– С чего это вы все стали такими музыкальными? – спросил Ридкулли. – Я употребляю это слово в самом вольном понимании, конечно.
Он посмотрел на сгрудившихся волшебников. Затем опустил взгляд.
– Да у вас у всех башмаки на манной каше!
– Честное слово, мне показалось, что я стал чуть выше, – сказал Главный Диспутатор. – Я отнес это на счет сельдерейной диеты[Note 20 - У Главного Диспутатора была теория, согласно которой стручковая фасоль, сельдерей и ревень увеличивают рост в соответствии со знаменитой Доктриной Подписей.].
– Правильная волшебная обувь – это остроносые туфли или хорошие прочные башмаки, – сказал Ридкулли. – Если чья-то обувь превращается в манную кашу – значит, что-то неладно.
– Это же резина, – объяснил Декан. – Через нее всякие острые штучки легко…
Ридкулли тяжело задышал.
– Если твои ботинки сами по себе изменяются… – прорычал он.
– То это означает, что ты наступил в магию?
– Ха-ха, хорошо сказано, Главный Диспутатор, – сказал Декан.
– Я желаю знать, что происходит, – тихим ровным голосом сказал Ридкулли. – И если вы все немедленно не заткнетесь, у вас будет куча проблем.
Он порылся в карманах мантии и после нескольких фальстартов извлек на свет божий карманный чудометр и воздел его вверх. В Университете всегда высокий магический фон, но сейчас маленькая стрелочка застыла на отметке «Нормально». В среднем, скажем так. Она раскачивалась туда сюда, как метроном.
Ридкулли поднял его еще повыше, чтобы всем было видно.
– Что это такое? – спросил он.
– Размер четыре четверти? – подсказал Декан.
– Музыка – это не магия, – отрезал Ридкулли. – Это бренчанье и громыханье и…
Он запнулся.
– Никто из вас не желает мне ничего сообщить?
Волшебники нервно шаркали своими голубыми замшевыми туфлями.
– Ну, – начал Главный Диспутатор, – действительно, прошлой ночью мне, кхм, то есть некоторым из нас случилось проходить мимо «Залатанного Барабана»…
– Добродетельные Странники, – сказал Преподаватель Современного Руносложения. – Вполне допустимо для Добродетельных Странников употреблять Спиртное в Лицензированных Заведениях в любой Час Дня и Ночи. Городской закон, как вы знаете.
– Ну и откуда вы странствовали? – спросил Ридкулли.
– Из «Виноградной Грозди».
– Это же сразу за углом.
– Да, но мы… мы устали.
– Хорошо, хорошо, – сказал Ридкулли голосом человека, который уверен, что если потянуть за нитку чуть быстрее, то распуститься весь жилет. – Библиотекарь был с вами?
– О, да.
– Дальше.
– Ну, и там была эта музыка…
– Такая брякающая, – сказал Главный Диспутатор.
– И сольная партия… – добавил Декан.
– Это было…
– …что-то типа…
– …некоторым образом она…
– …как бы проходит сквозь кожу и создает ощущение будто тебя нагазировали, – сказал Декан. – Кстати, позвольте спросить, нет ли у кого черной краски? Я все обыскал…
– Достал, – пробурчал Ридкулли. Он потер подбородок. – О боги. Опять то же самое. Какая-то хрень просачивается в нашу вселенную, а? Воздействия С Той Стороны, да? Помните, что произошло, когда мистер Хонг открыл свой рыбный бар на месте старого храма на Дагон-Стрит? А после были еще эти движущиеся картинки. Я с самого начала был против них. И эти каркасы на колесах. В этой проклятой вселенной больше дырок, чем в квирмском сыре… Ну что же, по крайней…
– В ланкрском сыре, – подсказал Главный Диспутатор услужливо, – это он с дырками. А квирмский – с голубыми прожилками.
Ридкулли одарил его красноречивым взглядом.
– На самом деле во всем этом не ощущается магии, – сказал Декан. Он вздохнул. Ему было семьдесят два. А от всего этого он чувствовал себя семнадцатилетним. Он не мог припомнить, каково это – быть семнадцатилетним, должно быть, когда с ним это происходило, он был очень занят. Но все это заставляло его испытывать чувства, какие, по его представлениям, испытывают семнадцатилетние. Как будто красная колючая фуфайка пододета под кожу. Он хотел бы услышать все это вновь.
– Я думаю, сегодня ночью это повторится, – отважился он. – Мы могли бы, кхм, отправиться туда и послушать. В порядке детального изучения этой угрозы обществу, – добродетельно добавил он.
– Верно, Декан, – согласился Преподаватель Современного Руносложения. – Это наш гражданский долг. Мы – это первая линия сверхъестественной городской обороны. Допустим, ужасные призрачные создания обрушаться на него с воздуха?
– И что тогда? – спросил Профессор Неопределенных Исследований.
– Мы будем на посту!
– Да? Это ведь неплохо, не так ли?
Ридкулли во все глаза смотрел на своих волшебников. Двое украдкой притопывали ногами. Некоторые, казалось, незаметно подергивались. Казначей, разумеется, подергивался всегда, но это было лично его персональное состояние. Канарейки, подумал он. Или громоотводы.
– Хорошо, – неохотно согласился он. – Мы сходим туда. Но не привлекая к себе внимания.
– Безусловно, Аркканцлер.
– И каждый сам оплачивает свою выпивку.
– Ох.

Капрал (возможно) Хлопок отсалютовал сержанту форта, который пытался бриться.
– Этот новобранец, сэр, – доложил он, – не желает подчиняться приказам.
Сержант кивнул и тупо уставился на что-то в своей руке.
– Бритва, сэр, – услужливо подсказал капрал. – Без конца повторяет фразы типа НИЧЕГО НЕ ВЫХОДИТ.
– Пробовали закапывать его по шею в песок? Обычно это помогает.
– Это слишком… хм… такая штука… опасная для людей… только что помнил… – капрал щелкнул пальцами. – Штука. Жестокость, вот что. Мы не ввергаем людей… в преисподнюю… В наше время.
– Это… – сержант взглянул на ладонь левой руки, на которой было записано несколько строчек, – …Иностранный Легион.
– Дасэр. Такточносэр. Он обречен. Сидит там целыми днями, в песке. Мы зовем его Белая Тыква Пустыни, сэр.
Сержант растерянно всматривался в зеркало.
– Это ваше лицо, сэр, – сказал капрал.

Сьюзан критически рассматривала себя.
Сьюзан – разве это хорошее имя? Конечно, не настолько скверное, как например у бедной Йодины из четвертого класса или у Найджеллы – чье имя значит «опс, а мы-то хотели мальчика». Но оно скучное. Сьюзан. Сью. Старая добрая Сью. Это имя, которое готовит сэндвичи, сохраняет здравый рассудок в трудную минуту и может со всей ответственностью присмотреть за чужими детьми. Это имя никогда и нигде не использовалось королевами или богинями.
И даже мухлюя с орфографией вы многого не добьетесь. Вы можете превратить его в Сьюзи, и это будет звучать будто вы зарабатываете на жизнь, танцуя на столе. Вы можете вставить в него дополнительное З, пару Н и А, но оно все равно будет выглядеть как имя с пристроенными флигелями.
Что ж, по крайней мере она может сделать что-нибудь со своей внешностью.
Вот этот плащ с капюшоном. Он, может быть, и традиционный… но сама-то она отнюдь. Альтернативы ему были такие: ее школьная форма и одно из розовых творений матери. Мешковатое одеяние Квирмского Колледжа для Юных Леди было величественно и – по крайней мере в представлении мисс Буттс – надежно защищало от всех искушений плоти… но в качестве костюма Окончательной Реальности ему не хватало некоторой щеголеватости. Розовое же просто совершенно исключено.
Первый раз в истории Вселенной Смерть задумалась – что ей одеть.
– Не унывай, – сказала она своему отражению. – Здесь… Я могу творить вещи, правда?
Она протянула руку и подумала: чашка, и чашка явилась. Ее украшал рисунок из костей и черепов.
– Ах, – сказала Сьюзан. – Я подозреваю, узор из роз вне обсуждения? Вероятно, потому что не впишется в окружение.
Она поставила чашку на туалетный столик и щелкнула по ней. Та отозвалась вполне материальным звяканьем.
– Ну что ж, тогда, – сказала она, – я не желаю ничего слащавого и позерского. Никаких дурацких черных кружев или того, что носят эти идиоты, которые кропают стишки и одеваются как вампиры, а сами вегетарианцы.
Изображения одежд поплыли вокруг ее отражения. Было ясно, что черный – единственно доступный цвет, но она остановилась на чем-то практичном и без лишних украшений. В сомнении склонила голову.
– Ну хорошо, может быть, немного кружев, – сказала она. – И возможно, чуть побольше… лиф.
Она кивнула своему отражению. Несомненно, такую одежду не носила ни одна Сьюзан, хотя она допускала, что ее окружает некая базовая Сьюзанность, которая проникнет в нее через некоторое время.
– Или это отличная работа, – сказала она. – Или я окончательно сошла с ума. Ха-ха.
И она отправилась повидать своего дедуш… Смерть.
Было только одно место, где он мог быть.

Глод спокойно бродил по Университетской Библиотеке. Гномы уважают ученость, при условии, что им не потребуется ее превзойти.
Он дернул за мантию проходящего мимо юного волшебника.
– Здесь работает обезьяна, верно? – спрросил он. – Большая толстая волосатая обезьяна с лапами шириной в пару октав.
Студент, юноша с нездоровым цветом лица, взглянул вниз на Глода с тем презрительным выражением, какое люди определенного типа обязательно приберегают для гномов.
Быть студентом Незримого Университета – небольшое удовольствие. Это заставляет принимать любое развлечение, какое подвернется. Он улыбнулся широкой, невинной улыбкой.
– Отчего же, конечно! – ответил он. – Я совершенно уверен, что непосредственно в настоящий момент он находится в своей рабочей комнате в подвале. Но тебе следует быть крайне осторожным, когда ты обращаешься к нему.
– Это как? – спросил Глод.
– Да, ты непременно должен сказать ему: «Не хотите ли арахиса, мистер Обезьяна?», – сказал студент-волшебник. Он подмигнул паре своих коллег. – Это очень важно, правда? Он обязательно должен называть его мистер Обезьяна.
– О, это и в самом деле так, – сказал другой студент. – В сущности, если ты не хочешь, чтобы он пришел в раздражение, ты должен подстраховаться и чесать у себя подмышками во время разговора. От этого он почувствует себя непринужденно.
– И приговаривать «угх угх угх», – добавил третий студент. – Он это любит.
– Ну что же, спасибо большое, – сказал Глод. – Куда мне идти?
– Мы проводим тебя, – сказал первый студент.
– Это очень любезно с вашей стороны.
– Не стоит благодарности. Всегда рады помочь.
Волшебники провели Глода по лестничному пролету и дальше по туннелю. Свет сочился через пластины зеленого стекла, вделаные в потолок. Иногда до Глода доносилось хихиканье из-за спины.
Библиотекарь сидел на корточках в длинной комнате с высоким потолком. Множество вещей валялось на полу перед ним: здесь были каретные колеса, какие-то непонятные куски дерева, разные трубки и куски проволоки. Все это напоминало сценки из городской жизни, когда озадаченые люди собираются вокруг сломаных насосов и дырявых оград. Библиотекарь жевал кусок трубы и задумчиво разглядывал кучу.
– Вот он, – сказал один из волшебников, подталкивая Глода вперед.
Гном прошаркал внутрь. Его сопровождало сдавленное хихиканье. Он похлопал Библиотекаря по плечу.
– Прошу прощения…
– Уук?
– Эти парни только что назвали тебя обезьяной, – сообщил Глод, показывая за спину. – На твоем месте я бы заставил их пожалеть об этом.
Ответом ему был визг разрываемого металла, за которым последовал шум драки – волшебники отвешивали друг другу оплеухи в стремлении первым пробиться наружу.
Библиотекарь, казалось, без всякого усилия, согнул трубу пополам.
Глод подошел к дверям и выглянул наружу. Он увидел только расплющенную в лепешку остроконечную шляпу.
– Отлично это у тебя получилось, – сказал он. – Стоило мне спросить их, где Библиотекарь, начались эти приколы в стиле «гномы отдыхают». Ты умеешь с ними разбираться.
Он вернулся в комнату и уселся рядом с Библиотекарем. Тот придал трубе небольшой изгиб.
– Что это ты творишь? – спросил Глод.
– Гуук ууук УУК!
– Мой кузен Модо тут садовником, – сказал Глод. – Он говорил, что ты типа клавишник. – Он уставился на руки Библиотекаря, занятые изгибанием трубы. Они были велики. И, разумеется, их было четыре. – Пожалуй, он не врал.
Обезьяна схватила кусок фанеры и попробавала его на вкус.
– Мы подумали – может, ты поиграешь с нами на пианофорте сегодня ночью в «Барабане», – сказал Глод. – Я, и Клифф, и Бадди так подумали.
Библиотекарь скосил на него свои карие глаза и начал тренькать фанерой, сжав ее в кулаке.
– Уук?
– Точно, это он, – сказал Глод. – Тот чувак с гитарой.
– Иииик!
Библиотекарь исполнил сальто назад.
– Уукуук уука ука УКА УК!
– Я гляжу, ты уже вставлен по этому делу, – заметил Глод.

Сьюзан взнуздала лошадь и вскочила в седло. За садом Смерти начинались кукурузные поля, и сверкающее золото заливало ландшафт. Смерть не очень хорошо проявил себя в смысле травы (черный) и в смысле яблонь (черный на черном), но все цвета, на которые он пожадничал здесь, он бросил в поля. Несмотря на то, что в воздухе не чувствовалось ни дуновения, они колыхались, будто под ветром. Сьюзан не имела ни малейшего представления, зачем Смерть все это создал.
Через поле вела дорога. На середине пути она неожиданно обрывалась, как будто кто-то регулярно выходил сюда на прогулку, доходил до центра поля и останавливался в восхищении.
Бинки проследовала по дороге и остановилась. Затем она развернулась, ухитрившись и ухом не шевельнуть.
– Я не знаю, как ты это делаешь, – прошептала Сьюзан. – Но ты должна это уметь, и ты должна знать, куда мне надо.
Бинки, казалось, кивнула. Альберт говорил, что она настоящая лошадь из плоти и крови, однако невозможно возить Смерть в течение столетий и ничему не научиться. Она выглядела так, будто прекрасно знала, с чего начать.
Бинки пошла рысью, затем перешла в галоп, затем – в карьер. А затем небо мигнуло, всего лишь единожды. Сьюзан ожидала чего-то более впечатляющего. Полыхающих звезд, радужных цветовых взрывов… а не просто какое-то мерцание. В семнадцать лет такой способ путешествий скорее разочаровывает.
Кукурузные поля исчезли, но сад вроде бы остался на месте. Те же странным образом подстриженные деревья, тот же пруд со скелетами рыб. Даже садовые гномы – в посмертном представлении – скелетики в черных одеяниях и с маленькими косами и прелестными маленькими тачками – и те остались на месте. Ничто не изменилось.
Конюшня, впрочем, слегка изменилась. Для начала в ней была Бинки. Она тихим ржанием приветствовала появление Сьюзан и себя самой. Сьюзан завела Бинки в соседний с Бинки денник.
– Я полагаю, вы знакомы, – сказала она. Она не ожидала, что ее намерение выполнимо, но вот оно выполняется, не так ли? Время – это что-то происходящее с другими людьми.
Она скользнула в дом.

– НЕТ. МНЕ НЕЛЬЗЯ ПРИКАЗАТЬ. МЕНЯ НЕЛЬЗЯ ЗАСТАВИТЬ. Я БУДУ ДЕЛАТЬ ТОЛЬКО ТО, ЧТО СЧИТАЮ ПРАВИЛЬНЫМ…
Сьюзан кралась за стеллажами с жизнеизмерителями. Никто ее не замечал. Когда вы смотрите, как сражается Смерть, вам не до теней на заднем плане.
Они никогда ей об этом не рассказывали. Родители – никогда. Ваш отец мог быть учеником Смерти, а ваша мать – его приемной дочерью, но когда они становятся Родителями, все это превращается не более чем в забавную деталь. Родители никогда не были молодыми. Они просто выжидали где-то какое-то время, чтобы стать родителями.
Сьюзан достигла конца ряда шкафов.
Смерть высился над ее отцом – над парнем, который должен им стать, поправила она себя.
Три красных полосы горели на его щеке, там, куда Смерть ударил его. Сьюзан коснулась бледных отметин на своей собственной щеке.
Наследственность так не работает… по крайней мере, нормальная наследственность.
Ее мать – девушка, которая должна стать ее матерью – прижалась к колонне. С возрастом она станет выглядеть лучше, подумала Сьюзан, а вот вкусы в одежде не изменятся. Она одернула себя – рассуждать на тему стиля? Сейчас?
Смерть нависал над Мором, с мечом в одной руке и собственным жизнеизмерителем Мора – в другой.
– ТЫ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, КАК МНЕ ЖАЛЬ… – сказал он.
– Представляю, – ответил Мор.
Смерть посмотрел прямо на Сьюзан. Его глазницы полыхнули голубым. Сьюзан попыталась вжаться в сумрак за спиной.
Смерть взглянул на Мора, потом на Изабель, потом опять на Сьюзан и опять на Мора. И расхохотался.
И перевернул часы.
И щелкнул пальцами.
Мор исчез, воздух с легким хлопком заполнил место, где он только что был. Исчезла Изабель и все остальные. Неожиданно стало очень тихо.
Смерть очень осторожно поставил часы на стол и некоторое время разглядывал потолок. Наконец он позвал:
– АЛЬБЕРТ?
Альберт выступил из-за колонны.
– НЕ БУДЕШЬ ЛИ ТЫ ТАК ДОБР ПОДАТЬ МНЕ ЧАШКУ ЧАЯ?
– Да, хозяин. Вы великолепно разобрались с ним…
– БЛАГОДАРЮ.
Альберт поспешил в сторону кухни.
Снова наступила тишина, насколько это возможно в комнате, полной жизнеизмерителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34