Надо что-то предпринять. Что угодно. Нажимать, нажимать на клавиатуру, любые клавиши. Нет, не получается. Еще клавиши, еще и еще.
И тут все замерло.
Получилось?
Точнее, все изменилось.
Какие-то безумные символы заскакали по экрану как ошпаренные.
Это хороший признак? Правда же? Или наоборот?
Ну как же.
Бешеное коловращение на экране. Помогите!
А потом.
Сначала я решил, что мне показалось. Но нет, так и есть. Все по правде. Из верхней решетки компьютера просочился дымок.
Что за дымок?
Моя первая реакция: так и должно быть? Может, это хороший признак, и я на верном пути? Может, дымок – особая тонкая задумка его создателей?
А может, и нет.
Черт.
И дальше я поступил, наверное, не очень умно.
Но если учесть, что за последние полчаса я не сделал ничего, что можно было бы назвать «умным», удивляться нечему, а? Честно сказать, в этом офисе и в этот момент мне было бы как-то неуместно поступить умно.
На огромном столе стояла ваза с цветами. Мистер Несбитт любил держать на столе цветы. Ничего пышного, разумеется. Опрятные, яркие, грациозные цветы, которые вписывались бы в общее настроение кабинета. Например, тюльпаны. Ну и. Я решительно потянулся к вазе и через верхнюю решетку вылил воду в компьютер.
А как еще полагается поступать в случае пожара?
Сначала – хорошие новости.
Компьютер перестал дымиться.
А теперь плохие новости. Компьютер вообще перестал.
Пфффт. Бедняга просто отбросил копыта.
Он скончался.
Нда.
И я подумал: лучше бы я написал свою клятву пятьсот раз от руки.
Но поздно.
Поэтому долой сомнения, начинаем заметать следы: стираем отпечатки пальцев со стола. Заполняем вазу водой. Убеждаемся, что из компьютера не вытекает вода: на всякий случай десять минут подсушиваем компьютер феном мистера Несбитта, хранимым тайно (как он считал) в среднем ящике стола. На случай непредвиденных обстоятельств, хотя, мне кажется, у фена было другое предназначение.
Стираем отпечатки с фена. Кладем фен на место.
Возвращаемся к своему столу и выводим
«Я, Винсент Смит, обещаю впредь регулярно лечить зубы».
От руки.
Пятьсот, на минуточку, раз.
Оставляем написанное на столе мистера Несбитта.
Возвращаюсь домой, гадая, не останусь ли я назавтра без работы.
Но наступило завтра, и мистер Несбитт ничего про мое письменное задание не сказал. Вообще-то странно. Он целый день не вылезал из кабинета: только пару раз проходил мимо в туалет, злой, с багровым лицом. Через стеклянную перегородку я видел, как он орал на кого-то по телефону. Видно, была причина.
И где-то в полчетвертого пришли два маленьких человека в белых комбинезонах с логотипом «РОТТЕР ВЭЛЛИ ДИДЖИТАЛ» на спинах: они забрали компьютер и уехали. Вскоре мистер Несбитт отправился домой – с поникшей головой и с таким лицом, будто плакал.
Следующие три месяца он целыми днями корпел у себя в кабинете до позднего вечера. Пролистывал горы папок. Я думаю, пытался восстановить информацию, которая была в компьютере.
А я все ждал: когда же он затащит меня в кабинет и прочитает мне нотацию или начнет есть меня поедом и свалит всю вину на меня. Но ничего такого не произошло. Наверное, он что-то подозревал, но просто не мог смириться с мыслью, что какой-то там юный Винс Смит смог замочить его совершенный компьютер, машину его мечты. Слишком смахивало бы на ситуацию Давид – Голиаф.
Все-таки я молодец.
Второй звоночек
Позднее он подумал, что это было как будто бегство. Но он не остановился и не подумал – от чего именно. Наверное, так и бывает: сам факт нашего бегства подтверждает, что мы не хотим над этим задумываться.
Все началось с легкого покалывания две недели назад. Короткое, мимолетное покалывание в паху. Но он тогда побежал, и все прошло. И он забыл. Позднее он задумался, на какой же пробежке это было. Как глупо: он не пометил в графике. Он попытался вспомнить, когда же впервые почувствовал эту легкую боль, и оказалось, что в день смерти Жан-Поля. Боль в сердце коллеги отозвалась – отозвалась болью в паху…
Но он продолжал делать успехи. Показатели все лучше и лучше. На университетских соревнованиях он пробежал 6-мильную дистанцию за 42 минуты и восстановил дыхание всего за две минуты.
О да, временами он летел, словно птица.
Приближались соревнования в Уэйкфилде на дистанции десять миль: впереди открывались широкие перспективы. Кто знает, возможно, он пробежит их минут за сорок. И посвятит пробежку памяти Жан-Поля.
Но вдруг:
Катастрофа.
За две недели до соревнований, когда его скорость становилась все выше и выше.
Спазм.
Тянущая боль. И не оставалось никаких сомнений.
Он бежал, а боль не прекращалась, пока он, наконец, не остановился.
Он принял душ и переоделся, и каждый шаг отдавался болью. Еще невыносимей была эта пугающая тяжесть на сердце и в душе. Вернувшись к себе в кабинет, он позвонил врачу и договорился насчет рентгена, нарушив тем самым свой обычный ритм жизни в угоду здоровью. Принципы принципами, но откладывать нельзя.
И он пропустил мимо ушей слова секретаря: звонили из одной юридической фирмы. Спрашивали, не будет ли ему интересно протестировать местного жителя, у которого обнаружились паранормальные способности.
Мистер Гуппи наносит удар
Неудивительно, что после той ночи в «Рокси» я избегал Уолтера.
Наши отношения окончательно испортились: даже хуже, чем тогда в школе, когда мы оба влюбились в Хилари Торнхилл, а Уолтер попытался избавиться от меня, намазав подошвы моих ботинок собачьими экскрементами.
Я ужасно тогда разозлился.
Но это было ничто по сравнению с тем, как я разозлился на этот раз.
Уолтер пытался помириться. Через несколько дней после Того Вечера он как ни в чем не бывало подсел ко мне во время обеденного перерыва в столовой.
Конечно, он переживал, но о чем он мог со мной говорить? Уолтер умел распространяться только на две темы:
а) женщины
б) страховки.
В свете последних событий и то и другое было неуместно.
Естественно, он об этом не подумал, когда подсел ко мне. Но было уже поздно. И вот он сидит напротив меня, и мы оба молчим, и Уолтер не знает что сказать.
ПАВИЛЬОН: СТОЛОВАЯ – ДЕНЬ
Уолтер сидит рядом с Винсом за столом, Винс полностью его игнорирует.
Уолтер колеблется, намереваясь что-то сказать, потом передумывает. Начинает есть.
Оба друга молча едят. Наконец Уолтер набирается храбрости и начинает разговор.
УОЛТЕР
Ну, как гамбургер?
ВИНС
Нормально.
УОЛТЕР
А у меня пирожок. И жареный картофель, как у тебя. Фасоль.
(Пауза)
Как твоя фасоль?
ВИНС
Нормально.
УОЛТЕР
А как твой жареный картофель? Нет, молчи, я знаю – нормально, да?
Винс никак не реагирует на попытку Уолтера его растормошить. Оба продолжают молча есть.
УОЛТЕР
По-моему, сегодня будет дождь. Как считаешь?
ВИНС
Может быть.
УОЛТЕР
Точно будет дождь.
Продолжают молча есть.
УОЛТЕР
Облака набежали… Наверное, дождь пойдет… Настанут черные дни…
(замолкает, потом продолжает говорить, распаляясь)
Очень важно откладывать деньги на черный день. Мы ведь не знаем, что ждет нас впереди, через много лет…
ВИНС
Уолтер. Я не стану покупать у тебя страховку.
(Резко встает и уходит)
УОЛТЕР
(вслед)
Винс! Мог бы и остаться!
Это был наш последний официальный разговор с Уолтером.
Я говорю «официальный», потому что еще он звонил по телефону.
Отец попал в вечерние новости, и мама перестала уходить по вечерам из дома и почти все время проводила в спальне. Вместе с отцом. Он стал ее пленником.
Но держался храбро.
Поэтому часто я оставался в гостиной один. Смотрел телевизор. Иногда звонил телефон. Я отвечал. Кто-то молчал и вешал трубку. Интуиция подсказывала мне, что это Уолтер.
Он звонил моей маме.
А один раз я вышел с работы и шел к остановке: я был почти уверен, что видел Уолтера – он прятался за телефонной будкой через дорогу и шпионил за мной. Это был он, потому что со своими габаритами он – один из немногих моих знакомых – за телефонной будкой просто не умещался.
И я подумал: что это ты там замышляешь…
И решил поводить его за нос.
И сел не на 88-й автобус, а на 95-й, который ехал не в сторону моего дома, а в центр. Автобус завернул за угол, я вышел, поймал такси и отправился домой.
Конечно, пришлось раскошелиться, но оно того стоило.
Потому что через пять минут я уже дома, сижу в гостиной. И в прихожей звонит телефон.
Я снимаю трубку и просто молчу, не говорю ни слова.
И тут – нате пожалуйста – я слышу голос Уолтера:
– Алло? Можно попросить Айрин?
И я отвечаю, своим нормальным голосом.
– Конечно. А кто ее спрашивает?
Красноречивое молчание на том конце провода говорило о том, что кое-кому прищемили хвост. Уолтер сильно недоумевает, услышав мой голос. Но Уолтер вообще редко сознает, когда прокалывается. И вот пытается задурить меня, вы не поверите, дурацким шотландским акцентом.
– Ээ… это говорит… Это говорит… Мистер… Гуппи.
Я никому не собирался прищемлять хвост, но Уолтер его сам себе прищемил. Потому что я был у него дома миллион раз и прекрасно знал, что рядом с телефоном у него стоит аквариум с гуппи.
То есть Уолтер судорожно пытался придумать имя под свой шотландский акцент, шаря взглядом вокруг. И как вы думаете, что он видит прежде всего?
Гуппи.
Ну да, конечно.
Я тебя поздравляю, Уолтер.
Интересно, есть ли в природе такая фамилия – Гуппи? Я не встречал ни в одном телефонном справочнике, а за много лет я их видел немало. Как и вы.
Разговор с мистером Гуппи продолжался недолго.
– Боюсь, сейчас Айрин не может подойти к телефону. Но, может быть, вы мне расскажете про пенсионные страховки, мистер Гуппи?
В трубке замолчали. Господи, какое искушение для Уолтера.
Но он повесил трубку.
Уолтер и сила любви
Все-таки я недооценил Уолтера.
Или, может, не Уолтера, а силу его любви.
Ведь любовь, как вы знаете, подвигает людей на странные, глупые, идиотские поступки.
И вот, пару дней спустя после моего разговора с мистером Гуппи иду я домой, и нате вам. Он даже не прячется за телефонной будкой. Не пытается говорить с нелепым шотландским акцентом.
Он просто Уолтер.
НАТУРА: ВОЗЛЕ ОФИСА – ВЕЧЕР
Винс идет по улице. За ним спешит Уолтер.
УОЛТЕР
Эй, Винс!
Винс оборачивается и, видя, что это Уолтер, убыстряет шаг. Уолтер нагоняет Винса и идет рядом.
УОЛТЕР
Привет, дружище. Что-то мы редко видимся в последнее время… Ты что, бегаешь от меня?
ВИНС
Я теперь другой.
УОЛТЕР
Как это?
ВИНС
Я анархист.
УОЛТЕР
Ну и как, ничего?
ВИНС
Нормально.
Уолтер забегает спереди, загораживая дорогу.
УОЛТЕР
Дружище, я не хочу, чтобы мы ссорились из-за женщины.
ВИНС
Это не женщина! Это моя мама!
УОЛТЕР
Я ее не трахал.
ВИНС
Заткнись!
Винс обходит Уолтера и направляется дальше. Уолтер нагоняет Винса.
УОЛТЕР
Мы только целовались и обнимались, клянусь тебе!
ВИНС
Мне это не интересно! Как тебе понравится, если я буду крутить любовь с твоей матерью?
УОЛТЕР
Хочешь махнуться? Я согласен.
ВИНС
Я не в этом смысле!
УОЛТЕР
Я тоже, просто… просто ты должен мне помочь. Знаешь, как бывает? Увидишь вдруг кого-то и – бац – это твое, ты не можешь от этого отказаться… это судьба, понимаешь?
ВИНС
Ну да. Еще бы.
Вот что сделала с Уолтером любовь.
Сделала из него нормального человека.
И, знаете, я сам этого еще не понимал, но моя любовь тоже сделала из меня нормального человека.
Джоанна
Джоанна.
А что Джоанна?
Знаете, после того как я влюбился в панкушку, мне стало проще общаться с Джоанной.
Меня не шокировало, что на носу у нее вскочил огромный прыщик. Неделю я тихонько наблюдал, как он назревает. Сначала она его припудривала, но это не помогало, потом – неизбежно – она выдавила его. Нужно отдать Джоанне должное: она продержалась дольше, чем я бы на ее месте. Потом это место покрылось коростой.
После всего этого разговаривать с ней – пара пустяков.
Я больше не мучился: не надо сыпать остротами и рассказывать «интересненькое», а послушать себя со стороны – тупица тупицей. Находясь подле Джоанны, я перестал краснеть до оттенков спелой вишни, и, если у меня самого назревал прыщик, я не пытался встать так, чтобы свет падал сзади.
Мы говорили обо всем на свете: о смешном и серьезном, мы прохаживались в адрес мистера Несбитта, приговаривая, как нам тошно тут работать. И мечтали, что с нами будет лет через десять-двадцать.
Как-то вечером после работы мы шли к автобусной остановке: пили газировку, Джоанна хрустела крекерами, а потом спросила меня про Айрис Ротерхэм, как будто всегда знала, что это полная глупость. А я отвечал: ну да, мы, наверное, с Айрис скоро поженимся, и у нас будет куча детей. А сам улыбался, типа, ну ты, конечно, понимаешь, что это шутка.
И сейчас, оглядываясь назад, я думаю, что именно тогда я вдруг понял в первый раз: да, именно этого я в жизни и хочу.
Джоанна много рассказывала о себе. Что она поступила к Несбитту, только чтобы позлить отца. Он ведь окончил университет и ждал того же от нее: они часами ругались, отец хотел, чтобы она жила правильно. И на каждое его «за», говорила Джоанна, обязательно находилось «против». Что он только ни придумывал, чтобы урезонить Джоанну: лишал ее карманных денег, даже объявлял ей бойкот, заявлял, что отказывается думать головой, если она думает другим местом.
Джоанна говорила, что отец доводил ее и мать до полного бешенства и они ничего не могли с ним поделать. И что она знает, она любит отца, но никогда ему этого не покажет и может поворачиваться к нему только той стороной, которая ненавидит, почему все так получается?
И я, конечно, не знал, что ей ответить, потому что сам никогда о таком не задумывался. Для меня было полное откровение, что я могу об этом думать, что я имею на это право. И когда она спрашивала, люблю ли я своих родителей, это был, наверное, самый кретинский вопрос, какой мне только задавали, мы словно говорили на разных языках, а потом я подумал, да, но, может, я смогу выучить ее язык.
Однажды мы вдвоем работали на слушании одного дела в городском магистрате, секретарствовали для двух отвратных и весьма заумных адвокатов. Мы рано закончили и отправились в кафе попить чаю. Я заказал булочку с кремом, а Джоанна бутерброд с сыром и маринованным огурцом. И мы решили поделиться. Сначала я съел полбулочки с кремом, а потом бутерброд, а Джоанна сказала, что надо наоборот, ужасно смеялась, а я ответил, что куда мне, я всего лишь примитивный клерк. А Джоанна сказала «Да неужели?» – и так серьезно, что я задумался: а может, я не такой уж и примитивный? И это было тоже впервые. И, по-моему, тогда я и подумал, что, может, не проторчу всю жизнь в конторе «Несбитт Соло». То было начало длинной дороги – в Лондон, к тому, кем я теперь стал. И кто бы мог подумать, что я вообще по этой дороге пойду?
Джоанна – она подумала. Хотя бы.
И вот мы говорили, говорили, и я иногда вспоминал, как себя вел с ней раньше, и мои речи и ужимки казались мне смешными и нелепыми.
Только подумайте – духи, дурацкая записка, завернутые в бумагу в горошек. Подарок так и валялся в выдвижном ящике среди носков. Я знал, что никогда не подарю Джоанне эти духи, хотел было выкинуть, но я потратил 9 фунтов 99 пенсов – немалые деньги в те времена и при моей тогдашней зарплате. И я подумал, что, может, подарю их панкушке, хотя не был уверен, что панкушки пользуются духами.
Вряд ли. И я вытащил подарок из выдвижного ящика, понизил его до чемодана со старыми вещами, который пылился на шкафу.
И прошло много времени, прежде чем я снова увидел тот флакончик с духами.
Панкушка
Панкушка.
А что панкушка?
Должен сказать, за последнее время наши отношения не очень продвинулись.
Если честно, я не видел ее с того дня, когда произошло мое первое явление народу в образе панка: помнится, она тогда еще поругалась с Дазом и убежала.
С тех пор ничего не произошло.
И в этом виноват был не только я.
Но и моя мама.
Позвольте объяснить, в чем дело.
На прошлой неделе была большая сходка панков, где я наверняка увидел бы панкушку. Потому что ни один уважающий себя панк Южного Йоркшира такого события не пропустит.
Ну и.
Я начал приготовления.
После моего первого очного знакомства с панками я решил, что мне стоит выпить для храбрости. И я прикупил четыре банки крепкого пива «Летающий тигр». С таким храбрительным мне будет по плечу любая ситуация.
Так бы оно и случилось, если б не одно непредвиденное обстоятельство.
Кулинарное искусство моей мамы.
Мама снова сошлась с отцом, и у этого факта были свои побочные эффекты: мама всерьез заинтересовалась вещами, которых не признавала прежде, – я имею в виду домашние обязанности. В том числе и готовка.
Сказать по правде, это была плохая новость для нас с отцом.
Догадайтесь, кому приходилось есть то, что готовила мама.
Из всех комнат меньше всего мама вписывалась в кухню. Если она брала в руки консервный нож – ладно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21