только ранил себя. Его положили в
больницу за зоной. А его возлюбленная, узнав об этом, подлезла под
колючую проволоку и прибежала к нему... Её, конечно, силой оторва-
ли от него, уволокли распухшую от слёз. А стрелка, когда он попра-
вился, перевели в другую часть, подальше... Конца истории Юлий не
знал; вряд ли он был счастливым.*)
У наших на сельхозе отношения глубиной не отличались. Не было
конкуренции, не было и ревности. Если и оказывалось, что девушка
делит внимание между двумя мужичками, это редко становилось пово-

- 224 -

дом для ссоры. Просто эти двое считались теперь "свояками". Так и
приветствовали друг друга при встрече: "Здорово, своячок!"
Одна, выражаясь по-старинному, интрижка сменялась другой от-
части из-за текучести состава. Только начнется роман - девчонку
увозят. Хорошо, если на освобождение, как Шуру и Валю; но чаще -
на другой ОЛП. Начальство ведь знало от стукачей, кто с кем, и
время от времени разгоняло "женатиков" по разным лагпунктам. При-
чем отправляли на этап того или ту, в ком администрация меньше
нуждалась. Например, если она бухгалтер, а он простой работяга,
уходит он. А если на общих она, а он агроном - он, естественно, и
останется.
Существовал и такой неписанный закон: если во время облавы на
женатиков в мужском бараке застукают женщину, ей дадут от пяти до
десяти суток карцера, а ему ничего. Если же его застанут в женском
бараке, тогда наказание заслужил он, а на ней вины нет.
Облавы такие проводились часто; я сам однажды спасся позорным
способом: забежал в женскую уборную, присел над очком и закинул на
голову полу бушлата, чтоб не видно было небритого лица.
"Встречались" пары и в бараках, и в служебных помещениях -
например, в пустой бане, в конторе. У придурков имелось больше
возможностей - хотя случались и накладки. Про одну из них расскажу.
Посреди зоны, в отдалении от вахты, стоял маленький одноэтаж-
ный домик, точнее, конурка с громким названием "учкабинет". Днем в
его единственной комнате вольный агроном по прозвищу Помаш (так он
произносил "понимаешь?") обучал девчат премудростям сельхозработ,
а ночью там можно было с кем-нибудь из его учениц уединиться.
Заведывал учкабинетом Федя Кондратьев, одноглазый красавец,
морской офицер, до лагеря чемпион по гимнастике Черноморского фло-

- 225 -

та. Глаза и части скулы он лишился в бою - но не с фашистскими
захватчиками, в с родной милицией. Их было много, а он один - зато
пьяный. И решил взять не числом, а уменьем: бросил себе под ноги
гранату. Противник понёс серьезные потери, а Федя отделался увечь-
ем и десятью годами срока. Случай был нетривиальный. Даже история
Панченко, застрелившего двух милиционеров, меркнет по сравнению с
Фединым подвигом. Лагерное начальство им даже гордилось: Федю де-
монстрировали всем приезжим комиссиям.
- Расскажи, Кондратьев, как ты их!..
И он, поправляя идеально белую повязку на глазу, рассказывал.
Так было на обоих лагпунктах, где я с ним пересекался. И всегда
для Феди находилась блатная работенка.
Мы с ним приятельствовали, и когда мне потребовалось убежище,
Кондратьев с готовностью предоставил в мое распоряжение учкабинет.
Впустил нас с Ирочкой Поповой, моей приятельницей, и запер
снаружи на большой висячий замок. Договорились, что ровно через
час Федя придет и откроет. Но кто-то стукнул на вахту. Я даже знаю
кто: настучал на нас не мой, а Федин враг, зав. баней - до ареста
полковник, между прочим. Идея была - сделать Кондратьеву гадость.
И не успели мы с Ирочкой расположиться на столе с образцами
сельхозпродукции, как послышались шаги и лязг железа: кто-то отк-
рывал замок. Я крикнул:
- Федя, ты? - В ответ ни звука. И я понял что это дежурный
надзиратель Пелёвин, самый вредный из всех; у них на вахте был
второй комплект ключей от всех помещений. Хорошо еще, что я - сам
не знаю почему и зачем - едва мы вошли, запер дверь изнутри на
здоровенный засов.
Отомкнув, надзиратель подергал дверь и, убедившись, что ее не

- 226 -

открыть, снова накинул замок и побежал на вахту за подкреплением:
ему однажды устроили темную в бараке РММ и он боялся повторения.
Я посоветовал Ирочке одеться, а сам стал в панике ковырять
какой-то железкой оконную раму. В отличие от меня Ирочка - вот что
значит офицерская дочка! - сохраняла присутствие духа и ясность
мысли. Сказала:
- А ты просто выбей раму.
Я разбежался и вышиб хлипкое окошко сапогом. Помог Ирочке вы-
лезти и велел скорей бежать в барак, пока не вернулся Пелёвин. А
сам остался ждать неприятностей. Ирочка удивилась:
- А ты чего ж?
Это трудно объяснить, но я ведь высаживал окно для нее, а не
для себя: очень не хотел чтоб эту девочку застали на месте прес-
тупления. И когда она выбралась наружу, решил, что дело сделано;
как-то не подумал, что могу уйти тем же путём. Такой вот заскок. В
оправдание своей глупости могу напомнить известный эпизод из биог-
рафии Ньютона. Великий физик велел прорезать в двери своего каби-
нета специальное отверстие для кошки, чтобы она могла приходить и
уходить, не отрывая его от работы. А когда у нее родились дети,
попросил сделать еще три маленьких лаза - для котят. Аналогия не
полная, но тоже пример странной блокировки интеллекта. Не знаю,
кто объяснил Ньютону его ошибку, а я последовал Ирочкиному совету,
выбрался из учкабинета и помчался в барак - не к себе, а к друзь-
ям, организовывать алиби. Прошло благополучно... А Пелёвина, кста-
ти сказать, через месяц убили - не в зоне и, разумеется, без вся-
кой связи с моим приключением. Пробили голову железнодорожным мо-
лотком - видимо, зуб на него имели не только зеки.
Особых злодеев среди лагерных начальников я не встречал. Были

- 227 -

хуже, были лучше, попадались и тупые злобные скоты, но на настоя-
щего злодея никто не тянул.
А на 15-м нам, считаю, с начальником просто повезло. Это был
шестидесятидвухлетний младший лейтенант Куриченков. Как и вся кар-
гопольская "вохра" он был из местных. Начинал надзирателем, и дос-
лужился до должности начальника лагпункта. Когда вышло распоряже-
ние аттестовать всех, кто был на офицерских должностях, старику
навесили на погон одну звездочку - на большее образования не хва-
тило (по-моему, там и пяти классов не было).
Году в девяностом мы с режиссером Миттой побывали в моих мес-
тах - искали натуру для фильма о сталинских лагерях "Затерянный в
Сибири". Подходящего ничего не нашли: теперешние "учреждения" выг-
лядят совсем по-другому. Но меня поразило, что начальником малень-
кого лагпункта (сейчас это называется как-то иначе) был полковник,
а в подчинении у него ходили подполковники и майоры. Видимо, из-
лишки офицерского состава армия сбывает теперь в исправитель-
но-трудовые заведения. А в наше время на весь Каргопольлаг имелся
только один полковник - Коробицын, начальник управления. Интерес-
но, в каком звании нынешние начальники управлений? Наверно, гене-
ралы армии, а то и маршалы...
Наш младший лейтенант был мужик не злой и справедливый. К
мелким нарушениям режима не придирался; больших строгостей при его
правлении не было. Как-то раз он вызвал меня к себе в кабинет и
посоветовал поменьше заниматься бабами.
- Конечно, без греха один бог, - хмуро сказал он, глядя мимо
меня. - Но надо поаккуратней, чтоб разговоров не было.
Насчет того, что без греха один бог, Куриченков говорил со
знанием дела. Его старушка жена, такая же низенькая и круглолицая

- 228 -

как он, жаловалась заключенной медсестре Лиде, что дед никак не
угомонится, седьмой десяток пошёл, а всё лезет, лезет. (Совсем как
Нехама в бабелевском "Закате": "Ему шестьдесят два года, бог, ми-
лый бог, и он горячий, как печка!" Только Нехама не окала). На на-
ших девчонок старик тоже поглядывал, а было ли еще что - про это
не знаю.
Полной противоположностью начальнику был его заместитель Куп-
цов, тоже младший лейтенант. Это равенство в чинах Куриченкова на-
верняка ранило: заместитель был моложе его лет на сорок с лишним -
наглый крикливый мальчишка. Но приходилось терпеть: родной брат
Купцова, майор, был по каргопольским меркам большой шишкой, на-
чальником оперчекистского отдела, кажется.
В отличие от Куриченкова, Купцов-младший вечно искал повод
сделать кому-нибудь из зеков пакость. Мне - маленькую: привел в
бухгалтерию парикмахера Витьку и приказал:
- Этого кудрявого остричь!
(А кудри-то и отросли сантиметра на три, не больше). Другим
приходилось хуже.
В очередь с прочими придурками я иногда дежурил в адм. корпу-
се. Из-за перегородки доносился голос вольнонаемной телефонист-
ки: "Мостовича! Мостовича! Дай Кругличу!" Иногда она принималась
напевать:

Мама, цаю, мама, цаю, цаю, кипяцёного,
Мама, дролю, мама, дролю, дролю заклюцённого!..

(В тех краях смешно путают "ц" и "ч", меняя их местами. Я
своими глазами видел бумагу, адресованную в Цереповеч).

- 229 -

Но мне и более интересные вещи случалось слышать во время тех
дежурств. Например, спор Купцова с командиром дивизиона охраны
старшим лейтенантом Наймушиным.
Во время шмона на вахте у девчонки за пазухой обнаружили три
килограмма унесенной с поля картошки.
- Судить будем! - кричал Купцов. - Судить!
А Наймушин, фронтовой офицер, урезонивал его:
- Не пори хуёвину. Ну, получит девка по году за килограмм.
Это хорошо?.. Дай десять суток - и хватит с неё.
На том и порешили... И другой их спор я запомнил.
Расконвоированные зеки обязаны были возвращаться в зону к оп-
ределенному часу. И вот на поверке выяснилось, что один, бескон-
войник-прораб, отсутствует.
- Сбежал! - кричал Купцов. - Давай, объявляй его в побеге!
А Наймушин отвечал негромким ленивым голосом:
- Не пори хуёвину. Куда он сбежит? Ему через неделю на осво-
бождение идти.
- А где он?!. Ты знаешь?
- Знаю. На Островное пошел, к своей бабе. Прощаться.
У прораба действительно на Островном, лагпункте "мамок", го-
товилась рожать его подруга.
Вообще-то побеги изредка случались: "ваше дело держать, наше
дело бежать". Уйти с 15-го было не слишком сложно. Нестрогий ре-
жим, вместо сплошного забора - проволочное ограждение. Один моло-
денький вор по-пластунски подлез под колючую проволоку - и с кон-
цами. Поймали его случайно: в Вологде на базаре столкнулся нос к
носу с оперативником, знавшим его в лицо.
Второй побег я описал со всеми подробностями в сценарии "За-

- 230 -

терянный в Сибири". Семеро блатных договорились спрятаться от раз-
вода; их отыскали и вывели "доводом" - т.е., отправили догонять
свою бригаду в сопровождении одного вохровца. Это входило в их
планы. В лесу один из воров, симулируя мучительную боль в желуд-
ке, повалился на землю и стал кататься по хвое. Подкатился к ногам
конвоира, обхватил его за сапоги и повалил. Налетели остальные,
обезоружили стрелка - он и не сопротивлялся, только просил не уби-
вать. Большинством голосов - шесть против одного - решили не пач-
кать рук кровью. Запихали ему в рот кляп, привязали к сосне и дви-
нулись дальше. Ножом, отобранным у вохровца, вожак строгал палоч-
ку; шел и строгал, а остальные держались чуть поодаль - такая ни-
чем не приметная компания деревенских парней. Но подлость натуры
взяла своё: не слушая уговоров, вожак вернулся и тем же ножом пе-
ререзал связанному конвоиру горло. Дикое, совершенно бессмысленное
убийство... Их поймали в той же Вологде, поэтому привезли обратно
живьём и судили. Этим всем дали по четвертаку.
Ст. лейтенант Наймушин, не в пример Купцову, "понимал сорт
людей". Блатные одно, бесконвойный прораб-бытовик совсем другое...
Ко мне Наймушин испытывал - не знаю, почему - явную симпатию.
Может быть, ему нравилось, что в моем голосе он не слышал заиски-
вающих ноток, какие неизбежно появляются, когда зек разговаривает
с начальством. (Когда я обещал Куриченкову вести себя скромнее,
эти нотки в моем голосе были, сам слышал. Но от командира дивизио-
на охраны я мало зависел: ведь не собирался же я уйти в побег?)
И Наймушин часто заходил в бухгалтерию специально, чтобы поболтать
со мной. Подсаживался к моему столу, расспрашивал о Москве, о моей
прошлой жизни. Как-то раз сказал:
- Вчера вечерком хотел зайти потолковать. Заглянул в окошко -

- 231 -

а ты сидишь, с Ленкой разговариваешь. Ладно, думаю, не стану им
портить настроение.
Эта Ленка Ивашкевичуте, хорошенькая литовка, как-то раз мыла
полы на вахте. Наймушин, чтоб не мешать, присел на край стола. По
Ленкиным словам, он был сильно выпивши. Сидел и вполголоса разго-
варивал сам с собой:
- На хуя мне жена, которая детей рожать не может?.. Брошу,
пойду крутить мозги заключенной.
Мне показалось, что Ленка ничего не имела бы против, если б
это ей он пошел крутить мозги: крепко сколоченный, с неулыбчивым
смуглым лицом, старший лейтенант был очень хорош собой.
Жену его Августу мы тоже знали, она работала кассиром. Заклю-
ченные получали не зарплату, а что-то вроде красноармейского де-
нежного довольствия "на махорку" - несколько рублей, меньше деся-
ти, по-моему.
Кроме этих денег и зарплаты вольным, Августа, случалось, вып-
лачивала вознаграждение местным доброхотам за содействие в поимке
беглеца - как всё равно премию за истребленного волка.
Один такой ловец, узнав, что сумму вознаграждения урезали
против прежних лет чуть ли не вдвое, объявил:
- Хуй я им буду ловить! За такие деньги пускай сами имают!
Августа не выдержала, крикнула из своего окошка:
- Иди, иди! Скажи спасибо, что и это получил.
А я подумал про сибирского беглеца из старой песни:"Хлебом
кормили крестьянки меня, парни дарили махоркой"... Где те кресть-
янки, где те парни?!.
Семейные проблемы Августы у нас в бухгалтерии широко обсужда-
лись: её любили. Она действительно не могла иметь детей и от этого

- 232 -

страдала. Её грустную улыбку не портил даже сплошной ряд стальных
зубов. Августа охотно брала наши письма, чтобы отослать их, минуя
лагерную цензуру; приносила из дому пирожки, угощала. Думаю, ни
она, ни ее муж не принимали всерьёз обвинения и срока, которые нам
навесили - кому трибунал, кому "тройка", кому ОСО.
Во всяком случае, меня, с моим режимным восьмым пунктом, Най-
мушин на свой риск выпустил за зону, когда Шура Юрова - Солнышко -
уже свободной гражданкой пришла к нашей вахте, попрощаться. Так
что теперь я могу похваляться, что и у меня был роман с вольняшкой
- правда, короткий, не длиннее часа. (Нас приютил у себя в инстру-
менталке бригадир "газочурки" однорукий Виктор Соколовский. До че-
го же лихо управлялся он с пудовыми чурбанами, закидывая их единс-
твенной рукой под циркульную пилу! Я бы и двумя не смог).
А еще раньше старший лейтенант разрешил мне сходить с брига-
дой РММ на чужой ОЛП: там в центральном лазарете лежала другая Шу-
ра, Силантьева. Я навестил ее, принес передачку.
В конце лета случилось ЧП, и я - опять-таки властью Наймушина
- был отправлен без конвоя на сенокосную подкомандировку.
ЧП было несерьезное: бухгалтер подкомандировки Сашка Горшков
вообразил, что у него триппер. Он впал в панику, не мог работать;
сидел целыми днями и разглядывал воспаленное место. Начислять пи-
тание сотне женщин, посланных на сенокос, стало некому. На выручку
бросили меня. Отправили без охраны: в разгар страды конвоиров не
хватало. Дорогу взялся показать бесконвойный нормировщик Носов.
До подкомандировки было километров двенадцать. Мы шли лесом,
собирая по дороге ягоды. Заглянули к лесничихе, попили парного мо-
лочка. И я впервые понял, как замечательно красив северный лес, в
котором я прожил уже три года. Раньше не замечал - и когда через

- 233 -

месяц возвращался с сенокоса вместе с бригадой, в сопровождении
конвоира с винтовкой ("под свечкой") опять стал равнодушен к кра-
сотам природы.
На сенокосе я был царь и бог. Жил в отдельной кабинке, пил
молоко - не такое вкусное, как у лесничихи. Коровы были доходные,
настоящие лагерницы. Некоторые при всем желании не давали и двух
литров в день - меньше, чем коза.
На сенокосе к моим бухгалтерским обязанностям неожиданно до-
бавилась довольно деликатная миссия. Мне позвонили с 15-го и поп-
росили собрать у женщин из бригады косарей подписи в пользу брига-
дирши: на нее завели дело по обвинению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49