— Привез вам донесение...
— Предал, что ли, Степанов? — беря из рук Ветлу-гина пакет, спросил Попов.
— Похоже, что предал...
— А комиссар Хомак что?
— Ту же песню Хомак поет, по указке Степанова диктатором объявился, черт возьми. Караульную нашу часть разоружили. Окружили военкомат, оружие захва-
тили. Работу исполкома парализовали. Якшаются с самыми сомнительными элементами.
— Ты слышишь, Капустин! — кивнул Попов только что вошедшему молодому человеку, почти юноше.
— Подозрение у меня к ним давно было, Иван Васильевич.
— Верно, подозрительно, очень подозрительно они ведут себя,— взглянув на невысокого, немного сутуловатого Капустина, согласился Ветлугип.— Вместо заготовки хлеба мародерством занимаются, пьянствуют, ведрами спирт со складов таскают, все одно что анархисты какие...
Попов, быстро-пробежав глазами коротенькое донесение Ложенцова, который просил, чтобы к ним срочно выехал кто-нибудь из ЧК, еще больше помрачнел.
— Да, вот еще письмецо есть,— спохватился Егор и вытащил из внутреннего кармана тужурки затасканный конверт.— Из интернационального отряда послали.
— А-а, это тот командир; интересно, о чем он пишет? — принимая конверт, сказал Попов.— У-у, да какое длинное... Обычно этот латыш говорит мало, а здесь написал целую петицию.
— О чем он там? — заинтересовался и Капустин.
— На, читай, Петр, не могу разобрать его почерк...
— «...Сообщаю о событиях здешнего порядка,— взяв письмо, начал вслух читать Капустин.— Я, когда приехал, или же, собственно говоря, не подъезжая Турека в четырех верстах, то по нашему пароходу открыли пулеметным огнем, от каково у меня получилось один убит, двое ранены, но убит был машинист, и я был вынужден пароход пустить на берег и дать им пулеметным огнем ответ. И попал я в атаку, каковые были отбиты, несмотря на то, что их было триста человек, и два пулемета, и две орудии. И что из этого оказалось, что нас стали обстреливать не какие там враги, а московский отряд по приказанию своего начальства, какой наш пароход был известен, что идет Вятский отряд. Но несмотря на то, они хотели меня обезоружить, но я не допустил этого. А потом, что здесь дела такие идут, что без следственной комиссии не разберешь, одним словом говоря, пьянство да разврат идет, больше ничего нет, да муку конфискуют да продают. А против кулаков силы довольно есть, но дело в том, что организация у них никуда,
начальство выбрало себе дворцы и пьянствуют, каковые ихние товарищи с отрядом мне передавали лично и нашим товарищам, и они меня просят, чтоб я взял в свои руки ихние отряды... Если б только у меня было больше силы, то я бы всех тут поарестовал и доставил в город Вятку. Но тут, собственно говоря, заведывает Хомак, который не дает нашим продовольственникам работать, берет все в свои диктаторские руки и распоряжается, как он хочет с хлебом, не считается с губернскими решениями и никому не даст отправлять по плановым нарядам. А по-видимому, тут скоро остановится работа, только остается назначить Чрезвычайную следственную комиссию, больше здесь делать нечего. Симонов-военком приехал, то Хомак похвалялся, что он чуть его не арестовал, что сам себя считает, что он полк собрал, что хочу, то делаю и других не признаю. Это такая харя Хомак, что просто какой Дутов. Заканчиваю свое писание, расскажет вам мой товарищ коммунист еще, если тут писать все, то нужно сорок листов написать. Жду Капустина».
— Теперь понятно, почему эсеры расхваливают Степанова,— становясь все мрачнее, промолвил Попов.
— У нас тоже... Во главе с Сипягиным эти эсеры даже демонстративно вышли из исполкома,— пояснил Вет-лугин.
— Скатертью им дорога! — повысив голос, сказал Попов.— Сегодня же, товарищ Капустин, выезжайте.
— Я уже готов!
— Может, с вами еще комиссара юстиции Дрелев-ского послать?
— Пока обойдемся, Иван Васильевич, без него. У Дре-левского здесь дел по горло. На почте и телеграфе он навел порядок, теперь из других учреждений саботажников изгоняет.
— Ну что ж, тогда выезжайте,— сказал Попов. Встлугин снова взглянул на Капустина. По щуплой,невзрачной фигуре, по улыбчивому с остреньким подбородком лицу он выглядел очень молодым, совсем еще казался мальчиком, и Ветлугин невольно усомнился:, сумеет ли во всем разобраться этот Капустин, которого он видел впервые.
Словно угадав его мысли, Попов пояснил:
— К вам поедет чрезвычайный комиссар по борьбе с контрреволюцией Капустин. У него достаточно полномочий, чтобы навести порядок. Забирай, товарищ Капустин, с собой отряд и выезжай сегодня же в ночь,-и, взглянув на Ветлугина, спросил:—Достаточно вам этой подмоги?
— Управимся, полагаю, Иван Васильевич,— согласился Ветлугин.— Ведь у нас там тоже сила есть.
— Какая там сила, если себя обезоружить позволили? — с упреком заметил Капустин.
— Так ведь, товарищ Капустин, в карауле-то нашем эсер сидел с крашеными усами...
— У вас там, видимо, везде эсеры сидят...
— Ну как же иначе, лезут.
— Лезут...— повторил Капустин и усмехнулся. Только Попов оставался по-прежнему серьезным. Он снова пробежал глазами письмо Ложенцова и, встав, поправил галстук.
Попов был, вероятно, немногим старше Капустина, но его внимательные строгие глаза, смотревшие пристально через стекла пенсне с высокой дужкой, неторопливость в движениях — все это отличало его какой-то взрослостью и снова невольно напоминало о том учителе, которого Ветлугин уважал, как самого дорогого человека.
— А не считаете, товарищ Ветлугин, что вы там многое недоделываете с Ложенцовым?
— Возможно, Иван Васильевич. Но нам, как я сказал, мешают эсеры... Всякая прочая контрреволюция поднимает головы...
— Удивляться этому не приходится, теперь тем более,— заметил Попов.— Вы видите, что делается на фронтах? С каждым днем белочехи все ближе и ближе. Вчера звонил товарищ Ленин... Восточный фронт — главный фронт... Мы начали здесь формирование революционного батальона. В первую очередь за счет коммунистов, революционной молодежи... И вам в Уржуме тоже надо поднимать силы...
— Кое-что мы делаем,— ответил Ветлугин.— На днях создали две дружины красных партизан. В Теребиловке военком Сормах уже обучение начал. Только помогите, товарищи, этих анархистов к порядку призвать.
- Ну что ж, готовьтесь и вы со мной,— встав и собираясь уходить, сказал Капустин.— Поедем вместе призывать их к порядку. Сегодня же, часа через два, и вые- дем, Иван Васильевич...
Председатель штаба Попов в знак согласия кивнул головой, приветливо улыбнулся:
— Как говорят, ни пуха, ни пера вам,— и на прощанье протянул руку.— Ну, а мы по-прежнему будем настаивать перед центром о необходимости принятия мер к вывозке хлеба на станцию Котельнич,— и, задержав Капустина, подал ему бумагу.
— Читай.,. От нашего чрезвычайного штаба телеграмма в центр.
Капустин, неслышно шевеля по-детски пухлыми губами, прочитал:
«...Вы совершенно неправильно информированы Хомаком о вывозке хлеба из южных уездов Вятской губернии. Никаких сепаратных распоряжений о вывозке хлеба не было и быть не могло. Хлеб вывозится вверх по реке Вятке по распоряжению губернского чрезвычайно-революционного штаба в безопасное место ввиду возможности появления чехословацких банд на юге губернии. Это наш революционный долг. Хлеб будет распределен по существующим нарядам. Нами посланы представители — военный комиссар и губпредкомиссар, которые ценою жизни должны вывезти хлеб. Всякое неподчинение со стороны представителей посланных вами продотрядов распоряжениям губернского штаба, состоящего исключительно из коммунистов, есть преступление, и во имя диктатуры пролетариата штаб не остановится перед самыми решительными беспощадными мерами, чтобы заставить стоящих во главе отрядов подчиняться революционной власти...»
— Мысль в конце как-то бы надо, Иван Васильевич, подчеркнуть.
Попов взглянул на взъерошенного Капустина, улыбнулся.
— Это же телеграммой пойдет.
— Все равно надо подчеркнуть,— настаивал неуступчивый Капустин.— Именно не остановимся ни перед чем... Так и подчеркнуть.
— Ну, хорошо. Однако время, Петя, не ждет... Итак, ни пуха, ни пера вам... Чуть чего — давайте о себе знать.
— Будет сделано все, как надо,— и, неуклюже козырнув, Капустин вышел следом за Ветлугиным.
Сбегая по узкой лестнице, Ветлугин с восхищением подумал о Капустине: «Росточком маленький, а как он
режет... Даже самому Попову подсказывает. Правильно, остановок у нас не должно быть. Пойдем вплоть до мировой революции»..
Хотя Попов внешне и был спокоен, но он понимал, что в губернии будто в растревоженном улье, по всему чувствовалось, что назревали большие события. А какие, трудно было угадать. Тут за месяц-два не управишься. Когда его направляли в Вятку, в напутствие сказали: «Наладишь дела и снова катай в свой университет, сдавай последний курс экстерном». И поверил было этому Иван Попов: с собой захватил толстую тетрадь в клеенчатом переплете и кое-какие книжки по философии, но что толку в них, книжки лежат горкой в шкафу, а в тетради, что на столе, пошли вкось и вкривь другие записи, записи явно не философского содержания.
«Нет, Иван да свет Васильич, тут дело не такое простое, как ты вначале думал,— упрекнул Попов самого себя и вспомнил своего помощника Петра Капустина:-Как-то он доехал?»
Попов встал, взгляд его невольно упал на угловой столик, на котором под салфеткой сгрудилась какая-то горка. Он приоткрыл ее. Тут лежали разномастные револьверы, пистолеты, даже гранаты, отобранные у так называемой мирной делегации. В ушах все еще слышались хрипловатые угрожающие возгласы Трейтера: «Вандалы! Пираты! Предатели!»
Ему вторили его дружки: «Мальчишки! Молокососы! Мы найдем на вас управу!..»
Ох, уж этот член бывшего Верховного Совета по управлению губернией... Самый видный эсер в городе. С виду солидный, осанистый, в пенсне на черном шнурочке, с профессорской бородкой. Разгуливал по городу вроде тихо-мирно, а сам в губком с пистолетом на поясе притащился. Даже жену втянул в это грязное дело, нарядил ее в Москву к родственникам. А домой она везла особие гостинцы — такие же пистолеты. Только из этого ничего не вышло — раскусили орешек, дорогой разоружили.
— И не выйдет,—сказал сам себе Попов и опять подумал о Капустине: «Как-то там Петя управляется со Степановым? Уж больно взрывной парень, петушистый. Надо бы поспокойнее. А может, таким теперь и надо быть? Ведь он же и осадил этого господина Трейтера. И вот результаты— полная коллекция эсеровского снаряжения».
И опять в ушах навязчивые слова: «Вандалы! Пираты!..»
Попов, словно вспомнив что-то, повернулся к письменному столу, присел на стул и быстро записал два слова:
«Позвонить Пете».
Выше этих слов шли столбиком строчки:
«В Омутной убиты продотрядники.
В Унях разогнали комитеты.
Прокламации эсеров в городе.
Тайные сборища максималистов.
Спекулянты-мешочники блокировали станцию.
Выяснить личность Степанова». И опять:
«Эсер врач Трейтер и К°».
«Как-то там наш Петя?»
Попов на минуту задумался, широкие брови сдвинулись к переносью, потом он взял со стола тетрадь в клеенчатом переплете и по узкой темной лесенке поднялся наверх, в мезонин.
В холостяцкой квартире па верхотуре было тихо и прохладно. На столе бутылка молока, несколько картофелин в мундире.
«Это, наверное, принесла жена губвоенкома? — с благодарностью подумал Попов.— А то бы, как вчера, снова голодным пришлось спать».
Расстегнув ворот сатиновой косоворотки, он стянул ее через голову, взглянул на белую сорочку, висевшую на стуле, усмехнулся: «А ведь это она же придумала: для солидности, чтоб господа Трейтеры считались с нами, надо, мол, надевать белые сорочки с галстуками».
«И котелки»,— вставил тогда неулыбчивый Иван Попов.
Помнится, все переглянулись и не могли сразу понять, всерьез сказал это их главный руководитель или в шутку. А Попов: «Котелки, котелки, ребята. Как же мы будем без котелков раскусывать очередной орешек господ эсеров».
«Да ну их к черту!» — раньше всех понял мысль товарища Капустин и вскочил: — Я бы их сейчас всех к стенке... Вот увидите, они еще натворят чудес до небес...»
А все же хорошие тут ребята. Каждый на свой лад. Угрюмоватый строгий губвоенком удмурт Малыгин, шустрый, подвижный латыш Володя Азии, уравновешенный военком Симонов... И конечно, петушистый Петя Капустин. «Как-то он там объясняется со Степановым?» Говорят, Степанов держит связь не только с Самарой, но и с Ижевском. Дважды туда ездил. Что ему там приглянулось? Наши оружейные заводы?! Ижевские эсеры? Там тоже немало своих Трейтеров.
Попов раскрыл тетрадь и записал в столбик:
«Немедленно связаться с Ижевском».
Уже вечерело, когда конный отряд красноармейцев во главе с Капустиным подъезжал к Уржуму. Дорога была не близкая, и вспотевшие кони заметно притомились.
Подъехав к лесу, около деревни Теребиловки, Капустин остановился, спросил Ветлугина:
— Как думаешь, есть посты у степановцев?
— Наверно, выставили.
— По такому случаю на полчаса привал! — скомандовал он.— Пусть отдохнут кони. К тому же, и оружие проверим,— и, взглянув на Ветлугина, по-мальчишески подмигнул ему: —Так, что ли, продкомиссар?
— Так точно,— отозвался тот.— Они, анархисты, и в самом деле черт их знает с какими тут мыслями...
Когда красноармейцы слезли с коней и, разминая ноги, прошлись, закурили, Капустин, присев на пенек, спросил:
— Послушай, Ветлугин, у них же, помнится, моряки с линейного корабля «Гангут» были?
— Была горсточка, верно... Но, кажется, Степанов всех их повыкурил: кого в отпуск послал, кого отчислил. Кое-кто из оставшихся, правда, возражал против его действий, не соглашался разоружать караульную часть, но Степанов, говорят, и слушать не стал—в карцер затол-
кал их, да и дело с концом...
— А вы с Ложенцовым думаете, что же это за Степанов?
— Не поймем еще: на словах вроде за Советскую власть стоит, а на деле — народ восстанавливает против нас.
— Но ведь он объясняет, что диктатура —это вынужденный акт? Крестьяне подняли бунт, напали на них, убили командира?
— Не так все было. Это в нашей деревне случилось. Мирная, скажу вам, премирная деревня. Но когда этот, с позволения сказать, командир приехал туда со своим отрядом и занялся сплошным мародерством, мужики, верно, поднялись на дыбы, вооружились, кто чем мог, и — в погоню... Степановцы дали отпор. В перестрел ке этой и убили двоих: ихнего командира и Пашку нашего...
— Да-а... Нехорошо тут получилось у вас,— сказал, хмурясь, Капустин и, помолчав, спросил: — Ну что ж, передохнули, братцы?
— Передохнули, товарищ комиссар!—ответил за всех широкоплечий, в выцветшем картузе парень и, подсовывая к вздрагивающей губе коня овсяный сноп, добавил:— Вот только лошадушке моей маловата порция. Проголодалась лошадушка-то. Мы ведь, бывало, ездили в дорогу не эдак...
— Ничего, выдержит.
— Выдержит, чего там долго-то. Даешь Уржум!..
— Первыми в драку не лезть! — вставая с пенька, предупредил Капустин.— Выдержка, прежде всего выдержка,— и он ловко вскочил в седло.
На окраине города, где вдоль пыльной дороги выстроились небольшие, друг на друга похожие домики уржумцев, казалось, было все спокойно. На завалинках дремали старухи, у колодцев бабы гремели ведрами и, наполнив их водой, несли на грядки, чтоб полить самую распространенную нынче «овощь» — табак, да еще огурцы, которые только-только начали здесь садить.
Когда красноармейцы подъехали к деревянному базару, их остановил конный наряд.
— Кто вы такие? — спросил верховой с шашкой на боку.
— А вы кто? — на вопрос вопросом строго ответил Капустин.
— Первый Московский военно-продовольственный полк под командой Степанова.
— А-а, тогда будем знакомы! Я представитель губернского чрезвычайного военно-революционного штаба,— по-прежнему строго сказал Капустин.— Кого же вы здесь так бдительно охраняете, уж не диктатуру ли Хомака?
— Хотя бы и диктатуру,— сухо бросил верховой и, взглянув на своего товарища и не желая, видимо, связываться, махнул рукой.— Ежли черезвычайно—проезжай!
Когда они подъехали к большому двухэтажному, с башенками на крыше зданию, где размещался уиспол-ком, их снова остановили двое вооруженных солдат.
— Что вы здесь делаете? — спросил Капустин.
— Велено охранять,— ответил низенький и щеголеватый, с усиками.
— Что ж, это совсем неплохо, что вы охраняли Советскую власть от посягательства врагов,— сказал спокойно Капустин.— А теперь в город вступили наши части, и вы можете быть свободны,—и, повернувшись лицом к своему отряду, по-военному отчеканил: — Товарищи красноармейцы Вятского чрезвычайного военно-революционного штаба, прошу сменить пост местной караульной части и всю надлежащую охрану взять в свои собственные руки!
Красноармейцы, к удивлению постовых, въехали в высокие каменные ворота, слезли с коней и, бросив поводья, расположились около парадных дверей уиспол-кома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Предал, что ли, Степанов? — беря из рук Ветлу-гина пакет, спросил Попов.
— Похоже, что предал...
— А комиссар Хомак что?
— Ту же песню Хомак поет, по указке Степанова диктатором объявился, черт возьми. Караульную нашу часть разоружили. Окружили военкомат, оружие захва-
тили. Работу исполкома парализовали. Якшаются с самыми сомнительными элементами.
— Ты слышишь, Капустин! — кивнул Попов только что вошедшему молодому человеку, почти юноше.
— Подозрение у меня к ним давно было, Иван Васильевич.
— Верно, подозрительно, очень подозрительно они ведут себя,— взглянув на невысокого, немного сутуловатого Капустина, согласился Ветлугип.— Вместо заготовки хлеба мародерством занимаются, пьянствуют, ведрами спирт со складов таскают, все одно что анархисты какие...
Попов, быстро-пробежав глазами коротенькое донесение Ложенцова, который просил, чтобы к ним срочно выехал кто-нибудь из ЧК, еще больше помрачнел.
— Да, вот еще письмецо есть,— спохватился Егор и вытащил из внутреннего кармана тужурки затасканный конверт.— Из интернационального отряда послали.
— А-а, это тот командир; интересно, о чем он пишет? — принимая конверт, сказал Попов.— У-у, да какое длинное... Обычно этот латыш говорит мало, а здесь написал целую петицию.
— О чем он там? — заинтересовался и Капустин.
— На, читай, Петр, не могу разобрать его почерк...
— «...Сообщаю о событиях здешнего порядка,— взяв письмо, начал вслух читать Капустин.— Я, когда приехал, или же, собственно говоря, не подъезжая Турека в четырех верстах, то по нашему пароходу открыли пулеметным огнем, от каково у меня получилось один убит, двое ранены, но убит был машинист, и я был вынужден пароход пустить на берег и дать им пулеметным огнем ответ. И попал я в атаку, каковые были отбиты, несмотря на то, что их было триста человек, и два пулемета, и две орудии. И что из этого оказалось, что нас стали обстреливать не какие там враги, а московский отряд по приказанию своего начальства, какой наш пароход был известен, что идет Вятский отряд. Но несмотря на то, они хотели меня обезоружить, но я не допустил этого. А потом, что здесь дела такие идут, что без следственной комиссии не разберешь, одним словом говоря, пьянство да разврат идет, больше ничего нет, да муку конфискуют да продают. А против кулаков силы довольно есть, но дело в том, что организация у них никуда,
начальство выбрало себе дворцы и пьянствуют, каковые ихние товарищи с отрядом мне передавали лично и нашим товарищам, и они меня просят, чтоб я взял в свои руки ихние отряды... Если б только у меня было больше силы, то я бы всех тут поарестовал и доставил в город Вятку. Но тут, собственно говоря, заведывает Хомак, который не дает нашим продовольственникам работать, берет все в свои диктаторские руки и распоряжается, как он хочет с хлебом, не считается с губернскими решениями и никому не даст отправлять по плановым нарядам. А по-видимому, тут скоро остановится работа, только остается назначить Чрезвычайную следственную комиссию, больше здесь делать нечего. Симонов-военком приехал, то Хомак похвалялся, что он чуть его не арестовал, что сам себя считает, что он полк собрал, что хочу, то делаю и других не признаю. Это такая харя Хомак, что просто какой Дутов. Заканчиваю свое писание, расскажет вам мой товарищ коммунист еще, если тут писать все, то нужно сорок листов написать. Жду Капустина».
— Теперь понятно, почему эсеры расхваливают Степанова,— становясь все мрачнее, промолвил Попов.
— У нас тоже... Во главе с Сипягиным эти эсеры даже демонстративно вышли из исполкома,— пояснил Вет-лугин.
— Скатертью им дорога! — повысив голос, сказал Попов.— Сегодня же, товарищ Капустин, выезжайте.
— Я уже готов!
— Может, с вами еще комиссара юстиции Дрелев-ского послать?
— Пока обойдемся, Иван Васильевич, без него. У Дре-левского здесь дел по горло. На почте и телеграфе он навел порядок, теперь из других учреждений саботажников изгоняет.
— Ну что ж, тогда выезжайте,— сказал Попов. Встлугин снова взглянул на Капустина. По щуплой,невзрачной фигуре, по улыбчивому с остреньким подбородком лицу он выглядел очень молодым, совсем еще казался мальчиком, и Ветлугин невольно усомнился:, сумеет ли во всем разобраться этот Капустин, которого он видел впервые.
Словно угадав его мысли, Попов пояснил:
— К вам поедет чрезвычайный комиссар по борьбе с контрреволюцией Капустин. У него достаточно полномочий, чтобы навести порядок. Забирай, товарищ Капустин, с собой отряд и выезжай сегодня же в ночь,-и, взглянув на Ветлугина, спросил:—Достаточно вам этой подмоги?
— Управимся, полагаю, Иван Васильевич,— согласился Ветлугин.— Ведь у нас там тоже сила есть.
— Какая там сила, если себя обезоружить позволили? — с упреком заметил Капустин.
— Так ведь, товарищ Капустин, в карауле-то нашем эсер сидел с крашеными усами...
— У вас там, видимо, везде эсеры сидят...
— Ну как же иначе, лезут.
— Лезут...— повторил Капустин и усмехнулся. Только Попов оставался по-прежнему серьезным. Он снова пробежал глазами письмо Ложенцова и, встав, поправил галстук.
Попов был, вероятно, немногим старше Капустина, но его внимательные строгие глаза, смотревшие пристально через стекла пенсне с высокой дужкой, неторопливость в движениях — все это отличало его какой-то взрослостью и снова невольно напоминало о том учителе, которого Ветлугин уважал, как самого дорогого человека.
— А не считаете, товарищ Ветлугин, что вы там многое недоделываете с Ложенцовым?
— Возможно, Иван Васильевич. Но нам, как я сказал, мешают эсеры... Всякая прочая контрреволюция поднимает головы...
— Удивляться этому не приходится, теперь тем более,— заметил Попов.— Вы видите, что делается на фронтах? С каждым днем белочехи все ближе и ближе. Вчера звонил товарищ Ленин... Восточный фронт — главный фронт... Мы начали здесь формирование революционного батальона. В первую очередь за счет коммунистов, революционной молодежи... И вам в Уржуме тоже надо поднимать силы...
— Кое-что мы делаем,— ответил Ветлугин.— На днях создали две дружины красных партизан. В Теребиловке военком Сормах уже обучение начал. Только помогите, товарищи, этих анархистов к порядку призвать.
- Ну что ж, готовьтесь и вы со мной,— встав и собираясь уходить, сказал Капустин.— Поедем вместе призывать их к порядку. Сегодня же, часа через два, и вые- дем, Иван Васильевич...
Председатель штаба Попов в знак согласия кивнул головой, приветливо улыбнулся:
— Как говорят, ни пуха, ни пера вам,— и на прощанье протянул руку.— Ну, а мы по-прежнему будем настаивать перед центром о необходимости принятия мер к вывозке хлеба на станцию Котельнич,— и, задержав Капустина, подал ему бумагу.
— Читай.,. От нашего чрезвычайного штаба телеграмма в центр.
Капустин, неслышно шевеля по-детски пухлыми губами, прочитал:
«...Вы совершенно неправильно информированы Хомаком о вывозке хлеба из южных уездов Вятской губернии. Никаких сепаратных распоряжений о вывозке хлеба не было и быть не могло. Хлеб вывозится вверх по реке Вятке по распоряжению губернского чрезвычайно-революционного штаба в безопасное место ввиду возможности появления чехословацких банд на юге губернии. Это наш революционный долг. Хлеб будет распределен по существующим нарядам. Нами посланы представители — военный комиссар и губпредкомиссар, которые ценою жизни должны вывезти хлеб. Всякое неподчинение со стороны представителей посланных вами продотрядов распоряжениям губернского штаба, состоящего исключительно из коммунистов, есть преступление, и во имя диктатуры пролетариата штаб не остановится перед самыми решительными беспощадными мерами, чтобы заставить стоящих во главе отрядов подчиняться революционной власти...»
— Мысль в конце как-то бы надо, Иван Васильевич, подчеркнуть.
Попов взглянул на взъерошенного Капустина, улыбнулся.
— Это же телеграммой пойдет.
— Все равно надо подчеркнуть,— настаивал неуступчивый Капустин.— Именно не остановимся ни перед чем... Так и подчеркнуть.
— Ну, хорошо. Однако время, Петя, не ждет... Итак, ни пуха, ни пера вам... Чуть чего — давайте о себе знать.
— Будет сделано все, как надо,— и, неуклюже козырнув, Капустин вышел следом за Ветлугиным.
Сбегая по узкой лестнице, Ветлугин с восхищением подумал о Капустине: «Росточком маленький, а как он
режет... Даже самому Попову подсказывает. Правильно, остановок у нас не должно быть. Пойдем вплоть до мировой революции»..
Хотя Попов внешне и был спокоен, но он понимал, что в губернии будто в растревоженном улье, по всему чувствовалось, что назревали большие события. А какие, трудно было угадать. Тут за месяц-два не управишься. Когда его направляли в Вятку, в напутствие сказали: «Наладишь дела и снова катай в свой университет, сдавай последний курс экстерном». И поверил было этому Иван Попов: с собой захватил толстую тетрадь в клеенчатом переплете и кое-какие книжки по философии, но что толку в них, книжки лежат горкой в шкафу, а в тетради, что на столе, пошли вкось и вкривь другие записи, записи явно не философского содержания.
«Нет, Иван да свет Васильич, тут дело не такое простое, как ты вначале думал,— упрекнул Попов самого себя и вспомнил своего помощника Петра Капустина:-Как-то он доехал?»
Попов встал, взгляд его невольно упал на угловой столик, на котором под салфеткой сгрудилась какая-то горка. Он приоткрыл ее. Тут лежали разномастные револьверы, пистолеты, даже гранаты, отобранные у так называемой мирной делегации. В ушах все еще слышались хрипловатые угрожающие возгласы Трейтера: «Вандалы! Пираты! Предатели!»
Ему вторили его дружки: «Мальчишки! Молокососы! Мы найдем на вас управу!..»
Ох, уж этот член бывшего Верховного Совета по управлению губернией... Самый видный эсер в городе. С виду солидный, осанистый, в пенсне на черном шнурочке, с профессорской бородкой. Разгуливал по городу вроде тихо-мирно, а сам в губком с пистолетом на поясе притащился. Даже жену втянул в это грязное дело, нарядил ее в Москву к родственникам. А домой она везла особие гостинцы — такие же пистолеты. Только из этого ничего не вышло — раскусили орешек, дорогой разоружили.
— И не выйдет,—сказал сам себе Попов и опять подумал о Капустине: «Как-то там Петя управляется со Степановым? Уж больно взрывной парень, петушистый. Надо бы поспокойнее. А может, таким теперь и надо быть? Ведь он же и осадил этого господина Трейтера. И вот результаты— полная коллекция эсеровского снаряжения».
И опять в ушах навязчивые слова: «Вандалы! Пираты!..»
Попов, словно вспомнив что-то, повернулся к письменному столу, присел на стул и быстро записал два слова:
«Позвонить Пете».
Выше этих слов шли столбиком строчки:
«В Омутной убиты продотрядники.
В Унях разогнали комитеты.
Прокламации эсеров в городе.
Тайные сборища максималистов.
Спекулянты-мешочники блокировали станцию.
Выяснить личность Степанова». И опять:
«Эсер врач Трейтер и К°».
«Как-то там наш Петя?»
Попов на минуту задумался, широкие брови сдвинулись к переносью, потом он взял со стола тетрадь в клеенчатом переплете и по узкой темной лесенке поднялся наверх, в мезонин.
В холостяцкой квартире па верхотуре было тихо и прохладно. На столе бутылка молока, несколько картофелин в мундире.
«Это, наверное, принесла жена губвоенкома? — с благодарностью подумал Попов.— А то бы, как вчера, снова голодным пришлось спать».
Расстегнув ворот сатиновой косоворотки, он стянул ее через голову, взглянул на белую сорочку, висевшую на стуле, усмехнулся: «А ведь это она же придумала: для солидности, чтоб господа Трейтеры считались с нами, надо, мол, надевать белые сорочки с галстуками».
«И котелки»,— вставил тогда неулыбчивый Иван Попов.
Помнится, все переглянулись и не могли сразу понять, всерьез сказал это их главный руководитель или в шутку. А Попов: «Котелки, котелки, ребята. Как же мы будем без котелков раскусывать очередной орешек господ эсеров».
«Да ну их к черту!» — раньше всех понял мысль товарища Капустин и вскочил: — Я бы их сейчас всех к стенке... Вот увидите, они еще натворят чудес до небес...»
А все же хорошие тут ребята. Каждый на свой лад. Угрюмоватый строгий губвоенком удмурт Малыгин, шустрый, подвижный латыш Володя Азии, уравновешенный военком Симонов... И конечно, петушистый Петя Капустин. «Как-то он там объясняется со Степановым?» Говорят, Степанов держит связь не только с Самарой, но и с Ижевском. Дважды туда ездил. Что ему там приглянулось? Наши оружейные заводы?! Ижевские эсеры? Там тоже немало своих Трейтеров.
Попов раскрыл тетрадь и записал в столбик:
«Немедленно связаться с Ижевском».
Уже вечерело, когда конный отряд красноармейцев во главе с Капустиным подъезжал к Уржуму. Дорога была не близкая, и вспотевшие кони заметно притомились.
Подъехав к лесу, около деревни Теребиловки, Капустин остановился, спросил Ветлугина:
— Как думаешь, есть посты у степановцев?
— Наверно, выставили.
— По такому случаю на полчаса привал! — скомандовал он.— Пусть отдохнут кони. К тому же, и оружие проверим,— и, взглянув на Ветлугина, по-мальчишески подмигнул ему: —Так, что ли, продкомиссар?
— Так точно,— отозвался тот.— Они, анархисты, и в самом деле черт их знает с какими тут мыслями...
Когда красноармейцы слезли с коней и, разминая ноги, прошлись, закурили, Капустин, присев на пенек, спросил:
— Послушай, Ветлугин, у них же, помнится, моряки с линейного корабля «Гангут» были?
— Была горсточка, верно... Но, кажется, Степанов всех их повыкурил: кого в отпуск послал, кого отчислил. Кое-кто из оставшихся, правда, возражал против его действий, не соглашался разоружать караульную часть, но Степанов, говорят, и слушать не стал—в карцер затол-
кал их, да и дело с концом...
— А вы с Ложенцовым думаете, что же это за Степанов?
— Не поймем еще: на словах вроде за Советскую власть стоит, а на деле — народ восстанавливает против нас.
— Но ведь он объясняет, что диктатура —это вынужденный акт? Крестьяне подняли бунт, напали на них, убили командира?
— Не так все было. Это в нашей деревне случилось. Мирная, скажу вам, премирная деревня. Но когда этот, с позволения сказать, командир приехал туда со своим отрядом и занялся сплошным мародерством, мужики, верно, поднялись на дыбы, вооружились, кто чем мог, и — в погоню... Степановцы дали отпор. В перестрел ке этой и убили двоих: ихнего командира и Пашку нашего...
— Да-а... Нехорошо тут получилось у вас,— сказал, хмурясь, Капустин и, помолчав, спросил: — Ну что ж, передохнули, братцы?
— Передохнули, товарищ комиссар!—ответил за всех широкоплечий, в выцветшем картузе парень и, подсовывая к вздрагивающей губе коня овсяный сноп, добавил:— Вот только лошадушке моей маловата порция. Проголодалась лошадушка-то. Мы ведь, бывало, ездили в дорогу не эдак...
— Ничего, выдержит.
— Выдержит, чего там долго-то. Даешь Уржум!..
— Первыми в драку не лезть! — вставая с пенька, предупредил Капустин.— Выдержка, прежде всего выдержка,— и он ловко вскочил в седло.
На окраине города, где вдоль пыльной дороги выстроились небольшие, друг на друга похожие домики уржумцев, казалось, было все спокойно. На завалинках дремали старухи, у колодцев бабы гремели ведрами и, наполнив их водой, несли на грядки, чтоб полить самую распространенную нынче «овощь» — табак, да еще огурцы, которые только-только начали здесь садить.
Когда красноармейцы подъехали к деревянному базару, их остановил конный наряд.
— Кто вы такие? — спросил верховой с шашкой на боку.
— А вы кто? — на вопрос вопросом строго ответил Капустин.
— Первый Московский военно-продовольственный полк под командой Степанова.
— А-а, тогда будем знакомы! Я представитель губернского чрезвычайного военно-революционного штаба,— по-прежнему строго сказал Капустин.— Кого же вы здесь так бдительно охраняете, уж не диктатуру ли Хомака?
— Хотя бы и диктатуру,— сухо бросил верховой и, взглянув на своего товарища и не желая, видимо, связываться, махнул рукой.— Ежли черезвычайно—проезжай!
Когда они подъехали к большому двухэтажному, с башенками на крыше зданию, где размещался уиспол-ком, их снова остановили двое вооруженных солдат.
— Что вы здесь делаете? — спросил Капустин.
— Велено охранять,— ответил низенький и щеголеватый, с усиками.
— Что ж, это совсем неплохо, что вы охраняли Советскую власть от посягательства врагов,— сказал спокойно Капустин.— А теперь в город вступили наши части, и вы можете быть свободны,—и, повернувшись лицом к своему отряду, по-военному отчеканил: — Товарищи красноармейцы Вятского чрезвычайного военно-революционного штаба, прошу сменить пост местной караульной части и всю надлежащую охрану взять в свои собственные руки!
Красноармейцы, к удивлению постовых, въехали в высокие каменные ворота, слезли с коней и, бросив поводья, расположились около парадных дверей уиспол-кома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40