд. Это могло пригодиться мне в навигационной практике. 21. Санатории самоубийц На следующий день в полдень были задействованы аквалантовые двигатели, пришёл в движение гребной винт — и «Тётя Лира» взяла курс на материк. По воде мы двигались отнюдь не с космической скоростью, и только на третьи сутки эхолот показал значительное повышение морского дна; начиналась материковая платформа. Ещё через день берег стал виден в дальнозоры, не говоря уж о более совершенной оптической технике. Глубина теперь равнялась в среднем семидесяти метрам, и приборы предупреждали, что ближе к берегу имеются каменистые мели и песчаные бары. Карамышев назначил меня главным штурвальным и спросил, смогу ли я отстоять две четырёхчасовые вахты. Я ответил, что это в моих силах.Приказав снизить ход до десяти километров в час, я вёл судно, не теряя из виду береговой линии и держа путь к дальнему мысу, который значился на карте, снятой при облёте Ялмеза накануне приводнения: я полагал, что именно там приматериковые глубины позволят нам подойти близко к берегу. Заканчивая дежурство уже в сумерках, я порекомендовал Карамышеву воздержаться от ночного плавания в прибрежных водах, тем более что глубина, которая у нас сейчас под килем, даёт возможность якорной стоянки. Карамышев согласился. Я дал вниз команду «стоп» и, когда корабль потерял инерцию, сорвал предупреждающую наклейку с реле, нажал клавишу — и в то же мгновенье услыхал шум якорной цепи, выползающей из клюза. Вскоре на табло вспыхнула зелёная точка: якорь забрал лапой за дно. Когда я осознал тот факт, что наш якорь лёг на грунт чужой планеты, во мне вдруг пробудилась печаль по дому, по семье, по родному Ленинграду. В этот миг я, кажется, впервые ощутил, как далеко от нас Земля.Перед тем как покинуть рубку, я, как в старину говорилось, для подчистки совести, решил взять подводные данные в радиусе десяти километров. Поисковая стрелка спокойно прочертила свой путь почти по всей окружности оповестительного экрана, и я хотел уже выключить прибор, как вдруг на экране возникли очертания корабля. Он лежал на глубине 63 метров в семи километрах от нас. По магнитограмме можно было понять, что судно — металлическое и что водоизмещение его — не менее 12 000 тонн. Я немедленно доложил об этом Карамышеву. Тот распорядился так: завтра с утра взять курс в сторону погибшего судна, стать там на якорь и произвести обследование; это даст возможность получить некоторое представление о технике и быте ялмезиан ещё до нашей высадки на континент.Подводный тренаж на Земле проходили Павел, я и Виипурилайнен — астроботаник, погибший при недавней аварии; следовательно, водолазная бригада состояла теперь из Белобрысова и меня. Я был весьма обрадован заданием: у меня возникла надежда, что корабль этот — военный и через него я соприкоснусь с военно-морской историей Ялмеза.Утро того дня было совсем штилевым, что способствовало выполнению задания. Когда «Тётя Лира» стала на якорь в нужной точке, мы с Павлом, облачившись в скафандры, через донный кессонный люк опустились по штормтрапу на дно океана. Следом за нами, неся запасные «горбы» с дыхательной смесью для нас и контейнер с приборами, сошёл на грунт и чЕЛОВЕК Напомню Уважаемому Читателю, что здесь имеется в виду чЕЛОВЕК с маленькой буквы, то есть самодвижущееся квазиразумное многоцелевое устройство.

, приданный нам для технической помощи. Белобрысов дал ему имя «Коля».— Был у меня знакомец такой, Николай Васильевич, — пояснил он. — Чемпион затяжного сна, лодырь отпетый, балбес непревзойдённый, нытик нуднейший, а в душе парень неплохой. Теперь, через сотню с лишним лет, почему-то по-хорошему его вспоминаю… Гора не сходится с горой,Но жизнь свершает круг, —И старый недруг нам поройМилей, чем новый друг. …На песке росли водяные растения с продолговатыми синеватыми листьями. Среди них сновали стайки рыб, чем-то похожих на сельдей; ни одной шестиглазки мы здесь не обнаружили. Прозрачность воды оказалась удовлетворительной, и, когда я приказал «Коле» применить подсветку, погибшее судно стало хорошо видно. И сразу же выяснилось, что к военному флоту оно отношения не имело. То был винтовой двухтрубный пароход с тремя рядами иллюминаторов; многие из них оказались незадраенными, и это свидетельствовало о том, что судно погибло не во время шторма. Стояло оно на грунте с небольшим креном, обусловленным неровностью морского дна. На занесённой песком и илом палубе виднелись палубные надстройки, характерные для пассажирских судов. Свисая со шлюпбалок, темнели проржавевшие спасательные шлюпки, наполненные песком, поросшие водорослями; некоторые из них валялись возле борта — тали не выдержали. Возникло предположение: пароход затонул столь быстро, что пассажиры и команда не успели воспользоваться спасательными плавсредствами.В верхней части кормы виднелась доска серебристого цвета, она резко выделялась на фоне изглоданной ржавчиной стальной обшивки. На доске клинообразными буквами были выведены какие-то слова — видимо, название судна и порт приписки.— Дощечка-то — чистое серебро! — услышал я резкий, усиленный интромембраной голос Павла. — Богато жили господа!.. Мне бы в молодости такую оторвать — забодал бы втихаря и «Волгу» купил бы.— Волгу? — невольно переспросил я.— Это машина такая была, автомобиль, — небрежно пояснил мой друг, и я снова подивился: даже здесь, под океаном чужой планеты, он продолжает, теша себя, играть роль пришельца из XX века.…Из песка торчала лопасть винта. Я приказал чЕЛОВЕКУ осторожно очистить её от ржавчины и обнаружил на стали следы кавитации; это означало, что судно затонуло не в первом своём рейсе. Но почему затонуло? Это можно определить по характеру пробоины, однако искать пробоину нужно не снаружи, ибо пароход занесён илом выше ватерлинии.— Мы в эту лайбу снизу войдём, — прервал мои размышления Павел. — Пусть на нас этот хмырь небесный потрудится, ему обшивку прорезать — плёвое дело.Я счёл разумным это предложение. Выбрав место поближе к корме, мы дали чЕЛОВЕКУ соответствующие указания.— Порабатывай, порабатывай, трутень космический! Это тебе не в техноскладе на боку лежать! — торопил Павел чЕЛОВЕКА.— Порабатываю я. Это не в техноскладе на боку лежать мне, — отвечал «Коля», орудуя гидромонитором.Когда к борту был промыт удобный проход, чЕЛОВЕК плазменным резаком вырезал в обшивке прямоугольное отверстие 1х2 метра. Едва он отвёл в сторону стальной лист, как из судна начала вываливаться какая-то тёмная комковатая масса. Уголь! Мы наткнулись на бункерную яму! Я приказал «Коле» расчистить вход, а когда он это выполнил, дал ему указание произвести обзорную разведку внутри судна, вернуться через десять минут и доложить обо всём, что есть. — А в случае неявкиПоставлю вам пиявки, — проскандировал Павел. Затем сказал: — Стёпа, а ты примечаешь, какие ободки у иллюминаторов?! Опять же аргентум!.. Ну, я понимаю: серебряная доска на корме — это для понта, для престижа. Но иллюминаторы — это уже суперпонт. Даже не верится…Он вынул из нагрудного кармана скафандра анализатор и навёл его на ближайший к нам иллюминатор. Потом, вглядевшись в микротабло, проговорил с каким-то детским испугом:— Стёпа, тут на табло цифра «78» выпрыгнула! Это платина, Стёпа! Ты понимаешь, на какой клад мы нарвались! Везёт, как утопленникам!— Почему ты впал в такой ажиотаж?! — удивился я. — Спору нет, платина — металл в технике нужный, однако некоторые его свойства не вполне…— Эх, Степан, не состыковаться нам в этом вопросе! При чём тут техника! Ведь платина — она даже золота дороже!.. Только ты не подумай, что я какой-то там куркуль недорезанный. Я знаю, что и в старину не в этом было главное счастье людское. Бедным — плохо, богатым — хуже,Им в достатке радости нет:Кто не знал темноты и стужи,Что тому и тепло, и свет! Вскоре посланец явился из разведки и доложил:— Выход на крышу завален песком. Движущиеся существа типа щука-карась не агрессивны. В больших комнатах, в малых комнатах на полу много где секретные ваши конструкции видел я.— Последняя фраза неясна и даже двусмысленна, — сказал я.— Торгуй да не затоваривайся! — добавил Белобрысов. — Хоть нас таблетками «антисекс» на четыре года напичкали, но секретные конструкции наши — при нас! Мы на Земле своё ещё наверстаем! Неприкрытую красоткуВидел мальчик у дверей —И моральную чесоткуЗаимел в душе своей. — Осмелюсь объявить, что вас не понял я, — чётко произнёс «Коля».— Мы тебя тоже не поняли, — буркнул Павел. — Веди нас в нутро этой шаланды.чЕЛОВЕК засветился и шагнул в глубь корабля. Мы последовали за ним. Начали с котельной. Техника соответствовала земной технике начала XX века: водотрубные камерные двухтопочные котлы, близкие по конструкции котлам Ярроу. Все они были изъедены ржавчиной и покрыты илом; механических повреждений не имелось. Экспресс-анализ шлака и нагара на колосниковых решётках показал, что морская вода вступила в химвзаимодействие с ними в тот момент, когда топки были в холодном, беспламенном состоянии. Этот странный факт как бы опровергал внезапность катастрофы. Но ведь ялмезиане даже шлюпками не успели воспользоваться! Исходя из этого, морская вода должна была хлынуть в горячие топки, а никак не в остывшие.— Может, судно в это время дрейфовало? — высказал предположение Белобрысов.— Нет, Паша! — возразил я. — Никакой капитан не позволит своему кораблю дрейфовать невдалеке от берега!— А может, капитан этот с ума скатился. Плавал-плавал, а потом подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27