А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Мы же воспитаны на детективах. Кстати, Иван Иванович, как вы относитесь к детективам?
Это ее манера — то и дело менять тему разговора. Она сбивала с мысли собеседника и держала его в постоянном внутреннем напряжении. С такой не соскучишься!
- К детективам?! — переспросил Орач, чтобы выиграть время и собраться с мыслями.— Наверное, как каждый профессирнал к дилетанту, воображающему себя специалистом... Скорее всего — никак. Разве что они способствуют пропаганде основ правопорядка среди населения,— смягчил Орач свой приговор.— Да и то лишь в том случае, если автор разбирается в том, о чем пишет. А то ведь в погоне за так называемой «достоверностью» начинают раскрывать специфику работы милиции, обучают начинающих преступников тонкостям ремесла. В этом отношении особенно опасно кино. Помню, в каком-то зарубежном фильме была искусно показана драка: герой вооружается увесистой бутылкой из-под шампанского. После этого фильма прокатилась волна преступлений среди подростков: в дело были пущены бутылки; их разбивали, оставляя в руке горлышко с острыми краями.
— Я об этом тоже слышала, когда еще работала в мединституте, на курсах повышения квалификации.
- Кстати, если не секрет, почему вы расстались с медициной?
Генералова, сидевшая в кресле, напряглась. Глаза — в прищур.
— У меня от вас нет секретов. Не было их и от Сани... А он так любит вас, у него такая вера в отца,.. Короче, мой уход из медицины был социальным протестом.
Иван Иванович от неожиданности даже крякнул, словно рубанул с плеча топором по сучкастой колоде, чуточку наискосок, чтобы острое лезвие, не застряло в смолистой вязкости.Екатерина Ильинична вновь повеселела.
— Надоело приспосабливаться. Для меня врач — это человек, самоотверженно преданный своему делу. А в мединститут набирали порой всякую бездарь: деточек-пере-кормышей. Такого и близко к врачеванию нельзя допускать. Учится едва-едва, а мы его тащим... Как же: у него — папа! Так пусть папа или дядя и поступают в институт вместо своего оболтуса. Я таким беспощадно ставила двойки. Ну и конфликтовала с деканом. Пыталась объясниться с ректором и секретарем парткома, но.... все ограничилось красивыми фразами. Видимо, чтобы избавиться от «неудобной» сотрудницы, мне предложили читать на курсах повышения квалификации. Согласилась. Думала! доведется иметь дело со взрослыми людьми, которые уже имеют представление ор ответственности врача. Увы, и там
равнодушных бездарей оказалось предостаточно. Но я ни разу не пошла против своей совести.
- А другие?интересовался Иван Иванович, вспо-миная, что по тому делу несколько человек были осужде-ны за систематическое вымогательство взяток, как было записано в обвинительном заключении. Генералова пожала узкими плечами:
— Это определил суд...
— А вы хотя бы однажды воспротивились?
— Вас интересует, почему я не стала донкихотом в юбке? Не люблю быть посмешищем. Я на личном опыте убедилась, что систему всеобщего подкупа и задабривания, взаимных уступок и услуг мне не одолеть. И чтобы не стать белой вороной, приспособилась к местности. Есть такое явление в природе: мимикрия...
— И не хочется иногда после такой «мимикрии» отмыться? — спросил Иван Иванович.
Генералова одарила его грустным взглядом:
— С волками жить — по-волчьи выть.
— А восстать бы однажды. Не пробовали? Все — к черту! Вы жо Ге-не-ра-лова! Жена академика!
— И что бы это дало? Стать во враждебную позу ко всему коллективу, с которым работаешь? Приходить в институт, словно лазутчик, проникший в осажденную крепость неприятеля?.. Ловить на себе подозрительные взгляды?.. Натыкаться повсюду на многозначительное молчание,
в бахилах; в рыжеватом от дезинфекции халате и маской на лице...
- Тяжелый токсикоз.ори беременности,— пояснила нералова.— Когда отказывают почки, теряется память,., чинаютея судороги. Чаще всего при этом плод, гибнет. У меня описано тридцать девять случаев. Если хотите, это подвиг диссертанта. Случаи заболевания я собирала с первого курса. Весь Донбасс исколесила. Даже в Ворошилов-градской области имела своих уведомителей. Звонят —и я мчусь. Вот тогда-то я и пристрастилась к быстрой езде. Понимаете: тут порою все решают мгновения. Надо успеть сделать патологоанатомическое исследование плода. А это почти всегда связано с нервно-психическим потрясением матери.
«Копаться в плоде неродившегося младенца...» — подумал Иван Иванович. Впрочем, и в его работе не однажды доводилось иметь дело с трупами, и с рассеченными, и с разложившимися.
— А какое-то практическое значение ваша кандидатская имела?
— Конечно! Вначале я ставила перед собою цель спасти мать. Как панацея — немедленное переливание крови. Потом оказалось, что своевременное переливание донорской крови спасает и ребенка. Тогда возникла проблема ранней диагностики эклампсии...
— Ну и что? — спросил Иван Иванович. Он невольно ждал каких-то убедительных фактов, каких-то внушительных цифр, которые бы свидетельствовали...
— А ничего,— ответила с безразличием женщина.— Я начала конфликтовать по разряду «не хочу приспосабливаться к подлости» и перешла на курсы повышения квалификации.
— Жаль,— посочувствовал ей Иван Иванович.
— А чего жалеть? — пожала плечами Генералова.
— Не завершено такое нужное дело... Вы ушли в кусты...
— В науке не бывает раз и навсегда решенных проблем,— возразила ему Генералова.— Я проторила тропу, по ней пошли другие. Эклампсия перестала быть смертельным недугом. А вообще, признаюсь, во мне очень остро развито чувство противления.
— Ну и что вы «доказали, расставшись с медициной?
— По крайней мере, теперь мне не надо жить по принципу «применительно к подлости». Никто не заставляет меня делать то, против чего восстает моя совесть. На курсах, да и в мединституте, я должна была угождать каким-то оболтусам, вечно что-то с кем-то согласовывать. Те же учебные планы. Каждый год переписывай одно и то же... Даже нельзя одеться так, как хочется, надо, как все А джинсы в студенческой аудитории — это удобно, но запрещено дурацким этикетом.
— А ведь вы по натуре анархистка. Потенциальный разрушитель всяких канонов, обычаев, устоев.
Она не согласилась:
— Нет, Иван Иванович, если и разрушитель, то не обычаев, а командующих нами предрассудков. Я противник не самих законов, регламентирующих жизнь общества, а догматического, бездушного их применения... Чтобы вы меня поняли, хотите, расскажу, как я стала Генераловой?
— Любопытно,—улыбнулся Иван Иванович, который все еще не мог окончательно определить своего отношения к этой женщине.
Он уже начинал понимать Саню, который в минуту душевной неуравновешенности выпалил: «Я люблю ее». Лишь одно ему было непонятно: что в ней от натуры, а что придумано как мера самозащиты? Суть человека, по убеждению Орача, в его отношении к фактам. Сам по себе факт еще ни о чем не говорит. .К примеру, выпускник десятого класса зверски убил своего соседа по дому. Казалось бы, факт однозначен. Каковы же мотивы преступления? Оказывается, сосед попытался изнасиловать девушку, которую любил вчерашний десятиклассник. Он случайно зашел к девушке и оказался свидетелем дикой сцены.
— Иван Иванович, чаю или кофе?
Орач указательным пальцем постучал по стеклу на часах: «Время!»
— Жаль,— сказала Генералова.— Тогда буду краткой. Известно ли вам, что я закончила «на отлично» три курса политехнического института? Могла стать геологом.
Такого поворота в жизни Екатерины Ильиничны он не мог и предположить.
— И вот кончается семестр, профессор Генералов приглашает меня вайти к нему на кафедру. Прихожу. Людей там, как всегда, полно. Викентий Титович с обычной иронией выкладывает: «Надеюсь, коллега, вы не станете возражать, ежели я включу вас в состав геологической экспедиции Созонным рабочим. Задача: изучение Байкальского разлома». Он каждый год отправлялся в экспедицию со студентами, заканчивавшими третий курс. Отбирал тех,
на кого надеялся... Я, конечно же, рада-радешенька. А он: «Но в связи с тем, что вы будете единственным представителем женского пола в группе, вам необходимо выйти замуж. И чем быстрее, тем лучше. Паспорт у вас при себе?» — «Нет,— отвечаю,— в общежитии». А у самой от предчувствия — сердце трепещет. Викентий Титович был самой популярной личностью в институте. На его лекции приходили толпами. Он никогда не повторялся. Каждый раз был оригинален. Все девчонки были от него без ума. Высокий, стройный. О его выносливости в экспедициях ходили легенды. Тонкий ценитель юмора, он часами мог читать напамять стихи многих поэтов. Словом, кумир. И учтите еще одну деталь — холостой. А ему уже сорок семь лет. И вот он говорит: «Если вы, коллега, не возражаете... Во дворе института — моя машина. Скажете Мише —он в вашем распоряжении... Жду вас».
Через неделю я стала Генераловой. Экспедиция по теме «Геометризация полезных ископаемых Байкальского разлома» была нашим свадебным: путешествием. Вернулись мы с полевых работ, я и говорю Викентию Титовичу: «Поменяю специальность». «Во имя чего? — спрашивает он.— Ты же прирожденный геолог! У тебя чутье...» — «Не хочу всю жизнь ходить под тенью профессора Генералова». (Звание академика он получил позже). Мне нужно свое солнце». Он не возражал. Он никогда меня не отговаривал. Решила? Обдумала? Действуй! Так я перешла в медицинский и сразу же увлеклась новой профессией. Я считаю: нет скучных дел, есть скучные люди. Пропадала в морге и анатомичке. Помните у Пастернака: «Во всем мне хочется дойти до самой сути: в работе, в поисках пути, в сердечной смуте, до сущности прошедших дней, до их причины, до основания, до корней, до сердцевины».— Она помолчала и, вздохнув, вдруг спросила: — А вам Пастернак нравится?
— Не знаю... Поэт популярный в определенных кругах. Принес как-то Саня его сборничек...
— Это я ему порекомендовала.
— Я полистал. Нет пушкинской простоты. Требует особого внимания. Очень сложная для восприятия система образов. По всей вероятности, чтобы понять его, нужна специальная подготовка.
— А меня и привлекает именно сложность его образов. Любовь к нему мне привил Генералов... На шахте дурацких вопросов не задают, а вот на курсах... Наши дамочки все интересовались моими отношениями с академиком,
Очень уж их смущала разница в годах: двадцать семь лет... Не надоел ли тебе старикашка? Я им отвечала: почитайте Пастернака. У него в каждой строчке что-то новое. Так и мой Генералов: ни один из прожитых с ним дней не похож на предыдущие, поэтому с ним не скучно.
— Любите? — Иван Иванович невольно вспомнил слова полковника Смородина о «друге дома», у которого есть доверенность на управление машиной.
— А вы сомневаетесь? — ощетинилась Екатерина Ильинична.
Как быть? Сказать, что он знает о существовании «друга дома»? Или слукавить, притвориться этаким простофилей? Но Генералова — женщина умная. Поймет, что с ней играют в поддавки. И как среагирует на это? До сих пор она была весьма откровенна. Именно на это и рассчитывал Иван Иванович, ведь он еще не узнал о главном, ради чего пришел сюда: о «жигуленке» бежевого цвета с номерным знаком СЛГ 18—17...
— Хотите откровенно?
— Как и положено между друзьями,— настаивала Генералова.— Вы же Санин отец...
Иван Иванович решил, что играть в прятки с Генераловой не стоит.
— В ГАИ мне сообщили, что на право управлять вашей машиной выписана доверенность...
— А... вот вы о чем.— Глаза Генераловой заблестели злостью.
Иван Иванович понял, что с этого мгновения они уже не друзья.
— Ну что же, товарищ милиционер, расскажу вам и об этой истории...
— Екатерина Ильинична, извините за бестактность, но я хочу вам задать один прямой вопрос.
— Валяйте,— согласилась она.
— Не мог ли человек, имеющий вашу доверенность, сегодня с 16.00 до 18.30 воспользоваться машиной с номерным знаком СЛГ 18—17?
- Эх, Иван Иванович,— с сожалением проговорила Генералова.— Оказывается, вы все-таки больше служака, чем человек.
Она накинула ногу за ногу и обхватила колено руками. Щеки и уши ее медленно накалялись, как гвоздь на газовой горелке.
Чатем пормнисто встала, взяла с соседнего столика пачку сигарет и пепельницу. Генералова что-то обдумывала. Длинные пальцы нервно мяли сигарету. Прикурила от газовой зажигалки, не сколько глубоких затяжек, кажется, успокоили ее. По крайней мере, она сосредоточилась, собралась с мыслями.
— Вас, Иван Иванович, по всей вероятности, будут интересовать факты, которые легко проверить?
— Такова специфика нашей службы: проверять и перепроверять,— ответил Орач, уверенный, что разговор с Генераловой ничего нового не даст.
— Я не на службе, мне — легче,— начала Генералова.— Я за то, чтобы людям верили... Если уж уверовала в человека, то ничего не может изменить мое мнение о нем.— Она прищурилась, изучающе посмотрела на собеседника и предложила: — Может быть, вам дать бумагу? Для протокола...
— У нас, Екатерина Ильинична, не допрос, а мирная беседа,— уточнил Иван Иванович, неприятно удивленный тем, что эта милая приветливая женщина вдруг превратилась в мегеру.
— Ну, если беседа, тогда совсем другое дело,— с насмешкой проговорила Генералова.— Но учтите, если наш разговор приобретет форму милицейского протокола, я его не подпишу.
Этот тон коробил Ивана Ивановича. Он бы с радостью встал и, холодно извинившись, ушел. Но что поделаешь, работа есть работа, вот и приходится сидеть и выслушивать неприкрытые оскорбления в свой адрес.
— Екатерина Ильинична, в моей памяти хранится немало человеческих тайн. Найдется местечко и еще для одной, если, конечно, она не имеет никакого отношения к интересующему меня делу.
— Не имеет! — Генералова затянулась дымом сигареты и прищурилась, словно вглядывалась в солнечную даль.— По роду своей деятельности вы постоянно сталкиваетесь с подлым, преступным, поэтому, наверное, перестали верить в любовь.
— А если идти от противного? — возразил он. Она покачала головой.
— Настоящая любовь — это страдания.
— Почему?
— Потому что она требует жертвы... Человеческой. В костре страстей и сомнений сгорают сердца и надежды. Там, где благополучие, любовь становится привычкой, а привычка — обязанностью.
В чем-то она была права, по крайней мере, он не нашел, что ей ответить, и промолчал. Генералова продолжала:
— Женщине сорок пять, а ей все еще кажется, что настоящая жизнь где-то впереди... Увы... Помните, у Суркова!
Найти бы наивного глупого черта,
За молодость душу ему заложить!
Моему Викентию Титовичу — за семьдесят, мне — сорок пять. До сорока я несла свой тяжкий крест, как Христос на Голгофу. Профессор Генералов ниже общей геологии никогда не опускался. Он может за завтраком, и за ужином, и даже сидя в ванной делиться со мной радостью, что урановая смолка из Калифорнии на сто пятьдесят семь миллионов лет моложе смолки из Чехословакии. Да, он большой ученый, он привык все измерять в эрах, эпохах и геологических периодах. А я — простая смертная женщина! Прожитое мною исчисляется годами и десятилетиями, а будущее — днями и часами... Чувство одиночества опутывает душу, как паутина глупую муху. Кричишь: «Караул!», «Помогите!», но никакого отзвука. Глухо. Я хожу по улицам и вижу счастливые лица. Может, мне нужно было уйти от моего Генералова? Это,— она кивнула на импортный цветной телевизор,— надо мною никогда не имело власти. Модной социальной болезнью века —вещизмом — я не страдаю, хотя красивые вещи люблю. Дети нас с Викентием Титовичем не связывают. Но кому нужен этот больной геологией и ишемией чудак, кроме меня? И потом он протянул мне руку помощи, когда я была еще совсем девчонкой... Всем в жизни я обязана ему. Но прошлым живится лишь благодарность, а любовь — настоящим.
Сигарета Екатерины Ильиничны погасла. Она посмотрела на нее, сунула в пепельницу — и тут же взяла новую. По своему умению одеваться, причесываться, по привычкам (курит), словом, по всем внешним признакам Генералова была модной, современной. Но сейчас Орачу показалось, что это лишь защитный панцирь. А суть ее в
ином... Он потянулся рукой к сигаретам: Разрешите за компанию? Они пододвинула к нему пачку и зажигалку. С каким удовольствием Иван Иванович затянулся! «И лишать себя такого из-за какой-то статьи в журнале!
Да эти ученые готовы отобрать у человека все достижения цивилизации! Сахар — вреден, масло сливочное — враг, соль — и того хуже».
— А в сорок ко мне пришло это, призналась Генералова.—Все тривиально, банально, пошло... На восемь лет моложе меня, неудачный соискатель докторской степени. Вымучивает с помощью академика диссертацию. И самое печальное то, что знаю: как только он защитится, в тот же день забудет номер телефона своего руководителя, а значит, и мой. Но Алик заставил меня забыть, что мне уже за сорок, заставил забыть все привычки, заменил мне подруг, оставил за мной лишь одно право:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41