В комнате глазам моим предстал Стол. На нём стояло несколько бутылок шампанского, а посерёдке красовался торт. Стеклянные вазочки были заполнены конфетами «Каракум», «Белочка», «Элегия» и «Муза». Остальная поверхность скатерти была буквально вымощена тарелками и тарелочками со всякой снедью. Тут хватило бы на десятерых, а нас было только четверо, не считая Хлюпика. Пёсик с голубым бантом на шее — по случаю праздника — важно возлежал на сундуке. Он был уже сыт по горло.— Богато! — сказал я, садясь за стол. — Чего только нет! Даже кальмары в банке!— Икры нет, Павлик, — с лицемерно хозяйской скромностью посетовала тётя Лира. — Икры, вот чего нам не хватает.— И до икры доживём! Главное теперь — не теряться! — бодро изрёк дядя Филя и, подмигнув супруге, принялся открывать шампанское.Но дело не пошло — всю жизнь он имел дело с иной укупоркой. За бутылку взялся Валик. Он долго возился, наконец пробка выстрелила в стену и рикошетировала в Хлюпика. Тот презрительно поморщился.— Так жили миллионеры! — воскликнул Валентин, разливая вино в стаканы. — Ведь мы теперь миллионеры!— Ну, чокнемся за вечное здоровье! — провозгласил дядя Филя. — Чур, до дна.Мы сдвинули стаканы, выпили. Дядя Филя крякнул, но кряк получился какой-то неубедительный.— Градусенков мало, — буркнул он, наливая себе по второй.— Смотри, дедуля, не надерись. Шампанское — опасное вино, — полушутя предупредил Валик, откупоривая новую бутылку.— Не указывай! Молод, чтоб учить меня!— Сейчас молод, а через тысячелетье мы с тобой почти уравняемся, — отпарировал Валентин. — Тебе будет тысяча пятьдесят девять, а мне — тысяча восемнадцать.— А ведь верно! Вот это да — уравняемся! — изумлённо произнёс дядя Филя и, опережая остальных, опрокинул в себя очередной стакан.Тётя Лира пила и ела молча, ошеломлённая значительностью события. И вдруг заплакала, стала жаловаться сквозь слёзы:— Поздно лекарство это пришло… Молодости-то через него не вернуть, всю жизнь вековечную старенькой прохожу…— Веселья мало! — закричал захмелевший дядя Филя. — Заведу-ка я свои пластиночки.Когда-то, работая в пункте по скупке утиля, он отобрал несколько заигранных, но совершенно целых пластинок. Он очень берёг их. И вот теперь включил электропроигрыватель, поставил на него диск. Игла долго вслепую брела по какому-то шумному тёмному коридору. Наконец выделилась мелодия, прорезался голос певца: «Ночью, ночью в знойной Аргентине…»— И в Аргентине побываем! Не унывай, Ларка! — воскликнул Филимон Фёдорович.— Теперь это вполне реально, — подтвердил Валик. — Аргентина от нас не уйдёт.— Бомбоубежище надо копать — вот что надо в первую очередь! — испуганно объявила тётя Лира. Довоенная пластинка напомнила ей войну.— Права ты, умница моя! — умилённо согласился дядя Филя. — Оно, конечно, войны, может, и не будет, — а мы в бомбоубежище нашем картошку хранить будем. Нам теперь хозяйство с умом вести надо! С умом! Человек был наг рождён,Жил без интереса, —А теперь он награждёнРадостью прогресса! Тем временем Валик выдвинул ящик комода и, покопавшись там, вытащил отрез холста и похоронные туфли тёти Лиры. Обмотавшись холстиной и переобувшись в эти самые тапочки, он принялся отплясывать нечто вроде шейка. Картонная подошва от левой туфли сразу оторвалась, а он знай пляшет.— Ой, озорник! — захохотала тётя Лира. — Гляди, совсем стопчешь!— Тебе, бабуля, эти шлёпанцы теперь ни к чему! Теперь ты миллионерша! — крикнул Валентин, убыстряя темп. Хлюпик спрыгнул с сундука и с лаем стал прыгать вокруг танцора. И вдруг, поджав хвост, забился под стол, умолк.— А может, зря мы микстуру эту приняли, — высказалась тётя Лира. — Жили бы, как все, и померли бы, как все… Грех мы перед людьми на души взяли.И она снова заплакала. Но потом начала смеяться. Она была уже сильно под хмельком. Вскоре я незаметно покинул пир, пошёл во времянку и там уснул. И приснился мне сон. На этот раз в нём архитектуры почти и не было.Погожим летним днём иду я по родной Большой Зелениной. Иду просто так, прогуливаюсь в порядке самообслуживания. Шагаю скромно, глаз на девушек не пялю, размышляю о чём-то умозрительном. Но невольно замечаю, как встречные прохожие оживляются при виде меня, как неожиданная радость озаряет их лица. А те, которые по двое идут, начинают перешёптываться: «Это сам Глобальный! И ведь ничуть не гордый, совсем не кичится своей кипучей славой!» Мамаша какая-то симпатичная шепчет своей дочке: «Люся, запомни этот текущий момент на всю жизнь: перед нами — сам Глобальный!» Вдруг, завизжав тормозами, останавливается белая свадебная «Волга» — с лентами, с двумя кольцами на крыше. Жених в аккуратном костюме, невеста в нейлоновой фате выскакивают, кидаются ко мне, объятые счастливой паникой: «Благословите нас, Глобальный!» Я благородно, без сексуального подтекста, одариваю обаятельную невесту культурным братским поцелуем. Все проспекты и бездорожья,Все луга, и поля, и лес,Вся природа — твоё подножье,Ты — царица земных чудес! Осчастливленная пара едет дальше, а я, под аккомпанемент восторженных шепотов и возгласов, вступаю на мост — и вдруг я на Крестовском острове, на стадионе. Там уже минут двадцать идёт футбольный матч «Зенит» — киевское «Динамо». Все скамьи заняты, утрамбованы болельщиками; не то что яблоку — маковому зёрнышку упасть некуда. Но билетёрша узнаёт меня: «О, нет меры счастью! Нас посетил Глобальный!» Она ведёт меня на трибуну, спрессованные болельщики размыкаются, выделяют мне место. Я сажусь и спрашиваю соседей, какой счёт. «Два один в пользу „Зенита“!» — торопливо хором отвечают мне. «Это хорошо!» — говорю я. По рядам проносится шёпот: «Это он! Сам Глобальный! Он сказал: „Это хорошо!“ Радость-то для нас какая!» Теперь сто две тысячи зрителей смотрят уже не на футбольное поле, а на меня. Раздаётся бешеный гром аплодисментов, футболисты в недоумении: они сначала подумали, что это им за что-то хлопают. Но вот и до них дошло-доехало, кто здесь сегодня виновник торжества. Они прерывают игру — тут уж не до мяча — и присоединяются к аплодирующим. «Хо-тим сти-хов! Хо-тим сти-хов!» — начинает скандировать весь стадион. Вратари соревновавшихся команд покидают свои посты, идут ко мне, под руки выводят меня на середину поля. «Прочтите что-нибудь оптимистическое!» — шепчет мне на ухо один из голкиперов. В благоговейной тишине слышится мой голос, звучат проникновенные строки: Бык больше не пойдёт на луг,В быка добавлен перец, лук…Я ем убитого быка —Ведь я ещё живой пока! И вдруг нет футбольного поля, нет стадиона. Я стою на невысоком беломраморном пьедестале посреди огромной площади, обрамлённой модерновыми высотными зданиями. Я стою на пьедестале —но я не статуя: этот постамент воздвигли мне при жизни моей. По выходным я прихожу сюда, чтобы лично общаться с почитателями моего таланта. Площадь кишит народом. Здесь и мои современники по перу, и классики всех времён и народов, и читатели изо всех стран и континентов. У каждого в руке — книга моих стихов. Сегодня я даю автографы. Подходит Пушкин, протягивает мне свежее издание моих стихов и поэм. «Великому — от равного», — делаю я уважительную надпись на титульном листе и расписываюсь. Александр Сергеевич очень доволен, улыбается. Потом ещё некоторым отечественным классикам даю надписи, но этим уже построже. Вдруг подкатывается ко мне изящная экскурсоводица. У неё слёзная мольба: хочет, чтобы я обслужил вне очереди группу интуристов, которые явились в Ленинград специально для того, чтобы заиметь моя автографы. «Что ж, если широкая публика не возражает, я согласен», — отвечаю я. Иностранные гости выстраиваются в отдельную очередь, и я даю свои автографы Гомеру, Данте, Шекспиру и некоторым другим. Затем произношу для них краткий спич, в котором призываю их повышать качественность творческой продукции, не жалея на то труда, времени и даже жизни — одним словом, работать на совесть. Не выполнив плана по ловле мышей,К русалкам отправился кот, —И ветер, рыдая среди камышей,Поэта к работе зовёт! Интуристы, тайком утирая слёзы, садятся в комфортабельный автобус и уезжают, а я продолжаю подписывать свои книги читателям. Тут вижу — Шефнер ко мне подходит. Старый уже, в очках. И притом — под градусом. Видать, из зависти выпил. «Перешиб я вас, Вадим Сергеевич! Ох как перешиб! — говорю ему. — Автограф-то дам, рука не отсохнет, но на близкое знакомство не напрашивайтесь». Человек ты, или ангел,Или нильский крокодил —Мне плевать, в каком ты ранге,Лишь бы в гости не ходил. XXI Проснулся я не потому, что выспался, а от головной боли. С тоской подумал, что нужно одеваться, и вдруг обнаружил, что лежу на раскладухе одетым. Тогда я перевернулся на другой бок, лицом к стене. Вставать не хотелось. На правах живого классикаПодремлю ещё полчасика;На правах живого генияБуду спать без пробуждения. Потом мне пить очень захотелось. Я поднялся, направился к дому Бываевых.Валентин сидел на крыльце, крутил транзистор. Какая-то похожая на икоту музыка выдавливалась из чёрного ящичка. Глаза у Валика были осоловелые.— Начинаются дни золотые, начинаются будни миллионеров! — объявил он. — Бабуля спит без задних, перебрала малость. А у дедули сильный перебор, он ведь вчера и водки втихаря хватил. Сейчас он приземлился у исторической ямы, харч в неё мечет… Надо бы проверить, как у него там дела.Мы направились к двум берёзам. Дядя Филя лежал, свесив голову в яму. Он дёргался и стонал. Его рвало. Звук ножниц и ножейТы слышишь в слове «жисть».Чтоб не было хужей —Ты с водкой раздружись! Мы пошли обратно, к дому. Сели на крыльцо, и Валик, выключив транзистор, спросил меня:— О чём призадумался, Пауль? О планах на будущее в разрезе миллионнолетней жизни?— Тут есть о чём призадуматься, — ответил я. — Например, о взаимоотношениях с некоторыми людьми.— Это ты об Эле? — с ехидной догадливостью подхватил Валик. — Бессмертный жених и смертная невеста.— Ну, какие мы жених и невеста…— Это я так сказал, с бухты-барахты. Но прошлым летом ты к ней очень клеился… Знаешь, если бы я любил какую-нибудь девушку по-настоящему, я бы этого инопланетного зелья пить не стал. Но я ещё ни в одну не влюбился. Мне просто с ними везёт. Сплошная инфляция.Действительно, с девушками Валентину везло. Я только не мог понять, чего хорошего они в нём находят.Через полчаса, напившись чаю, с посвежевшей головой вышел я из дому и направился в сторону Ново-Ольховки. И как-то незаметно для самого себя дошёл до дачи, где жила Эла. Она оказались дома.— Почему ты не пришёл вчера на Господскую горку? — спросила она.— Я думал — ты не придёшь, — неуверенно выдавил я из себя.— Ладно, давай зачеркнём распри и раздоры. Пойдём бродить.Мы вышли на улицу, потом свернули на полевую дорогу, потом пошли в лес. Долго шагали молча: я из-за того, что с мыслями собраться не мог, а Эла, наверно, просто потому, что не хотела нарушать лесную тишину. Затем у нас прорезался серьёзный разговор. Э л а. Не пора ли прервать молчание? Я. Хочешь, я задам тебе психологический тест в виде сказки? Э л а. Вычитал где-нибудь? Теперь кругом тесты и тесты… Ну, я согласна. Я. В одном королевстве жил престарелый король и с ним — королева. Это были неплохие люди. Всё в их жизни шло в общем-то нормально, но их угнетало сознание, что каждый день, даже удачный, приближает их к смерти. Придворный главврач пичкал их всякими лекарствами для продления жизни, но они отлично понимали, что когда-нибудь их всё равно обуют в белые тапочки. Но вот однажды королевская чета в сопровождении наследного принца и большой свиты отправилась в дальний лес на охоту… Э л а. Поймала! Сперва ты сказал, что они неплохие люди, а теперь говоришь — отправились на охоту. Хорошие люди не станут охотиться для собственного удовольствия. Я. Конечно, любительская охота — это разрешённый законом садизм. У двуногого двустволка,Он убьёт и лань, и волка,Он убьёт любую птицу,Чтоб не смела шевелиться. Но сами король с королевой этим делом не занимались, это их челядь стреляла в зверей. А королевской чете это был просто предлог для верховой прогулки. И вот в лесу они вместе с наследным принцем незаметно отделились от свиты, чтобы побеседовать о своих династических делах. Постепенно кони завезли их в глухую чащобу. Они очутились на полянке, где стояла ветхая избушка. Из неё вышел старый мудрый кудесник… Э л а. Любимец богов? Я. Может — богов, а может — наоборот. Этот колдун заявил королю и королеве: «Вы явились как раз вовремя. Ваши тайные желания будут исполнены. У меня имеется в наличии пять волшебных яблок. Они доставлены мне с неба. Живое существо, съевшее яблоко, становится бессмертным. Вот вам эти фрукты — их надо съесть не позже получаса, иначе они не окажут действия». И тогда король, королева и принц немедленно слопали по яблоку. Четвёртое королева скормила своему любимому коню. Э л а. А пятое? Я. Пятое король хотел дать своему коню. Но в этот миг на поляну вышел один молодой поселянин. Он спешил в одно лесное селение к своей невесте. Вернее сказать, она ещё не была его невестой, но он, как в старину говорили, ухаживал за ней и собирался предложить ей руку и сердце. Пятое яблоко было вручено ему. Он не мог долго раздумывать, он его съел — и обессмертился. Всё. Э л а. Довольно-таки мутная байка. Я. Тест заключается в том, что испытуемый должен продолжить эту историю и дать оценку каждому действующему лицу. Кто здесь выиграл и кто проиграл? Э л а. Кудесник себе не взял яблока. Значит, он мог обессмертиться — и не захотел? Я. Да, выходит, что так. Но это лежит за пределами теста, это к делу не относится. Э л а. Нет, относится! Он был мудрый, а яблока себе не взял. Значит, он знал, что яблоки эти никому не принесут счастья. Я. Но ведь бессмертие — это уже само по себе счастье! Э л а. Нет! Бессмертны должны быть или все люди на свете, или никто на свете. Я бы вовсе не хотела быть бессмертной, зная, что все кругом смертны. Мне было бы просто стыдно и неприятно… И потом — ты помнишь этих несчастных вечных людей у Свифта… Струдберги, что ли?.. Я. Но у него они не по своей воле… Э л а. А когда по своей воле, как эти твои дурацкие короли и королевы и всякие там принцы, — это ещё хуже. Ведь никакие царства не вечны, и их в конце концов прогонят с престола и даже без пенсии. А принц, из-за того что его родители бессмертны, никогда не вступит на престол. И выиграл во всей этой истории один только конь. Да и то… Ведь это только люди знают заранее, что они умрут. Коню его бессмертие — не в коня корм. Я. Постой, а об этом поселянине ты ничего не сказала. Он ведь тоже обессмертился. Э л а. Ты говоришь, он знал, что яблоко это необыкновенное? Я. Вообще-то ему сказали… Но у него не было времени на размышления. Э л а. А когда он начал жевать это яблоко, он не подумал, что невеста его останется смертной? Что он будет всё такой же, а она будет стареть у него на глазах?! Хорош гусь! Я. Я же тебе говорю, что всё очень быстро произошло. Уже потом до него дошло, что он, может быть, не очень-то хорошо поступил по отношению к ней. Э л а. Он поступил как подонок! Это даже хуже, чем измена с другой женщиной. То измена по любви или по легкомыслию, а это просто измена, предательство… Но хватит этих тестов. Ты скажи мне, что с тобой-то творится? Ты в чём-то изменился, а в чём — не пойму.Но что я мог сказать ей после этого разговора? Я перевёл беседу на какую-то мелкую тему. Эла, ожидая чего-то более серьёзного, обиделась, замолчала. Есть молчание согласья,Праздничная тишина;Есть молчанье поопасней,Есть молчание — война. С этого дня трещинка отчуждения возникла между нами — и всё ширилась, ширилась… XXII За ужином все мы, за исключением дяди Фили, сидели присмиревшие, погружённые в свои мысли. Привыкали к новой жизни. Да и похмелье сказывалось, в особенности на тёте Лире: вид у неё был кислый. Зато муженёк её высоко держал знамя миллионера — пошучивал, строил монументальные планы; он успел опохмелиться из потайных своих запасов.— Сколько Хлюпик людей-то перекусает за миллион лет! — воскликнул он вроде бы ни к селу ни к городу. — Не счесть! Десять дивизий!— На поводке его теперь надо держать, чтоб не выбегал на улицу, — высказалась тётя Лира. — А то кто-нибудь возьмёт да пристукнет.— Купит, купим поводок, Лариса! — заверил дядя Филя. — Сперва кожаный, а там, глядишь, и до золотой цепочки дело дойдёт… Мы, будь уверена, не только по годам, а и по деньгам в миллионеры выйдем!.. И пора думать нам о каменном доме. Не годится нам в деревянном жить по нашему-то нынешнему званию.— С каких шишей каменный-то построишь? — хмуро возразила жена.— Экономить будем, копить будем. Временно во времянке поживём, а сюда дачников пустим. Сперва пожмемся — зато потом развернёмся. Времени у нас впереди много.— Ой, умирать-то как будет страшно, миллион лет проживши… За тысячу лет до смерти дрожать начнём, — вздохнула тётя Лира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27