И снова поразился точности его работы.
— Тревожитесь, однако, как это я без чертежа? — спросил, обернувшись к нему, Лука Силыч.
— Нисколько,— ответил Петр.— Верю, Лука Силыч, в ваш глаз, в вашу руку.
— Вы это для того говорите, чтобы промеж нас неудовольствия не возникло?
— Я действительно уверен, что вы мастер своего дела. Старик отложил в сторону инструмент и как-то особенно
внимательно посмотрел на Петра.
— Ну, коли так, Петр Николаич, то спасибо на добром слове. И будьте в надеже: я вас не подведу. Приложу как есть все свое старание...
Старый мастер сдержал слово. И катер, и шаланды были изготовлены к сроку, к началу навигации на Лене. И сработано все было на совесть.
Новенький катер с голубой надстройкой стоял у причала, покачиваясь на легкой волне. Белая полоска ватерлинии, отделяющая светло-серый борт от выкрашенной суриком подводной части корпуса, то показывалась на поверхности, то погружалась под воду. Алый вымпел трепетал на верхушке невысокой мачты.
Из рубки выглянул Федя Данилов.
— Петр Николаич, заводить?
Петр, одетый в защитный комбинезон и высокие болотные сапоги, разговаривал на берегу с Василием Васильевичем и Ольгой Ростовцевой.
— Заводите!
— На сколько дней едете? — спросил Василий Васильевич.
— Наверно, дня за два управимся. Егор Иваныч старый охотник, острова эти исходил вдоль и поперек.
Послышался рокот заработавшего мотора.
— Завели! — крикнул Федя Данилов, снова выглядывая из рубки.
Петр в несколько прыжков спустился по береговому откосу и быстро вбежал по трапу на катер.
— Кажется, то, что нам надо! — воскликнул Петр, когда катер, обогнув длинную песчаную косу, вошел в широкую, далеко протянувшуюся курью.
По обоим ее берегам сплошной стеной рос высокий тальник. Гладкие, почти лишенные сучьев, зеленовато-серые стволы лишь на высоте десяти, а то и более метров увенчивались шапками свежей молодой листвы. Под деревьями густо зеленел сочный, только что пошедший в рост пырей.
В средней своей части курья сужалась. Здесь, оттесняя тальниковую поросль, на обоих берегах виднелись полянки, полого спускавшиеся к воде.
— Очень даже подходящее место,— сказал Егор Иванович.— И на той, и на другой стороне палатки ставить можно. Причаливай! — крикнул он в рубку.
— На каком берегу больше массив тальника? — спросил Петр.
— На обоих берегах много. На этом острове тальника шибко много...
— Как остров называется?
— Медвежий остров.
— Почему? Медведи водятся?
— Нет, однако. Когда высокая вода, заливает остров. Как медведь жить будет?
Катер описал плавную дугу и, работая на малых оборотах, медленно пристал к берегу. Федя проворно спустил трап.
— Мы с Егором Иванычем идем на разведку,— обратился Петр к Феде,— а вам чай варить.
— Это ему,— Федя указал на старшего моториста Гришу,— а я делом займусь,— важно произнес он, доставая закидушки из большой брезентовой сумки.
— Зайди вон на тот мысок,— показал Феде Егор Иванович.— Там шибко хорошо ловится.
Егор Иванович и Петр пересекли неширокую прибрежную полянку и углубились в тальниковую рощу.
— Трава-то! — поразился Петр.— Давно ли потеплело, а уже выше колена.
— Летом у нас тепла много, света тоже много, ночи почти совсем нет. Все растет быстро. Через месяц в этой траве человек спрячется.
— Вот тебе и Крайний Север!
— У нас только зимой север,— засмеялся Егор Иванович.— Летом у нас совсем юг. Что трава, а тальник?.. У вас там разве такой растет?
— Хороший тальник,— подтвердил Петр,— замечательный, нам такой годится.
Солнце уже клонилось к закату, когда разведчики, обойдя все массивы тальника по обоим берегам курьи, вернулись к становищу.
— Чай сварили? — обратился Егор Иванович к отдыхающим на траве мотористам.
— Чай уж два раза пили,— ответил Гриша.— Хотели ужин приготовить, да побоялись переварить.
А Федя без лишних слов вскочил, побежал к воде и вскоре вернулся. На кукане трепетало с десяток ельцов и окуньков и бойко извивалась порядочная щучка.
— Молодец! На ушицу добыл,— похвалил его Егор Иванович.
Все принялись за дело. Петр чистил рыбу. Гриша побежал споласкивать котелок. Федя собирал хворост. Егора Ивановича согласно определили в шеф-повара.
— Главное дело — не переварить рыбу,— поучительно пояснял Егор Иванович, заглядывая в кипящий котелок.— Как глаз у рыбы побелеет, значит, готова уха.
Покрошив в уху сочного зеленого лука, сорванного тут же на полянке, Егор Иванович снял котелок с тагана. На траве разостлали плащ, все пристроились вокруг котелка. От ухи распространялся вкусный дразнящий запах. я
— Вот это уха! — Петр ел и приговаривал: — Уха так уха! Из свежей рыбки, на костре сварена да на свежем воздухе!..
После ухи и чаепития Егор Иванович и Петр долго разговаривали у затухающего костра.
Егор Иванович рассказывал внимательно слушавшему
Петру о своей жизни, о неприветливом сиротском детстве, о том, как мальчишкой гнул спину в непосильной работе у улусных богатеев-тойонов.
— Вам, молодым, так не пришлось,— говорил Егор Иванович.— Только в книжках читали, от стариков слышали. Однако все то и пересказать нельзя. Сам вспоминаю, не верю, как это люди терпели?..
Он встал, подбросил в костер несколько хворостин и поверх их пучок зеленой травы, чтобы дымом отпугнуть назойливых комаров.
— А сколько людей на земле и по сей день еще терпят. Той же постылой жизнью живут...— задумчиво произнес Петр.
— Терпят...— согласился Егор Иванович и повторил сердито: — Терпят и так живут... А наша светлая жизнь им как щепка в глазу. Вот сейчас фашисты войной пришли, хотят старый режим вернуть. Жадные и злые дураки!..— Он сердито сплюнул в сторону.— Хуже зверей мучают народ. Напугать хотят... А страха нет!.. Вчера вечером сидел дома на крыльце, трубку курил. На огороде две старухи шумят, спорят. О чем спорят? Когда немцев разобьют, осенью или до зимы не успеть!..
В конце концов разговор вернулся к своим делам.
— Егор Иваныч, сейчас вода высокая? — спросил Петр.
— В это время всегда высокая,— ответил тот.
— А потом спадет?
— Обязательно спадет. Такая вода еще постоит недели две, может, три. А потом будет каждый день все ниже и ниже. И так до самой осени.
— Когда вода спадет, шаланды в курью не пройдут?
— Даже и думать нельзя.
— Как же будем корье вывозить?
— Корье надо на речной берег выносить. На берегу навес сделать, там складывать.
— Вот именно. А место для этого мы забыли присмотреть...
На это Егор Иванович ответил, что он не забыл. Не мог только сообразить, с правой или с левой стороны острова лучше подойти катеру. И сказал, что надо утром съездить к бакенщику. Он живет недалеко, верст десять вверх по течению. Всю жизнь на реке живет. Он точно скажет, в каком месте удобнее причал оборудовать.
Посоветовавшись, решили ехать к бакенщику не утром, а прямо сейчас. У него и переночевать можно. А завтра с утра бакенщик покажет место для причала.
Когда Егор Иванович сказал, что у бакенщика и переночевать можно будет, Петр возражать не стал, хотя и подумал, где уж там в его избушке разместить еще четверых гостей... Но Егор Иванович знал, что говорил.
Бакенщик жил широко, с размахом.
В нешироком распадке меж высоких скал обрывисто коренного берега, в сотне шагов от уреза воды, стоял пятистенок доброй старой постройки. Срублен он был давно, толстые лиственничные бревна почернели за долгие годы, но не истлели, а лишь задубели от ветра и непогоды и готовы были служить человеку еще много десятков лет.
Дом и надворные постройки — клеть, стойло для скота, сарай и навес — обнесены высоким заплотом из лиственничных, тоже почерневших от времени плах. Въезд внутрь двора через высокие двустворчатые ворота. За домом протянувшийся на добрую сотню метров огород, окруженный плетнем, а за ним на пологом склоне луговина, поросшая свежей зеленой травой, и посреди нее выгороженное жердями стоговище.
— Привольно живут,— заметил Петр.
— Еще отец его, нет, однако, дед заводил все хозяйство,— пояснил Егор Иванович.— В ихнем роду так заведено: сам бакенщик, отец бакенщик, дед бакенщик... И сын тоже бакенщик будет.
Калитка была уже заложена на ночь. Егор Иванович позвенел кольцом. Открыл калитку сам бакенщик, мужик кряжистый и из-за волосатости своей казавшийся хмурым и суровым. Узнав Егора Ивановича, он широко улыбнулся и сказал раскатистым басом:
— Заходи все, сколь есть!
Движения у бакенщика были уверенные, точные, и Петр счел было его едва ли не ровесником. И только когда, войдя в горницу, бакенщик указал на сидевшую в углу старую женщину в самовязаной кофте и представил: «Будьте знакомы, хозяйка моя, Авдотья Мокеевна!» — Петр понял, что и хозяин далеко уже немолод.
— Переночевать пустишь, Матвей Ильич? — спросил Егор Иванович.
— Отчего не пустить,— добродушно отозвался Матвей Ильич.— Али двоим места не хватит?
— Четверо нас,— сказал Егор Иванович,— только двое в катере ночевать будут.
— А это уж кому где способнее,— согласился Матвей Ильич.— Чайку сварим, испьем, и можно укладываться.
— Спасибо! — поблагодарил Петр.— Мы, можно сказать, только что от чая.
— Еще не остыли даже,— подтвердил Егор Иванович, благостно поглаживая себя по животу.
— Нет, без чаю нельзя, не положено,— очень серьезно возразил Матвей Ильич. Обернулся к полуоткрытой двери в соседнюю горницу и позвал: — Аксюта!
В дверях появилась очень красивая и статная женщина в длинном цветастом сарафане. Окинула взглядом гостей, задержавшись какое-то мгновение на Петре, потом отвела глаза и спросила у Матвея Ильича:
— Чего надобно, батюшка?
— Самоварчик разговори, Аксюта, и на стол нам собери. Гости у нас дорогие.
— Сейчас, батюшка.
— Садитесь, гости, а я спокину вас на минутку,— сказал Матвей Ильич и вышел в сени.
— Дочь? — спросил Петр, кивнув в сторону двери.
— Сноха. Старшего сына жена,— пояснил Егор Иванович.—• Два у него сына. Оба на войне...
Хозяин вернулся с кувшином медовухи.
— Остатняя,— сказал он, водружая кувшин на стол.— Давно бы допить надо, да одному скучно... А бабы у меня непьющие...
— Как же теперь, без запасу совсем остался,— посочувствовал Егор Иванович.
— Скоро новой наварим,— успокоил его Матвей Ильич. Аксюта проворно накрыла стол. По-городскому, каждому свой прибор. Поставила закуску: миску соленых грибов, миску квашеной капусты и тарелку с тонко нарезанными пластинками почти прозрачного розоватого сала.
Матвей Ильич разлил желтенькую медовуху в стаканы: Егору Ивановичу, Петру, себе.
Аксюта встала, вышла в соседнюю горницу, тут же вернулась со стаканом в руке.
— Налейте и мне, батюшка.
Матвей Ильич неторопливо посмотрел на невестку, но ничего не сказал и наполнил ее стакан.
— Ксюшенька, что это ты?..— встревоженно обратилась к невестке Авдотья Мокеевна.
— Ничего, мама,— спокойно ответила Аксюта.— Нынче баб с мужиками уравняли. На войну даже посылают...— Поклонилась всем и опять задержала взгляд на Петре.— Ваше здоровье! Чтобы все живы были!..
— Чтобы все живы вернулись...— чуть слышно вымолвила Авдотья Мокеевна и перекрестилась три раза.
— Мы к тебе, Матвей Ильич, по сурьезному делу,— сказал Егор Иванович, когда выпили, закусили и перед каждым Аксюта поставила по стакану густого и горячего чаю.
— А то я не сообразил, пошто вы на ночь глядя заявились,— усмехнулся бакенщик.
— А какое у нас дело, вот директор наш лучше обскажет.
Петр объяснил, какая причина заставила заняться заготовкой корья на ленских островах, сообщил, что начинать заготовку думают на острове Медвежьем, но не знают, где расположить причал, чтобы можно подойти в самую малую воду, и потому приехали за советом.
— Стало быть, й вам война палки в колеса ставит... К Медвежьему можно и в самую малую воду подойти,— сказал Матвей Ильич, помолчав немного,— только надо подходы хорошо знать...— Еще помолчал малость и спросил: — Рулевой на катере у вас как, с головой парень?
— Вроде бы так,— ответил Петр.— Да я и сам помогу ему первое время.
— Это, однако, не директорское дело — катера водить,— возразил бакенщик.
— Вы правы, Матвей Ильич, только дело это сейчас для нас самое главное. Не справимся с ним, не осилим, все свои дела, какие есть, провалим.
— Понимаю. Словом, так: утром сам с вами поеду, покажу все подходы.
Петр и Егор Иванович благодарили старого бакенщика как могли.
— Благодарить осенью будете,— отшутился Матвей Ильич.— А покамест расскажите, что на войне творится? У вас, в городу, поди, больше известно.
Услышав, что речь зашла о войне, тут же появилась Аксюта; села напротив Петра и уже во все время разговора не спускала с него глаз.
— Одним словом об этой войне не расскажешь...
— А ты не жалей слов, обскажи все как есть, все, что сам знаешь.
— Тогда с Москвы начну, как под Москвой немцев разгромили. Это вы, наверно, знаете.
— Это знаем. Письмо даже имеем от старшего нашего...
— И все-таки я еще несколько слов об этом скажу. Очень это важная победа. Потому важная, что показали мы всему миру нашу силу. Гитлер бахвалился, что с Москвой покончено. Парад назначил на Красной площади и день определил. А получил полный разгром. Вышло не по его. И во всем мире это поняли. После этого двадцать шесть стран подписали декларацию, чтобы бороться с фашистами до конца. А что всего важнее, Англия и Америка поручились, что откроют второй фронт в Европе обязательно в этом году.
— А не обманут? — усомнился Матвей Ильич.
— Почему сомневаетесь?
— Вот почему. Если бы они к нам с открытым сердцем, так надо было по немцу ударить, когда он к Москве подошел, когда нам труднее всего было... А то вроде бы ждали, чья возьмет...
— В ваших словах есть резон, Матвей Ильич, но второй фронт нам и теперь нелишний.
— Это само собой понятно. Однако будет ли в этом году?.. У меня вот такая горькая дума: они тогда поторопятся, когда время придет пирог делить... А допрежь того ломать немца нам одним придется...
Много раз потом вспоминал Петр эти слова мудрого старика. И через месяц с небольшим, когда немцы, тесня наши истекающие кровью фронты, захватили богатейшие области Дона и Донецкого бассейна и когда появился суровый приказ наркома номер 227 «Ни шагу назад!»... И осенью этого самого трудного года, когда немцы прорвались к Волге и предгорьям Кавказа и слабым душам казалось уже, что пришел конец... И через год, когда в небывалой еще, кровопролит-нейшей битве на Орловско-Курской дуге сломали хребет фашистскому зверю... И летом сорок четвертого, когда, по мудрому слову старого бакенщика, «поторопились», наконец, наши союзники и высадились-таки на песчаных берегах Нормандии...
А тогда... тогда он был легковернее старика и надеялся на скорый второй фронт. И рассказывал о тяжелых боях под Харьковом без тени боязни за их исход, тем более без тени сомнения в грядущей победе...
И Аксюта сидела напротив и не спускала с него горящих глаз, когда он рассказывал, с каким мужеством отражают наши бойцы натиск превосходящих сил жестокого вра-
га... А когда он, переводя дух, замолчал, сказала неожиданно:
— Сама ходила в военкомат проситься на фронт. И знаете, почему не дошла?.. Подружку встретила, у нее вернулся оттуда... без рук, без ног... Подумала: а ну как и мой также... кому за ним ходить?.. И осталась...
Утром Матвей Ильич обошел на катере вокруг Медвежьего острова, показал все подходы к нему, пояснил, где в малую воду возникнут опасные мели и коварные неходовые протоки, посоветовал, где оборудовать причалы.
Катер ткнулся в скрытую под водой отмель и вздрогнул всем корпусом.
Петр кинулся к окну каюты. Через плечо Ольги увидел знакомые очертания Медвежьего острова. Катер еще раз хватил дна, скрипнув килем по песку. Петр выскочил на палубу.
— Гриша! Левее держи, левее!..
Но Гриша и сам уже оправился от минутной растерянности. Резко крутанул штурвал, и катер, накренившись на левый борт, повернулся кормой к берегу и стал быстро уходить в реку.
— Который раз ты едешь на остров? — необычно строго спросил Петр.
— Восьмой... нет, девятый...— ответил Гриша.
— И каждый раз в эту косу тычешься?
— Первый раз...— насупился Гриша.
— Хорошо, если бы и последний! — сказал Петр и вышел из рубки.
Гриша покосился ему вслед. Впервые видел он директора таким сердитым. Главное, из-за чего? Такое ли случается на воде?..
А Петр просто был, как говорится, не в своей тарелке. Последние дни все время что-то не ладилось. Не одно, так другое. В самом конце месяца, когда, как водится, самая напряженная работа, прекратилась подача воды: засорился водозабор. Пока доискались причины, устранили помеху, простояли более полсмены. Наверстывать упущенное пришлось ночами... Потом Стройтрест снял рабочих, не закончив настилать кровлю над новыми цехами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Тревожитесь, однако, как это я без чертежа? — спросил, обернувшись к нему, Лука Силыч.
— Нисколько,— ответил Петр.— Верю, Лука Силыч, в ваш глаз, в вашу руку.
— Вы это для того говорите, чтобы промеж нас неудовольствия не возникло?
— Я действительно уверен, что вы мастер своего дела. Старик отложил в сторону инструмент и как-то особенно
внимательно посмотрел на Петра.
— Ну, коли так, Петр Николаич, то спасибо на добром слове. И будьте в надеже: я вас не подведу. Приложу как есть все свое старание...
Старый мастер сдержал слово. И катер, и шаланды были изготовлены к сроку, к началу навигации на Лене. И сработано все было на совесть.
Новенький катер с голубой надстройкой стоял у причала, покачиваясь на легкой волне. Белая полоска ватерлинии, отделяющая светло-серый борт от выкрашенной суриком подводной части корпуса, то показывалась на поверхности, то погружалась под воду. Алый вымпел трепетал на верхушке невысокой мачты.
Из рубки выглянул Федя Данилов.
— Петр Николаич, заводить?
Петр, одетый в защитный комбинезон и высокие болотные сапоги, разговаривал на берегу с Василием Васильевичем и Ольгой Ростовцевой.
— Заводите!
— На сколько дней едете? — спросил Василий Васильевич.
— Наверно, дня за два управимся. Егор Иваныч старый охотник, острова эти исходил вдоль и поперек.
Послышался рокот заработавшего мотора.
— Завели! — крикнул Федя Данилов, снова выглядывая из рубки.
Петр в несколько прыжков спустился по береговому откосу и быстро вбежал по трапу на катер.
— Кажется, то, что нам надо! — воскликнул Петр, когда катер, обогнув длинную песчаную косу, вошел в широкую, далеко протянувшуюся курью.
По обоим ее берегам сплошной стеной рос высокий тальник. Гладкие, почти лишенные сучьев, зеленовато-серые стволы лишь на высоте десяти, а то и более метров увенчивались шапками свежей молодой листвы. Под деревьями густо зеленел сочный, только что пошедший в рост пырей.
В средней своей части курья сужалась. Здесь, оттесняя тальниковую поросль, на обоих берегах виднелись полянки, полого спускавшиеся к воде.
— Очень даже подходящее место,— сказал Егор Иванович.— И на той, и на другой стороне палатки ставить можно. Причаливай! — крикнул он в рубку.
— На каком берегу больше массив тальника? — спросил Петр.
— На обоих берегах много. На этом острове тальника шибко много...
— Как остров называется?
— Медвежий остров.
— Почему? Медведи водятся?
— Нет, однако. Когда высокая вода, заливает остров. Как медведь жить будет?
Катер описал плавную дугу и, работая на малых оборотах, медленно пристал к берегу. Федя проворно спустил трап.
— Мы с Егором Иванычем идем на разведку,— обратился Петр к Феде,— а вам чай варить.
— Это ему,— Федя указал на старшего моториста Гришу,— а я делом займусь,— важно произнес он, доставая закидушки из большой брезентовой сумки.
— Зайди вон на тот мысок,— показал Феде Егор Иванович.— Там шибко хорошо ловится.
Егор Иванович и Петр пересекли неширокую прибрежную полянку и углубились в тальниковую рощу.
— Трава-то! — поразился Петр.— Давно ли потеплело, а уже выше колена.
— Летом у нас тепла много, света тоже много, ночи почти совсем нет. Все растет быстро. Через месяц в этой траве человек спрячется.
— Вот тебе и Крайний Север!
— У нас только зимой север,— засмеялся Егор Иванович.— Летом у нас совсем юг. Что трава, а тальник?.. У вас там разве такой растет?
— Хороший тальник,— подтвердил Петр,— замечательный, нам такой годится.
Солнце уже клонилось к закату, когда разведчики, обойдя все массивы тальника по обоим берегам курьи, вернулись к становищу.
— Чай сварили? — обратился Егор Иванович к отдыхающим на траве мотористам.
— Чай уж два раза пили,— ответил Гриша.— Хотели ужин приготовить, да побоялись переварить.
А Федя без лишних слов вскочил, побежал к воде и вскоре вернулся. На кукане трепетало с десяток ельцов и окуньков и бойко извивалась порядочная щучка.
— Молодец! На ушицу добыл,— похвалил его Егор Иванович.
Все принялись за дело. Петр чистил рыбу. Гриша побежал споласкивать котелок. Федя собирал хворост. Егора Ивановича согласно определили в шеф-повара.
— Главное дело — не переварить рыбу,— поучительно пояснял Егор Иванович, заглядывая в кипящий котелок.— Как глаз у рыбы побелеет, значит, готова уха.
Покрошив в уху сочного зеленого лука, сорванного тут же на полянке, Егор Иванович снял котелок с тагана. На траве разостлали плащ, все пристроились вокруг котелка. От ухи распространялся вкусный дразнящий запах. я
— Вот это уха! — Петр ел и приговаривал: — Уха так уха! Из свежей рыбки, на костре сварена да на свежем воздухе!..
После ухи и чаепития Егор Иванович и Петр долго разговаривали у затухающего костра.
Егор Иванович рассказывал внимательно слушавшему
Петру о своей жизни, о неприветливом сиротском детстве, о том, как мальчишкой гнул спину в непосильной работе у улусных богатеев-тойонов.
— Вам, молодым, так не пришлось,— говорил Егор Иванович.— Только в книжках читали, от стариков слышали. Однако все то и пересказать нельзя. Сам вспоминаю, не верю, как это люди терпели?..
Он встал, подбросил в костер несколько хворостин и поверх их пучок зеленой травы, чтобы дымом отпугнуть назойливых комаров.
— А сколько людей на земле и по сей день еще терпят. Той же постылой жизнью живут...— задумчиво произнес Петр.
— Терпят...— согласился Егор Иванович и повторил сердито: — Терпят и так живут... А наша светлая жизнь им как щепка в глазу. Вот сейчас фашисты войной пришли, хотят старый режим вернуть. Жадные и злые дураки!..— Он сердито сплюнул в сторону.— Хуже зверей мучают народ. Напугать хотят... А страха нет!.. Вчера вечером сидел дома на крыльце, трубку курил. На огороде две старухи шумят, спорят. О чем спорят? Когда немцев разобьют, осенью или до зимы не успеть!..
В конце концов разговор вернулся к своим делам.
— Егор Иваныч, сейчас вода высокая? — спросил Петр.
— В это время всегда высокая,— ответил тот.
— А потом спадет?
— Обязательно спадет. Такая вода еще постоит недели две, может, три. А потом будет каждый день все ниже и ниже. И так до самой осени.
— Когда вода спадет, шаланды в курью не пройдут?
— Даже и думать нельзя.
— Как же будем корье вывозить?
— Корье надо на речной берег выносить. На берегу навес сделать, там складывать.
— Вот именно. А место для этого мы забыли присмотреть...
На это Егор Иванович ответил, что он не забыл. Не мог только сообразить, с правой или с левой стороны острова лучше подойти катеру. И сказал, что надо утром съездить к бакенщику. Он живет недалеко, верст десять вверх по течению. Всю жизнь на реке живет. Он точно скажет, в каком месте удобнее причал оборудовать.
Посоветовавшись, решили ехать к бакенщику не утром, а прямо сейчас. У него и переночевать можно. А завтра с утра бакенщик покажет место для причала.
Когда Егор Иванович сказал, что у бакенщика и переночевать можно будет, Петр возражать не стал, хотя и подумал, где уж там в его избушке разместить еще четверых гостей... Но Егор Иванович знал, что говорил.
Бакенщик жил широко, с размахом.
В нешироком распадке меж высоких скал обрывисто коренного берега, в сотне шагов от уреза воды, стоял пятистенок доброй старой постройки. Срублен он был давно, толстые лиственничные бревна почернели за долгие годы, но не истлели, а лишь задубели от ветра и непогоды и готовы были служить человеку еще много десятков лет.
Дом и надворные постройки — клеть, стойло для скота, сарай и навес — обнесены высоким заплотом из лиственничных, тоже почерневших от времени плах. Въезд внутрь двора через высокие двустворчатые ворота. За домом протянувшийся на добрую сотню метров огород, окруженный плетнем, а за ним на пологом склоне луговина, поросшая свежей зеленой травой, и посреди нее выгороженное жердями стоговище.
— Привольно живут,— заметил Петр.
— Еще отец его, нет, однако, дед заводил все хозяйство,— пояснил Егор Иванович.— В ихнем роду так заведено: сам бакенщик, отец бакенщик, дед бакенщик... И сын тоже бакенщик будет.
Калитка была уже заложена на ночь. Егор Иванович позвенел кольцом. Открыл калитку сам бакенщик, мужик кряжистый и из-за волосатости своей казавшийся хмурым и суровым. Узнав Егора Ивановича, он широко улыбнулся и сказал раскатистым басом:
— Заходи все, сколь есть!
Движения у бакенщика были уверенные, точные, и Петр счел было его едва ли не ровесником. И только когда, войдя в горницу, бакенщик указал на сидевшую в углу старую женщину в самовязаной кофте и представил: «Будьте знакомы, хозяйка моя, Авдотья Мокеевна!» — Петр понял, что и хозяин далеко уже немолод.
— Переночевать пустишь, Матвей Ильич? — спросил Егор Иванович.
— Отчего не пустить,— добродушно отозвался Матвей Ильич.— Али двоим места не хватит?
— Четверо нас,— сказал Егор Иванович,— только двое в катере ночевать будут.
— А это уж кому где способнее,— согласился Матвей Ильич.— Чайку сварим, испьем, и можно укладываться.
— Спасибо! — поблагодарил Петр.— Мы, можно сказать, только что от чая.
— Еще не остыли даже,— подтвердил Егор Иванович, благостно поглаживая себя по животу.
— Нет, без чаю нельзя, не положено,— очень серьезно возразил Матвей Ильич. Обернулся к полуоткрытой двери в соседнюю горницу и позвал: — Аксюта!
В дверях появилась очень красивая и статная женщина в длинном цветастом сарафане. Окинула взглядом гостей, задержавшись какое-то мгновение на Петре, потом отвела глаза и спросила у Матвея Ильича:
— Чего надобно, батюшка?
— Самоварчик разговори, Аксюта, и на стол нам собери. Гости у нас дорогие.
— Сейчас, батюшка.
— Садитесь, гости, а я спокину вас на минутку,— сказал Матвей Ильич и вышел в сени.
— Дочь? — спросил Петр, кивнув в сторону двери.
— Сноха. Старшего сына жена,— пояснил Егор Иванович.—• Два у него сына. Оба на войне...
Хозяин вернулся с кувшином медовухи.
— Остатняя,— сказал он, водружая кувшин на стол.— Давно бы допить надо, да одному скучно... А бабы у меня непьющие...
— Как же теперь, без запасу совсем остался,— посочувствовал Егор Иванович.
— Скоро новой наварим,— успокоил его Матвей Ильич. Аксюта проворно накрыла стол. По-городскому, каждому свой прибор. Поставила закуску: миску соленых грибов, миску квашеной капусты и тарелку с тонко нарезанными пластинками почти прозрачного розоватого сала.
Матвей Ильич разлил желтенькую медовуху в стаканы: Егору Ивановичу, Петру, себе.
Аксюта встала, вышла в соседнюю горницу, тут же вернулась со стаканом в руке.
— Налейте и мне, батюшка.
Матвей Ильич неторопливо посмотрел на невестку, но ничего не сказал и наполнил ее стакан.
— Ксюшенька, что это ты?..— встревоженно обратилась к невестке Авдотья Мокеевна.
— Ничего, мама,— спокойно ответила Аксюта.— Нынче баб с мужиками уравняли. На войну даже посылают...— Поклонилась всем и опять задержала взгляд на Петре.— Ваше здоровье! Чтобы все живы были!..
— Чтобы все живы вернулись...— чуть слышно вымолвила Авдотья Мокеевна и перекрестилась три раза.
— Мы к тебе, Матвей Ильич, по сурьезному делу,— сказал Егор Иванович, когда выпили, закусили и перед каждым Аксюта поставила по стакану густого и горячего чаю.
— А то я не сообразил, пошто вы на ночь глядя заявились,— усмехнулся бакенщик.
— А какое у нас дело, вот директор наш лучше обскажет.
Петр объяснил, какая причина заставила заняться заготовкой корья на ленских островах, сообщил, что начинать заготовку думают на острове Медвежьем, но не знают, где расположить причал, чтобы можно подойти в самую малую воду, и потому приехали за советом.
— Стало быть, й вам война палки в колеса ставит... К Медвежьему можно и в самую малую воду подойти,— сказал Матвей Ильич, помолчав немного,— только надо подходы хорошо знать...— Еще помолчал малость и спросил: — Рулевой на катере у вас как, с головой парень?
— Вроде бы так,— ответил Петр.— Да я и сам помогу ему первое время.
— Это, однако, не директорское дело — катера водить,— возразил бакенщик.
— Вы правы, Матвей Ильич, только дело это сейчас для нас самое главное. Не справимся с ним, не осилим, все свои дела, какие есть, провалим.
— Понимаю. Словом, так: утром сам с вами поеду, покажу все подходы.
Петр и Егор Иванович благодарили старого бакенщика как могли.
— Благодарить осенью будете,— отшутился Матвей Ильич.— А покамест расскажите, что на войне творится? У вас, в городу, поди, больше известно.
Услышав, что речь зашла о войне, тут же появилась Аксюта; села напротив Петра и уже во все время разговора не спускала с него глаз.
— Одним словом об этой войне не расскажешь...
— А ты не жалей слов, обскажи все как есть, все, что сам знаешь.
— Тогда с Москвы начну, как под Москвой немцев разгромили. Это вы, наверно, знаете.
— Это знаем. Письмо даже имеем от старшего нашего...
— И все-таки я еще несколько слов об этом скажу. Очень это важная победа. Потому важная, что показали мы всему миру нашу силу. Гитлер бахвалился, что с Москвой покончено. Парад назначил на Красной площади и день определил. А получил полный разгром. Вышло не по его. И во всем мире это поняли. После этого двадцать шесть стран подписали декларацию, чтобы бороться с фашистами до конца. А что всего важнее, Англия и Америка поручились, что откроют второй фронт в Европе обязательно в этом году.
— А не обманут? — усомнился Матвей Ильич.
— Почему сомневаетесь?
— Вот почему. Если бы они к нам с открытым сердцем, так надо было по немцу ударить, когда он к Москве подошел, когда нам труднее всего было... А то вроде бы ждали, чья возьмет...
— В ваших словах есть резон, Матвей Ильич, но второй фронт нам и теперь нелишний.
— Это само собой понятно. Однако будет ли в этом году?.. У меня вот такая горькая дума: они тогда поторопятся, когда время придет пирог делить... А допрежь того ломать немца нам одним придется...
Много раз потом вспоминал Петр эти слова мудрого старика. И через месяц с небольшим, когда немцы, тесня наши истекающие кровью фронты, захватили богатейшие области Дона и Донецкого бассейна и когда появился суровый приказ наркома номер 227 «Ни шагу назад!»... И осенью этого самого трудного года, когда немцы прорвались к Волге и предгорьям Кавказа и слабым душам казалось уже, что пришел конец... И через год, когда в небывалой еще, кровопролит-нейшей битве на Орловско-Курской дуге сломали хребет фашистскому зверю... И летом сорок четвертого, когда, по мудрому слову старого бакенщика, «поторопились», наконец, наши союзники и высадились-таки на песчаных берегах Нормандии...
А тогда... тогда он был легковернее старика и надеялся на скорый второй фронт. И рассказывал о тяжелых боях под Харьковом без тени боязни за их исход, тем более без тени сомнения в грядущей победе...
И Аксюта сидела напротив и не спускала с него горящих глаз, когда он рассказывал, с каким мужеством отражают наши бойцы натиск превосходящих сил жестокого вра-
га... А когда он, переводя дух, замолчал, сказала неожиданно:
— Сама ходила в военкомат проситься на фронт. И знаете, почему не дошла?.. Подружку встретила, у нее вернулся оттуда... без рук, без ног... Подумала: а ну как и мой также... кому за ним ходить?.. И осталась...
Утром Матвей Ильич обошел на катере вокруг Медвежьего острова, показал все подходы к нему, пояснил, где в малую воду возникнут опасные мели и коварные неходовые протоки, посоветовал, где оборудовать причалы.
Катер ткнулся в скрытую под водой отмель и вздрогнул всем корпусом.
Петр кинулся к окну каюты. Через плечо Ольги увидел знакомые очертания Медвежьего острова. Катер еще раз хватил дна, скрипнув килем по песку. Петр выскочил на палубу.
— Гриша! Левее держи, левее!..
Но Гриша и сам уже оправился от минутной растерянности. Резко крутанул штурвал, и катер, накренившись на левый борт, повернулся кормой к берегу и стал быстро уходить в реку.
— Который раз ты едешь на остров? — необычно строго спросил Петр.
— Восьмой... нет, девятый...— ответил Гриша.
— И каждый раз в эту косу тычешься?
— Первый раз...— насупился Гриша.
— Хорошо, если бы и последний! — сказал Петр и вышел из рубки.
Гриша покосился ему вслед. Впервые видел он директора таким сердитым. Главное, из-за чего? Такое ли случается на воде?..
А Петр просто был, как говорится, не в своей тарелке. Последние дни все время что-то не ладилось. Не одно, так другое. В самом конце месяца, когда, как водится, самая напряженная работа, прекратилась подача воды: засорился водозабор. Пока доискались причины, устранили помеху, простояли более полсмены. Наверстывать упущенное пришлось ночами... Потом Стройтрест снял рабочих, не закончив настилать кровлю над новыми цехами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44