Как долго сохранится мир? Кто больше выиграет от этого скоротечного мира?
Продолжат ли оба стана готовить воинов и ковать оружие для новой распри?
А как быть с Эйриком Конунговым Братом? Сверрир знал, что стал сильнее в противостоянии с Магнусом с приходом Эйрика и его вооруженного отряда. Но в Нидаросе пронесся слух – да и по всей стране, что Сверрир вышел из истории с Эйриком посрамленным. Один ступал босой ногой по железу и требовал Божьего суда, чтобы подтвердить свое происхождение. Другой допустил это. Прежде был в стране один сын конунга, теперь, похоже, два. Или один – но отнюдь не конунг Сверрир.
Эйрик требовал назвать его Эйрик Конунгов Сын. Сверрир отрезал:
– Будешь зваться Эйрик Конунгов Брат.
Эйрик согласился – он разумный человек. Но народ? В тот день Сверрир запомнился мне таким: торопливо шагающим от очага к трону, руки беспокойны, говорит быстро и порой невпопад, в глазах – жестокая правда о себе самом. Оборачивается и кричит:
– Никому сюда не входить! – Хотя не слышно ни стука в дверь, ни шагов за нею. Он садится. Но вновь готов вскочить. – У Эйрика нет выбора, – говорит он, – сегодня нет, но завтра! Сегодня он должен следовать за мной. А у меня нет выбора ни сегодня, ни завтра. Я должен делать то, что делаю – и с Эйриком в свите. Итак, есть ли у нас выбор относительно Магнуса?
Он останавливается и сверлит меня взглядом. Я медленно говорю:
– Твой ум, Сверрир, острее моего. Но думаю, что если мы устроим засаду и схватим их – а мы это можем – народ никогда не простит, что ты напал на конунга, первым предложившего тебе мир. Ты должен принять его цену. И наступит мир. Или распря.
– В этом ты прав, – отвечает он. – Каждое слово, сказанное нами с начала переговоров, должно иметь двойное дно. Каждый заключенный нами договор – если таковой будет, – должен истолковываться двояко. Это не означает, что мы первыми нарушим договор. Но если он нарушит его – а он нарушит, – то он, а не я должен выглядеть предателем в глазах народа.
– Тут ты прав, – сказал я.
– Добившись мира в стране, я могу согласиться, чтобы Магнус стал ярлом в Вике, – говорит он. – Все равно у меня там нет никакой власти. Но мы оба должны пользоваться моей печатью, и только моей.
– Не входить! – кричит он.
– Никого нет, – отвечаю я. – Ты неспокоен из-за Халльварда Истребителя Лосей. Думаешь, Магнус потребует его смерти?
– Вопрос не о голове Халльварда или моей чести, – объясняет он. – Вопрос о том, к чему меня, конунга страны, можно принудить. Голова Халльварда для Магнуса важнее, чем для нас. И если его голова – часть цены мира, я готов заплатить. А ты? – спрашивает он и пристально смотрит на меня.
– Воля конунга – моя воля, – отвечаю я.
– Но никогда у Магнуса не будет своей печати в моей стране! – отрезает Сверрир.
– А нельзя ли предположить существование двух печатей – и обе твои, – спрашиваю я. – Та, которой пользуешься ты – с твоим собственным изображением, и другая, для него, – с твоим и его портретами?
Конунг раздумывает и согласно кивает, говоря:
– Ты мудрый человек, Аудун, и хитрый. Магнус отнюдь не глуп, но он труслив. И слишком стремится к славе. Как ты думаешь, в письме был яд? – интересуется он.
– Кликни служанку и вымой руки, – говорю я.
Он так и делает, усмехаясь, когда она входит с водой и холстом в руках. Легонько щиплет ее за щеку и говорит: ты все равно не сможешь принести столько воды, чтобы смыть с конунга все его грехи.
Йомфру Кристин, я расскажу тебе все, что помню о той осени в Нидаросе, когда два конунга встретились для мирных переговоров. Я узнавал о происходившем от многих людей – в том числе от Гаута, и оглядываясь назад, словно вижу себя в центре каждого события, слышу каждое слово.
И каждый день Халльвард приносил конунгу хлеб.
***
В Нидаросе нужно было кое-что привести в порядок перед важной встречей двух конунгов. В Скипакроке становилось слишком тесно, когда дружинники строились боевым порядком, и конунг приказал снести один из домов. Когда пришли плотники, живущих в доме никто не предупредил об этом. Плотники вскарабкались на крышу и принялись сбрасывать дерн. Из дома вышел мужчина и стал браниться, потом заплакал, сказав, что его жена сейчас рожает первенца. Он побежал за помощью. Люди конунга взяли лавку с роженицей и стали выносить. Лежанка оказалась слишком широкой и не прошла в дверь – ее собирали внутри. Тогда плотники сбросили с постели женщину, та родила и лежала в забытьи. Затем они выбили спинки лежанки и вынесли ее по частям, чтобы продолжать ломать дом. Молодую роженицу мучила боль, младенцу не перевязали пуповину, – тогда один из плотников пожалел их и спрыгнул с крыши. Он вывихнул ногу, но доковылял к матери и ребенку, перекусил пуповину, затянул ее ниткой и пошел ломать дальше. Никакого приказа о том, что делать с бревнами, не поступало. Обычно плотники, сносившие дома для конунга, получали за работу половину бревен. Началась перепалка. Вернулся хозяин дома, так и не нашедший помощи. Халльгейр-знахарку забрали к конунгу, и сейчас она занималась одним из заложников, взятых Сверриром из людей Эйрика перед ордалией.
Уже была разобрана большая часть дома, когда явился гонец от конунга и сказал, что вся древесина пойдет для нового моста в Скипакроке. Таков приказ конунга. Это не понравилось работникам. Они принялись стаскивать бревна в кучу и садиться на них. Хозяин дома крикнул: – Куда дели лежанку?
– Нам пришлось ее сломать, – отвечали они. Тогда мужчина перешагнул через бревна и приподнял пару меховых одеял, пытаясь их вытянуть. Их защемило бревнами.
– Могли бы помочь мне достать их, коль сломали мой дом, – сказал он плотникам. Один подошел, но потребовал за помощь меду. Мужчина отыскал жбан с медом, и одеяла вытащили. Он забрал их и устроил ложе для своей молодой жены. Та сильно страдала, истекая кровью. Пришли другие женщины. Они с готовностью помогли, четверо растянули за углы одеяла, подняли и понесли роженицу. Прибежали поглазеть мальчишки. Хозяин хотел прогнать их, но один из маленьких поганцев повернулся задом и испортил воздух. И все хохотали, пока женщины уносили мать с младенцем.
Работник, напившийся меду, сказал, что пора доламывать дом, и плотники продолжили свое дело. Хозяин дома заявил, что пойдет к конунгу.
– Ступай! – сказали они. Тот пошел, но по пути передумал и побежал взглянуть на молодую жену и ребенка. Он не знал, в какой из домов их унесли, и сначала прибежал не туда. Когда же нашел нужный дом, одна женщина сказала:
– Мы мало чем можем помочь, она без сознания.
Мужчина побежал к конунгу, перешагивая через бревна собственного дома. Подошли еще работники и начали строить новый мост.
Человека, который был кормчим Эйрика и сидел в заложниках конунга Сверрира, звали Йорунд. Он и остальные заложники были теперь свободными людьми. Сидя в подземелье, пока Эйрик Конунгов Брат лобызался с железом на Божьем суде, Йорунд отдавал другим свой хлеб и воду. Он бодрствовал и молился, и сильно ослабел от этого. Теперь он попал в руки знахарки Халльгейр. Она натерла его мазью, развела молоко водой и смочила два лоскута. Те сделались похожими на соски, и Йорунд сосал их. Жизнь вернулась к нему.
– Все люди Эйрика теперь люди конунга, – сказал я.
– Тогда следует хорошо обращаться с ними, – заключила Халльгейр. Когда Халльгейр стояла передо мной, меня так и подмывало хлопнуть ее по заду. На шее у нее висел кожаный мешок с травами. Она высыпала их и велела вскипятить воду. Придирчиво следила, чтобы травы были брошены в момент кипения, и подгоняла тумаками помогавшую ей служанку. Я знал, что служанки в конунговой усадьбе стали путаться с эйриковыми людьми, когда те поступили в войско конунга Сверрира. Я сказал Халльгейр, что служанка ходит сонная, потому что наверняка спала с кем-то из людей Эйрика. Тогда Халльгейр дала ей еще одну затрещину. Вода закипела. Халльгейр процеживает отвар, что-то нашептывает над ним и опрокидывает в горло Йорунду.
Йорунд и я должны отныне делить ложе. Так повелел конунг, однако я недоволен. Я сказал: за долгие годы служения тебе я привык к поту многих людей и никогда не роптал из-за этого. Но, государь, Йорунд путешествовал по чужим странам, и его пот пахнет не так, как наш.
– Тебе все равно придется, – ответил конунг. – Эйрик почтет за великую честь, если мой ближайший наперсник разделит ложе с одним их его приближенных.
– А ты будешь делить ложе с Эйриком? – поинтересовался я.
– Да, – сказал он, – я должен, и мои люди распустят по Нидаросу слух, что братья спят вместе.
Мой добрый отец Эйнар Мудрый был послан в Нидарос пустить слух в нужных местах, что не только люди конунга разделят ложе с эйриковыми, но и сами братья сядут, скинув рубахи, на краю постели и будут вместе молиться перед отходом ко сну. Мой добрый отец Эйнар Мудрый имел блаженный вид, выполняя поручение конунга. Он заходил в трактиры и пил, притворялся пьяным, будучи трезвым, покачиваясь, поднимался и брел дальше, оставив после себя пару нужных слов. В эти дни он страдал зубной болью. В Нидаросе нашелся один умелый кузнец, рвавший зубы. Мой отец отправился к нему. Кузнец был за работой: точил крючья, чтобы связать ими сваи нового моста.
– Ты умеешь рвать зубы? – спросил отец. Кузнец попросил его разинуть рот и изумленно уставился туда. Потом пришел с крюком, воткнул его в десну и коротким рывком выдрал зуб. Мой отец Эйнар Мудрый стал препираться с кузнецом о плате за работу.
– У нас дома, в Киркьюбё, кузнецы рвут зубы, не требуя серебра, – сказал отец. Кузнец прорычал, что иначе повыдергивает и остальные. Мой отец перешагнул через бревна, оставшиеся после снесенного дома, и попросил одного из работников принести рог с пивом. Получив его, дал выпить кузнецу.
Я не выносил запах пота от ног Йорунда. Сперва мы спали валетом, и пальцы его ног упирались мне в грудь. Я поднялся и сказал, что чести много, но и бесчестья не оберешься.
– В таком случае и я того же мнения, – заявил он. Мы сели на постели, он вдруг загрустил и сказал, что любил одну женщину в далекой стране и хотел остаться с нею, но Эйрик Конунгов Брат, уезжая, забрал его с собой. Я огорчился за Йорунда. Он был старше, чем казался на вид. Ребра проступали сквозь кожу.
– Она гладила их? – спросил я.
– Все мое тело, – сказал он, – а я всю ее.
– Расскажи мне о ней, – попросил я. Он уступил, открыл мне все ее тайны и стал с тех пор моим другом. Потом пришел Коре сын Гейрмунда из Фрёйланда и сообщил, что люди в казарме жалуются, что должны делить ложе с людьми Эйрика.
– Им все равно придется, – сказал я. – Я же делю ложе с Йорундом, пот которого тоже не мед.
– Пусть так, –ответил Коре, – но это не поможет дружинникам.
– Возвращайся и поговори с ними, – настаивал я, – посоветуй им лечь валетом, на лавке станет просторнее.
– Они уже все перепробовали, – возразил он, – тогда они упираются ногами друг другу в носы.
– А не найдется ли у тебя пива для них? – поинтересовался я.
– Пиво мало помогает против потных ног, – ответил он и ушел.
Через день заявился Кормилец и посетовал, что у него всего несколько мелких котлов, и теперь, когда в дружинной палате едят люди Эйрика, стало не в чем варить пищу. Конунг вспомнил о котле, утопленном на мелководье во фьорде, – из-за распространившегося слуха, что он был труповаркой в Мере. Он предположил, что его можно под покровом ночи поднять, а дружине сказать, что котел доставили от одного бонда из Сельбу, получившего его в свое время в дар от святого конунга Олава. И вот настала ночь, светила луна, я взял с собой троих помощников, и мы поплыли. Одним из них был Эрлинг сын Олава из Рэ. Мы захватили снасти и большие багры. Эрлинг оказался самым ловким, и вскоре добыча клюнула. Тащить котел было тяжело. Пока мы опрокидывали его в лодку, ноги промокли насквозь. С нами был Торбьёрн сын Гейрмунда из Фрёйланда. Он снял башмаки и сказал, что негоже биркебейнеру носить обувь. Потом шутки ради опустил один башмак в море. И к несчастью, выронил его. Башмак тонул в лунной глади моря, как изящная головка. Торбьёрн сын Гейрмунда признался, что раздосадован потерей именно этого башмака: он стянул его с одного из убитых на поле битвы в Кальвскинни. У убитого – лендрманна – было только четыре пальца, поэтому башмак такой маленький.
– Но у меня тоже маленькие ноги, – сказал Торбьёрн и гордо выставил вперед одну ногу. Мы поплыли к берегу.
Кормилец был счастлив и благодарен, когда мы явились с котлом. Но Торгрим и Томас – братья, потерявшие под мечом конунга по руке, рыбачили во фьорде. Они пустили слух, что из труповарки будут теперь потчевать Эйрика Конунгова Брата и его людей. Это могло оказаться опасной сплетней. Конунг немедленно вызвал Эйрика и выложил ему всю правду об этом деле. Эйрик рассмеялся, но сказал, что если верит хоть один дружинник, то в это верит и он: поэтому советую тебе снова утопить котел. Конунг согласился:
– Но в чем же варить еду? – спросил он.
– Мы не привезли с собой большого котла, – сказал Эйрик, – на кораблях мы питались преимущественно невареной пищей.
Конунг его понял. Они долго раздумывали, и я пришел им на помощь. Моему отцу Эйнару Мудрому, сейчас лежавшему без сна после выдергивания зуба, всегда лучше думалось, когда он ныл и мало спал. Он сказал:
– А нет ли большого котла в архиепископской усадьбе? Мы можем забрать его, а взамен отдать труповарку.
Так и было сделано.
К конунгу пришел один человек, прося позволения похоронить скончавшихся молодую жену и новорожденного младенца на острове Нидархольм. Брат этого человека состоял на монастырской службе, и тот хотел сберечь серебро, совершив обряд там. Конунг дал разрешение. Мужчина нанял лодку и взял с собой двоих священников. Одним был Торфинн Надутые Губы из церкви святого Петра, помогавший при испытании железом. Когда процессия с покойниками в гробу прибыла на берег, чтобы сесть в лодку, оказалось, что лодка пришвартована позади боевых кораблей. Мужчина и его родич, участвовавший в похоронах, попытались перебраться с гробом через один из кораблей и с кормы спуститься в лодку. Вышел кормчий и запретил им это. Они понесли гроб обратно и сбились с ноги. Мертвая женщина стала сползать и чуть не упала в море. Тут властно вмешался Торфинн из церкви святого Петра. Он потребовал, чтобы кто-то из команды немедленно отнес покойников в лодку. Завязалась перепалка. Священник действовал бесстрашно. Он нес свечу и размахивал ею прямо перед бородой кормчего, пока не запахло паленым. Кормчий приказал стоявшим рядом воинам:
– Отнесите покойников в лодку.
Те повиновались, но получилось некрасиво: каждый взял по покойнику в руки и понес их, как бревна. Позади шел мужчина, неся подмышкой гроб. За ним, подобрав рясы, шагали два священника. Торфинн нес в руке свечу, ее задуло ветром.
Лодка была невелика. Гроб пришлось поставить поперек. Мужчина и его родич сели на весла. На корме расположились священники с погасшими свечами, они пели. Торфинн пообещал мужчине, что по прибытии на Нидархольм свечи вновь зажгут. Поверхность фьорда была зеркально-гладкой.
– Жаль, – сказал мужчина, – я желал бури, чтобы утонуть вместе с моей семьей.
– Там стоял мой дом, – сказал он и кивнул. Лодка с двумя покойниками причалила в гавани Нидархольма.
В эти дни над Нидаросом бушевали сильные грозы, и даже очень отважные люди, испытанные в битвах, пугались. Однажды молния ударила очень близко от конунговой усадьбы. Конунг сидел в чертоге с серебряным рогом в руке и беседовал с Эйриком Конунговым Братом и мною о том, куда посадить конунга Магнуса – на почетное место или нет, – если он выразит желание быть гостем конунговой усадьбы. Тут серебряный рог осветила молния, и конунг вздрогнул. Он повернулся к Эйрику и сказал:
– Будь я сейчас убит, твоя доля в стране увеличилась бы. – И быстро усмехнулся.
Эйрик не ответил, но взял из рук конунга рог и осушил его. Вошел дружинник и сообщил, что молния ударила ниже, в Нидаросе, и горят два дома.
– Приведи воинов тушить пожар, – сказал конунг. Позже мы узнали, что у одного из дружинников загорелись волосы. Как оказалось, к счастью, прибежала юная девушка с мазью и натерла его, а потом он взял свой рог и помазал ее.
Конунг с Эйриком долго смеялись, когда им рассказали эту историю. Но конунгу не понравилось, что Эйрик осушил его рог.
В Сельбу был один бонд, смастеривший пару красивых башмаков для своей молодой жены. Он забрал башмачки в Нидарос, чтобы продать их, когда Эйрик Конунгов Брат лобызал железо на Божьем суде. Но какая-то мышь оказалась столь неучтива, что прогрызла дыру в носке башмака, и бонд приплелся восвояси без серебра в поясе. Его молодая жена не пожелала носить башмачки. Тогда он вырезал дырку на другом носке и заштопал, чтобы оба были одинаковы. Затем снова снарядился в путь. Тут пришла жена и начала задираться, плеснула водой ему в голову и кричала, что ненавидит конунга Сверрира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Продолжат ли оба стана готовить воинов и ковать оружие для новой распри?
А как быть с Эйриком Конунговым Братом? Сверрир знал, что стал сильнее в противостоянии с Магнусом с приходом Эйрика и его вооруженного отряда. Но в Нидаросе пронесся слух – да и по всей стране, что Сверрир вышел из истории с Эйриком посрамленным. Один ступал босой ногой по железу и требовал Божьего суда, чтобы подтвердить свое происхождение. Другой допустил это. Прежде был в стране один сын конунга, теперь, похоже, два. Или один – но отнюдь не конунг Сверрир.
Эйрик требовал назвать его Эйрик Конунгов Сын. Сверрир отрезал:
– Будешь зваться Эйрик Конунгов Брат.
Эйрик согласился – он разумный человек. Но народ? В тот день Сверрир запомнился мне таким: торопливо шагающим от очага к трону, руки беспокойны, говорит быстро и порой невпопад, в глазах – жестокая правда о себе самом. Оборачивается и кричит:
– Никому сюда не входить! – Хотя не слышно ни стука в дверь, ни шагов за нею. Он садится. Но вновь готов вскочить. – У Эйрика нет выбора, – говорит он, – сегодня нет, но завтра! Сегодня он должен следовать за мной. А у меня нет выбора ни сегодня, ни завтра. Я должен делать то, что делаю – и с Эйриком в свите. Итак, есть ли у нас выбор относительно Магнуса?
Он останавливается и сверлит меня взглядом. Я медленно говорю:
– Твой ум, Сверрир, острее моего. Но думаю, что если мы устроим засаду и схватим их – а мы это можем – народ никогда не простит, что ты напал на конунга, первым предложившего тебе мир. Ты должен принять его цену. И наступит мир. Или распря.
– В этом ты прав, – отвечает он. – Каждое слово, сказанное нами с начала переговоров, должно иметь двойное дно. Каждый заключенный нами договор – если таковой будет, – должен истолковываться двояко. Это не означает, что мы первыми нарушим договор. Но если он нарушит его – а он нарушит, – то он, а не я должен выглядеть предателем в глазах народа.
– Тут ты прав, – сказал я.
– Добившись мира в стране, я могу согласиться, чтобы Магнус стал ярлом в Вике, – говорит он. – Все равно у меня там нет никакой власти. Но мы оба должны пользоваться моей печатью, и только моей.
– Не входить! – кричит он.
– Никого нет, – отвечаю я. – Ты неспокоен из-за Халльварда Истребителя Лосей. Думаешь, Магнус потребует его смерти?
– Вопрос не о голове Халльварда или моей чести, – объясняет он. – Вопрос о том, к чему меня, конунга страны, можно принудить. Голова Халльварда для Магнуса важнее, чем для нас. И если его голова – часть цены мира, я готов заплатить. А ты? – спрашивает он и пристально смотрит на меня.
– Воля конунга – моя воля, – отвечаю я.
– Но никогда у Магнуса не будет своей печати в моей стране! – отрезает Сверрир.
– А нельзя ли предположить существование двух печатей – и обе твои, – спрашиваю я. – Та, которой пользуешься ты – с твоим собственным изображением, и другая, для него, – с твоим и его портретами?
Конунг раздумывает и согласно кивает, говоря:
– Ты мудрый человек, Аудун, и хитрый. Магнус отнюдь не глуп, но он труслив. И слишком стремится к славе. Как ты думаешь, в письме был яд? – интересуется он.
– Кликни служанку и вымой руки, – говорю я.
Он так и делает, усмехаясь, когда она входит с водой и холстом в руках. Легонько щиплет ее за щеку и говорит: ты все равно не сможешь принести столько воды, чтобы смыть с конунга все его грехи.
Йомфру Кристин, я расскажу тебе все, что помню о той осени в Нидаросе, когда два конунга встретились для мирных переговоров. Я узнавал о происходившем от многих людей – в том числе от Гаута, и оглядываясь назад, словно вижу себя в центре каждого события, слышу каждое слово.
И каждый день Халльвард приносил конунгу хлеб.
***
В Нидаросе нужно было кое-что привести в порядок перед важной встречей двух конунгов. В Скипакроке становилось слишком тесно, когда дружинники строились боевым порядком, и конунг приказал снести один из домов. Когда пришли плотники, живущих в доме никто не предупредил об этом. Плотники вскарабкались на крышу и принялись сбрасывать дерн. Из дома вышел мужчина и стал браниться, потом заплакал, сказав, что его жена сейчас рожает первенца. Он побежал за помощью. Люди конунга взяли лавку с роженицей и стали выносить. Лежанка оказалась слишком широкой и не прошла в дверь – ее собирали внутри. Тогда плотники сбросили с постели женщину, та родила и лежала в забытьи. Затем они выбили спинки лежанки и вынесли ее по частям, чтобы продолжать ломать дом. Молодую роженицу мучила боль, младенцу не перевязали пуповину, – тогда один из плотников пожалел их и спрыгнул с крыши. Он вывихнул ногу, но доковылял к матери и ребенку, перекусил пуповину, затянул ее ниткой и пошел ломать дальше. Никакого приказа о том, что делать с бревнами, не поступало. Обычно плотники, сносившие дома для конунга, получали за работу половину бревен. Началась перепалка. Вернулся хозяин дома, так и не нашедший помощи. Халльгейр-знахарку забрали к конунгу, и сейчас она занималась одним из заложников, взятых Сверриром из людей Эйрика перед ордалией.
Уже была разобрана большая часть дома, когда явился гонец от конунга и сказал, что вся древесина пойдет для нового моста в Скипакроке. Таков приказ конунга. Это не понравилось работникам. Они принялись стаскивать бревна в кучу и садиться на них. Хозяин дома крикнул: – Куда дели лежанку?
– Нам пришлось ее сломать, – отвечали они. Тогда мужчина перешагнул через бревна и приподнял пару меховых одеял, пытаясь их вытянуть. Их защемило бревнами.
– Могли бы помочь мне достать их, коль сломали мой дом, – сказал он плотникам. Один подошел, но потребовал за помощь меду. Мужчина отыскал жбан с медом, и одеяла вытащили. Он забрал их и устроил ложе для своей молодой жены. Та сильно страдала, истекая кровью. Пришли другие женщины. Они с готовностью помогли, четверо растянули за углы одеяла, подняли и понесли роженицу. Прибежали поглазеть мальчишки. Хозяин хотел прогнать их, но один из маленьких поганцев повернулся задом и испортил воздух. И все хохотали, пока женщины уносили мать с младенцем.
Работник, напившийся меду, сказал, что пора доламывать дом, и плотники продолжили свое дело. Хозяин дома заявил, что пойдет к конунгу.
– Ступай! – сказали они. Тот пошел, но по пути передумал и побежал взглянуть на молодую жену и ребенка. Он не знал, в какой из домов их унесли, и сначала прибежал не туда. Когда же нашел нужный дом, одна женщина сказала:
– Мы мало чем можем помочь, она без сознания.
Мужчина побежал к конунгу, перешагивая через бревна собственного дома. Подошли еще работники и начали строить новый мост.
Человека, который был кормчим Эйрика и сидел в заложниках конунга Сверрира, звали Йорунд. Он и остальные заложники были теперь свободными людьми. Сидя в подземелье, пока Эйрик Конунгов Брат лобызался с железом на Божьем суде, Йорунд отдавал другим свой хлеб и воду. Он бодрствовал и молился, и сильно ослабел от этого. Теперь он попал в руки знахарки Халльгейр. Она натерла его мазью, развела молоко водой и смочила два лоскута. Те сделались похожими на соски, и Йорунд сосал их. Жизнь вернулась к нему.
– Все люди Эйрика теперь люди конунга, – сказал я.
– Тогда следует хорошо обращаться с ними, – заключила Халльгейр. Когда Халльгейр стояла передо мной, меня так и подмывало хлопнуть ее по заду. На шее у нее висел кожаный мешок с травами. Она высыпала их и велела вскипятить воду. Придирчиво следила, чтобы травы были брошены в момент кипения, и подгоняла тумаками помогавшую ей служанку. Я знал, что служанки в конунговой усадьбе стали путаться с эйриковыми людьми, когда те поступили в войско конунга Сверрира. Я сказал Халльгейр, что служанка ходит сонная, потому что наверняка спала с кем-то из людей Эйрика. Тогда Халльгейр дала ей еще одну затрещину. Вода закипела. Халльгейр процеживает отвар, что-то нашептывает над ним и опрокидывает в горло Йорунду.
Йорунд и я должны отныне делить ложе. Так повелел конунг, однако я недоволен. Я сказал: за долгие годы служения тебе я привык к поту многих людей и никогда не роптал из-за этого. Но, государь, Йорунд путешествовал по чужим странам, и его пот пахнет не так, как наш.
– Тебе все равно придется, – ответил конунг. – Эйрик почтет за великую честь, если мой ближайший наперсник разделит ложе с одним их его приближенных.
– А ты будешь делить ложе с Эйриком? – поинтересовался я.
– Да, – сказал он, – я должен, и мои люди распустят по Нидаросу слух, что братья спят вместе.
Мой добрый отец Эйнар Мудрый был послан в Нидарос пустить слух в нужных местах, что не только люди конунга разделят ложе с эйриковыми, но и сами братья сядут, скинув рубахи, на краю постели и будут вместе молиться перед отходом ко сну. Мой добрый отец Эйнар Мудрый имел блаженный вид, выполняя поручение конунга. Он заходил в трактиры и пил, притворялся пьяным, будучи трезвым, покачиваясь, поднимался и брел дальше, оставив после себя пару нужных слов. В эти дни он страдал зубной болью. В Нидаросе нашелся один умелый кузнец, рвавший зубы. Мой отец отправился к нему. Кузнец был за работой: точил крючья, чтобы связать ими сваи нового моста.
– Ты умеешь рвать зубы? – спросил отец. Кузнец попросил его разинуть рот и изумленно уставился туда. Потом пришел с крюком, воткнул его в десну и коротким рывком выдрал зуб. Мой отец Эйнар Мудрый стал препираться с кузнецом о плате за работу.
– У нас дома, в Киркьюбё, кузнецы рвут зубы, не требуя серебра, – сказал отец. Кузнец прорычал, что иначе повыдергивает и остальные. Мой отец перешагнул через бревна, оставшиеся после снесенного дома, и попросил одного из работников принести рог с пивом. Получив его, дал выпить кузнецу.
Я не выносил запах пота от ног Йорунда. Сперва мы спали валетом, и пальцы его ног упирались мне в грудь. Я поднялся и сказал, что чести много, но и бесчестья не оберешься.
– В таком случае и я того же мнения, – заявил он. Мы сели на постели, он вдруг загрустил и сказал, что любил одну женщину в далекой стране и хотел остаться с нею, но Эйрик Конунгов Брат, уезжая, забрал его с собой. Я огорчился за Йорунда. Он был старше, чем казался на вид. Ребра проступали сквозь кожу.
– Она гладила их? – спросил я.
– Все мое тело, – сказал он, – а я всю ее.
– Расскажи мне о ней, – попросил я. Он уступил, открыл мне все ее тайны и стал с тех пор моим другом. Потом пришел Коре сын Гейрмунда из Фрёйланда и сообщил, что люди в казарме жалуются, что должны делить ложе с людьми Эйрика.
– Им все равно придется, – сказал я. – Я же делю ложе с Йорундом, пот которого тоже не мед.
– Пусть так, –ответил Коре, – но это не поможет дружинникам.
– Возвращайся и поговори с ними, – настаивал я, – посоветуй им лечь валетом, на лавке станет просторнее.
– Они уже все перепробовали, – возразил он, – тогда они упираются ногами друг другу в носы.
– А не найдется ли у тебя пива для них? – поинтересовался я.
– Пиво мало помогает против потных ног, – ответил он и ушел.
Через день заявился Кормилец и посетовал, что у него всего несколько мелких котлов, и теперь, когда в дружинной палате едят люди Эйрика, стало не в чем варить пищу. Конунг вспомнил о котле, утопленном на мелководье во фьорде, – из-за распространившегося слуха, что он был труповаркой в Мере. Он предположил, что его можно под покровом ночи поднять, а дружине сказать, что котел доставили от одного бонда из Сельбу, получившего его в свое время в дар от святого конунга Олава. И вот настала ночь, светила луна, я взял с собой троих помощников, и мы поплыли. Одним из них был Эрлинг сын Олава из Рэ. Мы захватили снасти и большие багры. Эрлинг оказался самым ловким, и вскоре добыча клюнула. Тащить котел было тяжело. Пока мы опрокидывали его в лодку, ноги промокли насквозь. С нами был Торбьёрн сын Гейрмунда из Фрёйланда. Он снял башмаки и сказал, что негоже биркебейнеру носить обувь. Потом шутки ради опустил один башмак в море. И к несчастью, выронил его. Башмак тонул в лунной глади моря, как изящная головка. Торбьёрн сын Гейрмунда признался, что раздосадован потерей именно этого башмака: он стянул его с одного из убитых на поле битвы в Кальвскинни. У убитого – лендрманна – было только четыре пальца, поэтому башмак такой маленький.
– Но у меня тоже маленькие ноги, – сказал Торбьёрн и гордо выставил вперед одну ногу. Мы поплыли к берегу.
Кормилец был счастлив и благодарен, когда мы явились с котлом. Но Торгрим и Томас – братья, потерявшие под мечом конунга по руке, рыбачили во фьорде. Они пустили слух, что из труповарки будут теперь потчевать Эйрика Конунгова Брата и его людей. Это могло оказаться опасной сплетней. Конунг немедленно вызвал Эйрика и выложил ему всю правду об этом деле. Эйрик рассмеялся, но сказал, что если верит хоть один дружинник, то в это верит и он: поэтому советую тебе снова утопить котел. Конунг согласился:
– Но в чем же варить еду? – спросил он.
– Мы не привезли с собой большого котла, – сказал Эйрик, – на кораблях мы питались преимущественно невареной пищей.
Конунг его понял. Они долго раздумывали, и я пришел им на помощь. Моему отцу Эйнару Мудрому, сейчас лежавшему без сна после выдергивания зуба, всегда лучше думалось, когда он ныл и мало спал. Он сказал:
– А нет ли большого котла в архиепископской усадьбе? Мы можем забрать его, а взамен отдать труповарку.
Так и было сделано.
К конунгу пришел один человек, прося позволения похоронить скончавшихся молодую жену и новорожденного младенца на острове Нидархольм. Брат этого человека состоял на монастырской службе, и тот хотел сберечь серебро, совершив обряд там. Конунг дал разрешение. Мужчина нанял лодку и взял с собой двоих священников. Одним был Торфинн Надутые Губы из церкви святого Петра, помогавший при испытании железом. Когда процессия с покойниками в гробу прибыла на берег, чтобы сесть в лодку, оказалось, что лодка пришвартована позади боевых кораблей. Мужчина и его родич, участвовавший в похоронах, попытались перебраться с гробом через один из кораблей и с кормы спуститься в лодку. Вышел кормчий и запретил им это. Они понесли гроб обратно и сбились с ноги. Мертвая женщина стала сползать и чуть не упала в море. Тут властно вмешался Торфинн из церкви святого Петра. Он потребовал, чтобы кто-то из команды немедленно отнес покойников в лодку. Завязалась перепалка. Священник действовал бесстрашно. Он нес свечу и размахивал ею прямо перед бородой кормчего, пока не запахло паленым. Кормчий приказал стоявшим рядом воинам:
– Отнесите покойников в лодку.
Те повиновались, но получилось некрасиво: каждый взял по покойнику в руки и понес их, как бревна. Позади шел мужчина, неся подмышкой гроб. За ним, подобрав рясы, шагали два священника. Торфинн нес в руке свечу, ее задуло ветром.
Лодка была невелика. Гроб пришлось поставить поперек. Мужчина и его родич сели на весла. На корме расположились священники с погасшими свечами, они пели. Торфинн пообещал мужчине, что по прибытии на Нидархольм свечи вновь зажгут. Поверхность фьорда была зеркально-гладкой.
– Жаль, – сказал мужчина, – я желал бури, чтобы утонуть вместе с моей семьей.
– Там стоял мой дом, – сказал он и кивнул. Лодка с двумя покойниками причалила в гавани Нидархольма.
В эти дни над Нидаросом бушевали сильные грозы, и даже очень отважные люди, испытанные в битвах, пугались. Однажды молния ударила очень близко от конунговой усадьбы. Конунг сидел в чертоге с серебряным рогом в руке и беседовал с Эйриком Конунговым Братом и мною о том, куда посадить конунга Магнуса – на почетное место или нет, – если он выразит желание быть гостем конунговой усадьбы. Тут серебряный рог осветила молния, и конунг вздрогнул. Он повернулся к Эйрику и сказал:
– Будь я сейчас убит, твоя доля в стране увеличилась бы. – И быстро усмехнулся.
Эйрик не ответил, но взял из рук конунга рог и осушил его. Вошел дружинник и сообщил, что молния ударила ниже, в Нидаросе, и горят два дома.
– Приведи воинов тушить пожар, – сказал конунг. Позже мы узнали, что у одного из дружинников загорелись волосы. Как оказалось, к счастью, прибежала юная девушка с мазью и натерла его, а потом он взял свой рог и помазал ее.
Конунг с Эйриком долго смеялись, когда им рассказали эту историю. Но конунгу не понравилось, что Эйрик осушил его рог.
В Сельбу был один бонд, смастеривший пару красивых башмаков для своей молодой жены. Он забрал башмачки в Нидарос, чтобы продать их, когда Эйрик Конунгов Брат лобызал железо на Божьем суде. Но какая-то мышь оказалась столь неучтива, что прогрызла дыру в носке башмака, и бонд приплелся восвояси без серебра в поясе. Его молодая жена не пожелала носить башмачки. Тогда он вырезал дырку на другом носке и заштопал, чтобы оба были одинаковы. Затем снова снарядился в путь. Тут пришла жена и начала задираться, плеснула водой ему в голову и кричала, что ненавидит конунга Сверрира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42