Хочешь доверие испытать — пиши! Пиши, не жалей чернил!»— «Про что, спрашиваю, писать? Про какие мудрости сочинять?» — «Балансируй, говорит, перед начальством крылышками, шепчи и пиши: «Не тот,..», «Не такой...», «Такой-сякой...» Как только усвоила я эту мудрость, сразу повеселела... Ей-богу! Настращала!.. Начали мухи бояться меня... Лечу по коридору, а они от меня, как от чумной, кто куда! Убегают... Конечно, пробовали и на меня писать: «Кому муха шепчет в ухо?» Так я же не промах. Сажусь и на машинке выстукиваю. Цок — коллегии... Цок — комиссии. Цок-цок — подкомиссии... Кому я писала? Кому я шептала? На кого клепала?.. Проверили — рука не моя. Слышишь, Спири-доновна,— не моя! Все бумажки составлял и руку свою прикладывал комарик! А муха чиста-чистехонька...
— Ох, моя ты правдоокая! Сам бог послал мне такую советчицу! Черкни, голубушка, на двух моих заклятых врагов. Оглуши их, анафемских, под псевдонимом... Не секрет, я варю... Варю на совесть. Кто хлебнет —чихает. Двуствольно чихает... Огненная продукция, до самого нутра доходит... Правда же! Ей-богу, правда. Так вот я сварила, вскипятила и побежала к проходной на благовещение. Стою угощаю... Мне ведь все равно, кто православный, а кто неправославный. Выпьет, десяточку сунет,—значит, нашей веры... А этот ваш долговязый подошел к моим кошелкам — и хвать! Ты его, Муся, знаешь. Он у вас на контроле стоит...
— Ефим Ефимович? Такой, в кожаной фуражке?
— Он, он... Щупал-щупал, проклятый, и что же ты думаешь — нераспечатанную посудину нашел. «Нечестно, говорит, нечестно». И вылил, сукин сын, первачок на землю, а бутылочку конфисковал. «Куда же ты, спрашиваю, праведник, бутыль забираешь?» Холера, говорю, ему в бок, если он был когда-нибудь честным! Напиши, голубка, в самую высокую комиссию, напиши. Пиши так: это издевательство! Это разбазаривание дорогого продукта... Пусть оплатят трудоднями. Я три дня и три ночи варила.
— Три ночи не спала? Это ж, Спиридоновна, сверхурочная работа!
— Правду говоришь, голубка, ей-богу, сверхурочная... Не дремала и ие спала, по каплям собирала... За писывай и другой случай. Несу я на вербное воскресенье ведро... Кто бы мог подумать, что несу в подойнике вербное удовольствие? Нашлись же такие, что подумали. Попался один такой окаянный. Тот, что учит: «Не пейте,,.
Не курите... Не сорите...» Он в том учреждении работает, где и ты.
— Семен Семенович?
— Да, да... Взял подойник и нюхает. «Не будь, говорю, тем, чем твой отец был. Не нюхай, а наклоняй и пей. Вот тогда она и полезна...» — «Я, отвечает, этого стрихнина не пью!» Позвал понятых и забрал меня вместе с подойником. Я в крик: «Где же правда?» А они отвечают: «Мы по правде делаем. Портить свеклу не позволим!»—-«Господи! — кричу.— Чгоб вас столбняком выправило, как вы по правде делаете! Праздничное удовольствие забираете!» Черкни, голубка, в свою дистанцию — обижают муху-чернуху!
— Я, Спиридоновка, в той дистанции не работаю.
— Почему же ты там не работаешь?
— За нервность сняли. Очень я унеррвенная стала. Я утром то волосы в порядок приведу, то брови наведу, прихожу, а посетителей — полным-полно. Тому это, тому то... Третьему пятое, четвертому десятое. Ты им расскажешь, ты им в рот положишь. По буквам прочитаешь: «ЦНУ направило в МНУ... А МНУ написало письмо в ПНУ: угодили или ни тпру ни ну? Понятно?» — «Нам, отвечают, не много надо — стекла вставить».— «Говорят вам, прием закончен!»
Стоят. Так я как закричу на всю приемную: «Не играйте на нервах!..»
Крикнула тоненькая, зелененькая да от собственного крика и шлепнулась на землю. Чернющая, толстющая схватила свои монатки — и наутек.
Но ее по запаху узнали:
— Спиридоновна! Куда? Толстющая завопила:
— Не трогайте меня, гром вас убьет! А понятые:
— Мы грома, Спиридоновна, не боимся. А зла людям не делай — зелье не вари!
ВЫ ПРИБЫЛИ НА ФЕРМРР
Чудесная колхозная природа. А какой душистый, чистый воздух — аромат! Озон! Дышишь, и дышать хочется. Как говорила моя тетка Явдоха: «И еще б дышала, да некогда».
Значит, вы прибыли на ферму. Доярки вам и рассказали — поделились чудным и смешным.
...Доярка Оксана от хороших коров перешла к плохоньким. Заявления не подавала и резолюции не ждала.
Взяла без резолюции и перешла.
Начала «отсталых» коров кормить, поить и ласково за ними присматривать. И «отсталые» коровы поправились. Стали хорошими коровами.
По удою молока доярка Оксана снова передовых подруг догнала и перегнала.
Вот здесь-то и вплелось то смешное, то удивительное.
Хорошие руководители с хорошими, пожалуй, и мыслями зачастили в автомашинах на ферму, начали к Оксане наезжать.
Подкатит человек на колесах, снимет шляпу и спрашивает:
— А где же ваша славная доярка Оксана?
— Доярка Оксана?—переспрашивают.— Она там, там... Вон! Коров доит...
— Будьте любезны, позовите! Позвали.
— Здравствуйте! Будем знакомы. Вы — украшение колхозных степей. Садитесь, поговорим.
Уехал один, приехал второй, просит:
— Позовите. Позвали.
— Здравствуйте! Вы — красота степная! Садитесь, поговорим!
Третий, четвертый, пятый... Зовут да все спрашивают:
— А окна у вас застеклили?..
— А новую кровать приобрели?..
— А рано ли поднимаетесь? А пьете ли парное молоко?
За хорошими руководителями и хорошие фотокорреспонденты нагрянули. Фотографируют коров анфас, В профиль, фотографируют и с тыла.
Просят — подержите хвост (чтобы ваша корова не стеганула хвостом по лицу).
В газете появилось фото — одно, другое... С надписями: «Принцесса легла», «Принцесса жвачку жует»...
Внизу, под фото, обстоятельная производственная аннотация: «Фуражная корова Принцесса. Рекордно доится на все четыре дойки. Дала молока пять тысяч литров. В следующем году обещает дать шесть тысяч. Берите пример!..»
Фото не маленькое, фото светленькое. Четко обрисованы копыта, ноги, рога... Вымя снято крупным планом. Мол, смотрите, люди добрые, какое упругое вымя,— божьей росой коровка напрягла!
А вон там, вдали, в самом уголке широкого фото, маячил белый платочек.
Кроссвордный платок: кто? Свинарка Татьяна или доярка Оксана?
Ласковые, теплые вызовы породили на ферме химерную присказку: «Стали коровы худеть, стали меньше молока давать!»
— Что же вы, голубушка, на мель сели?
— Эх, дорогуша, хорошо кормили, хорошо присматривали и подкачали...
Спустя некоторое время на колесах и указания подкатили — изучить!
Изучить, почему уменьшились удои молока.
Просили заполнить незаполненные параграфы: а) когда сильнее корова ревет — утром или вечером; б) установить, над какими сортами трав корова больше всего задумывается; в) проанализировать, почему задний левый сосок оскудел — легонький стал.
Кто-то на районных указаниях наискось шутливо начертал: «Причина простая — от излишних посещений тугой сосок увял».
Говорят, шутливая надпись помогла — вызовы прекратились.
Веселее стало доярке, ожили и коровы. Удои молока с каждым днем стали расти.
Мораль: в колхозы не наезжайте, а помогать приезжайте.
ЗА СОСОК ДЕРГАТЬ НАДО ЛАСКОВО 1
Так вот мы и говорим: пусть наши славные доярки знают, изучают и никогда не забывают, как когда-то доили.
В юности своей я в науках плохо разбирался. Мои знания, скажем, в животноводстве я впервые почерпнул от отца.
— Сашка! Пожалуй, сегодня ты в школу не пойдешь. Поведешь корову к бугаю...
Теперь о доении. Корову у нас доила старшая сестра. Девушка. Прибежит с поля,— и куда? На улицу. На бревна.
Немного попоет, немного попрыгает. И то радость.
Мама, бывало, и говорит:
— Доченька, не спеши. Возьми подойник, подои корову. А потом хоть в камыш прыгай!
Убежит сестра, погуляет. Прибежит домой. Мама дверь открывает и грустно укоряет:
— Ходи, ходи... Бегай, бегай... Добегаешься... Узнает отец — он с тебя три шкуры спустит!
Услыхав эти удивительные слова, я ощупывал себя, исследовал: в самом ли деле господь бог людям по три шкуры выделил? Ощупывал-ощупывал и пришел к вы-роду: пожалуй, всевышний парней обидел — одну шкуру натянул на них. А женщин, очевидно, более щедро одарил: по три, а может, и больше каждой выделил. Ведь по соседству не раз слыхал:
— Спиридон со своей жены каждый день шкуру спускает. И сегодня чересседельником полосовал...
— За что? Сдурел, что ли?
— Есть за что!.. Забыла жена теленку ежика на морду нацепить. Теленок и высосал молоко.
— Но разве ж бедной женщине не забьют голову? Ведь у нее же и цыплята, и утята, и поросенок, и теленок... Истопи да навари... Еще и его, черта рябого, приласкай...
Вот такое это было доение»
2
Знаю —коровы доятся. А есть такие, что не доятся. Один председатель колхоза, показывая кнутовищем на стадо телок, пояснял мне:
— То!.. То яловые. Не доятся. Но я и мой замести тель спать не будем, а добьемся — будут доиться.
Некоторые мои товарищи почему-то сравнивают доение с птицеводством. Снесет курица яйцо и кричит: «Куд-куда! Яйцо снесла, забирайте!»
Так вот они представляют себе доение так: приходит корова к чану, ревет, а молоко в чан течет.
Попытаюсь этим хорошим товарищам элементарно рассказать. Попробую рассеять их неверное представление.
Делается это дело проще. Берут подойник, подходят к корове, садятся, ведерко под вымя подставляют и дергают за сосок.
Дергать надо ласково, нежно:
— Мань, Мань... Стой, стой!.. Я же тебя хорошо кормила, я же тебя хорошо поила. Стой, голубушка!
Ласковое отношение очень способствует высоким удоям. Молоко течет щедрее.
— А почему,— спрашивают меня,— вон-вон у той молоко плохо бежит?
Скажу. Выслушайте, почему.., ,
— Кормили?
— Да!.. Паслась... -— Поили?
— Да!.. Пила... После такого неопределенного — пила ли, ела ли —
садятся доить и сердито кричат:
— Стой! Да стой, чтобы ты окаменела! И потом возмущаются:
— Смотрите! Смотрите, как напрягла вымя! Это не корова, это какая-то сатана. Посмотрите! Ей-богу, поглядите — полведра дала,
3
Не помогают развитию животноводства и вот такие выступления:
— Мы достигли!.. Достигли конструктивно! Раньше коровы жевали и не облизывались. Применив правильную организацию кормов, мы сделали скачок вперед! Теперь коровы жуют и облизываются!..
На удои молока негативно влияют и сухие палки. Это когда палкой под ребро подпихивают и по поджилкам толкают...
Особенно коровы «стесняются», когда силос только матерщиной заготавливают... Сердятся, брыкаются и копытами подбрасывают. Ну никак коровы не любят брани.
Вместо брани требуют зеленого силоса, комбинированных кормов и чтобы в коровниках по дырищам завируха не гудела.
Не выдерживают дойные коровы собачьего холода.
Даже мне как-то довелось заступиться:
— Молочко же дает. А вы: «Гей, чтобы тебя волки съели!»
Возражают:
— Крикнешь: «Гей!» — ей-богу, идет как мертвая. А крикнешь: «Да гей!» И, значит, гейкнешь, как надо.. Бежит, окаянная...
— А на пастухов отчего вы вот так и переэтак?
— Спрашиваете — отчего? Есть же такие злодеи, что хорошего слова не понимают. А пошлешь разок... смотришь, человек и образумится... Зашевелится... Да!..
И мы говорим — да! С такой «словесностью» кончать пора!
Чудесных доярок вырастило цветущее колхозное се ло. Их тысячи! Их сотни тысяч! Образованных, культур, ных, гордых и... храбрых.
Мне в одном колхозе рассказывали. Во время оккупации плюгавый эсэсовец требовал от молодой колхозницы:
— Млека... Млека...
Храбрая доярка плеснула ему в надменную рожу густой кислятины. Надела на голову ведро, а сверху погладила увесистой дубиной.
Словом, победоносный эсэсовец напился по самую завязку,,.
ПРИВЕТ ТЕБЕ, МОСКВА
Припоминаю... Пламенные годы воскрешаются... Бурно на площади. Кипит, клокочет село — кого в Москву делегатом избрать? Кого посланцем к великому Ленину направить?
— Деда Дениса! —чабаны крикнули.— Дениса Онуф-риевича Запару! Он знает, где правда, а где кривда. Он сорок лет гнул спину на панской стерне!
А националистические шептуны:
— Дед Денис! Куда вы едете? В Москву? Свят-свят!.. Перекреститесь и не рыпайтесь. Вас же там в котел бросят, ей-богу, схватят за ноги — и бу-бух вниз головой. Только вы сойдете на Курском вокзале, а там вашего брата уже ждет глубокая посудина. Слева стоят чаны, справа — котлы. Женщин бросают в чан, мужчин — в котел.
А пожилая симпатичная тетка Килина на все это не обращает внимания и к своему старику обращается:
— Денис! Ты же едешь к людям, в Москву едешь. Надень, голубчик, новые штаны. Побрейся, помойся...
Дед Запара усмехнулся:
— Разве ты, старуха, не слышишь, что гинтелигенция шепчет — в котел будут бросать? Так пусть бросают небритого и немытого...
Приехав из Москвы, дед Запара рассказывал:
— Вот я приехал в Москву. Посмотрели мой документ — и сразу в Кремль, к самому Ленину.
Владимир Ильич, наверное, все дела отложил, а меня принял. Взял за руки и посадил рядом с собой.
Принимал Ильич у себя дома. Как раз Надежда Константиновна варила кофе и пекла лепешки.
Владимир Ильич усадил меня в кресло и начал спрашивать да расспрашивать.
- Как в вашем селе? Всю ли землю отобрали у по мещиков?
— Всю,— говорю,— отобрали, всю. Сила же народная! Весь мир пошел за большевиками.
— А комитет бедноты есть, организовали?
— А как же! — говорю,— Вот же меня комитет бедноты и направил в Москву.
Долго расспрашивал Владимир Ильич, а потом пригласил на завтрак.
— Прошу к столу,— говорит.— Выпейте с нами ко фейку.
— Спасибо,—говорю,—спасибо. Я из дома и своего припаса захватил.
Вынул из мешочка паляницу, сало и говорю;
— Давайте и это мое в гурт, на стол.
Владимир Ильич, увидев палйницу и сало, даже пле чами пожал.
— Такой хлеб у вас все едят? — спрашивает.
— Чтобы без вранья,— говорю,— считайте, почти все,
— А бедняки?
— Да такие паляницы уже и беднота начала тчц Ведь мы у помещиков и землю, и инвентарь, и весь хлеб из амбаров забрали. Тысячи пудов они гноили, пропадал хлеб, чтобы только людям не давать. Но вот перед моим отъездом наше село сто подвод с хлебом на вокзал отправило. Рабочим Москвы полтавчане гостинец повезли.
Ленин усмехнулся.
— Значит, жизнь в украинском селе поднимается, растет. Вы только, когда поедете, передайте крестьянам мой сердечный привет и пожелания: школы, клубы стройте! Знания нам нужны. Образование и культура!
3
Ожесточенная борьба продолжалась. Бесились враги.
Одетые в англо-американские мундиры, глухой ночью в село ворвались белогвардейцы.
Вожака сельской бедноты Дениса Запару схватили и повели в степь. Повели на месть, на расправу.
Стоит Запара, стоит среди степи широкой. Стоит, как Прометей, как запорожец, окруженный ханами-панами.
Мужественно в лицо палачам бросил: : ~ Разбойники вы плюгавые! Не убить вам души человеческой! Не сломить вам воли народной! С нами Москва! С нами Ленин!
Упал могучий колосс. Упал, срезанный ятаганом продажных янычар.
Упал, чтобы внуки и правнуки новую жизнь построили. Новые, вольные песни пели.
4
Какая радость — едем в Москву. Едем на Декаду украинской литературы и искусства в Москве.
В вагоне солнечное настроение. На Декаду в украинских национальных костюмах едут внуки и внучки славного деда Дениса Запары.
Едут с музыкой, с песнями. С радостью везут москвичам эстафету о расцвете украинской советской литературы и искусства.
Ну, приехали, вышли из вагонов. А нас обнимают. Цветы преподносят...
Сердечно встречали и приветствовали своих гостей.
Разместили нас в гостинице «Украина» — так назвали гостеприимные москвичи одну из лучших гостиниц столицы.
Я шутливо сказал своим землякам:
— Хлопцы и девчата! Видите, ехали-ехали и с Украины снова в «Украину» приехали!
Вечером в Доме культуры имени Ф. Э. Дзержинского мы встретились с рабочими и работницами подмосковного города Люберцы.
В нашей бригаде: Евгений Бандуренко, Яков Баш, Дмитро Белоус, Федор Залата, Юрий Мокреев, Микола Нагнибеда, Наум Тихий, Агата Турчинская, Михайло Ча-банивский, Микита Шумило, Алексей Ющенко и автор этих строк.
Председательствовал наш дорогой друг, талантливый русский поэт Александр Прокофьев.
Теплой, сердечной была эта встреча. По народному обычаю нас встречали с хлебом-солью, как и мы всегда встречаем русских братьев.
Яков Баш, принимая хлеб-соль, поцеловал хлеб-соль, а потом поцеловал и ту милую девушку, которая хлеб соль подносила.
3
В следующий вечер сердечным теплом повеяло на наа в актовом зале танковой академии.
Больше других вниманием пользовались Павел Гри горьевич Тычина и Юрий Петрович Дольд-Михайлик.
Их просто взяли в окружение...
— Вот,— говорят,— наши авторучки. Вот ваши книги. Пишите, пожалуйста, автографы.
Любят в Москве украинскую литературу и искусство, очень любят. Любят и глубоко понимают.
Председательствующий па этой встрече писатель Аркадий Первенцев горячо заявил:
— Нас, русских писателей, всегда чаровали украинская литература, музыка, киноискусство... Но то, что в эту Декаду украинцы привезли, превзошло все наши ожидания. Они привезли воистину величественное, пре красное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Ох, моя ты правдоокая! Сам бог послал мне такую советчицу! Черкни, голубушка, на двух моих заклятых врагов. Оглуши их, анафемских, под псевдонимом... Не секрет, я варю... Варю на совесть. Кто хлебнет —чихает. Двуствольно чихает... Огненная продукция, до самого нутра доходит... Правда же! Ей-богу, правда. Так вот я сварила, вскипятила и побежала к проходной на благовещение. Стою угощаю... Мне ведь все равно, кто православный, а кто неправославный. Выпьет, десяточку сунет,—значит, нашей веры... А этот ваш долговязый подошел к моим кошелкам — и хвать! Ты его, Муся, знаешь. Он у вас на контроле стоит...
— Ефим Ефимович? Такой, в кожаной фуражке?
— Он, он... Щупал-щупал, проклятый, и что же ты думаешь — нераспечатанную посудину нашел. «Нечестно, говорит, нечестно». И вылил, сукин сын, первачок на землю, а бутылочку конфисковал. «Куда же ты, спрашиваю, праведник, бутыль забираешь?» Холера, говорю, ему в бок, если он был когда-нибудь честным! Напиши, голубка, в самую высокую комиссию, напиши. Пиши так: это издевательство! Это разбазаривание дорогого продукта... Пусть оплатят трудоднями. Я три дня и три ночи варила.
— Три ночи не спала? Это ж, Спиридоновна, сверхурочная работа!
— Правду говоришь, голубка, ей-богу, сверхурочная... Не дремала и ие спала, по каплям собирала... За писывай и другой случай. Несу я на вербное воскресенье ведро... Кто бы мог подумать, что несу в подойнике вербное удовольствие? Нашлись же такие, что подумали. Попался один такой окаянный. Тот, что учит: «Не пейте,,.
Не курите... Не сорите...» Он в том учреждении работает, где и ты.
— Семен Семенович?
— Да, да... Взял подойник и нюхает. «Не будь, говорю, тем, чем твой отец был. Не нюхай, а наклоняй и пей. Вот тогда она и полезна...» — «Я, отвечает, этого стрихнина не пью!» Позвал понятых и забрал меня вместе с подойником. Я в крик: «Где же правда?» А они отвечают: «Мы по правде делаем. Портить свеклу не позволим!»—-«Господи! — кричу.— Чгоб вас столбняком выправило, как вы по правде делаете! Праздничное удовольствие забираете!» Черкни, голубка, в свою дистанцию — обижают муху-чернуху!
— Я, Спиридоновка, в той дистанции не работаю.
— Почему же ты там не работаешь?
— За нервность сняли. Очень я унеррвенная стала. Я утром то волосы в порядок приведу, то брови наведу, прихожу, а посетителей — полным-полно. Тому это, тому то... Третьему пятое, четвертому десятое. Ты им расскажешь, ты им в рот положишь. По буквам прочитаешь: «ЦНУ направило в МНУ... А МНУ написало письмо в ПНУ: угодили или ни тпру ни ну? Понятно?» — «Нам, отвечают, не много надо — стекла вставить».— «Говорят вам, прием закончен!»
Стоят. Так я как закричу на всю приемную: «Не играйте на нервах!..»
Крикнула тоненькая, зелененькая да от собственного крика и шлепнулась на землю. Чернющая, толстющая схватила свои монатки — и наутек.
Но ее по запаху узнали:
— Спиридоновна! Куда? Толстющая завопила:
— Не трогайте меня, гром вас убьет! А понятые:
— Мы грома, Спиридоновна, не боимся. А зла людям не делай — зелье не вари!
ВЫ ПРИБЫЛИ НА ФЕРМРР
Чудесная колхозная природа. А какой душистый, чистый воздух — аромат! Озон! Дышишь, и дышать хочется. Как говорила моя тетка Явдоха: «И еще б дышала, да некогда».
Значит, вы прибыли на ферму. Доярки вам и рассказали — поделились чудным и смешным.
...Доярка Оксана от хороших коров перешла к плохоньким. Заявления не подавала и резолюции не ждала.
Взяла без резолюции и перешла.
Начала «отсталых» коров кормить, поить и ласково за ними присматривать. И «отсталые» коровы поправились. Стали хорошими коровами.
По удою молока доярка Оксана снова передовых подруг догнала и перегнала.
Вот здесь-то и вплелось то смешное, то удивительное.
Хорошие руководители с хорошими, пожалуй, и мыслями зачастили в автомашинах на ферму, начали к Оксане наезжать.
Подкатит человек на колесах, снимет шляпу и спрашивает:
— А где же ваша славная доярка Оксана?
— Доярка Оксана?—переспрашивают.— Она там, там... Вон! Коров доит...
— Будьте любезны, позовите! Позвали.
— Здравствуйте! Будем знакомы. Вы — украшение колхозных степей. Садитесь, поговорим.
Уехал один, приехал второй, просит:
— Позовите. Позвали.
— Здравствуйте! Вы — красота степная! Садитесь, поговорим!
Третий, четвертый, пятый... Зовут да все спрашивают:
— А окна у вас застеклили?..
— А новую кровать приобрели?..
— А рано ли поднимаетесь? А пьете ли парное молоко?
За хорошими руководителями и хорошие фотокорреспонденты нагрянули. Фотографируют коров анфас, В профиль, фотографируют и с тыла.
Просят — подержите хвост (чтобы ваша корова не стеганула хвостом по лицу).
В газете появилось фото — одно, другое... С надписями: «Принцесса легла», «Принцесса жвачку жует»...
Внизу, под фото, обстоятельная производственная аннотация: «Фуражная корова Принцесса. Рекордно доится на все четыре дойки. Дала молока пять тысяч литров. В следующем году обещает дать шесть тысяч. Берите пример!..»
Фото не маленькое, фото светленькое. Четко обрисованы копыта, ноги, рога... Вымя снято крупным планом. Мол, смотрите, люди добрые, какое упругое вымя,— божьей росой коровка напрягла!
А вон там, вдали, в самом уголке широкого фото, маячил белый платочек.
Кроссвордный платок: кто? Свинарка Татьяна или доярка Оксана?
Ласковые, теплые вызовы породили на ферме химерную присказку: «Стали коровы худеть, стали меньше молока давать!»
— Что же вы, голубушка, на мель сели?
— Эх, дорогуша, хорошо кормили, хорошо присматривали и подкачали...
Спустя некоторое время на колесах и указания подкатили — изучить!
Изучить, почему уменьшились удои молока.
Просили заполнить незаполненные параграфы: а) когда сильнее корова ревет — утром или вечером; б) установить, над какими сортами трав корова больше всего задумывается; в) проанализировать, почему задний левый сосок оскудел — легонький стал.
Кто-то на районных указаниях наискось шутливо начертал: «Причина простая — от излишних посещений тугой сосок увял».
Говорят, шутливая надпись помогла — вызовы прекратились.
Веселее стало доярке, ожили и коровы. Удои молока с каждым днем стали расти.
Мораль: в колхозы не наезжайте, а помогать приезжайте.
ЗА СОСОК ДЕРГАТЬ НАДО ЛАСКОВО 1
Так вот мы и говорим: пусть наши славные доярки знают, изучают и никогда не забывают, как когда-то доили.
В юности своей я в науках плохо разбирался. Мои знания, скажем, в животноводстве я впервые почерпнул от отца.
— Сашка! Пожалуй, сегодня ты в школу не пойдешь. Поведешь корову к бугаю...
Теперь о доении. Корову у нас доила старшая сестра. Девушка. Прибежит с поля,— и куда? На улицу. На бревна.
Немного попоет, немного попрыгает. И то радость.
Мама, бывало, и говорит:
— Доченька, не спеши. Возьми подойник, подои корову. А потом хоть в камыш прыгай!
Убежит сестра, погуляет. Прибежит домой. Мама дверь открывает и грустно укоряет:
— Ходи, ходи... Бегай, бегай... Добегаешься... Узнает отец — он с тебя три шкуры спустит!
Услыхав эти удивительные слова, я ощупывал себя, исследовал: в самом ли деле господь бог людям по три шкуры выделил? Ощупывал-ощупывал и пришел к вы-роду: пожалуй, всевышний парней обидел — одну шкуру натянул на них. А женщин, очевидно, более щедро одарил: по три, а может, и больше каждой выделил. Ведь по соседству не раз слыхал:
— Спиридон со своей жены каждый день шкуру спускает. И сегодня чересседельником полосовал...
— За что? Сдурел, что ли?
— Есть за что!.. Забыла жена теленку ежика на морду нацепить. Теленок и высосал молоко.
— Но разве ж бедной женщине не забьют голову? Ведь у нее же и цыплята, и утята, и поросенок, и теленок... Истопи да навари... Еще и его, черта рябого, приласкай...
Вот такое это было доение»
2
Знаю —коровы доятся. А есть такие, что не доятся. Один председатель колхоза, показывая кнутовищем на стадо телок, пояснял мне:
— То!.. То яловые. Не доятся. Но я и мой замести тель спать не будем, а добьемся — будут доиться.
Некоторые мои товарищи почему-то сравнивают доение с птицеводством. Снесет курица яйцо и кричит: «Куд-куда! Яйцо снесла, забирайте!»
Так вот они представляют себе доение так: приходит корова к чану, ревет, а молоко в чан течет.
Попытаюсь этим хорошим товарищам элементарно рассказать. Попробую рассеять их неверное представление.
Делается это дело проще. Берут подойник, подходят к корове, садятся, ведерко под вымя подставляют и дергают за сосок.
Дергать надо ласково, нежно:
— Мань, Мань... Стой, стой!.. Я же тебя хорошо кормила, я же тебя хорошо поила. Стой, голубушка!
Ласковое отношение очень способствует высоким удоям. Молоко течет щедрее.
— А почему,— спрашивают меня,— вон-вон у той молоко плохо бежит?
Скажу. Выслушайте, почему.., ,
— Кормили?
— Да!.. Паслась... -— Поили?
— Да!.. Пила... После такого неопределенного — пила ли, ела ли —
садятся доить и сердито кричат:
— Стой! Да стой, чтобы ты окаменела! И потом возмущаются:
— Смотрите! Смотрите, как напрягла вымя! Это не корова, это какая-то сатана. Посмотрите! Ей-богу, поглядите — полведра дала,
3
Не помогают развитию животноводства и вот такие выступления:
— Мы достигли!.. Достигли конструктивно! Раньше коровы жевали и не облизывались. Применив правильную организацию кормов, мы сделали скачок вперед! Теперь коровы жуют и облизываются!..
На удои молока негативно влияют и сухие палки. Это когда палкой под ребро подпихивают и по поджилкам толкают...
Особенно коровы «стесняются», когда силос только матерщиной заготавливают... Сердятся, брыкаются и копытами подбрасывают. Ну никак коровы не любят брани.
Вместо брани требуют зеленого силоса, комбинированных кормов и чтобы в коровниках по дырищам завируха не гудела.
Не выдерживают дойные коровы собачьего холода.
Даже мне как-то довелось заступиться:
— Молочко же дает. А вы: «Гей, чтобы тебя волки съели!»
Возражают:
— Крикнешь: «Гей!» — ей-богу, идет как мертвая. А крикнешь: «Да гей!» И, значит, гейкнешь, как надо.. Бежит, окаянная...
— А на пастухов отчего вы вот так и переэтак?
— Спрашиваете — отчего? Есть же такие злодеи, что хорошего слова не понимают. А пошлешь разок... смотришь, человек и образумится... Зашевелится... Да!..
И мы говорим — да! С такой «словесностью» кончать пора!
Чудесных доярок вырастило цветущее колхозное се ло. Их тысячи! Их сотни тысяч! Образованных, культур, ных, гордых и... храбрых.
Мне в одном колхозе рассказывали. Во время оккупации плюгавый эсэсовец требовал от молодой колхозницы:
— Млека... Млека...
Храбрая доярка плеснула ему в надменную рожу густой кислятины. Надела на голову ведро, а сверху погладила увесистой дубиной.
Словом, победоносный эсэсовец напился по самую завязку,,.
ПРИВЕТ ТЕБЕ, МОСКВА
Припоминаю... Пламенные годы воскрешаются... Бурно на площади. Кипит, клокочет село — кого в Москву делегатом избрать? Кого посланцем к великому Ленину направить?
— Деда Дениса! —чабаны крикнули.— Дениса Онуф-риевича Запару! Он знает, где правда, а где кривда. Он сорок лет гнул спину на панской стерне!
А националистические шептуны:
— Дед Денис! Куда вы едете? В Москву? Свят-свят!.. Перекреститесь и не рыпайтесь. Вас же там в котел бросят, ей-богу, схватят за ноги — и бу-бух вниз головой. Только вы сойдете на Курском вокзале, а там вашего брата уже ждет глубокая посудина. Слева стоят чаны, справа — котлы. Женщин бросают в чан, мужчин — в котел.
А пожилая симпатичная тетка Килина на все это не обращает внимания и к своему старику обращается:
— Денис! Ты же едешь к людям, в Москву едешь. Надень, голубчик, новые штаны. Побрейся, помойся...
Дед Запара усмехнулся:
— Разве ты, старуха, не слышишь, что гинтелигенция шепчет — в котел будут бросать? Так пусть бросают небритого и немытого...
Приехав из Москвы, дед Запара рассказывал:
— Вот я приехал в Москву. Посмотрели мой документ — и сразу в Кремль, к самому Ленину.
Владимир Ильич, наверное, все дела отложил, а меня принял. Взял за руки и посадил рядом с собой.
Принимал Ильич у себя дома. Как раз Надежда Константиновна варила кофе и пекла лепешки.
Владимир Ильич усадил меня в кресло и начал спрашивать да расспрашивать.
- Как в вашем селе? Всю ли землю отобрали у по мещиков?
— Всю,— говорю,— отобрали, всю. Сила же народная! Весь мир пошел за большевиками.
— А комитет бедноты есть, организовали?
— А как же! — говорю,— Вот же меня комитет бедноты и направил в Москву.
Долго расспрашивал Владимир Ильич, а потом пригласил на завтрак.
— Прошу к столу,— говорит.— Выпейте с нами ко фейку.
— Спасибо,—говорю,—спасибо. Я из дома и своего припаса захватил.
Вынул из мешочка паляницу, сало и говорю;
— Давайте и это мое в гурт, на стол.
Владимир Ильич, увидев палйницу и сало, даже пле чами пожал.
— Такой хлеб у вас все едят? — спрашивает.
— Чтобы без вранья,— говорю,— считайте, почти все,
— А бедняки?
— Да такие паляницы уже и беднота начала тчц Ведь мы у помещиков и землю, и инвентарь, и весь хлеб из амбаров забрали. Тысячи пудов они гноили, пропадал хлеб, чтобы только людям не давать. Но вот перед моим отъездом наше село сто подвод с хлебом на вокзал отправило. Рабочим Москвы полтавчане гостинец повезли.
Ленин усмехнулся.
— Значит, жизнь в украинском селе поднимается, растет. Вы только, когда поедете, передайте крестьянам мой сердечный привет и пожелания: школы, клубы стройте! Знания нам нужны. Образование и культура!
3
Ожесточенная борьба продолжалась. Бесились враги.
Одетые в англо-американские мундиры, глухой ночью в село ворвались белогвардейцы.
Вожака сельской бедноты Дениса Запару схватили и повели в степь. Повели на месть, на расправу.
Стоит Запара, стоит среди степи широкой. Стоит, как Прометей, как запорожец, окруженный ханами-панами.
Мужественно в лицо палачам бросил: : ~ Разбойники вы плюгавые! Не убить вам души человеческой! Не сломить вам воли народной! С нами Москва! С нами Ленин!
Упал могучий колосс. Упал, срезанный ятаганом продажных янычар.
Упал, чтобы внуки и правнуки новую жизнь построили. Новые, вольные песни пели.
4
Какая радость — едем в Москву. Едем на Декаду украинской литературы и искусства в Москве.
В вагоне солнечное настроение. На Декаду в украинских национальных костюмах едут внуки и внучки славного деда Дениса Запары.
Едут с музыкой, с песнями. С радостью везут москвичам эстафету о расцвете украинской советской литературы и искусства.
Ну, приехали, вышли из вагонов. А нас обнимают. Цветы преподносят...
Сердечно встречали и приветствовали своих гостей.
Разместили нас в гостинице «Украина» — так назвали гостеприимные москвичи одну из лучших гостиниц столицы.
Я шутливо сказал своим землякам:
— Хлопцы и девчата! Видите, ехали-ехали и с Украины снова в «Украину» приехали!
Вечером в Доме культуры имени Ф. Э. Дзержинского мы встретились с рабочими и работницами подмосковного города Люберцы.
В нашей бригаде: Евгений Бандуренко, Яков Баш, Дмитро Белоус, Федор Залата, Юрий Мокреев, Микола Нагнибеда, Наум Тихий, Агата Турчинская, Михайло Ча-банивский, Микита Шумило, Алексей Ющенко и автор этих строк.
Председательствовал наш дорогой друг, талантливый русский поэт Александр Прокофьев.
Теплой, сердечной была эта встреча. По народному обычаю нас встречали с хлебом-солью, как и мы всегда встречаем русских братьев.
Яков Баш, принимая хлеб-соль, поцеловал хлеб-соль, а потом поцеловал и ту милую девушку, которая хлеб соль подносила.
3
В следующий вечер сердечным теплом повеяло на наа в актовом зале танковой академии.
Больше других вниманием пользовались Павел Гри горьевич Тычина и Юрий Петрович Дольд-Михайлик.
Их просто взяли в окружение...
— Вот,— говорят,— наши авторучки. Вот ваши книги. Пишите, пожалуйста, автографы.
Любят в Москве украинскую литературу и искусство, очень любят. Любят и глубоко понимают.
Председательствующий па этой встрече писатель Аркадий Первенцев горячо заявил:
— Нас, русских писателей, всегда чаровали украинская литература, музыка, киноискусство... Но то, что в эту Декаду украинцы привезли, превзошло все наши ожидания. Они привезли воистину величественное, пре красное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27