— заорала она.— Попробуй докажи, что нет! Под расстрелом это же подтвержу! — Ее колотила нервная дрожь.
Конечно же, она была права. Защищая Ивана Орача двадцать лет тому назад, она пошла на нож, на унижение. А сейчас с неменьшим неистовством защищала своего любимца Саню.
— Извини, Марина,— покаялся Иван Иванович.— Перегнул... Решил: пусть все будет по закону. Саня не виновен, так что все встанет на свое место. И еще этот Крутояров мозолил глаза. Я же понимал, что он ждет не дождется, когда я где-то в чем-то ошибусь, допущу какую-нибудь оплошность, и он тут же по инстанции напишет докладную.
— И правильно сделает,— поддержал ретивого служаку Строкун.— А ты, подполковник Орач, не ошибайся и не допускай оплошностей, тогда на тебя докладную не напишут, ограничатся анонимкой.
— Столько случайностей нагромоздилось,— каялся Иван Иванович.— Грабили бородатые в спортивных куртках. Лазня привез к магазину тоже бородатого. Фоторобот определил: Александр Орач. Лазня делает себе «железное» алиби. У Лазпи находят деньги. Начальник участка Пряников угопаривает жену Лазни завернуть в тряпочку улики и выбросить их с балкона. На участке, где когда-то работал Саня, процветали Кузьмаков и Дорошенко вместе с «папой Юлей». Причем все это в какой-то мере имело отношение к Сане. Ну, чтобы не было кривотолков, я и приказал Крутоярову делать все по закону. Убежден, что никто ничего плохого в адрес Сани показать не может. Уходя, полушутя сказал: в случае чего — оформите подписку о невыезде. А тут — эта Жеболенкина... Кто мог подумать?
— Кто? Ты и должен был подумать! — опять подала голос Марина.— Он, видите ли, «полушутя»... Ты — полушутя, Крутояров — полусерьезно, А каково Сане? Ты когда-нибудь находился под следствием? Нет? Когда на тебя все глазеют с подозрением. Не бывал — так походи! Чтобы знал, какую долю определил сыну. Двадцать лет в милиции! Очередное звание ему присвоили! Да тебя надо гнать в три шеи по статье несоответствия! Прежде чем предъявить обвинение...
— Марина, да никакого обвинения я не предъявлял! — защищался Иван Иванович.
— Не предъявлял, так способствовал этому, что еще хуже. По отношению к своему сыну! А как же тогда с другими? Ты проверил материалы следствия? Сопоставил показания? Ведь речь идет о сыне! О твоей чести, о твоей
гордости, а ты...
— Так его, Марина, так! — поддержал ее Строкун.— Ему еще никто не говорил правды в глаза. Шепчемся по углам, а сказать в глаза боимся — обидится.
— Почему ты не посоветовался со своим другом и начальником? Почему дал ход делу без его санкции? — бушевала Марина.— Теперь походишь под следствием сам. Попробуй отмыться. Грабил магазин вместе со мной — и все
тут!
Строкун поднялся из-за стола.
— Вы тут погомоните по-родственному еще чуток, а я — к генералу. Доложу ему, что главный преступник задержан, признался и сейчас дает показания.
Они остались вдвоем. И сразу Марина обмякла, притихла. Глядела виновато на Ивана.
— Извини, Марина... Глупо все вышло,— признался он.
— Дурак ты, Ваня, причем — круглый, как колобок.— Она вздохнула.— В Саниной душе еще ноют старые раны: помнит он, что Гришка Ходан был ему родным отцом. А ты на старую рану — соли.
Иван Иванович был ей признателен. В его сердце забушевала буря, как двадцать лет тому назад, после суда, в арестантской комнате. Он готов был сказать Марине что-то очень важное для обоих. Тогда он не осмелился.
Теперь же им никто не мешал. Но Иван понял, что ничего уже не скажет: поезд ушел. Тогда, двадцать лет назад, его ничего не обременяло, ничего не связывало по рукам и ногам — вольный казак! Решил поехать вслед за любимой — и подался. Топал пешком, полз на коленях.
Любовь! Что еще в жизни выше и чище этого! Подстрелили лебедушку, и лебедь с высоты падает вниз, сложив крылья. Любовь сильнее смерти.
— Саня мне сказал: «Ты всю жизнь любишь Марину, а она — тебя!» Чудак...
— Чудак петух: воду пьет, а не мочится,— с горечью ответила ему Марина.— Съеду я от вас, Иван. Невмоготу уже мне все это. И Саню уведу.
Он испугался:
— Да ты что! Без тебя дом осиротеет. Ты — душа всего...
— Когда-нибудь и душе отдохнуть надо. Успокоиться. А то ведь всю жизнь жарят на медленном огне...
Ивану нечего было возразить. Он молчал. Лишь один раз в жизни человек может встретить счастье. Второго раза не дано. Не текут вспять реки, земля крутится в одну сторону: неумолимо бежит время вперед.
— Дай-ка погляжу на твоих бородатых,— попросила Марина.
Иван Иванович подал ей портреты, оставленные Строку ном па столе. Долго присматривалась Марина. Затем сказала:
— Этот, глазастый, Суслик. Жил крысенком и сдохнет в норе. Такие чуму разносят. И чего их закон жалеет? Неисправимых надо так: поймали второй раз — и к стенке. Зла на земле меньше будет. А этот — Жора-Артист,— ткнула она пальцем в потрет Георгия Победоносца.— Умен, хитер. Его бы на необитаемый остров, творил бы там чудеса пуще Робинзона. Попадись ему Пятница, он бы и его съел. А этот... Гришка Ходан,—показала на портрет «папы Юли».
— Быть такого не может! — вырвалось у Ивана Ивановича.— Он же в сентябре сорок третьего погиб: раздавил наш танк подводу с полицаями.
— Знать, не всех раздавил. Говорила тебе: виделась с Гришенькой па пересылке в Сибири. Его этап уходил, нага пришел. Лицом к лицу! Он па меня вытаращился, я уставилась па него. Мне ли не узнать Гришеньку!
Ходан! Матерый фашист, профессиональный убийца. Сколько жертв на его черной совести! Но если это действительно Гришка Ходан, надо немедленно писать рапорт в Комитет государственной безопасности. Только чем Иван Иванович подтвердит свое подозрение? Двадцать лет тому осужденной Крохиной показалось, будто она мельком увидела своего истязателя. А не почудилось ли измученной женщине? Ведь с Гриш-
ки Ходана начались все ее страдания, заведшие ее в места не столь отдаленные.Нужны факты. И он их найдет! Или опровергнет версию Марины.«Папа Юля» — волк стреляный. Это он со своими дружками «пас табун» сговорчивых мужичков на четырнадцатом участке. Не исключено, что он подкинул Пряникову и саму идею этой аферы.
Но ушел «папа Юля». Хватанул выручку в мебельном, не упустил свой шанс, и подался в бега. Теперь ищи ветра в ноле. От генерала Строкуп вернулся вместе с Саней. Парень смущенно глянул па отца. На смуглом лице виноватая улыбка. В глазах — радость.
— Ну что, родственники-грабители, роли между собой распределили? Кто где что делал. Кто с автоматом, кто с пистолетом типа наган.— Он взялся свертывать из бумаги тюричек, готовясь закурить. Настроение у него было озорное.— Генерал считает, что с присвоением очередного звания Орачу поспешили: не дозрел до подполковника, ему вернуть бы капитана... Вкатал он мне, Александр не даст соврать,— ну, а я уж отыграюсь на вас, подполковник, сполна.
— Ругался,— подтвердил Саня.— Знаешь, что после работы случилось с Жеболенкиной? Пришла домой, мужа с детьми нет. Заперлась, забаррикадировала входные двери. Откуда только сила взялась,— подтащила к дверям трехстворчатый шкаф. Муж вернулся, она не пускает, не отзывается. Он стучал-стучал, решил, что с женой беда. Хотел взломать дверь, взял у соседа топор. Услышав, что к ней в квартиру ломятся, Шеболенкина выпрыгнула из окна с криком: «Грабят! Убивают!» Живут Жеболенкины на втором этаже. Под окнами асфальт, так что изрядно покалечилась. Отвезли в травматологию. Ода и там бушевала, мол, врач пытался ее убить.
Иван Иванович поймал иа себе взгляд Марины. Нельзя сказать, чтобы она торжествовала, но в ее глазах можно было прочитать злой упрек.
— Трагедию Жеболенкиной запиши, Иван Иванович, на нашу совесть,— сказал Строкуп.— Жертва происшествия в мебельном. А с Дробовым побеседуй, из участкового может получиться хороший оперативник.
Теперь стало ясно, от кого поступили сведения о Жеболейкиной. Строкун подошел к Марине, пожал ей руку:
— Марина Ивановна, спасибо за проявленную чуткость. Если бы не ваши решительные действия, наш новоиспеченный подполковник наделал бы тут — на семи самосвалах не вывезешь.
Он взял под руки Марину и Саню и повел их к дверям. Проводил и вернулся. Сел за стол и долго молчал, изредка пристукивая пальцами по столу.
— Все, что я должен был бы сказать тебе по этому поводу, высказала Марина. Вспомни ее слова и подкрепи их мужскими выражениями. Но итог подведу: не пошел бы я нынче с тобой, старший сержант Орач, в разведку.
Иван Иванович обиделся. Поднял глаза: это почему же?
— Веры в тебя поубавилось,— ответил Строкун на его немой вопрос.— За друга, за сына, за Родину надо драться до изнеможения, до последнего вздоха. Драться даже тогда, когда, казалось бы, нет уже никаких надежд. Надо же верить до конца в нашу правоту, в наше дело. Л ты все пустил на самотек: куда кривая выведет. Скажи спасибо Марине, это она перехватила тебя на скользкой дорожке предательства.
— Ну, уж ты закрутил! — не мог согласиться Иван Иванович с таким обвинением— «Предательство».
— А кто выдал Саньку Крутоярову? Убежден в правоте — борись до победы. Тебя — на дыбу, тебя —в петлю, тебя — в реку с камнем на шее, а ты — свое! Только так может выжить правда. Одним словом, напишешь объяснительную записку на имя генерала. Теперь поговорим о том, как тебе погостевалось на именинах у академика.
Ивана Ивановича обидела такая несправедливость. Он, можно сказать,света белого не видит на этой работе! За двое суток впервые присел к столу, и то не дали поесть по-человечески.
— Не лясы я там точил, проверял показания Тюльпановой,— огрызнулся Ивап Иванович.
— Ну и что же ты наироверял?— спросил Строкун.
- А то! — горячился Иван Иванович.— Доведется освобождать ее под расписку.
— По части расписок о невыезде ты у нас в управлении самый крупный специалист,— с издевкой заметил Строкун.— А конкретнее?
Конкретнее... А конкретнее Орачу и сказать толком нечего. Трагическая судьба Алевтины Кузьминичны? Это лишь факт для адвоката, который, если дело дойдет до суда, увидит в нем
смягчающее вину обстоятельство. Александр Тюльпанов— прекрасный человек и беззаветно любит свою жену. Жить без нее не может. Но это из области лирики. А что Орач может рассказать как розыскник?
В восемнадцать ноль восемь Тюльпанова встретилась со своим мужем на автобусной остановке у Пролетарского переезда. Она подъехала на машине Пряникова, передала Александру Васильевичу полкилограмма икры и две палки сухой колбасы для Генераловой — та просила. Вместе с Тюльпановой в машине был некий Михаил Александрович Шурин, рабочий городского холодильника. Полтора года назад он сменил фамилию: был Щеранский, работал мясником в гастрономе «Ленинград». Тюльпанова пояснила, что взяла его со двора продовольственной базы. Адресный стол по Щерапскому-Шурину готовит справку. Тюльпанова сказала мужу: отвези мясника. Александр Васильевич отвез его на Северный вокзал. Мясник был без бороды, в сером свитере ручной вязки. Строкун прищурился. Он думал.
— С посторонними на грабеж не ходят. Тут или — или. Или Шурин-Щеранский «свой в доску», или же Тюльпановой под мебельным не было. Хотя... Говоришь, в восемнадцать ноль восемь она была на автобусной за переездом?.. От мебельного это километра полтора, даже меньше. За пять минут — вполне. Но куда девалась троица? Увез Лазня? Эту версию мы уже отработали.
— Отработали. Но в свете новых данных... Тюльпанов заверил, что в машине жены ничего подозрительного не заметил.
— А ты хочешь, чтобы Кузьмаков с Дорошенко, если они там были, открыли дверцы и махали Тюльцанову синим платочком, мол, мы уезжаем.
Ивана Ивановича покоробил сарказм Строкуна в адрес Тюльпанова. Конечно, Евгений Павлович многого не знал. Для него Александр Васильевич — подозреваемый, который через пять минут после ограбления мебельного куда-то отвез какого-то человека. А Орач воспринимал доцента Тюльпанова как друга своего сына, человека трагической судьбы, доверчивого и непосредственного, словно ребенок. Но Иван Иванович ничего не расскажет о нем Строкуну, не заслужил он нынче его доверия.
Но вдруг Иван Иванович понял: если очистить исповедь тюльпанова от эмоций, то что в ней остается? Любимая жена открыто живет с Пряниковым, которого сама не очень жалует. Пряников — личность крайне неприятная.
вающая брезгливость. И все-таки Тюльпанова не гонит его от себя. Что же их связывает?
— Пока нам известно одно,— хмуро подытожил Стро-кун,— стрелял кто-то из троих: Кузьмаков, Дорошенко или «папа Юля». Но все-таки: сколько человек село в машину к Тюльпановой па развилке? Если, конечно, они сели на развилке, а не в Донецке возле мебельного...
У Ивана Ивановича не шел из головы Александр Тюльпанов. Чем больше накапливалось фактов, которые позволяли причислять Алевтину Кузьминичну к соучастникам ограбления, тем меньше оставалось у Тюльпанова шансов на встречу с ней. Орач с болью в сердце подумал о том, что разрушается мир розовых грез человека такой трудной судьбы. Как он сказал? «Ее существование наполняет смыслом всю мою жизнь». И далее: «Я ищу в лицах встречных ее черты, а когда нахожу — радуюсь неожиданной встрече. Подставляю солнцу лицо и чувствую ее улыбку. Вижу ее даже с закрытыми глазами». И теперь на белом свете станет меньше па одного счастливого человека. Разве так уж много их, счастливцев? Хотя по закону диалектики они — это будущее человечество. Ведь у каждого из нас в душе есть тепло и ласка. Укреплять бы счастье ближних, а мы его разрушаем то ли умышленно, то ли в силу служебного положения. Постепенно исчезает милосердие из наших душ, разрушается нравственная основа общества.
«Эх, Товарищ Тюльпанов, чем же тебе помочь? Закрыть глаза на преступление? Но разве на фальшивую монету обретешь счастье?»
Евгений Павлович снял телефонную трубку.
— Адресное? Розыск запрашивал адресок... Да, Шурин, бывший Щеранский. Записываю... Тридцать четыре года, жена Раиса Львовна, двадцать девять лет, заведующая парикмахерской. Место жительства: Матросова, двенадцать, квартира двенадцать.— Он протянул Ивану Ивановичу свою запись: — Если Тюльпанова вместе с Шуриным были в половине шестого па продбазе, то участие гражданки Анны и ограблении придется поставить под вопрос.
— Но Марина опознала всю бородатую троицу,— сказал Иван Иванович.
— Как «опознала»? — не понял Строкун.
— Ты ушел к генералу, она попросила еще раз взглянуть на портреты, и назвала Кузьмакова и Дорошеко Они ведь проходили когда-то с ней по одному делу «Унавермаг Нильского». А в третьем признала... Кого бы ты Григория Ходана! Полицай в свое время попил из
нее кровушки. Как-то я тебе говорил: ей показалось, будто она видела Гришку где-то на этапе в Сибири. Но мы тогда не придали значения ее словам.
— Словам-то мы значение придали,— возразил Строкун.— Только подтверждения им не нашли. Я и сейчас не очень верю в воскресение Ходана. Ты оформил протоколом ее показания?
— Нет,— удивился Иван Иванович. Ведь разговор с Мариной не был допросом, так что о протоколе не могло быть и речи.
Строкун взбеленился:
— Орач! Ты как розыскник, похоже, окончательно выдохся! Там — перебдел, здесь — недобдел. У тебя четко выраженное служебное несоответствие!
Иван Иванович обиделся: ну, промахнулся с Мариной. Но разве это может перечеркнуть все то, что им сделано за двое неполных суток! Лазня с его деньгами, Пряников с «послушными мужичками», Кузьмаков, Дорошенко и, возможно, Григорий Ходан, он же «папа Юля».
— Пишите приказ, отстраняйте от дела,— вспылил Иван Иванович.
— Нет, Орач, при дефиците рабочей силы в стране нерадивых наказывают иначе, это в восемнадцатом веке щуку топили в воде, а в наше время виновного заставляют все переделывать заново. Разыщи Крохину и оформи ее показания протоколом. Да при случае скажи генералу спасибо за сына. И посмотри, что там в лаборатории сочинил Крутояров с Тюльпановой: не терпится мне узнать, кто же все-таки обстрелял пост ГАИ. Если не из этой троицы, а кто-то четвертый, значит, гражданка Тюльпанова темнит. Тогда возникает вопрос: во имя чего?
Иван Иванович возвращался к себе в кабинет униженный и оскорбленный.
«По дороге домой заскочу-ка к Шурину-Щеранскому, может, после разговора с ним появится что-то обнадеживающее».
В тупике коридора, где ютился розыск, Иван Иванович услышал истошные крики:
— Помоги-ите! Да номоги-и-те же! — хрипло, надсадно взывала женщина- Кто-то пытался зажать ей рот, а она вырывалась и звала па помощь.
«Тюльпанова!» — узнал он голос кричавшей. Заскочил в отдел, рванул дверь в свой кабинет, по она оказалась запертой изнутри на ключ. Иван Иванович дергал за ручку, но массивная дверь не поддавалась.
Тюльпанова, продолжая с кем-то бороться, взывала о помощи.
— Да что же это делается! Боже, как вам не стыдно!
Иван Иванович затарабанил кулаками в обшитую черным дерматином дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41