На другом конце лавки с грохотом обрушились цимбалы.
– Извиняюсь, – сказал Лайас.
Глод поднял крышку инструмента, совершенно незнакомого Импу, обнаружив ряд клавиш. Гном пробежался по ним своими толстыми короткими пальцами, произведя последовательность печальных, тонких звуков.
– Что это такое? – прошептал Имп.
– Клавесин, – ответил Глод.
– Годится на что-нибудь?
– Не думаю.
Имп выпрямился. У него возникло чувство, что за ним наблюдают. За ним наблюдала старуха, но был еще кто-то кроме нее…
– Это бесполлезно. Тут ничего нет, – громко произнес он.
– Эй, что это такое? – спросил гном.
– Я сказалл – здесь ничего…
– Я что-то слышал.
– Что?
– Вот, вот опять…
Позади них раздался грохот и серия глухих ударов – Лайас освобождал двойной бас из под груды старых пюпитров, пытаясь при этом избежать острых углов.
– Был такой странный звук, пока ты говорил, – сказал Глод. – Ну-ка скажи что-нибудь.
Имп заколебался, как это всегда происходит с людьми, всю жизнь чешущими языками, когда их просят «что-нибудь сказать».
– Имп? – сказал он.
УУММ, Уумм, уумм…
– Это идет от…
УААА, Уааа, уааа…
Глод отвалил в сторону груду старых нот. Под ней обнаружилось музыкальное кладбище, включающее в себя освежеванный барабан, набор ланкрских волынок без труб и маракас, которым, возможно, пользовался танцор Дзен-фламенко. И что-то еще.
Гном вытащил это наружу. Оно смутно напоминало гитару, обработанную тупым каменным зубилом.
Несмотря на то, что гномы, как правило, не играют на струнных инструментах, Глод узнавал гитару с первого взгляда. Они напоминали формой женщин – если вы считаете, что женщины лишены ног и у них очень длинная шея и множество ушей.
– Имп? – сказал он.
– Да?
Уауауауауммм… Звук казался острым, как пила, и окаймленным бахромой. На инструмент были натянуты двенадцать струн, а корпус цельнодеревянным, безо всяких пустот, так что, казалось, нужен был только для того, чтоб было на что их натянуть.
– Оно отзывается на твой голос, – сказал гном.
– Как это?
Аамм эоу…
Глод прижал струны рукой, а другой подал знак подойти поближе.
– Это, верно, из-за соседства Университета, – прошептал он. – Он источает магию, это широко известный факт. Или какой-то волшебник заложил ее. Дареной крысе в зубы не смотрят. Ты умеешь играть на гитаре?
Имп побледнел.
– Ты имеешь в виду как… как фоллк-музыкант?
Он взял инструмент.
Фолк-музыка не приветствовалась в Лламедосе и исполнение ее сурово пресекалось; считалось, что если некто напоил коня и собирается приобнять жену, то он вправе расчитывать, что его дальнейшие шаги не будут запротоколированы и впоследствии исполнены под музыку. Гитары же отвергались из-за их, ну… чрезмерной простоты.
Он взял аккорд. Возник звук, подобного которому он не слышал никогда в жизни: резонанс и необычные отголоски, которые будто бы уносились прочь, пропадали в руинах инструментов и возвращались, обогащенные новыми гармониками.
От этого звука зазудел его спинной хребет.
Но вы не сможете быть даже самым распоследним музыкантом на свете, если у вас нет инструмента.
– Отлично, – сказал Глод. Он повернулся к старухе.
– Вы же не назовете это музыкальным инструментом, не так ли? – вопросил он. – Взгляните на него – от него тут не больше половины.
– Гллод, я не думаю… – начал Имп. Струны у него под рукой затрепетали.
Старуха посмотрела на эту штуковину.
– Десять долларов, – сказала она.
– Десять долларов? Десять долларов? – воскликнул Глод. – Да это не стоит и двух!
– Стоит, – сказала старуха. Она оживилась самым неприятным образом, как будто предвкушая схватку, в которой ничьим карманам пощады не будет.
– К тому же она старая, – сказал Глод.
– Антикварная.
– Вы слышали этот звук? Совершенно гиблый.
– Сочный. В наши дни уже не встретишь подобного мастерства.
– Только потому, что сейчас научились этого избегать!
Имп еще раз присмотрелся к штуковине. Струны резонировали сами по себе. Они слегка отблескивали синим и смазывались, как будто никогда не прекращали вибрировать.
Он поднес ее к губам и прошептал:
– Имп.
Струны умммнули.
Теперь он разглядел пометку мелом. Мел почти стерся, так что единственное, что можно было понять – это пометка. Просто меловой штрих.
Глода несло. Гномы считаются самыми энергичными дельцами, уступая в проницательности и наглости только маленьким пожилым леди.
Имп попытался сосредоточится на происходящем.
– Итак, – говорил Глод. – Мы догорились?
– Договорились, – отвечала маленькая пожилая леди. – И не пытайтесь плевать себе на руку, пока я не пожму ее. Подобное поведение негигиенично.
Глод повернулся к Импу.
– Думаю, я провернул дело просто замечательно, – сказал он.
– Хорошо. Посллушай, это очень…
– Есть двенадцать долларов?
– Что?
– Что-то вроде утешительного приза, я думаю.
Глухой удар донесся сзади. Катя перед собой здоровенный барабан и удерживая локтем стопку тарелок, появился Лайас.
– Я же говорилл, что у меня нет денег! – прошипел Имп.
– Да, но… слушай, люди всегда говорят, что у них нет денег. Это разумно. Ты же не будешь ходить повсюду и говорить, что у тебя полно денег. Значит, ты имел в виду, что у тебя их на самом деле нет?
– Нет!
– Даже каких-то двенадцати долларов?
– Нет!
Лайас свалил барабан, тарелки и пачку нот на стойку.
– Сколько за все? – спросил он.
– Пятнадцать долларов, – ответила старуха.
Лайас вздохнул и выпрямился. На секунду взгляд его приобрел отсутствующее выражение; затем он треснул себя по челюсти, залез пальцем в рот, пошарился там и извлек…
Имп вытаращил глаза.
– Так, дай-ка взглянуть, – сказал Глод. Он выхватил что-то из пальцев Лайаса и внимательно рассмотрел.
– Эй! Здесь как минимум пятьдесят карат! – воскликнул он.
– Я не возьму это, – заявила старуха. – Это побывало во рту у тролля.
– Яйца же вы едите, – сказал Глод. – Так или иначе, всякий знает, что у троллей алмазные зубы.
Старуха взяла алмаз и исследовала его в свете свечи.
– Если я отнесу его к одному из ювелиров на Улицу Совершенства, – сказал гном, – он скажет, что этот камушек стоит две тысячи.
– Ну а я скажу тебе прямо здесь, что он стоит пятнадцать, – ответила старуха.
Алмаз магическим образом преобразил ее. Она одарила их лучезарной улыбкой.
– А почему мы просто не забрали все это у нее? – спросил Глод, когда они оказались снаружи.
– Потому что она бедная беззащитная старая женщина, – сказал Имп.
– Точно!
Глод посмотрел вверх на Лайаса.
– Так у тебя полный рот этого добра?
– Угу.
– Слушай, я тут задолжал своему домовладельцу за два месяца и…
– И думать забудь, – сказал тролль ровным голосом.
Дверь за ними захлопнулась.
– Эй, не унывайте! – сказал Глод. – Завтра я устрою нам ангажемент. Не беспокойтесь. Я знаю всех в этом городе. Трое нас… это группа!
– Мы ведь даже не репетировалли вместе, – заметил Имп.
– Мы будем репетировать прямо по ходу дела, – заявил Глод. – Добро пожаловать в мир профессионалов!

Сьюзан не слишком хорошо знала историю. Она всегда казалось ей исключительно скучным предметом. Снова и снова какие-то скучные личности совершали одни и те же глупости.
В чем смысл? Один король в точности похож на всех остальных.
Класс изучал какую-то революцию, в течении которой некие крестьяне выказывали желание перестать быть крестьянами и, поскольку победили аристократы, они очень быстро перестали быть крестьянами. Стоило ли учиться читать и копаться в источниках, чтобы узнать – что стоят серпы и вилы против арбалетов и мечей?
Она скрепя сердце дослушала до середины, а потом скука взяла свое, она достала книгу и отключилась от окружающего мира.
– ПИСК!
Сьюзан оглянулась. На полу у ее стола маячила маленькая фигурка. Она была черезвычайно похожа на крысиный скелет в черном одеянии и с крохотной косой в лапах.
Сьюзан уставилась в книгу. Таких вещей не существует. Она вполне уверена в этом.
– ПИСК!
Сьюзан опять взглянула вниз. Видение все еще было тут. Вчера на ужин были тосты с сыром. Книги предупреждают нас, что следует ожидать подобного после сытного ужина.
– Тебя нет, – сказала она. – Ты просто кусок сыра.
– ПИСК?
Убедившись, что оно привлекло внимание Сьюзан, создание извлекло маленькие песочные часы на серебряной цепочке и настоятельно указало на них. Вопреки всем рациональным соображениям, Сьюзан наклонилась и подставила ладонь. Существо вскарабкалось на нее – ноги у него были как шпильки – и выжидательно уставилось на нее. Сьюзан подняла его на уровень глаз. Все в порядке, это, вероятно, просто плод ее воображения. Ей следует отнестись к этому серьезно.
– Я надеюсь, ты не будешь говорить ничего вроде «О, мои лапки и усики!», не так ли? – спросила она тихо. – Потому что если ты это скажешь, я пойду и сброшу тебя в уборную.
Крыса помотала черепом.
– А ты настоящая?
– ПИСК. ПИСКПИСКПИСКПИСК…
– Послушай, я не понимаю, – сказала Сьюзан терпеливо. – Я не говорю по-грызуньи. Из современных языков у нас только клатчский и я знаю, как сказать «Верблюд мой тетушки пропал в миражах». И если ты воображаемый, то попытайся стать более… привлекательным.
Скелет, даже такой маленький, трудно назвать привлекательным объектом, даже если он выражает сочувствие и улыбается. Однако ей казалось… нет, она вспомнила… память подсказала ей, что этот не только реален, но и на ее стороне. Это была непривычно. Ее сторону обыкновенно принимала только она сама.
Крыса напоследок глянула на Сьюзан, а потом, в одно движение, схватила маленькую косу зубами, сиганула с ладони на пол и поспешила прочь, лавирую между парт.
– И ничего не сказал про лапки и усики, – заметила Сьюзан. – Неправильный какой-то, в любом случае.
Крысиный скелет шагнул в стену.
Сьюзан вернулась к книге и яростно проштудировала Парадок Делимости Ноксиуса, который доказывал невозможность падения бревна.

Они репетировали всю ночь в необычайно аккуратных меблированных комнатах Глода, которые располагались за кожевенной фабрикой на Дороге Федры и были надежно укрыты от любопытных ушей Гильдии Музыкантов. Комнаты были весело раскрашены, отдраены и сияли чистотой. Вам не найти тараканов, крыс или каких угодно паразитов в гномьем жилище. Во всяком случае, если у хозяев есть сковородка.
Имп и Глод сидели и смотрели, как тролль Лайас молотит по своим камням.
– Ну, что скажете? – спросил тот, закончив.
– Это все, что ты можешь? – осведомился Имп наконец.
– Это же камни, – пояснил тролль терпеливо. – Все, что ты можешь из них извлечь – боп, боп, боп.
– Хмм. Могу я попробовать? – спросил Глод.
Он уселся перед россыпью камней и какое-то время внимательно их рассматривал. Затем он переложил некоторые из них, достал пару молотков из ящика с инструментами и постучал ими на пробу.
– А теперь давайте посмотрим… – сказал он.
Бамбам бамБАМ.
Струны гитары рядом с Импом загудели.
– Без Майки, – сказал Глод.
– Что? – спросил Имп.
– Просто маленькая музыкальная бессмыслица, – сказал Глод. – Как «Стрижка и бритье, два пенса».
– Прошу прощения?
Бам бам а бамбам, бамБАМ.
– Два пенса – неплохая плата за стрижку и бритье, – заявил Лайас.
Имп испытывал к камням сложные чувства. Ударные тоже не приветствовались в Лламедосе. Барды говорили, что кто угодно сможет колошматить палками по камням и выдолбленным бревнам. Это не музыка. А кроме того – тут они понижали голоса – в этом есть что-то животное.
Гитара загудела. Она как будто подхватывала звук.
У Импа вдруг возникло ощущение, что с ударными можно сделать много интересного.
– Можно мне попробовать? – спросил он.
Он взял молотки. Гитара издала несколько едва ощутимых звуков.
Сорок пять секунд спустя он опустил молотки. Эхо смолкло.
– А зачем ты треснул меня по шлему в самом конце? – осторожно поинтересовался Глод.
– Извини, – сказал Имп. – Я немного отвлекся. Мне показалось, что ты – тарелка.
– Это… необычно… – сказал тролль.
– Музыка… в камнях, – сказал Имп. – Ты просто доллжен помочь ей выйти наружу. Музыка вообще содержится во всем, надо только знать, как искать.
– Можно мне попробовать этот рифф? – спросил тролль. Он взял молотки и прошаркал на свое место среди камней.
А бам боп а ри боп а бим бам бум.
– Что ты с ними сделал? – спросил он. – Они зазвучали… неистово.
– Неплохо звучит, – сказал Глод. – Очень даже неплохо.
Этой ночью Имп спал, заклинившись между крошечной кроваткой гнома и громоздящимся Лайасом. Он улегся и вскоре захрапел. Струны гитары рядом с ним сладко пели. Убаюканный этими почти неслышными звуками, он совершенно забыл об арфе.

Сьюзан проснулась. Кто-то дергал ее за ухо. Она открыла глаза.
– ПИСК?
– О, нет…
Она села в постели. Остальные девочки спали. Окно было распахнуто, поскольку в школе приветствовался свежий воздух. Он был доступен в любых количествах и совершенно бесплатно.
Крысиный скелет заскочил на подоконник и, убедившись, что она наблюдает за ним, спрыгнул в ночь.
Насколько Сьюзан могла понять, мир предлагал ей два варианта, на выбор. Она могла остаться в постели или последовать за крысой. Что было бы, безусловно, исключительно глупым поступком. Слащавые персонажи книжек часто поступают именно так и заканчивают в каком-то идиотском мире, населенном гоблинами и говорящими животными с задержками в развитии. И это, как правило, такие слабые, плаксивые девочки. Они позволяют проделывать с собой что угодно, не придпринимая ни малейшей попытки дать отпор. Они просто плывут по течению, произнося фразы типа «Господи храни», в то время как любое разумное человеческое существо быстро организовало бы все как надо.
Тем не менее, когда обо всем этом думаешь в таком вот разрезе, оно представляется довольно соблазнительным. О мире сделано слишком много поверхностных суждений. Сьюзан всегда говорила себе, что задача таких людей, как она (если такие, конечно, существуют) – привести все в порядок. Натягивая платье и перелезая через подоконник, она до последнего момента была уверена, что сейчас вернется в постель.
Крыса тонкой тенью скользила через залитый лунным светом газон. Сьюзан бросилась за ней. Та привела ее к конюшням, где и растворилась в тени. Через некоторое время, в течение которого Сьюзан слегка мерзла и в гораздо большей степени ощущала себя идиоткой, крыса вернулась, таща предмет гораздо больший ее самой. Он походил на сверток старого тряпья. Затем крысиный скелет отошел на несколько шагов, разбежался и дал свертку хорошего пинка.
– Ну ладно, ладно!
Сверток открыл глаз, который принялся дико вращаться, пока не сфокусировался на Сьюзан.
– Я предупреждаю тебя, – сказал сверток. – Я не произношу слов на Н.
– Извините? – сказала Сьюзан.
Сверток разернулся, поднялся, шатаясь, на ноги и расправил неопрятные крылья. Крыса перестала его пинать.
– Я же ворон, так? – сообщил он. – Одна из немногих говорящих птиц. Первое, что люди говорят, это – о, ты же ворон, давай, скажи то слово на Н… Если бы я получал пенни за каждый раз, я бы…
– ПИСК.
– Ну ладно, ладно, – ворон взъерошил перья. – Вот эта штука – это Смерть Крыс. Заметила у него косу, клобук, да? Смерть Крыс. Очень важная персона в крысином мире.
Смерть Крыс отвесил поклон.
– Проводит много времени под амбарами и везде, где люди рассыпают отруби со стрихнином, – сказал ворон. – Очень добросовестный.
– ПИСК.
– Ну хорошо. А что ему надо от меня? – спросила Сьюзан. – Я-то ведь не крыса.
– Весьма проницательное замечание, – сказал ворон. – Слушай, я ведь не напрашивался. Вот только что дремал на своем черепе, а в следующую минуту он хватает меня за ногу… Быть вороном, как я это называю… Я ведь настоящая оккультная птица…
– Прошу прощения, – сказала Сьюзан. – Я знаю, что это такой сон, но все же хочется в нем разобраться. Ты сказал… дремал на своем черепе?
– О, ну конечно не мой собственный череп! – сказал ворон. – Кого-то другого.
– Чей же?
Глаза ворона дико завращались. Он никак не мог управиться с ними, так чтобы они смотрели в одну точку. Сьюзан с трудом подавила желание повращаться вместе с ними.
– Слушай, откуда мне знать? Он попал ко мне без наклейки, – сказал он. – Просто череп и все. Послушай… Я работаю с волшебником, так? Внизу, в городе. Сижу целый день на этом черепе и говорю людям «карр».
– Зачем?
– Затем что ворон, сидящий на черепе и говорящий «карр» – это значительная часть волшебнического modus operandi, так же как здоровенные капающие канделябры и древнее чучело крокодила, свисающее с потолка. Разве ты этого не знала? Я полагал, что об этом знает всякий, кто знает все обо всем. Затем, что настоящий волшебник может обойтись даже без зеленого бурлящего варева в бутылках, но без ворона, который сидит на черепе и говорит «карр»…
– ПИСК.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34