и никакого общения со старослужащими, даже самого мимолетного, не допускалось.
На второй день по прибытии их после завтрака построили в две шеренги и рассчитали «по порядку номеров». На это ушло немало времени, потому что Иванушкин, по росту своему стоявший замыкающим во второй шеренге, никак не мог усвоить, когда именно надлежит произнести «неполный!» и после того, сделав шаг налево, встать в затылок левофланговому первой шеренги.
Наконец Иванушкин овладел первой строевой премудростью. Помкомвзвода, сверхсрочник Устьянцев, горбоносый, поджарый и чуть кривоногий, как и подобает потомственному казаку-забайкальцу, подал команду «направо!», затем «шагом марш!», и колонна двинулась в путь. Но двинулась нестройно, ряды смешались, и Устьянцев несколько раз останавливал колонну, выравнивал ее, поворачивал «направо» и «налево», заставляя отбивать шаг «на месте», и в конце концов добился все же более или менее удовлетворительного результата.
Их привели на окраину военного городка, к самой отдаленной казарме, замыкавшей длинный ряд однотипных двухэтажных зданий из красного кирпича. Широкое грунтовое шоссе, на которое смотрели фасады казарм, уходило из города вдаль, пересекая ровное, щедро унавоженное рисовое поле, и где-то в полукилометре сворачивало в кучно сбившиеся друг к другу полукруглые сопки, густо поросшие кустарником и невысокими курчаво-ветвистыми деревьями.
Устьянцев остановил свою колонну, развернул ее лицом к фасаду и рассказал новобранцам страшную историю. Три года назад, в ненастную осеннюю ночь, банда хунхузов скрытно подобралась к казарме. Дневальные, которых было двое — один у входной двери, другой на лестничной площадке второго этажа,— оба спали. Их бесшумно закололи, а затем вырезали сонных еще сто сорок человек. Всех, сколько было в казарме.
Устьянцев говорил деловито и просто, без затей и ораторских приемов, самым будничным тоном, без охов и ахов, рассказывая, понятно, не в первый раз. Этот его скупой и бесстрастный рассказ потряс всех. Петр закрыл глаза и услышал хриплые предсмертные стоны убиваемых...
Устьянцев завершил свой рассказ словами:
— Так что спать на дежурстве нельзя!
И эти совсем вроде лишние по своей самоочевидности слова намертво врезались каждому в память.
— Вопросы есть? — немного помолчав, произнес Устьянцев.
Какие тут вопросы?.. Однако же Иванушкин робко потянул руку и, получив разрешение, спросил:
— Кто такие хунхузы?
Помкомвзвода оглядел Иванушкина с ног до головы: и откуда берутся такие несмышленыши?.. Ответил с предельной обстоятельностью:
— Маньчжурские бандиты на службе японского империализма.
Иванушкин хотел было еще задать вопрос, но решил повременить. Вопрос задал Кобчиков Семен:
— А как же они границу перешли?
Вопрос помкомвзвода явно не понравился. И ответил он довольно сердито:
— Значит, сумели.
— Как же так сумели? — возразил Кобчиков Семен.— Не нами сказано: наша граница на замке.
Возражение Кобчикова Семена еще больше не понравилось помкомвзвода.
— Стоял на границе эдакой прыткой, навроде тебя, вот и перешли.
Но Кобчиков Семен нимало не смутился:
— У меня бы не перешли.
И помкомвзвода Устьянцев хоть и крепко осердился, сразу не нашелся, как его укоротить.
До столовой от карантинного барака было рукой подать. Но и в столовую ходили строем. На равнения и перестроения, а также на неизбежные остановки в пути, когда кто-нибудь — чаще других неумеха Иванушкин — сбивался с ноги, уходила едва ли не половина времени, отведенного на прием пищи. Поэтому есть надо было проворно, к чему Петр не был приучен, особенно если еда горячая.
А тут, на его беду, два раза в день суп. Разливают его из кипящего котла в плоские алюминиевые бачки: один бачок на шесть человек. Ложка у каждого своя, за голенищем. Бачок ставится на стол, и шесть ложек погружаются в него. И тут уж не зевай, поспевай. Садятся за стол по команде. Так же по команде и встают. И когда последует команда, то вставай не раздумывая, все равно, пустой перед тобою бачок или полный. Бывает так: замешкается дневальный, только поставит на стол бачок, кто проворнее успеет ложку в супец обмакнуть, а кто еще только из-за голенища ее достает,— и тут команда: «Встать! Выходи строиться!»
Словом, первую неделю, да и вторую Петр ходил полуго-
лодныи. Жил, можно сказать, на одном хлебе, потому что пайку хлеба можно было взять с собой и доесть в казарме, если не успел съесть за столом. Хлеба полагалось на завтрак триста граммов, на обед — триста граммов, на ужин — четыреста граммов; так распределен суточный килограмм, потому что в завтрак и в обед хлеб с приварком, а в ужин хлеб с чаем.
Однако не зря говорится: всякое испытание на пользу. Приобвык и Петр есть проворно, на всю жизнь приобвык, что и пригодилось потом не раз.
На исходе второй недели армейской жизни за вновь прибывшими закрепили лошадей. После завтрака всех новобранцев прямо из столовой провели на конюшню. После команды: «Стоять вольно, из строя не выходить!» — помкомвзвода Устьянцев вызывал одного за другим по списку, оглядывал каждого придирчиво, иногда задавал один-два вопроса и называл кличку лошади.
Список был составлен по алфавиту, и Петру долго стоять не пришлось. Следом за Иванушкиным вызвали и его.
— Ездить верхом приходилось? — спросил Устьянцев.
— Приходилось,— ответил Петр.
— С седлом или без седла?
— В седле. Но могу и без седла.
Устьянцев оглянулся на помогавших ему старослужащих и, как бы советуясь с ними, произнес:
— Отдадим ему Выдру, пожалуй? А Петру сказал:
— Лошадь тебе даем хорошую. На вид она неказиста, но умная и строй хорошо держит.
Один из старослужащих отвел Петра в конюшню.
Выдра действительно с виду была неказиста. Костистая, можно даже сказать, тощая, грива и хвост жидкие, словно выдерганные. И масти какой-то неопределенной: не гнедая и не каурая. И все же Выдра Петру( понравилась: уж очень умные и добрые были у нее большие влажные глаза.
Петр окликнул ее, погладил по шее. Выдра доверчиво потянулась к нему. Петр достал припасенный для нее кусочек сахара. Выдра осторожно вытянутыми сморщенными губами взяла сахар с ладони Петра и прямо по-человечьи одобрительно помотала вверх-вниз головой. Бойцу, проводившему Петра к стойлу, все это, видно, понравилось.
— Так, так,— одобрил он,— эту лошадь стоит приветить, лошадь эта с понятием. Она свое отслужит: и по станкам хорошо идет и на препятствия тоже.
После того как обзавелись лошадьми, жизнь новобранцев круто переменилась. Первое время им даже показалось, что теперь только и осталось в жизни одно — уход за лошадьми. Удивляться тут нечему. Большинство из них были люди городские, лошадей только видевшие, да и то издали. Но даже те, кому, как Петру, приходилось ездить верхом, тоже понятия не имели, что такое уборка лошадей в кавалерийской части. Подъем передвинулся на час: теперь вместо семи вставали в шесть. Сразу после подъема бегом на конюшню. На уборку лошадей отводилось полтора часа. Боец приходил в стойло своей лошади, надевал на нее недоуздок, выводил к коновязи, где у каждой было свое, ей отведенное место.
Раздавалась команда: «Разобрать щетки, скребницы!» — и следом за ней другая: «Приступить к чистке!»
Я старался предельно точно описать процесс чистки, руководствуясь рассказом Петра Николаевича. Но, видно, не сумел. Петр Николаевич вычеркнул мое описание и собственноручно написал следующие строки:
«Чистка лошадей в кавалерийской части — это, можно сказать, особый ритуал, а еще точнее — священнодействие. Тягчайшая провинность, позорнейший проступок кавалериста — плохо вычищенная лошадь. При этом надо иметь в виду, что критерии здесь свои, вовсе не совпадающие с гражданскими. Не знаю даже, как вам этс объяснить, впрочем, достаточно, если скажу, что для определения степени чистоты проверяющий зачастую пользуется... своим носовым платком. Вынет из кармана платок, встряхнет его и, обернув платком ладонь, проведет по шее, по крупу лошади, а то и заберется рукой под мышки или в иное укромное место. И если на платке обнаружится хоть малейшее пятнышко, горе и нерадивому бойцу, и его ближайшим начальникам — отделенному и помкомвзвода. А если таких «плохо» вычищенных лошадей окажется много у коновязи, то не миновать разноса, а то и взыскания командиру части.
Как же достигнуть такой воистину умопомрачительной степени чистоты? Средство одно: чистить, чистить и чистить.
Каждому бойцу для этой цели выдается щетка, скребница и тряпка. Щетка — довольно жесткая, овальной формы, размером чуть побольше ладони, на тыльной стороне щетки широкий ремень, помогающий удерживать ее в руке; скребница — металлическая пластинка с приклепанными зубчатыми ребрами, проводя щеткой по этим зубцам, освобождаешь ее от пыли и лошадиной перхоти; тряпка — чистая и обязательно мягкая.
Ошибается, кто думает, что все дело в усердии. Одного усердия мало, нужно еще умение. Конечно, можно в конце концов и без особого умения вычистить лошадь, но времени потребуется очень много, таким временем боец не располагает.
На первую уборку каждому новичку придали старослужащего, то есть бойца второго года службы, чтобы показал новобранцу, как нужно чистить лошадь.
Мне повезло. Мой наставник очень хотел как можно лучше научить меня.
— Смотри внимательно,— сказал он мне и дальше каждое свое указание подкреплял действием.— Щетку надеваешь на правую руку, скребницу на левую. Выноси правую на полный замах, веди щетку сверху вниз и прижимай плотнее к шкуре лошади. Перед тем как сделать следующий замах, проведи щеткой по скребнице, и так каждый раз. Смотри!
И замахал руками так быстро, что стали они похожи на крылья ветряной мельницы в сильную бурю. Не сразу, понятно, но со временем и я научился так же проворно орудовать щеткой и скребницей. Заканчивая чистку, надо было еще протереть тряпкой под мышками и в паху. Как это делается, он мне тоже показал.
Чистка продолжалась час. Затем каждый вел свою лошадь на водопой, потом в стойло, задавал ей мерку овса, а когда она съедала свою порцию, задавал ей сена. Вся процедура уборки едва укладывалась в полтора часа. И повторялась такая процедура три раза в день: утром, в. середине дня перед обедом и вечером перед ужином». Из эскадронного начальства чаще других' появлялся у коновязи помощник командира эскадрона по строевой части — сокращенно помкомэск — Рюхин, рослый краснощекий здоровяк, несколько тяжеловатый для своих тридцати лет, с правильными чертами лица и строгим пронизывающим взглядом. Помкомэска Рюхина даже старослужащие побаивались, и, когда он проходил вдоль коновязи своей грузной,
чуть вразвалочку походкой, все разговоры тут же стихали, а щетки и скребницы так и мелькали в воздухе.
Помкомэск Рюхин был самым требовательным человеком из всего эскадронного начальства, особенно если сопоставить его с веселым и лихим комэском Долгополен-ко. За малейшую провинность или даже нерасторопность Рюхин наказывал строго. Войдя в спальню, он мгновенно схватывал взглядом неряшливо заправленную койку; проходя мимо оружейной пирамиды, словно угадывал недостаточно тщательно вычищенную винтовку. Но предельно жесткой становилась его требовательность у коновязи. Редкий день не показывался он там во время уборки лошадей.
В один из холодных октябрьских дней помкомэск Рюхин появился у коновязи, когда чистка лошадей уже вот-вот должна была закончиться. Завидев Рюхина, все бойцы веселее заработали щетками. И только незадачливый Иванушкин не заметил ничего. Он ужасно замерз, стоял неподвижно и дул в кулачки, пытаясь согреть озябшие руки.
Рюхин остановился возле Иванушкина и какое-то время молча смотрел на него. Потом спросил негромко, но строго:
— Ты чего стоишь?
Иванушкин испуганно вскинул голову, задрожал и покрылся холодным потом.
— Чего стоишь? — еще строже повторил Рюхин.
— Холодно... товарищ командир,— чуть слышно пролепетал Иванушкин.
И без того румяное лицо Рюхина налилось кровью. Брезгливо оттянув полные губы, он произнес с гневом и даже с отвращением:
— Да погибнет в мирное время боец, который замерзнет у коновязи возле живой лошади!
И, заметив, что стоящий неподалеку Петр смотрит на него с изумлением, смешанным с испугом, добавил, как бы поясняя:
— Такой боец на войне опаснее врага!
Тогда жестокость Рюхина показалась Петру не только неоправданной, но и просто возмутительной, а требования, предъявляемые помкомэском к бойцам, он счел чрезмерными.
И только много лет спустя до сознания Петра дошло, что помкомэск Рюхин был значительно проницательнее остальных военных начальников, и если не предвидел, то предугадывал, что приближается большая война, и понимал, насколько
жестокой она будет и какого неимоверного напряжения всех сил потребует от каждого бойца и командира.
Как это ни грустно, приходится признать, что тогда большинство командиров, не говоря уже о рядовых бойцах, этого не понимали. С тем, что война с классово враждебными государствами (тогда бытовала формула: капиталистическое окружение) неизбежна, в общем-то, соглашались, но почему-то представляли, что будет она где-то в неопределенно-отдаленном будущем. И война эта, конечно, закончится быстрой нашей победой. А как могло быть иначе?.. Уж если мы отбились от полчищ белогвардейцев и интервентов и завершили победно гражданскую войну, победили разутые и раздетые, голодные и плохо вооруженные, то теперь нашей славной и могучей Красной Армии уж и подавно никакой противник не страшен.
Не надо забывать, что в ту пору символом веры в армии, да и во всем нашем обществе, был постулат: «Ни одной пяди чужой земли не хотим, но и своей земли ни вершка не отдадим». Все были убеждены, что если и придется воевать, то только на территории противника. А в одной весьма популярной песне тех лет так прямо и утверждалось: «...врага разгромим малой кровью, могучим ударом». Поразительный пример если не слепоты, то самое малое — близорукости!
В мире становилось все тревожнее. Набирали силу нацизм в Германии и фашизм в Италии. В пограничной с нашим Приморьем Маньчжурии хозяйничали японцы. Хозяйничали беззастенчиво и нагло, то и дело провокационными наскоками и вылазками проверяя прочность наших дальневосточных границ. Опасность — грозная, смертельная — нависла над нами, а мы тешили себя мажорными песенками.
Словом, Рюхин значительно опередил свое время. Но этого не понимали ни командиры — его сослуживцы, ни тем более подчиненные ему бойцы.
Вполне понятно, что бойцы и младшие командиры Рюхина не любили. И даже не уважали, а только боялись. Так же поначалу относился к нему и Петр.
Еще в карантине Петр получил первое повышение по службе. Команда, в составе которой он прибыл, стала именоваться первым взводом; командовал им помкомвзвода Устьянцев.
Здесь Петр Николаевич почел нужным сделать пояснение:
«Сперва непонятно было: командует взводом, а именуется помкомвзвода? Потом уже разобрались: одно дело — должность, другое — звание. Звание можно было определить по петлицам, точнее, по знакам различия, укрепленным на петлицах. Специальный плакат был вывешен в красном уголке эскадрона для обозрения и изучения. На нем были изображены знаки различия всех воинских званий — от самого низшего до самого высшего.
Знаки различия имели форму геометрических фигур.
Треугольники — младший начальствующий состав. Один треугольник — помощник командира отделения, два треугольника — командир отделения, три треугольника — помощник командира взвода, четыре треугольника — старшина.
Квадраты — средний начальствующий состав. Один квадрат — командир взвода, два квадрата — помощник командира эскадрона (роты), три квадрата — командир эскадрона (комэск), четыре квадрата — командир отдельного эскадрона.
Прямоугольники — старший начальствующий состав. Один прямоугольник — командир батальона, два прямоугольника — помощник командира полка, три прямоугольника — командир полка.
Ромбы — высший начальствующий состав. Один ромб— командир бригады (комбриг), два ромба — командир дивизии (комдив), три ромба — командир корпуса (комкор), четыре ромба — командир армии (командарм), или член Реввоенсовета СССР.
Как правило, звание соответствовало должности. Но иногда случалось, что полком командовал комбриг (один ромб на петлицах), а иногда, наоборот, у командира полка на петлицах было всего два, а не три прямоугольника, то есть по званию он был помкомполка. При таком несоответствии, обращаясь к начальнику, называли его в первом случае «товарищ комбриг», а во втором — «товарищ командир полка». Правило это соблюдалось неукоснительно, и мы тоже именовали своего начальника помкомвзвода Устьянцева (три треугольника на петлицах) не помкомвзвода, а «товарищ командир взвода».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
На второй день по прибытии их после завтрака построили в две шеренги и рассчитали «по порядку номеров». На это ушло немало времени, потому что Иванушкин, по росту своему стоявший замыкающим во второй шеренге, никак не мог усвоить, когда именно надлежит произнести «неполный!» и после того, сделав шаг налево, встать в затылок левофланговому первой шеренги.
Наконец Иванушкин овладел первой строевой премудростью. Помкомвзвода, сверхсрочник Устьянцев, горбоносый, поджарый и чуть кривоногий, как и подобает потомственному казаку-забайкальцу, подал команду «направо!», затем «шагом марш!», и колонна двинулась в путь. Но двинулась нестройно, ряды смешались, и Устьянцев несколько раз останавливал колонну, выравнивал ее, поворачивал «направо» и «налево», заставляя отбивать шаг «на месте», и в конце концов добился все же более или менее удовлетворительного результата.
Их привели на окраину военного городка, к самой отдаленной казарме, замыкавшей длинный ряд однотипных двухэтажных зданий из красного кирпича. Широкое грунтовое шоссе, на которое смотрели фасады казарм, уходило из города вдаль, пересекая ровное, щедро унавоженное рисовое поле, и где-то в полукилометре сворачивало в кучно сбившиеся друг к другу полукруглые сопки, густо поросшие кустарником и невысокими курчаво-ветвистыми деревьями.
Устьянцев остановил свою колонну, развернул ее лицом к фасаду и рассказал новобранцам страшную историю. Три года назад, в ненастную осеннюю ночь, банда хунхузов скрытно подобралась к казарме. Дневальные, которых было двое — один у входной двери, другой на лестничной площадке второго этажа,— оба спали. Их бесшумно закололи, а затем вырезали сонных еще сто сорок человек. Всех, сколько было в казарме.
Устьянцев говорил деловито и просто, без затей и ораторских приемов, самым будничным тоном, без охов и ахов, рассказывая, понятно, не в первый раз. Этот его скупой и бесстрастный рассказ потряс всех. Петр закрыл глаза и услышал хриплые предсмертные стоны убиваемых...
Устьянцев завершил свой рассказ словами:
— Так что спать на дежурстве нельзя!
И эти совсем вроде лишние по своей самоочевидности слова намертво врезались каждому в память.
— Вопросы есть? — немного помолчав, произнес Устьянцев.
Какие тут вопросы?.. Однако же Иванушкин робко потянул руку и, получив разрешение, спросил:
— Кто такие хунхузы?
Помкомвзвода оглядел Иванушкина с ног до головы: и откуда берутся такие несмышленыши?.. Ответил с предельной обстоятельностью:
— Маньчжурские бандиты на службе японского империализма.
Иванушкин хотел было еще задать вопрос, но решил повременить. Вопрос задал Кобчиков Семен:
— А как же они границу перешли?
Вопрос помкомвзвода явно не понравился. И ответил он довольно сердито:
— Значит, сумели.
— Как же так сумели? — возразил Кобчиков Семен.— Не нами сказано: наша граница на замке.
Возражение Кобчикова Семена еще больше не понравилось помкомвзвода.
— Стоял на границе эдакой прыткой, навроде тебя, вот и перешли.
Но Кобчиков Семен нимало не смутился:
— У меня бы не перешли.
И помкомвзвода Устьянцев хоть и крепко осердился, сразу не нашелся, как его укоротить.
До столовой от карантинного барака было рукой подать. Но и в столовую ходили строем. На равнения и перестроения, а также на неизбежные остановки в пути, когда кто-нибудь — чаще других неумеха Иванушкин — сбивался с ноги, уходила едва ли не половина времени, отведенного на прием пищи. Поэтому есть надо было проворно, к чему Петр не был приучен, особенно если еда горячая.
А тут, на его беду, два раза в день суп. Разливают его из кипящего котла в плоские алюминиевые бачки: один бачок на шесть человек. Ложка у каждого своя, за голенищем. Бачок ставится на стол, и шесть ложек погружаются в него. И тут уж не зевай, поспевай. Садятся за стол по команде. Так же по команде и встают. И когда последует команда, то вставай не раздумывая, все равно, пустой перед тобою бачок или полный. Бывает так: замешкается дневальный, только поставит на стол бачок, кто проворнее успеет ложку в супец обмакнуть, а кто еще только из-за голенища ее достает,— и тут команда: «Встать! Выходи строиться!»
Словом, первую неделю, да и вторую Петр ходил полуго-
лодныи. Жил, можно сказать, на одном хлебе, потому что пайку хлеба можно было взять с собой и доесть в казарме, если не успел съесть за столом. Хлеба полагалось на завтрак триста граммов, на обед — триста граммов, на ужин — четыреста граммов; так распределен суточный килограмм, потому что в завтрак и в обед хлеб с приварком, а в ужин хлеб с чаем.
Однако не зря говорится: всякое испытание на пользу. Приобвык и Петр есть проворно, на всю жизнь приобвык, что и пригодилось потом не раз.
На исходе второй недели армейской жизни за вновь прибывшими закрепили лошадей. После завтрака всех новобранцев прямо из столовой провели на конюшню. После команды: «Стоять вольно, из строя не выходить!» — помкомвзвода Устьянцев вызывал одного за другим по списку, оглядывал каждого придирчиво, иногда задавал один-два вопроса и называл кличку лошади.
Список был составлен по алфавиту, и Петру долго стоять не пришлось. Следом за Иванушкиным вызвали и его.
— Ездить верхом приходилось? — спросил Устьянцев.
— Приходилось,— ответил Петр.
— С седлом или без седла?
— В седле. Но могу и без седла.
Устьянцев оглянулся на помогавших ему старослужащих и, как бы советуясь с ними, произнес:
— Отдадим ему Выдру, пожалуй? А Петру сказал:
— Лошадь тебе даем хорошую. На вид она неказиста, но умная и строй хорошо держит.
Один из старослужащих отвел Петра в конюшню.
Выдра действительно с виду была неказиста. Костистая, можно даже сказать, тощая, грива и хвост жидкие, словно выдерганные. И масти какой-то неопределенной: не гнедая и не каурая. И все же Выдра Петру( понравилась: уж очень умные и добрые были у нее большие влажные глаза.
Петр окликнул ее, погладил по шее. Выдра доверчиво потянулась к нему. Петр достал припасенный для нее кусочек сахара. Выдра осторожно вытянутыми сморщенными губами взяла сахар с ладони Петра и прямо по-человечьи одобрительно помотала вверх-вниз головой. Бойцу, проводившему Петра к стойлу, все это, видно, понравилось.
— Так, так,— одобрил он,— эту лошадь стоит приветить, лошадь эта с понятием. Она свое отслужит: и по станкам хорошо идет и на препятствия тоже.
После того как обзавелись лошадьми, жизнь новобранцев круто переменилась. Первое время им даже показалось, что теперь только и осталось в жизни одно — уход за лошадьми. Удивляться тут нечему. Большинство из них были люди городские, лошадей только видевшие, да и то издали. Но даже те, кому, как Петру, приходилось ездить верхом, тоже понятия не имели, что такое уборка лошадей в кавалерийской части. Подъем передвинулся на час: теперь вместо семи вставали в шесть. Сразу после подъема бегом на конюшню. На уборку лошадей отводилось полтора часа. Боец приходил в стойло своей лошади, надевал на нее недоуздок, выводил к коновязи, где у каждой было свое, ей отведенное место.
Раздавалась команда: «Разобрать щетки, скребницы!» — и следом за ней другая: «Приступить к чистке!»
Я старался предельно точно описать процесс чистки, руководствуясь рассказом Петра Николаевича. Но, видно, не сумел. Петр Николаевич вычеркнул мое описание и собственноручно написал следующие строки:
«Чистка лошадей в кавалерийской части — это, можно сказать, особый ритуал, а еще точнее — священнодействие. Тягчайшая провинность, позорнейший проступок кавалериста — плохо вычищенная лошадь. При этом надо иметь в виду, что критерии здесь свои, вовсе не совпадающие с гражданскими. Не знаю даже, как вам этс объяснить, впрочем, достаточно, если скажу, что для определения степени чистоты проверяющий зачастую пользуется... своим носовым платком. Вынет из кармана платок, встряхнет его и, обернув платком ладонь, проведет по шее, по крупу лошади, а то и заберется рукой под мышки или в иное укромное место. И если на платке обнаружится хоть малейшее пятнышко, горе и нерадивому бойцу, и его ближайшим начальникам — отделенному и помкомвзвода. А если таких «плохо» вычищенных лошадей окажется много у коновязи, то не миновать разноса, а то и взыскания командиру части.
Как же достигнуть такой воистину умопомрачительной степени чистоты? Средство одно: чистить, чистить и чистить.
Каждому бойцу для этой цели выдается щетка, скребница и тряпка. Щетка — довольно жесткая, овальной формы, размером чуть побольше ладони, на тыльной стороне щетки широкий ремень, помогающий удерживать ее в руке; скребница — металлическая пластинка с приклепанными зубчатыми ребрами, проводя щеткой по этим зубцам, освобождаешь ее от пыли и лошадиной перхоти; тряпка — чистая и обязательно мягкая.
Ошибается, кто думает, что все дело в усердии. Одного усердия мало, нужно еще умение. Конечно, можно в конце концов и без особого умения вычистить лошадь, но времени потребуется очень много, таким временем боец не располагает.
На первую уборку каждому новичку придали старослужащего, то есть бойца второго года службы, чтобы показал новобранцу, как нужно чистить лошадь.
Мне повезло. Мой наставник очень хотел как можно лучше научить меня.
— Смотри внимательно,— сказал он мне и дальше каждое свое указание подкреплял действием.— Щетку надеваешь на правую руку, скребницу на левую. Выноси правую на полный замах, веди щетку сверху вниз и прижимай плотнее к шкуре лошади. Перед тем как сделать следующий замах, проведи щеткой по скребнице, и так каждый раз. Смотри!
И замахал руками так быстро, что стали они похожи на крылья ветряной мельницы в сильную бурю. Не сразу, понятно, но со временем и я научился так же проворно орудовать щеткой и скребницей. Заканчивая чистку, надо было еще протереть тряпкой под мышками и в паху. Как это делается, он мне тоже показал.
Чистка продолжалась час. Затем каждый вел свою лошадь на водопой, потом в стойло, задавал ей мерку овса, а когда она съедала свою порцию, задавал ей сена. Вся процедура уборки едва укладывалась в полтора часа. И повторялась такая процедура три раза в день: утром, в. середине дня перед обедом и вечером перед ужином». Из эскадронного начальства чаще других' появлялся у коновязи помощник командира эскадрона по строевой части — сокращенно помкомэск — Рюхин, рослый краснощекий здоровяк, несколько тяжеловатый для своих тридцати лет, с правильными чертами лица и строгим пронизывающим взглядом. Помкомэска Рюхина даже старослужащие побаивались, и, когда он проходил вдоль коновязи своей грузной,
чуть вразвалочку походкой, все разговоры тут же стихали, а щетки и скребницы так и мелькали в воздухе.
Помкомэск Рюхин был самым требовательным человеком из всего эскадронного начальства, особенно если сопоставить его с веселым и лихим комэском Долгополен-ко. За малейшую провинность или даже нерасторопность Рюхин наказывал строго. Войдя в спальню, он мгновенно схватывал взглядом неряшливо заправленную койку; проходя мимо оружейной пирамиды, словно угадывал недостаточно тщательно вычищенную винтовку. Но предельно жесткой становилась его требовательность у коновязи. Редкий день не показывался он там во время уборки лошадей.
В один из холодных октябрьских дней помкомэск Рюхин появился у коновязи, когда чистка лошадей уже вот-вот должна была закончиться. Завидев Рюхина, все бойцы веселее заработали щетками. И только незадачливый Иванушкин не заметил ничего. Он ужасно замерз, стоял неподвижно и дул в кулачки, пытаясь согреть озябшие руки.
Рюхин остановился возле Иванушкина и какое-то время молча смотрел на него. Потом спросил негромко, но строго:
— Ты чего стоишь?
Иванушкин испуганно вскинул голову, задрожал и покрылся холодным потом.
— Чего стоишь? — еще строже повторил Рюхин.
— Холодно... товарищ командир,— чуть слышно пролепетал Иванушкин.
И без того румяное лицо Рюхина налилось кровью. Брезгливо оттянув полные губы, он произнес с гневом и даже с отвращением:
— Да погибнет в мирное время боец, который замерзнет у коновязи возле живой лошади!
И, заметив, что стоящий неподалеку Петр смотрит на него с изумлением, смешанным с испугом, добавил, как бы поясняя:
— Такой боец на войне опаснее врага!
Тогда жестокость Рюхина показалась Петру не только неоправданной, но и просто возмутительной, а требования, предъявляемые помкомэском к бойцам, он счел чрезмерными.
И только много лет спустя до сознания Петра дошло, что помкомэск Рюхин был значительно проницательнее остальных военных начальников, и если не предвидел, то предугадывал, что приближается большая война, и понимал, насколько
жестокой она будет и какого неимоверного напряжения всех сил потребует от каждого бойца и командира.
Как это ни грустно, приходится признать, что тогда большинство командиров, не говоря уже о рядовых бойцах, этого не понимали. С тем, что война с классово враждебными государствами (тогда бытовала формула: капиталистическое окружение) неизбежна, в общем-то, соглашались, но почему-то представляли, что будет она где-то в неопределенно-отдаленном будущем. И война эта, конечно, закончится быстрой нашей победой. А как могло быть иначе?.. Уж если мы отбились от полчищ белогвардейцев и интервентов и завершили победно гражданскую войну, победили разутые и раздетые, голодные и плохо вооруженные, то теперь нашей славной и могучей Красной Армии уж и подавно никакой противник не страшен.
Не надо забывать, что в ту пору символом веры в армии, да и во всем нашем обществе, был постулат: «Ни одной пяди чужой земли не хотим, но и своей земли ни вершка не отдадим». Все были убеждены, что если и придется воевать, то только на территории противника. А в одной весьма популярной песне тех лет так прямо и утверждалось: «...врага разгромим малой кровью, могучим ударом». Поразительный пример если не слепоты, то самое малое — близорукости!
В мире становилось все тревожнее. Набирали силу нацизм в Германии и фашизм в Италии. В пограничной с нашим Приморьем Маньчжурии хозяйничали японцы. Хозяйничали беззастенчиво и нагло, то и дело провокационными наскоками и вылазками проверяя прочность наших дальневосточных границ. Опасность — грозная, смертельная — нависла над нами, а мы тешили себя мажорными песенками.
Словом, Рюхин значительно опередил свое время. Но этого не понимали ни командиры — его сослуживцы, ни тем более подчиненные ему бойцы.
Вполне понятно, что бойцы и младшие командиры Рюхина не любили. И даже не уважали, а только боялись. Так же поначалу относился к нему и Петр.
Еще в карантине Петр получил первое повышение по службе. Команда, в составе которой он прибыл, стала именоваться первым взводом; командовал им помкомвзвода Устьянцев.
Здесь Петр Николаевич почел нужным сделать пояснение:
«Сперва непонятно было: командует взводом, а именуется помкомвзвода? Потом уже разобрались: одно дело — должность, другое — звание. Звание можно было определить по петлицам, точнее, по знакам различия, укрепленным на петлицах. Специальный плакат был вывешен в красном уголке эскадрона для обозрения и изучения. На нем были изображены знаки различия всех воинских званий — от самого низшего до самого высшего.
Знаки различия имели форму геометрических фигур.
Треугольники — младший начальствующий состав. Один треугольник — помощник командира отделения, два треугольника — командир отделения, три треугольника — помощник командира взвода, четыре треугольника — старшина.
Квадраты — средний начальствующий состав. Один квадрат — командир взвода, два квадрата — помощник командира эскадрона (роты), три квадрата — командир эскадрона (комэск), четыре квадрата — командир отдельного эскадрона.
Прямоугольники — старший начальствующий состав. Один прямоугольник — командир батальона, два прямоугольника — помощник командира полка, три прямоугольника — командир полка.
Ромбы — высший начальствующий состав. Один ромб— командир бригады (комбриг), два ромба — командир дивизии (комдив), три ромба — командир корпуса (комкор), четыре ромба — командир армии (командарм), или член Реввоенсовета СССР.
Как правило, звание соответствовало должности. Но иногда случалось, что полком командовал комбриг (один ромб на петлицах), а иногда, наоборот, у командира полка на петлицах было всего два, а не три прямоугольника, то есть по званию он был помкомполка. При таком несоответствии, обращаясь к начальнику, называли его в первом случае «товарищ комбриг», а во втором — «товарищ командир полка». Правило это соблюдалось неукоснительно, и мы тоже именовали своего начальника помкомвзвода Устьянцева (три треугольника на петлицах) не помкомвзвода, а «товарищ командир взвода».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44