— А кто ее знает. Собрание шло, Журавель-то ихний, самый главный, выступал. А в другом углу — пушка... И вдруг разрядилась, тр-р-р — и в дядю Матвея.
— Ну, а сельсоветчики ваши что?
— В советчики-то, говорят, урядник затесался да Борька-межевик. Вышли на крыльцо, милости, мол, просим. А на другой день пушка-то возьми да и бабахни. Испугались все, кто куда побежал. Теперь никто к Журавлю и не идет — за смертью разве?
— А где у Журавля пушка-то?
— Которая?
— Не одна, что ль?
— Какое тебе одна. Одна-то на колокольне, чу... Сторож Микешка-кривой обседлал ее. Другая на городище, в капусниках стоит... Да у школы вон, что строится, в срубах...
— По-твоему, получается — у них три пушки?
— Может, три, а может, и больше. Вот и боятся наши. Они-то красных ждут. Вон с той стороны и ждут, с верхов. Не оттуда идете? А может, видели уж их?
— Да где их увидишь, они по своим дедам, а мы по своим. Семья-то у нас большая, а работников мало... Разорили большевики-то.
— Нет, врешь, они не зорят, — обиделся Федярка.— Это беляки зорят.
— Конечно, и от беляков достается, — примирительно согласился мужик и, поднявшись, снова спросил:
— Так муки-то не достать, думаешь? — Теперь не достать.
Федярка проснулся от неожиданного гула. Вверху, над самой крышей, будто что-то разорвалось. Где-то в стороне, за амбарами, громыхнуло. Потом раскатилось: та-та-та...
— Чего это, мам? — схватился Федярка за ее руку и вскочил.
— Это стреляют, сыиок, лежи.
— Наши?
— Кто их разберет, — сердито ответила мать и схватила Федярку, который уже натягивал на себя штаны.— Куда ты?
На поветку тем временем поднялась бабушка и, увидев проснувшуюся дочь и внука, вполголоса зашептала:
— Слава те, господи, покатились ведь... — Это которые, беляки-то?
— Они, внучек, они самые... Выхожу нынь к колодцу, слышу, гремит где-то. И ясно кругом, и небо без облачка. Выглянула из-за дверей и вижу: с берегу-то, от волисполкома, только земля шуршит. Смотрю, в одних
подштанниках скатываются с берегу. Вот как турнули наши, дай бог им здоровья да силы...
Не дослушав бабушку, Федярка стремглав сбежал с повети.
— Куда ты? — крикнула вдогонку Глафа.
— Я на минутку, мам.
Выбежав па крыльцо, Федярка оглянулся и бороздой—к черемухе. Мокрая от росы трава хлестала босые ноги. Ухватившись за сук, од ловко подтянулся и, перебирая цепкими руками, пополз на верхушку дерева. Раздвинув руками ветви, увидел на середине реки лодки. И вдруг скрип уключин заглушило с берега громкое, раскатистое «ура».
— Мам, наши! Ура-то наши кричат!
По реке уже плыли на тот берег не только лодки, но и бревна, и доски — за них судорожно цеплялись беляки, стремясь к противоположному берегу, а река упрямилась, относила их вниз все дальше и дальше.
Но тут подбежала к черемухе мать, сломила прут и, пригрозив отхлестать Федярку, заставила его опуститься. И хлестнула даже, однако Федярке нисколько не больно, зато интересно: он видел сам, как красные гнали на тот берег беляков. Беляки плывут, а река их относит. Карабкаются они, карабкаются — и на дно идут. Винтовки-то да гранаты на поясах у них тяжелые, должно, вниз тянут. Так им и надо...
Вскоре выстрелы смолкли, и Федярка снова выбежал на улицу. У волисполкома уже было полно людей. Побежать бы туда, да маманька не велит, опять грозится, черемуховый прут подоткнула под притолоку.
— Я недалечко, мамань... до амбарчика.
— Ну, чего это я с тобой буду делать? — словно пожаловалась она и, подойдя к воротам, выглянула и сама.
Федярка понял — согласилась. Однако и без разрешения убегать нельзя.
— На минуточку толенько я, — попросил он, — только гляну...
— Знаю твою минуточку.
— Так ненадолочко,—и Федярка не вытерпел, подпрыгнул да так припустил, что мать только покачала головой.
Смотрит она, —батюшки, да что же это такое, какой-то мужик хватает Федярку — и на руки, прижимает к себе. Уж. не Егорша ли наш? Да нет... А вот второй-то, что рядом, чуть ли не он. Точно, он, братец Егор!
Глафа поправила на голове платок, одернула фартук и побежала в избу, чтоб сказать о госте. А гость уж тут как тут, на дворе. Худой, загорелый, с черными усами. Кожанка внакидку. И рука из-под кожанки выглядывает перевязана.
Глафа подбежала к двери, прижалась к груди, заплакала.
— Зачем плачешь, Глафа?
— О тятеньке-то ни слуху ни духу. И тебя вот ранило.
— Скоро, Глафа, все узнаем, о бате и о других,— и взглянул на свою подвязанную руку: — А это ничего, немножко царапнуло.
— И я палец тоже поранил,— сообщил Федярка.— Вчера поранил, а сегодня вон сбросил тряпку-то...
— Ты у нас, Федярка, герой, — похвалил дядя и взъе-рошил рукой его русые, выгоревшие на солнце волосы.— Вчера разведчики наши с тобой разговаривали. Матрос Сипягин... Ты здорово нам помог...
— Да когда он успел увидеть-то их?—удивилась. Глафа.
— По ягоды когда ходил,—ответил Федярка. — Мужик-то, который в лаптях был, даже сегодня узнал меня.
— Вот и говорю, герой ты, Федяра.
— Не-е, это ты герой, дядя... Я видел, как беляки-то от вас удирали. Бабка говорит, в одних подштанниках с берега в лодки.совались.
Ворвавшись в Прислон, Вятский батальон захватил два пулемета противника, сто пятьдесят винтовок, несколько тысяч патронов... Степановский Журавель, застигнутый врасплох, видимо, так спешил, что даже оставил на кровати под подушкой свой планшет, туго набитый штабными бумагами.
Пока председатель чрезвычайного штаба Иван Васильевич Попов раосматривал оставленные Журавлем бумаги, губвоенком Петр Симонов, командовавший батальоном, решил вызвать по проводу Нолинск, но тот не
отвечал. Симонов настойчиво крутил ручку громоздкого телефона, висевшего на стене.
— Попробуй связаться с другим городом, — посоветовал Попов, и, взглянув на только что вошедшего человека в морском бушлате, перехваченном пулеметной лентой, сказал:
— Так вот, товарищ Сипягин, вы крепко нам тут помогли, оставляем вас здесь с комендантом Монаховым.., Возьмите в помощь человек двадцать бойцов.
— А как Уржум?
— До Уржума еще далеко. Пока освобождаем Но-линск и Медведок, а вы восстановите здесь Советскую власть. Потом и туда подоспеете. Видите, у власти здесь были сплошь чужаки. Дело тут не простое...
— Ну, что ж, — согласился Сипягин. — Хорошо бы еще придать нам «максимку»...
— «Максимка», товарищи, нам самим нужен., а вы постарайтесь все же третий пулеметик-то, о котором подсказывал мальчишка, разыскать.
— Есть отыскать пулемет!
— Что же касается людского состава, предлагаю в течение суток за счет крестьян утроить ваш отряд.
— Постараемся и это выполнить.
— Но главное, немедленно с Монаховым восстановите Советскую власть. Вы местные, знаете людей, и вас здесь знают. Вот так... Тотчас же приступайте к исполнению обязанностей.
— Есть приступить к исполнению обязанностей,— приложив руку к бескозырке, ответил Сипягин и, повернувшись, раскачивающейся походкой вышел.
Тем временем губвоенком поймал чей-то голос на проводе и, насторожившись, отдернул от уха трубку.
— Кажется, на самого Степанова напал,— полушепотом сообщил он Попову и снова стал прислушиваться.— Вы спрашиваете о положении в Прислоне? — вдруг переспросил спокойно Симонов и так же спокойно ответил: — Положение великолепное, но у нас мало сил... Что, что? Вы говорите, к нам должен подойти снизу пароход с подкреплением? Так я вас понял? Когда же? Завтра? Не позднее, как послезавтра? Спасибо,— и, переглянувшись с Поповым, в свою очередь, поинтересовался:— А как дело обстоит у вас, господин Степанов?
Губвоенком Симонов услышал, как на другом конце провода обладатель басовитого голоса недовольно кашлянул и, видимо поняв свою оплошность, спохватился:
— А это кто говорит?
Губвоенком усмехнулся и, не ответив, повесил трубку.
— Пока Степанов не послал свое подкрепление, надо опередить его, — сказал Попов. — Может, нам вначале спуститься до Медведка?
— Сумеем ли мы взять эту пристань? — ответил вопросом на вопрос губвоенком. — У нас же мало сил.
— Сил, верно, у нас маловато, — согласился Попов и, подперев рукой голову, задумался. «А не зря ли мы поделили батальон? — спросил он сам себя, думая об отряде, направленном на Нолииск по тракту. — Не рассредоточили ли мы этим свои силы? Да, надо поспешить соединиться... Но прежде чем идти на Нолииск, может быть, и а самом деле спуститься до Медведка?» — и, протерев платком пенсне, принялся разглядывать лежавшую на столе карту.
— А если все же попробовать, товарищ военком, появиться там, где нас не ожидают?—и вдруг застенчиво усмехнулся:—Ведь у нас с вами теперь как-никак есть боевой опыт...
— Да, опыт теперь есть, — улыбнулся и Симонов.— Я даже не предполагал, что мы так быстро их выбьем отсюда,—признался он.— С Медведком может быть сложнее дело. Мне думается, что у противника внизу должны быть пароходы. Однако так решать нельзя, надо разведать.
Под вечер, когда начали сгущаться сумерки, батальон погрузился на пароход и отбыл вниз по направлению на Медведок. Но прежде чем дойти до пристани, Попов и Симонов решили остановиться у Буйского перевала и выслать разведку. До перевоза рекой здесь недалеко, верст двадцать с небольшим, и пароход часам к десяти вечера уже был там.
— Ну, кто, товарищи, хочет в разведку? — поднявшись на палубу, опросил губвоенком.
— Разрешите, я пойду, — оказал сидевший в кругу бойцов Егор Ветлугин.— В этих местах у меня товарищ есть. Человек надежный, верный...
— Это неплохо, что знакомый есть, только вот как с рукой?
— Ничего, товарищ губвоенком, это же небольшая царапина.
— Ну, что ж, Ветлугин, забирай с собой двоих бойцов— и в путь, — распорядился Симонов. — К утру быть здесь.
Уходя в разведку, Егор снова вспомнил отца. Все эти дни его не покидала мысль: что сталось с ним? Отпустили ли его? А может, уже расстреляли... И Ксену вспомнил. Он никак не мог смириться с мыслью, что Ксена осталась там и служит Степанову... «Ведь как она* говорила мне, клялась в верности — и вдруг... Нет, нет, не может быть... Надо спешить... Скорей на Медведок... а там — и Уржум...»
На рассвете разведка вернулась обратно.
Переодетый в крестьянский армяк Ветлугин вбежал по трапу на пароход — и сразу в салон, где находились Попов и Симонов.
— Дело серьезное, товарищи, — сказал Егор и сообщил, что Степанов концентрирует большие силы в Уржуме, под страхом расстрела проводит дополнительную мобилизацию крестьян, забирает лошадей, повозки. Ну, и кулаки все идут за ним... Вчера они даже собрали в Уржуме свой съезд. Эсер Чирков да Илька Кропотов призывали к повсеместному переделу земли...
— А как с оружием у них? — спросил Симонов.
— Оружия много, товарищ губвоенком, — ответил Ветлугин. — Три шестидюймовки откуда-то появились. Должно быть, подбросили из Казани. Кулачье много винтовок, обрезов по деревням собрало. Что же касается Медведка, то туда прибыло человек пятьдесят солдат.
— А что слышно о Нолинске?
— Над Нолинском дым большой видели мужики вчера. Будто бы военкомат горел...
— Судя по всему, и впрямь положение у нас не из блестящих,— слушая Ветлугина со все возрастающей тревогой, сказал Попов. — Однако как быть с Медведком?
— По-моему, не мешкая, надо плыть туда, — посоветовал Ветлугин.— Подойти и так же, как здесь, ударить...
— Ой, нет, товарищи! — возразил Симонов.
Широкое, с полными губами лицо военкома посерьезнело, глаза заблестели. Он достал из своего планшета карту с какими-то пометками и, раскинув ее на столе, сказал:
— Допустим, что мы возьмем Медведок. Но мы невольно окажемся в клещах противника, который в данный момент нас намного сильнее. Посмотрите, товарищи, что получается: с одной стороны — Уржум, с другой— Нолинск. Противник, таким образом, может блокировать и раздавить нас, как грецкий орех. Не имея быстроходных судов, мы не сможем даже отступить и погубим нашу кампанию. Это первый довод против того, чтобы сейчас двигаться на Медведок. И второй: нам, как вы и сами, Иван Васильевич, считаете, во что бы то ни стало надо удержать тракт, ведущий на Вятку...
— Обязательно надо удержать! — Вот видите...
— И каков ваш план? — спросил Попов, все больше проникаясь уважением к военкому, который был так же, как и он, молод.
— Мне думается, что мы должны предпринять следующий маневр. — Симонов пошарил широкой ладонью по карте и, отыскав на желто-зеленоватом поле ее чуть повыше Прислона маленький кружочек, пояснил: — Вот, Иван Васильевич, здесь Большие Ключи. Нам сейчас же надо подняться до этих Ключей, выгрузиться и, соединившись со вторым отрядом, всеми наличными силами, включая артиллерию, двигаться по проселочной дороге и с ходу ударить по Нолинску. Мы сохраним при этом за собой тракт, сумеем на какое-то время защитить Вятку и будем иметь возможность получить подкрепление оттуда.
— И потом уж — на Медведок? — спросил Попов.
— Если мы возьмем Нолинск и сохраним свои основные силы, то на Медведок должны двигаться немедленно, на плечах отступающего противника.
— Теперь вы, Петр Яковлевич, меня убедили, — согласился Попов. — Почему я вчера настаивал, чтобы сразу идти на Медведок?..
— Знаю, у вас тоже были свои доводы, — прервал его Симонов. — Медведок очень важен, это узел, где пересекаются водные и сухопутные пути, и оставлять его дальше в руках противника нельзя.
— Вопрос решен — двигаемся на Нолинск, — подытожил Попов и отдал распоряжение идти обратно и к полудню быть на месте высадки.
Когда губвоенком и Ветлугин вышли из салона, Попоз достал бумагу и, склонившись над столом, начал составлять телеграмму, которую надлежало спешно отослать в губернский чрезвычайный военно-революционный штаб. Надо было подробно объяснить обстановку, чтобы оставшиеся в Вятке товарищи поняли, насколько серьезное здесь создалось положение.
«...Теперь положение таково: через полчаса выступаем в поход, — написал Попов и, откинув голову, беглым взглядом пробежал страницу. — Нолинск думаем взять, ибо противник артиллерию вряд ли подвез туда, — снова склонившись, продолжал писать он крупным размашистым почерком. — Взяв Нолинск, мы должны будем идти немедленно на Медведок, чтобы занять и этот опорный пункт, защищающий водный и сухой путь. Но состава живых сил у нас очень мало, посему вам самым категорическим образом заявляем: положение в высшей степени серьезное. У них пополнение при помощи мобилизации крестьян и офицеров прекрасное. Советская власть пала, и противник строит свою: в некоторых волостях уже забрали землю у крестьян и возвратили помещикам...»
Попов на минуту задумался, перечитал написанное, вставил строчку о том, как относятся здесь крестьяне к белогвардейцам, и, поднявшись со стула, отдернул занавеску. За бортом по-прежнему медленно двигался навстречу обрывистый берег.
«Когда все же прибудет к нам пополнение? Дня через три-четыре, не раньше... Черт возьми, как все же медленно, как медленно...»
Он вспомнил, еще совсем недавно один из членов губ-ислолкома настойчиво уверял, что восстание продовольственнников не найдет поддержки среди крестьян и вряд ли степановцы пойдут дальше Уржума: восстание, как он выразился, «задохнется в своем эмбрионе». Вспомнив это, Попов подумал с досадой: «Все ли наши товарищи в Вятке представляют себе в полной мере опасность? Мы ждем подкрепления, а посланный на помощь броневик где-то застрял в пути... Положение с каждым днем осложняется...»
Попов резко повернулся к столу, и снова по белому листу бумаги побежали тревожные строчки:
«...Вы обязаны немедленно, как только дадим знать, что мы взяли Нолинск, отправить нам самые лучшие силы со всем снаряжением: пулеметы, артиллерию, машины грузовые и лошадей. С другой стороны, оставив в Ко-тельниче из отряда Кутузова 300 человек для охраны города, остальные триста .немедленно, ибо долго мы не продержимся, двинуть на Нолинск по тракту, не ожидая нашего сообщения».
Он приложил к губам кончик карандаша, подумал ми-иуту-две и приписал:
«...Мы вас умоляем и приказываем сделать все указанное немедленно,— и подчеркнул последние слова жирной чертой.— Думая, что вы теперь, поняв весь ужас положения Республики, примете все меры, мы ждем подмоги и помощи и приветствуем вас и вашу армию, которая немедленно по получении сего выступит к нам на помощь».
Кинув карандаш на стол и сняв очки с высокой дужкой, Попов снова подошел к окну.
Пароход глухо хлопал колесами о воду. За окном надоедливо тянулась обрывистая кромка угрюмого рыжего берега. «Как медленно .все же мы плывем, как медленно»,— подумал он снова с нетерпением и, опустившись в кресло, стоявшее в углу, почувствовал, как он устал, как хочется спать,— он не смыкал глаз уже третьи сутки.
После степановского визита в тюрьму Дрелейского перевели в одиночную камеру, узкую, как каменная нора, сырую н грязную. У обшарпанной стены стоял топчан из железных прутьев, намертво впаянный в цеметный пол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40