И Нюра с ней. Уж и не знаю, чем они могли помочь Володе... Аглая Константиновна сама разливала жиденький желудевый кофе. Ей какой-то знакомый сообщил, что Кошелева обвинили в намеренном потоплении парохода и бегстве с матросами из Севастополя. Потом Лиза и Евграф рассказывали, будто Лара ходила, доказывала — «Цесаревич» ее приданое, и Кошелев мог распорядиться им по своему усмотрению. Но разве этот наивный лепет помог бы капитану Кошелеву...
Сабинина отпустила нас с условием, что на следующий день мы снова придем. То ли ей страшно было оставаться .одной, то ли надеялась, что Лиза и Евграф как-то повлияют на дочь, как-то ее успокоят. И тут на счастье либо на беду Аглаи Константиновны из Севастополя приехал ее племянник, офицер. Белая армия оставила город, и он бежал в Одессу. Он-то и сообщил, что Сабинину, благодаря его связям, удалось уехать во Францию... Лара, конечно, умоляла своего двоюродного брата
спасти ее мужа. Как там было в точности, не знаю. Не знаю подробностей. Но помнится, будто этому племяннику Сабининой удалось добиться отмены приговора и он, якобы взяв Кошелева на поруки, предоставлял ему возможность бежать. Бежать на том пароходе, на котором уезжали Сабинина и Лара с сыном. Никто так и не узнал, какую роль во всем этом сыграла Аглая Константиновна, которая тоже просила за Кошелева своего племянника, какую роль сыграл сам племянник, только драма разыгралась тяжелая... Помню, прибегает заплаканная Нюра и просит поскорей прийти. Я одна была дома, и Нюра стала умолять, чтобы я пошла вместе с ней к Ларе. По пути она рассказала, что вместе с дворником помогла Аглае Константиновне с дочерью и внуком сесть на пароход. Ей, Нюре, молодая барыня поручила дожидаться Владимира Ивановича на причале. Сутолока, крики, шум, плач вокруг парохода, а Владимира Ивановича нет как нет. Лариса Александровна еще дома все ждала его, не хотела без него в порт ехать. Но пароход этот — последний, другого не жди, и Аглая Константиновна ее увезла. Все говорила, Володя придет к отходу. Вот уже и отход, а его нет. Лариса Александровна хочет на берег с сыном сойти, раз нет Владимира Ивановича, а мать не отдает, мальчика, заперла в каюте.. Лариса Александровна плачет, молит. Мать — ни в какую. А тут трап собираются поднимать. Лариса Александровна с плачем, со стоном — на причал... Лежит теперь одна дома, мечется, горит вся, зовет мужа, сына. Совсем, совсем не в себе.
Когда мы вошли в пустую, холодную квартиру, Лара бредила. Видно, мерещилось, что зовет ее сын. Она кричала, потом начинала плакать: «Володю убили!» И опять о сыне. Сердце разрывалось, когда она звала: «Сереженька, Сережа, пушок мой маленький! Я здесь, Сережа!»
Серж опустил голову на руки, закрыл лицо. Он не мог сдержать слез, не мог подавить рыданий...
Вавилов хмуро смотрел перед собой.
Мария Ивановна коснулась его руки, вопросительно глядя в глаза племяннику: она догадывалась...
— Да... Сергей Владимирович Кошелев,— проговорил Вавилов.
Порывистым движением Мария Ивановна обняла Кошелева за плечи:
— Сережа?! Разве вы этого не знали? Сережа?! Разве не знали обо всем этом ужасе?!
Повернувшись к Марии Ивановне, он прижался губами к ее руке. В благодарность за правду о его матери, за ласку, за то, что впервые услышал свое настоящее русское имя — Сережа...
ГЛАВА 6
Вечер был тихий, лунный, с теплым ароматом раскрывшихся после захода солнца сиреневых звездочек маттиолы. По временам издали долетали звуки аккордеона, юношеский голос пел: «Тебя, мое сердце, в тревожную
даль зовет...»
— Это у Зуевых,—сказала Мария Ивановна.—Сына провожают. Закончил техникум, получил назначение в Мурманск.
— Счастливая пора! Нам бы его годы... Сергей Владимирович... И чтобы уезжать в тревожную, неоткрытую даль.
— Я в нее приехал,— задумчиво ответил Кошелев. Он все еще был под впечатлением услышанного. Видно, не простив дочери ее любви к мужу, гранд-мама не могла не уважать глубину ее чувства, не уважать самоотверженности. Конечно, ее, только ее она имела в виду, когда сказала как-то Алин: «Что вы, маленькая девочка, знаете о любви русской женщины!» Поразило его тогда не то, каким старуха снисходительным тоном произнесла слова, которой и не понять настоящей любви, а горечь, прозвучавшая в ее голосе. Невольно сравнивала она чувство дочери к мужу и кокетливую, многословную и экзальтированную любовь Алии. Кто знает, может, гранд-мама в душе и простила своей единственной дочери, тосковала по ней, но сказать об этом вслух было выше ее сил. Она не могла быть неправой даже перед самой собой. Деда надломила эмиграция. Он заискивающе вытягивался перед каким-нибудь ничтожеством с деньгами. Но старенькая, сгорбленная, дурно одетая гранд-мама все еще говорила с апломбом, все видела себя прежней, знающей себе цену женщиной. И это несоответствие между тем, кем она была и кем считала себя, вызывало в нем глухое раздражение и жалость одновременно.
Старуха считала себя правой. А как же иначе она смогла бы жить, зная, что принесла столько страданий
дочери и своему горячо любимому внуку. А может, и жила она, мучаясь содеянным, и потому, не щадя себя и не думая о себе, все отдавала внуку...
О зяте она говорила с ненавистью, перекладывая всю вину свою на него. И уж, конечно, не считая и его своей жертвой... А он благодаря Сабинину попал в тюрьму...
После тюрьмы капитан где-то скрывался и жену взял с собой. В прежний свой дом они не вернулись и после прихода Красной Армии.
Перед отъездом на Дальний Восток Мария Ивановна дважды встречала Нюру. Первый раз та сообщила ей, что у Кошелевых родилась дочь — Наденька. И еще рассказывала она, что племянник Сабининых тогда обманул Лару. Кошелева он и не видел, смертный приговор вовсе не был отменен, ни о каком побеге на уходящий корабль с капитаном он не уславливался. Но Кошелеву действительно удалось бежать, только не с помощью этого белого офицера. Освободили матросы с «Цесаревича», когда капитана вели на расстрел вдоль кладбищенской стены.
Во вторую встречу Нюра сказала, что Лара болеет, а так как Владимир Иванович теперь в Военно-Морском Флоте тралит мины и часто уходит в море, то она, Нюра, взяла Лару с ребенком к себе. О том, что Лара умерла, и о гибели Владимира Ивановича Мария Ивановна услышала через много-много лет. Но жива ли их дочь Наденька и где она, так и не узнала. Никого из общих знакомых не осталось, а фамилии Нюры она никогда и не слышала...
Давно пора было уходить. Но Кошелев не находил в себе мужества подняться и поблагодарить хозяйку. Он все еще чего-то ждал, на что-то надеялся.
— Я злоупотребляю вашим гостеприимством, добрым ко мне отношением, правилами этикета, наконец...— несмело начал Кошелев.
— Этикет?! Забытое слово! — смеясь воскликнул Вавилон.
— Юра!—укоризненно остановила его Мария Ивановна и, обращаясь к Кошелеву, сказала: — Вы приехали домой, пусть на время, но домой. Не стесняйтесь, Сережа... Вот. И вообще... Я вас и в гостиницу не отпущу.
— Благодарю!.. От всей души благодарю, но я ни за что не решусь стеснить вас, как мне ни приятно и ваше общество, и ваш милый, благоуханный сад... Но раз уж
вы так добры ко мне, то поймите и простите мою назойливость. Я ведь не помню ни отца, ни матери... Совсем не помню...
— Да, да, я об этом не подумала...— Мария Ивановна помолчала, прикрыла глаза рукой, словно желая лучше представить себе тех, кого видела несколько десятков лет назад.— Капитан Кошелев... Какой-то был он... необычный; в чем-то очень серьезный, в чем-то совсем мальчишка. Возился с каким-то дребезжащим мотоциклетом, который никак не выезжал дальше их двора. Капитан, к ужасу гранд-мама, мог неожиданно войти при гостях перепачканным в масле, в копоти... Сознаюсь, девчонкой я была влюблена в него. В него и в Лару. Вернее, если так можно выразиться, в их романтическую любовь. Это бывает в юности. У Володи были очень светлые, слегка навыкате глаза. Ваши глаза, Сережа. Ну, конечно, вы унаследовали глаза его, рисунок бровей. Как это я сразу не обратила внимания? Только волосы у него были темнее. Почти черные. И сложение другое. Он был гораздо крепче, шире в плечах. И походка у него была своя, особая. Широкий, ровный шаг, голова чуть-чуть откинута назад, словно он что-то вдали увидел...
— Ты даже это запомнила? — не без лукавства вставил Вавилов.
— Запомнила... Я ведь сразу сказала, что была к нему неравнодушна. Такой молодой — и капитан. Не то что деды, приятели Евграфа, которые у нас собирались! И капитаном он стал благодаря какому-то таинственному родственнику, который помог ему выучиться и пожелал остаться неизвестным. И родственник прямо из книги — граф Монте-Кристо.
— Значит, фамилию этого родственника ты, тетя Маня, тоже не знаешь? — спросил Вавилов.
— Нет, конечно, хотя Володя и Лара пытались его разыскать, поблагодарить... Женился Владимир Иванович уже будучи капитаном. Я говорила, что Аглая Константиновна была недовольна этим браком, ведь прочила она Лару, кажется, за своего племянника, того самого офицера, который так подло поступил с Кошелевым и с самой Ларой.
— А ведь это тот же самый офицер, как я понимаю, о котором упоминал Кравченко. Помните, Сергей Владимирович?— воскликнул Вавилов, очень довольный своей проницательностью.
— Конечно! Отлично помню! Несомненно, это он участвовал в обыске на «Цесаревиче»,— согласился Кошелев и подумал, что постепенно, правда, еще едва приметно, но уже намечается известная цепочка: родственник гранд-мама играл определенную, далеко не благородную роль в судьбе Кошелевых.
— Он и о потоплении «Цесаревича» сообщил в Одессу, и о бегстве Кошелева,—увлеченно продолжал Вавилов.— И Саргана, которого искал, прилепил Кошелеву, чтобы того уже наверняка поставили к стенке... Все это дело его рук. И ревность, и бессильная злоба. Маловероятно, чтобы Сабинин, даже потеряв часть своего состояния, стал добиваться расстрела зятя, мужа своей дочери.
— Да, так оно, конечно, и было. Мамин этот кузен подло поступил и в Севастополе, и потом, при аресте отца,— согласился Кошелев. За границу родственник не попал, иначе бы он явился к гранд-мама. А то, что старики никогда о нем не вспоминали, свидетельствовало о том, что воспоминания о нем были им неприятны. А если и говорили когда-либо, то, очевидно, в отсутствие внука. Гранд-мама любила повторять: «Надо быть выше недостойных людей! Не замечать их!»
— Лару я помню в темно-темно-красном панбархатном платье,— продолжала Мария Ивановна.— В тот вечер, когда мы приходили прощаться, она первый раз его надела... Вышивка темным серебром... Лара сидела у рояля... Подождите!.. Да как же я могла это забыть!.. Ведь я еще раз видела ее... В последний раз... Все мне казалось, будто что-то от меня ускользает. А вот вспомнила платье, и вспомнилось, как мы справляли годовщину Советской власти. Как раз после этого я и поехала учиться...
Кошелев не спускал глаз с Марии Ивановны — весь напряженное внимание. Ему казалось, что сейчас последует что-то очень важное, последний, сильный аккорд, завершающий весь ее рассказ. Аккорд, без которого немыслимо, незавершено, неполно все произведение. И не так важно, сознательно ли оставлена ею для, финала какая-то еще одна яркая самобытная деталь.,.
— Это было в двадцать первом году,— продолжала Мария Ивановна.— Евграфа и Лизу тоже пригласили в лоцдистанцию, где служил лоцманом Владимир Иванович. Начальник этой лоцманской службы когда-то плавал у Евграфа боцманом. Я, конечно, тоже собралась на ве-
чер... Да, а как нас пригласили?! Тоже интересное событие предшествовало этому приглашению... На улице какой-то мерзавец увидел Евграфа, схватил его за рукав, поднял крик: «Граф! Он граф! Помогите арестовать графа!..» Евграф ему объясняет: не граф, а Евграф. Тот в ответ: «Все теперь, евграфами, экс-графами заделались. Тащите его, голубчика!».
К Лизе прибежала соседка, рассказала о случившемся. Лиза бегом в лоцдистанцию к Володе, и вместе они к начальнику, бывшему боцману Евграфа. Через несколько часов наш перепуганный «граф» вернулся домой. От этого начальника Володи и бывшего боцмана Лиза и получила приглашение на торжественный вечер... Помню, пришли мы. Огромный зал. Матросы в бушлатах. Лоцманы, капитаны в шинелях. Под потолком разноцветные лампочки, флажки и под кумачом, вокруг портрета Ленина, тоже лампочки, издали — будто пламя. Так торжественно и празднично, хотя холодно и голодно было. Послушали мы доклад. И в докладе под конец упоминалась среди других фамилий и Лариса Кошелева. Она в ликбезе с матросами занималась... Потом начался концерт. Концерт, как обычно в те времена: лихое «яблочко», революционные песни, которым подпевал весь зал. Потом выдвинули на середину рояль.
Лара сняла пальто, осталась в своем бархатном платье и стала играть Чайковского, не знаю только какую вещь. Я ее потом никогда не слышала. Тишина, словно никого в зале нет, словно все дышать перестали. А Володя смотрит на нее, оторвется, обведет взглядом лица своих товарищей, улыбнется — видите, какое чудо моя Лара,— и снова слушает.
Потом стали просить, чтобы, она сыграла «Раскинулось море широко...» И опять все пели. Все... Вот так мне эта картина запомнилась: рояль, как черный парус, матросы вокруг в черных бушлатах и Лариса среди них, в алом... Последняя моя с ней встреча. Потом Евграфа перевели в Ростов. Он на Азовье плавал, оттуда мне сестра написала, что после смерти Лары девочку их Нюра забрала с собой и уехала...
— Куда? Куда она уехала? Может, вы вспомните? — умоляюще произнес Кошелев.
— Не вспомню, потому что Лиза и сама не знала, куда она уехала! — покачала головой Мария Ивановна.— А Лара сейчас перед моими глазами: руки не очень боль-
шие, но сильные, красивые, точеные, и голова чуть склонена к роялю, будто слишком тяжел большой узел русых волос... Как околдовала всех игрой. Не знаю почему, только никогда больше не видела я, чтобы концерт вот так слушали, так аплодировали, так были взволнованы...
Серж почему-то представлял себе, что его мать играет Первый концерт Чайковского. Он слышал звучание оркестра, слышал далекий торжественный перезвон колоколов... Она, наверное, тогда уже поверила в рождение нового мира. Занятия с матросами... Это подчеркнутое темно-красное платье. И, поверив, уже отдавала этому новому всю душу. Не в ее характере было оглядываться, сомневаться. «Очертя голову»,— сказала Мария Ивановна. Такой Лара была во всем. За нее никто не решал ее судьбу... Не то что он. Неужели его таким сделала жизнь?..
Первый и последний триумф его матери там, в холодном нетопленном зале. Что сказала бы, нет, что почувствовала бы гранд-мама, увидев свою дочь, которая «околдовала» простых, неискушенных в музыке людей своей игрой?!
— А ведь у меня есть одна мысль,— вдруг прервала размышления Кошелева Мария Ивановна.
— Какая? — в один голос произнесли оба.
— Идите прямо в матросский клуб. Я, например, состою в совете ветеранов при Доме офицеров. И в матросском клубе такой совет тоже есть. Идите, разыщите там какого-нибудь старого ветерана. Найдите, непременно найдите кого-нибудь.
— Тетя Маня, я всегда говорил, что ты у меня гений! У кого еще есть такая тетка? Ни у кого! — Вавилов вскочил со стула, подбросил в воздух свою кепочку.— В матросский клуб! Карету нам! Карету!
— Успокойся, сумасшедший ребенок! Клуб давно закрыт! — рассмеялась Мария Ивановна.
— Жаль,— вздохнул Вавилов и сунул свою кепку под мышку.
— Мария Ивановна, большое вам спасибо. Вы, конечно, понимаете, что я просто не могу словами выразить, как много вы для меня сделали,— негромко сказал Ко-шелев, тоже поднявшись.
— Не благодарите меня. Мне и самой было приятно вспомнить прошлое и увидеть вас, Сережа. Познакомиться. Ведь вы сын дорогих мне людей! — Мария Ивановна
проводила своих гостей до калитки, и все трое остановились, чтобы попрощаться.— Смотрите! Смотрите! Звезда падает! — Мария Ивановна, подняв голову, смотрела в небо.— Скорей что-нибудь задумывайте!
— Задумал! Уже задумал! —живо отозвался Кошелев.
— И я задумал... И многое еще задумаю! Время есть. Спутник долго будет летать по небу! — смеясь подхватил Вавилов.— Но все сбудется. Ведь спутник тоже звезда!..
ГЛАВА 7
Возле автобусной остановки скопилось много народу. Такси проходили переполненные.
— Пойдем пешком? — предложил Кошелев.
— Далековато! Сейчас подойдет автобус,— подавив зевок, ответил Вавилов.
И, действительно, через несколько минут из-за поворота блеснули цветные огоньки.
— Наконец-то! — весело воскликнул юноша, бережно поддерживающий под руку старую женщину.
Однако автобус промчался мимо и остановился метров за двадцать.
С передней площадки сошло несколько пассажиров.
— Почти пустой! Мы бы все сели! — возмущалась женщина с небольшим чемоданом.
— Морду бы ему набить! — мрачно произнес парень, поддерживающий старушку.
— Ваня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18