Это она разоблачила кремлевских врачей-от-
равителей - Вовси, Когана, Эттингера, Раппопорта и других с такими

- 325 -

же фамилиями. И благодарные граждане писали ей письма: "Спасибо
тебе, дочка!.." "Как хорошо, что это подлое племя не сможет больше
вредить..." - и т.д., и т.п.
Молодой еврей-патриот испугался: в Политбюро, подумал он,
просто не знают, какой мутный поток хлынул в приоткрытую ими щел-
ку. Так ведь и до погромов может дойти! Надо им объяснить.
Он достаточно долго жил на свете - на нашем, советском свете,
чтобы понимать: письмо до высокого адресата не дойдет, завязнет в
бюрократическом болоте. И он стал писать письма в поддержку Лидии
Тимашук. Писал от имени старых пролетариев, комсомольцев, тружени-
ков колхозных полей: "Правильно, тов. Лидия! Мало их Гитлер поуби-
вал..." или "Эта нация самая вредная, всех их надо повесить на од-
ном суку...". И еще: "Жиды злейший враг русского народа, их надо
истреблять, как тараканов!".
Сегодня, в 94-м году, эти тексты кажутся цитатами из газеты
"Пульс Тушина" и никого удивить не могут. Но тогда они производили
впечатление. Хитроумный автор рассчитывал таким приемом открыть
глаза партии и правительству. Они прочтут и задумаются: а не пе-
ребрали ли мы? Не пора ли дать отбой?
Дальше случилось то, что хорошо описано в романе Ганса Фалла-
ды "Каждый умирает в одиночку". Там гестапо хитрым научным спосо-
бом выходит на след супружеской пары, рассылавшей из разных райо-
нов города антифашистские листовки. Московский еврей пользовался
тем же методом, что и берлинские антифашисты, а чекисты - тем же,
что гестаповцы. Сочинителя писем очень быстро засекли, отловили и
судили по ст. 58.10 - за "разжигание национальной розни".
Я написал, что от антисемитизма не страдал, и это правда. Но
слышал в бараке такой разговор - связанный как раз с делом вра-

- 326 -

чей-отравителей. Они ведь обвинялись в том, что хотели злодейски
умертвить Молотова, Ворошилова и еще кого-то такого же. И вот, об-
суждая на нарах эту новость, мои соседи бандеровцы ахали:
- Чого бажалы зробиты, ворогы!
Казалось бы, нелогично: им бы радоваться, сами, небось, с ра-
достью удавили бы и Молотова, и Ворошилова - а вот же, ужасались
еврейскому злодейству. Мой близкий друг, бандеровский куренной
Алексей Брысь уверяет меня, что антисемитизм бандеровцам совершен-
но чужд. Идеологам и вождям - может быть; но рядовой боец имеет
право на собственное мнение.
Кроме украинцев, литовцев, латышей и эстонцев в Минлаге к нам
прибавились в больших количествах венгры, немцы и японцы - смеше-
ние языков, как на строительстве вавилонской башни! (Хоть т.Сталин
предупреждал, что исторические параллели всегда рискованы, как не
вспомнить, что и конец двух великих строек был одинаковым: "фер-
фалте ди ганце постройке", как говорила моя бабушка). В санчасти
Юлик слышал, как немец-шахтёр объяснял врачу, что у него нелады с
сердцем:
- Hertz - пиздец!
Даже песенки, которые приехали в лагерь с Запада, были разно-
язычными - по-ученому сказать, "макароническими":

Ком, паненка, шляфен,
Морген - бутерброд.
Вшистко едно война,
Юберморген тодт.


- 327 -

(Юлик знал другой вариант:

Ком, паненка, шляфен,
Морген дам часы.
Вшистко едно война -
Скидывай трусы!)

Тут тебе и русский, и немецкий, и польский. Были и чисто
польские:

На цментаже вельки кшики:
Пердолён се небощики...

А власовцы привезли и немецкую солдатскую:

Эрсте вохе маргарине,
Цвайте вохе сахарине,
Дритте вохе мармаладе -
Фирте вохе штейт'с нихт граде!

Что пели литовцы, не знаю, хотя в лагерях их было очень мно-
го; Воркуту так и называли - "маленькая Литва". (Думаю, не на мно-
го меньше большой.) Не знаю и эстонских песенок, а латышскую - од-
ну, про петушка, - запомнил:

Курту теци, курту теци, гайлиту ман?..

Имелись у нас западники и позападнее украинцев, поляков и
прибалтов. Самым западным из европейцев был Лен Уинкот, английский

- 328 -

моряк, able seaman - матрос I-й статьи Королевского флота. Ког-
да-то в начале тридцатых он стал зачинщиком знаменитой забастовки
военных моряков в Инвергордоне. Бунт на корабле!.. Но времена были
либеральные: вместо того, чтобы повесить бунтовщиков на рее, их
списали на берег с волчьим билетом. Друзья-коммунисты переправили
Лена в СССР; он работал в ленинградском морском интерклубе, напи-
сал рассказ из жизни английских моряков и был принят в Союз Со-
ветских Писателей. Женился на русской женщине, но в блокаду она
умерла, а Лен наболтал себе срок по ст. 58.10. А может, и не бол-
тал ничего; просто решили убрать иностранца из Ленинграда от греха
подальше. (Куда уж дальше - на Крайний Север). Он был человек с
юмором того хорошего сорта, который позволяет смеяться не только
над другими, но и над собой. Уинкот говорил, что на вопрос советс-
ких анкет: "Бывали ли за границей, и если бывали, то где?" - он
всегда отвечал: "Не был в Новой Зеландии". Он рассказал нам, что
однажды здорово надрался в сингапурском клубе иностранных моряков.
Пошел пописать, свалился в жолоб и там заснул. Это был Сингапур
двадцатых годов, не сегодняшний сверхсовременный, и уборная была
вроде общественной советской - с жолобом вместо писсуаров; и пере-
горевшую лампочку, как у нас, никто не торопился заменить.
- Было темно, как у негра в заднице - рассказывал Лен. - И
всю ночь, всю ночь на меня мочились моряки всех флотов мира!
Он говорил об этом с какой-то даже гордостью. А я позавидовал
ему - не этому именно приключению, в "бананово-лимонном Сингапу-
ре", а тому, сколько интересных стран он повидал.
В 44-м году, незадолго до ареста, Юлик Дунский, Миша Левин и
я зашли в коктейль-холл на улице Горького. Его только что открыли,
и нам было любопытно. Взяли два коктейля на троих - на третий не

- 329 -

хватило денег - попросили три соломинки и сидели, растягивая удо-
вольствие. К нам подсел пьяненький моряк. Рассказал, что он
чиф-меканик (почему-то он именно так выразился), плавает на торго-
вых судах по всему миру; вот, только что вернулся из Сингапура...
Повернулся ко мне и неожиданно трезвым голосом сказал:
- А ты, очкарь, никогда не будешь в Сингапуре.
Мы ему завидовали - как завидовали в Инте Лену Уинкоту. Не
сомневались, что пророчество чиф-меканика сбудется. Но вот, я пишу
эту страницу хоть и не в Сингапуре, но в Калифорнии; я в гостях у
сына и делать здесь нечего, кроме как вспоминать недобрые старые
времена. И жалеть, что Юлик не дожил до новых...
Вторым иностранным моряком, ставшим на якорь в Инте, был ка-
питан Эрнандес - маленький, тихий, похожий на загорелого еврея.
Когда республиканцы проиграли гражданскую войну, капитан привел
свое судно в Одессу. Там женился и прожил лет десять. Но быть
иностранцем в Стране Советов - рискованное занятие; почти всегда
оно кончалось лагерем.
Земляк Эрнандеса Педро Санчес-и-Сапеда был как раз из тех ис-
панских детей, которых капитан вывозил со своей родины на родину
победившего социализма.
Этих ребят в Москве было много. Москвичи им симпатизировали,
старались помочь чем могли. Но шло время, интерес к Испании ослаб,
и "испанские дети" - так их и взрослых называли - стали рядовыми
советскими гражданами, без особых привилегий.
Взрослый Педро Санчес-и-Сапеда пел в хоре театра им.Немирови-
ча-Данченко и всё больше тосковал по своей первой родине. Понимая,
что по-хорошему его в Испанию не выпустят, он вместе с надежным
товарищем, тоже испанским дитятей, решился на авантюру. В каком-то

- 330 -

из южно-американских посольств (кажется в бразильском, но не руча-
юсь) нашлись сочувствующие.
Как известно, дипломатических багаж таможенной проверке не
подлежит. Кто-то из посольских как раз собирался улетать домой.
Ему купили два больших чемодана, кофра; в один запихали Педро, в
другой - его компаньона. В днищах проделали дырочки, чтобы ребята
не задохнулись.
С двумя этими чемоданами дипломат отправился в аэропорт. И
там выяснилось, что накануне изменился тариф: на оплату тяжелого
багажа у дипломата не хватило денег - нескольких рублей. Взять ва-
лютой в кассе побоялись, одолжить советские иностранцу никто не
решился. Ему предложили: берите с собой один чемодан, а второй мы
отправим завтра, когда ваши привезут деньги.
Так и сделали. Друг улетел, а чемодан с Педро остался. Его
поволокли в холодную камеру хранения - дело было зимой - и там ос-
тавили.
Педро забеспокоился: он замерз, затекли руки-ноги, хотелось
есть - а главное, непонятно было, что происходит. Стараясь сог-
реться, он заворочался; на шум пришел дежурный, чемодан открыли, и
всё выяснилось.
В те времена самолеты Аэрофлота летали с промежуточными по-
садками. Этот не успел долететь даже до Киева, как на борт посту-
пила радиограмма: проверить багаж. В Киеве сняли и второго бегле-
ца... Педро был приятным молодым человеком невысокого роста и с
пожизненным испанским акцентом. Петь в хоре это не мешало. Я с ним
мало общался: вскоре его куда-то увезли. Хотелось бы узнать, как
сложилась его судьба.
Из немцев самым интересным был дневальный нашего барака - од-

- 331 -

ноглазый летчик. И не просто летчик, а - говорили - знаменитый ас.
В отличие от алексеевского немца-дневального, летчик по-русски го-
ворил - с акцентом, конечно; немцу от акцента избавиться также
трудно, как испанцу.
- Лейвая зекцья, на завтр-р-рак! - выкликал он, возникая в
дверях с черной пиратской повязкой на глазу. - Пр-равая зекцья, на
завтр-р-рак!..
И с верхних нар прыгал застывший в позе Будды японский пол-
ковник. Прыгал, не меняя позы - просто взлетал в воздух, призем-
лялся в проходе - и шагал на завтр-р-рак.
Летчика однажды вызвал к себе другой полковник - начальник
ОЛПа Бородулин. Произошел такой диалог:
- Говорят, ты Гитлера видел?
- Видель.
- Что ж ты его не убил?
- А ты Шталина видель?
- Ну, видел.
- Зачем его не убиль?
И одноглазый ас из кабинета начальника прямиком отправился в
бур. Там он, возможно, встретился с еще одним летчиком - Щировым,
Героем Советского Союза. Тот из бура практически не вылезал, поэ-
тому я с ним лично знаком не был, о чем до сих пор жалею.
Лагерный срок Щиров получил за то, что обиделся на Берию.
Лаврентию Павловичу приглянулась красивая жена летчика, и ее дос-
тавили к нему на дом. Про то, как это делалось, написано и расска-
зано так много, что нет смысла вдаваться в подробности. Как прави-
ло, мужья бериевских наложниц шума не поднимали, а Щиров поднял.
Вот и попал в Минлаг. Он и здесь не унимался: о своем деле расска-

- 332 -

зывал всем и каждому, а как только в лагерь приезжала очередная
комиссия и спрашивала, обходя бараки: "Вопросы есть?" - Щиров не-
медленно откликался:
- Есть. Берию еще не повесили?
Его немедленно отправляли в бур, но ведь и туда время от пре-
мени наведывались комиссии с тем же обязательным вопросом. И вся-
кий раз Щиров выскакивал со своим:
- Есть вопрос! Берию не повесили?
Его били, сажали в карцер, но Герой не поддавался перевоспи-
танию.
Берию так и не повесили, но расстреляли - в 1953 г. И Щирова
немедленно выпустили из лагеря. Полковник Бородулин захотел побе-
седовать с ним на прощанье. Спросил:
- Надеюсь, лично к нам у вас претензий нет? Мы только выпол-
няли свой служебный долг.
- Претензий у меня нет, - ответил летчик. - Но я еще вернусь,
и ты мне будешь сапоги целовать.
Этому не суждено было сбыться: Бородулина перевели на Воркуту
и там он умер от инфаркта. Рассказывали подробности: какой-то зек
не поздоровался с ним, как предписывали лагерные правила ("не до-
ходя пяти шагов остановиться, снять головной убор и приветствовать
словами: здравствуйте, гражданин начальник!") Полковник разволно-
вался, стал кричать, топать ногами, и - "Hertz пиздец". Боюсь, что
это легенда. Красивой легендой оказался и слух, будто Щиров дейс-
твительно вернулся на Инту в составе "микояновской тройки" - разг-
ружать лагерь.*******)
Буром заведовал Владас Костельницкас. Такая же сволочь, как
наш Петров, и тоже в прошлом эмведешник. Но внешне - полная проти-

- 333 -

воположность своему каргопольскому коллеге. Литовец, профессорский
сын, он обладал вполне интеллигентной наружностью - был близорук и
носил очки с очень толстыми стеклами. Обладал он и тем прекрасным
цветом лица - белая кожа, нежный румянец - который, по нашему с
Юлием наблюдению, бывает только у ангелов или у людей, не знающих
угрызений совести (за отсутствием таковой). Костельницкас ангелом
не был: с садистическим удовольствием заливал пол в камерах бура
ледяной водой - чтоб сидели на нарах, поджав ноги; по малейшему
поводу надевал на своих подопечных наручники, избивал. При этом
всегда пребывал в превосходнейшем расположении духа: по деревянным
тротуарам ОЛПа ходил приплясывая и аккомпанируя себе на воображае-
мой губной гармошке. Срок у него был небольшой - три года, но и их
Владасу досидеть не удалось: его зарезали. Подозреваю, что земля-
ки; литовцы, как и бандеровцы, к минлаговским временам преврати-
лись в серьезную и хорошо организованную силу, можно даже сказать
- в тайную армию.
Собрав весь ОЛП в столовой, Бородулин произнес гневную речь:
- Враги убили советского офицера Костельницкаса. Не пройдет!
Мы найдем убийц и сурово накажем!
Стоявший рядом со мной зек негромко сказал:
- Хуй вы найдете.
Так и вышло. Меня всегда удивляло: почему в большом многомил-
лионном городе убийц ухитряются найти, а на лагпункте не могут.
Здесь ведь, в наглухо запертой зоне, всего четыре тысячи человек.
Может, не очень-то и искали - ну, одним зеком больше, одним мень-
ше... Почти все лагерные убийства в Минлаге остались нераскрытыми.
Блатные убивали по-старому - работая на публику. Так зарубили
нарядчика, ссученного вора по кличке Рябый: за ним "давно ходил

- 334 -

колун", т.е., он был приговорен воровской сходкой.
Сашка Переплетчиков рассказывал: он колол дрова возле барака;
к нему подошли двое и попросили на минутку топор. Он дал, хотя по-
нимал что вряд ли топор понадобился им для хозяйственных нужд. Ми-
нут через двадцать обоих провели мимо Сашки в наручниках. Один
крикнул:
- Сашок, сходи возьми топор.
- Где?
- В черепе у Рябого.
Рябый отдыхал у себя в кабине, когда вошли эти двое. Один за-
нес над его головой топор, другой тронул за плечо: "по соникам"
убивать не полагалось. Рябый приоткрыл глаза. Этого было достаточ-
но для соблюдения формальностей. И исполнитель приговора, не дожи-
даясь, пока нарядчик сообразит, что к чему, рубанул его по черепу.
После этого они пошли на вахту и, как требовал ритуал, сказали:
- Уберите труп!
Обычно такие дела поручались молодым ворам долгосрочникам.
Двадцать три года сидеть или двадцать пять - большой разницы нет.
Зато - какая заслуга перед преступным миром! (Смертная казнь в те
годы уголовным кодексом не предусматривалась; чтобы припугнуть
блатных, пришлось ввести специальным указом высшую меру наказания
за "лагерный бандитизм". Потом-то узаконили "вышку" и за другие
преступления).
Бандеровцы и литовцы убивали стукачей по-другому, показуха им
была не нужна. Втроем или вчетвером подстерегали приговоренного в
темном местечке и поднимали на ножи. Так было с Костельницкасом,
так было и с Лукиновым, начальником колонны шахты-9.
Этот мерзкий тип сидел с незапамятных времен (в формуляре

- 335 -

стояло: "троцкист") и знал все лагерные подлости. Однажды зашел в
барак с перевязанным горлом, жалобно просипел:
- Ребятки, нет ли у кого стрептоцида, красненького? Ангина у
меня.
Кто-то кинулся к тумбочке:
- У меня есть!
Тогда Лукинов сорвал повязку и торжествующе закричал:
- Теперь понятно, кто у меня красным на снег ссыт! С крыль-
ца... Десять суток ШИЗО!
В угоду начальству он изобретал ненужные режимные строгости -
как мог, портил людям жизнь. Убили Лукинова за неделю до освобож-
дения; уже жена успела приехать - хотела встретить у ворот после
долгой разлуки...
Совсем другого склада человек был Костя Рябчевский, начальник
колонны шахты 13/14. На этом посту он сменил хорошего парня Макара
Дарманяна, футболиста из Одессы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49