Потом стоял на стреме, пока катался брат. Джеймс был младше Чарльза и беззаветно ему предан, не начинал первым шалостей и вообще при необходимости чудесно разыгрывал пай-мальчика. Они никогда не испытывали судьбу. Два-три раза, ровно столько, чтобы найти позу, в которой едешь всего быстрее и дальше – они были скакунами, локомотивами, ракетами, – и Чарльз наклонялся завязать себе и брату шнурки, чтобы через минуту с ангельским лицом попросить у кухарки стакан молока.
Дом, как и большинство соседних особняков, оплачивался из доходов по акциям, облигациям и векселям. Отец занимался размещением привлеченных капиталов; интуиция и характер обеспечили ему успех – он умел не поддаваться панике и не терять расположение духа. Более того, у мистера Картера было подходящее хобби – он коллекционировал. Следуя веяниям моды, он собирал сперва европейскую живопись, потом переключился на Японию. В доме Картеров за стеклом висели три – зато какие! – свитка «Гендзи-моногатари». В приступе япономании многие соседи развесили по стенам все «Пятьдесят три станции Токайдо», однако мистер Картер считал, что три предмета – уже коллекция, и надо переходить к чему-то другому.
Мать Чарльза, Лилиан, была женщина не простая. Она выросла в семье новоанглийских трансценденталистов и увлекалась всем, что связано с духовным внутренним миром. Миссис Картер могла по три часа кряду спорить об избирательном праве для женщин; кроме того, была подвержена обморокам, аллергиям и повышенной нервной возбудимости. За один год она посетила пять врачей. Невролог сказал, что у нее в организме недостает фосфора, поэтому нервные клетки неправильно проводят электричество. Специалист по соматической гигиене прописал постельный режим, дабы восполнить энергию, потраченную на постоянные размышления и переживания. Психоаналитик пытался выудить подавленные воспоминания о конфликтах с родителями. Гипнотизер усыпил пациентку, снимая чрезмерное эмоциональное напряжение, а медиум провел сеанс, дабы избавить ее от вредного воздействия потусторонних сил.
– У меня очень, очень много неврозов, – заявила миссис Картер в малой гостиной, куда мальчиков пускали с условием не открывать рот.
– У меня тоже, – сказала миссис Оуэнс, не желая уступать первенства.
– Меня пригласили в Бостон для исследований, – произнесла миссис Картер, посрамив миссис Оуэнс. Со стороны остальных гостей посыпались вопросы. Не примкнула ли она к теософам? Или это что-то более традиционное?
На самом деле Лилиан Картер ехала в Бостон в качестве пациентки доктора Джеймса Джексона Патнема, психоаналитика и профессора Гарвардского университета.
– Профессор рекомендовал мне свой труд, – объяснила она, гордо демонстрируя «Психотерапию нервных расстройств» с автографом автора.
– О-о, психотерапия, – протянула миссис Оуэнс, сочувственно надув губки. – Это было модно… несколько лет назад.
– Нет, нет, методика совсем новая. Честное слово. – Миссис Картер взглянула на мужа, ожидая поддержки.
– Ну… – Мистер Картер встретился глазами с женой и решил не рисковать. – Безусловно.
Чарльз, которому исполнилось уже почти девять, с растущим интересом слушал разговор. Надолго мама в Бостон? Возьмет ли его с собой? Он взглянул на Джеймса – брат, тихонько мурлыча себе под нос, листал «Деяния знаменитых людей» в кожаном переплете. Чарльз едва не шепнул: «Джеймс, слушай внимательно», но побоялся, что его выставят из комнаты. Разговор перешел на другую тему, однако Чарльз до конца вечера ловил каждую фразу, пытаясь понять – действительно ли мама уезжает?
Несколько вечеров спустя она присела на краешек его кровати и объяснила, что они с братом останутся не одни: есть отец и фрейлейн Рейнхардт, и, разумеется, остальные слуги.
– Держись, – продолжала она. – Джеймс во всем берет с тебя пример.
Чарльз глядел, как мать теребит нитку жемчужных бус.
– Он такой маленький, что будет спрашивать, почему я не беру его с собой.
Тут Чарльз задумался и задал другой вопрос:
– Когда ты вернешься?
– Очень сложно ответить, Чарльз. Пока неясно. Понимаешь, доктор Патнем сравнивает жизненный опыт с «Божественной комедией».
Она кивнула, и Чарльз кивнул в ответ, показывая, что понял. Перед сном мать всегда разговаривала с ним таким вот заговорщицким тоном, словно они в сговоре.
– Врач, как Вергилий, ведет тебя по кругам твоей эмоциональной жизни, и подавленные воспоминания смываются водами Леты.
Мать всегда не говорила, а вещала, к досаде части окружающих, и сопровождала свою речь драматичными жестами, об источнике которых Чарльз почти не догадывался, поскольку еще не бывал в театре. Описывая психоанализ, она взмахивала кончиками пальцев и морщилась, как от боли.
– Стенающая душа проходит через озеро огня, но надо преодолеть отчаяние, – (задумчивый взгляд вдаль), – чтобы обрести, – (вздох облегчения), – скрытые внутренние возможности.
Чарльз видел жесты и выражение лица, слышал звук голоса, но мало что понимал. У мамы будет приключение, она вернется с новым опытом и здоровее душой. Вот только когда?
Ее лицо озарял тусклый оранжевый свет газового рожка. Лилиан Картер умела красиво удалиться. Она поднесла палец к губам, словно поведала тайну, и, отступив назад, закрыла за собой дверь. Чарльз запомнил предвкушение таинственного на еле различимом в сумерках лице. Следующий раз он увидел ее через два года.
Глава 2
После отъезда матери Чарльз приклеился к отцу. Долгими воскресными вечерами мистер Картер не мог пройти от книжных полок к письменному столу, не натолкнувшись на старшего сына.
У длинной стены в кабинете мистера Картера стояли пюпитры с гравюрами под стеклом. Поскольку всю остальную стену занимали другие произведения искусства, пюпитры располагались довольно низко – на уровне детских глаз. Все три гравюры изображали орудия пыток – ножные кандалы, позорный столб с колодками – двумя толстыми горизонтальными брусьями, снабженными отверстиями для рук и головы, – и жуткую маску с кляпом, так называемую «уздечку сварливых».
Кандалы выглядели как наручники, только надевали их на щиколотки. Преступник лежал на спине, а его ноги болтались в воздухе, прикованные кандалами к металлическому штырю. Вокруг была изображена глумящаяся толпа: злобные лица, вскинутые над головой кулаки.
Чарльз не понимал, в чем состоит наказание. Отец объяснил: унизительно лежать в кандалах перед всеми этими людьми. Твоя репутация погублена навеки.
Ведя пальцем по краю рамки, Чарльз повторил:
– Репутация.
– Пожалуйста, не трогай их пальцем, – сказал отец и, чтобы закрыть тему, произнес еще раз: – Кандалы тебя позорят.
Теперь Чарльз понял.
– А, ясно. Потому что ты не можешь из них выбраться.
– Нет. – Отец вздохнул. – Вовсе не из-за этого.
Чарльз не понимал своего внезапного любопытства. В ту ночь он долго не засыпал, гадая, каково это – лежать в кандалах, когда толпа швыряет в тебя камнями. Ноги у человека были задраны так, что из карманов могли высыпаться монеты – наверное, те самые «ивовые» шиллинги и шестипенсовики «Соммеровых островов» из книжки про нумизматику, которую Чарльзу читал отец. Да, унизительно не знать, как выбраться из кандалов.
Когда гувернантка фрейлейн Рейнхардт разбудила мальчика утром, она ущипнула его за щеку и зашипела: «На кровати положено спать головой в другую сторону», потому что ноги его были засунуты в резное деревянное изголовье.
Изображение позорного столба не так завораживало. Стоять, просунув куда-нибудь руки и голову, было скучно, поэтому в позорный столб и колодки Чарльз не играл.
Однако, согласно решению Бостонского колониального суда, которое отец скопировал и повесил на стену, в 1659 году некоего Томаса Картера – почти наверняка предка – «прибили за уши к позорному столбу, по три гвоздя в каждое ухо» как злостного спекулянта.
– Его прибили к столбу?
– Да. – Отец вздохнул: эти разговоры становились все более и более частыми.
– Пробили гвоздями уши?
– Да.
Чарльз с жаром спросил отца, их ли предок изображен на гравюре. Увы, отец ответил, что это просто «типичный» преступник. Впрочем, тема, видимо, его заинтересовала, потому что он перевел взгляд с гроссбуха на гравюру.
– Кто такой спекулянт?
Мистер Картер отодвинул свои записи.
– Перед тем как французское судно с парусиной начало разгрузку, он скупил весь товар оптом, а потом перепродал.
Впервые в жизни Чарльз увидел, что отец смотрит на него с интересом и как будто чего-то ждет.
– Купил дешево, продал дорого, и за это его осудили, – закончил Картер-старший.
В кабинете было несколько часов; одни из них заскрежетали, собираясь бить половину. Чарльз чувствовал, что отец ждет ответа, и не хотел заканчивать разговор.
– Не просто приковали, а прибили гвоздями, – медленно повторил он. – Так гораздо, гораздо труднее освободиться.
– Да? – Отец подвигал губами, словно готов продолжать, но лишь если сын этого заслужит.
Чарльз отвел глаза. Он не мог придумать, что сказать дальше, и притворился, будто разглядывает другие картинки на стене. Отец вернулся к записям. Против воли – он никогда не хотел на нее смотреть – взгляд Чарльза остановился на маске с кляпом.
Однажды он был в поезде, и паровоз переехал упряжку лошадей. Мама закрыла ему глаза. Чарльз отчаянно стремился что-нибудь разглядеть через ее пальцы и одновременно хотел, чтобы его спрятали от этого зрелища. Так было и с маской.
Как-то в октябре Чарльз и Джеймс, вернувшись из школы, увидели, что перед домом, словно повозка Санта-Клауса, стоит наемный экипаж. Они припустили со всех ног, крича друг другу, что мама вернулась.
Однако кучер выносил из дома чемоданы – вещи камердинера и одной из горничных. В отсутствие миссис Картер они завели обыкновение прикладываться к хозяйским запасам спиртного, и мистер Картер, узнав об этом, немедленно их уволил.
Следующей уехала фрейлейн Рейнхардт. В ноябре пришла трансатлантическая телеграмма из Мольна, что у ее отца апоплексический удар. В тот вечер она плакала – вот чего Чарльз никогда бы предположить не смог, – обнимая на прощание его и Джеймса.
Накануне праздников нанять прислугу с хорошими рекомендациями было невозможно, и мистер Картер сказал сыновьям, что до первых чисел января за ними присмотрят кухарка и Пэтси.
Чарльз немножко испугался. Правда, появилась надежда, что отец забудет про некоторые ритуалы, как то: мытье за ушами (не забыл) и уроки музыки (забыл). Джеймс спросил отца, не почитает ли он им на ночь. К удивлению Чарльза, мистер Картер согласился.
Картер-старший читал ужасно, однако Чарльз не жаловался – он был рад любому человеческому голосу. Он даже не огорчился, что отец, дабы упростить дело, велел Джеймсу ложиться в одно время со старшим братом и в ту же кровать.
В первый вечер мистер Картер прочел сказку братьев Гримм, пожелал сыновьям спокойной ночи и вышел. Чарльз выждал, пока закроется дверь, и шепнул: «Джеймс, помнишь, как читает фрейлейн Рейнхардт? На разные голоса?» Джеймс не ответил. Чарльз потряс его за плечо и понял, что брат спит.
Две недели отец каждый вечер читал им перед сном. Каждый раз Джеймс засыпал быстро, а Чарльз – нет. Оказалось, лежать без сна рядом с кем-то даже хуже, чем одному. Он дожидался, когда часы пробьют полночь, потом крадучись выходил в коридор и прислушивался, не идет ли отец, или Пэтси, или кухарка.
По ночам дом наполняли тени и непонятные пугающие скрипы, однако Чарльза неудержимо тянуло его исследовать. Иногда он на цыпочках заходил в отцовский кабинет и брал коллекцию монет, к которой отец настрого запретил прикасаться. Указывая на каждую драхму, на каждый полуцентовик, Чарльз шепотом повторял их историю: «В тот год изготовили лишь шестьсот опытных образцов, форму создал искусный мастер Кристиан Гобрехт». Иногда он воображал, что в комнатах живут маленькие зловредные существа. «Иди посмотри на маску», – говорили они. Может быть, если сильно сосредоточиться, мама услышит, как он бродит по дому, и вернется.
В дальнем конце дома, рядом с кухней и буфетной, располагалась мрачная чопорная обеденная зала. Чарльз прятался за шторы и, продышав на морозном стекле дырочку размером с полудолларовую монетку, смотрел на заросший сад и слушал дальние звуки аккордеона.
Сад у Картеров был жутковатый, здесь росли дикая ежевика, крапива и шиповник, на котором шипов было больше, чем цветов. И все же Чарльз играл бы здесь, если бы не садовник, угрюмый и безобразный мистер Дженкс. Обычно он копал в саду по ночам, а днем почти не показывался, разве что рявкал на детей или животных, которые имели неосторожность подойти слишком близко. Жил он в домике на дальней стороне сада, за вязами, куда Чарльзу не разрешали ходить одному.
Среди ночи Чарльз сидел, завернувшись в бархатные складки штор, и боялся. Он боялся утратить остальных близких. Вскоре после того, как родился Джеймс, мать положила руку Чарльза на безволосую младенческую головку и сказала: «Чувствуешь, как бьется жилка? Косточки черепа еще не срослись». С тех самых пор он боялся за Джеймса.
Он сидел за шторой, чувствуя себя очень маленьким, и воображал всё то, чего боялся. Злых мальчишек. Падение с лестницы. Волков. Мистера Дженкса. Истории, которые у мамы в клубе читали вслух и плакали: про сироток, как те забывают родительские голоса. Нет, он не забыл мамин голос и никогда не забудет. Иногда ночами Чарльз забирался в ее гардеробную и нюхал оставшуюся одежду. «Душа в озере огня», – шептал он, кривясь и помахивая пальцами, хотя получалось не совсем так, как надо.
По ночам, когда отец и брат спали, а мама была где-то далеко в неведомом Бостоне, его порой охватывало неудержимое желание увидеть места, где он никогда не был, которые и описать-то невозможно. Интересно, думал Чарльз, есть ли в мире такие же, как он – люди, которые не спят и воображают неведомое? Правда ли он – сын своих родителей, или оставленный эльфами подменыш?
Мистера Картера тоже затронула атмосфера в доме – трудно не замечать двух взбудораженных мальчишек при том, что прислуги с каждым днем всё меньше. В декабре на соседних домах стали появляться рождественские венки, а в письмах миссис Картер начали проскальзывать намеки на грядущие подарки. Теперь оба сына неотступно ходили за отцом из комнаты в комнату.
Однажды он встал рано и объявил, что повезет их развлекаться. Ехать предстояло в двуколке, что для Чарльза само по себе было радостью. Мама всегда возила их в медленном, безопасном кабриолете, а быстрая легкая двуколка так весело подпрыгивала на булыжниках!
– Поедем на ярмарку, – сказал отец, хлопая в ладоши, – в самую глушь Беркли.
У Чарльза вытянулось лицо. Он бывал на ярмарках и подозревал, что это не веселее, чем пойти к бакалейщику. Ярмарки нужны, чтобы женщины могли выложить свои лоскутные одеяла, а торговцы – поглазеть на разложенные рулоны ватина. В лучшем случае ему купят пирожок.
Однако на пароме до Беркли, когда все трое сидели, прижавшись друг к другу, в двуколке, и соленые брызги долетали до лиц, мистер Картер объяснил, что это совершенно другая ярмарка. Те ярмарки, которые они видели, – устаревшие и (он сморщил презрительную мину) неприбыльные. Предприниматели вдохнули в них новый дух, добавив различные увеселения.
– Мы выбираемся из депрессии, стране надо встряхнуться, – сказал мистер Картер, держа афишку так, чтобы оба сына могли заглянуть ему через плечо. Он провел пальцем по картинке, похожей на план деревенской площади. – Аттракцион-парк.
– Что это? – спросил Джеймс.
– Целый город, где все только развлекаются. Вот мавританский дворец, вот египетский театр, тир, вот карусель, а здесь будет играть военный оркестр.
Чарльз так сильно прижался к отцу, что жесткое пальто царапало щеку. Он не знал, что такое карусель и тир, но слова звучали увлекательно, а мистер Картер продолжал перечислять увеселения: вулкан Килауэа, венская булочная, макет собора святого Петра в Риме, самый высокий человек на земле, «удивительные диковины животного и растительного мира»… Чарльз нетерпеливо заерзал на сиденье.
Они приехали в Беркли, оставили лошадей на платной конюшне, и мистер Картер повел сыновей на ярмарку. Чарльз и Джеймс немедленно заспорили, какой аттракцион они будут смотреть первым. Отец не слушал – он искал в афишке, где проходит аукцион скота.
– Мальчики, – произнес он, выгребая из кармана мелочь, – вы оба получаете по тридцать центов. У меня деловая встреча.
За те несколько часов, что отец расписывал ярмарку, он ни разу не упомянул деловую встречу, но братья не стали задавать вопросы – так заворожили их блестящие десятицентовики. Отец объяснил, что налоговые льготы на небольшое количество домашних животных привели к всплеску «приусадебного животноводства», и он намерен прикупить сегодня трех превосходных бычков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Дом, как и большинство соседних особняков, оплачивался из доходов по акциям, облигациям и векселям. Отец занимался размещением привлеченных капиталов; интуиция и характер обеспечили ему успех – он умел не поддаваться панике и не терять расположение духа. Более того, у мистера Картера было подходящее хобби – он коллекционировал. Следуя веяниям моды, он собирал сперва европейскую живопись, потом переключился на Японию. В доме Картеров за стеклом висели три – зато какие! – свитка «Гендзи-моногатари». В приступе япономании многие соседи развесили по стенам все «Пятьдесят три станции Токайдо», однако мистер Картер считал, что три предмета – уже коллекция, и надо переходить к чему-то другому.
Мать Чарльза, Лилиан, была женщина не простая. Она выросла в семье новоанглийских трансценденталистов и увлекалась всем, что связано с духовным внутренним миром. Миссис Картер могла по три часа кряду спорить об избирательном праве для женщин; кроме того, была подвержена обморокам, аллергиям и повышенной нервной возбудимости. За один год она посетила пять врачей. Невролог сказал, что у нее в организме недостает фосфора, поэтому нервные клетки неправильно проводят электричество. Специалист по соматической гигиене прописал постельный режим, дабы восполнить энергию, потраченную на постоянные размышления и переживания. Психоаналитик пытался выудить подавленные воспоминания о конфликтах с родителями. Гипнотизер усыпил пациентку, снимая чрезмерное эмоциональное напряжение, а медиум провел сеанс, дабы избавить ее от вредного воздействия потусторонних сил.
– У меня очень, очень много неврозов, – заявила миссис Картер в малой гостиной, куда мальчиков пускали с условием не открывать рот.
– У меня тоже, – сказала миссис Оуэнс, не желая уступать первенства.
– Меня пригласили в Бостон для исследований, – произнесла миссис Картер, посрамив миссис Оуэнс. Со стороны остальных гостей посыпались вопросы. Не примкнула ли она к теософам? Или это что-то более традиционное?
На самом деле Лилиан Картер ехала в Бостон в качестве пациентки доктора Джеймса Джексона Патнема, психоаналитика и профессора Гарвардского университета.
– Профессор рекомендовал мне свой труд, – объяснила она, гордо демонстрируя «Психотерапию нервных расстройств» с автографом автора.
– О-о, психотерапия, – протянула миссис Оуэнс, сочувственно надув губки. – Это было модно… несколько лет назад.
– Нет, нет, методика совсем новая. Честное слово. – Миссис Картер взглянула на мужа, ожидая поддержки.
– Ну… – Мистер Картер встретился глазами с женой и решил не рисковать. – Безусловно.
Чарльз, которому исполнилось уже почти девять, с растущим интересом слушал разговор. Надолго мама в Бостон? Возьмет ли его с собой? Он взглянул на Джеймса – брат, тихонько мурлыча себе под нос, листал «Деяния знаменитых людей» в кожаном переплете. Чарльз едва не шепнул: «Джеймс, слушай внимательно», но побоялся, что его выставят из комнаты. Разговор перешел на другую тему, однако Чарльз до конца вечера ловил каждую фразу, пытаясь понять – действительно ли мама уезжает?
Несколько вечеров спустя она присела на краешек его кровати и объяснила, что они с братом останутся не одни: есть отец и фрейлейн Рейнхардт, и, разумеется, остальные слуги.
– Держись, – продолжала она. – Джеймс во всем берет с тебя пример.
Чарльз глядел, как мать теребит нитку жемчужных бус.
– Он такой маленький, что будет спрашивать, почему я не беру его с собой.
Тут Чарльз задумался и задал другой вопрос:
– Когда ты вернешься?
– Очень сложно ответить, Чарльз. Пока неясно. Понимаешь, доктор Патнем сравнивает жизненный опыт с «Божественной комедией».
Она кивнула, и Чарльз кивнул в ответ, показывая, что понял. Перед сном мать всегда разговаривала с ним таким вот заговорщицким тоном, словно они в сговоре.
– Врач, как Вергилий, ведет тебя по кругам твоей эмоциональной жизни, и подавленные воспоминания смываются водами Леты.
Мать всегда не говорила, а вещала, к досаде части окружающих, и сопровождала свою речь драматичными жестами, об источнике которых Чарльз почти не догадывался, поскольку еще не бывал в театре. Описывая психоанализ, она взмахивала кончиками пальцев и морщилась, как от боли.
– Стенающая душа проходит через озеро огня, но надо преодолеть отчаяние, – (задумчивый взгляд вдаль), – чтобы обрести, – (вздох облегчения), – скрытые внутренние возможности.
Чарльз видел жесты и выражение лица, слышал звук голоса, но мало что понимал. У мамы будет приключение, она вернется с новым опытом и здоровее душой. Вот только когда?
Ее лицо озарял тусклый оранжевый свет газового рожка. Лилиан Картер умела красиво удалиться. Она поднесла палец к губам, словно поведала тайну, и, отступив назад, закрыла за собой дверь. Чарльз запомнил предвкушение таинственного на еле различимом в сумерках лице. Следующий раз он увидел ее через два года.
Глава 2
После отъезда матери Чарльз приклеился к отцу. Долгими воскресными вечерами мистер Картер не мог пройти от книжных полок к письменному столу, не натолкнувшись на старшего сына.
У длинной стены в кабинете мистера Картера стояли пюпитры с гравюрами под стеклом. Поскольку всю остальную стену занимали другие произведения искусства, пюпитры располагались довольно низко – на уровне детских глаз. Все три гравюры изображали орудия пыток – ножные кандалы, позорный столб с колодками – двумя толстыми горизонтальными брусьями, снабженными отверстиями для рук и головы, – и жуткую маску с кляпом, так называемую «уздечку сварливых».
Кандалы выглядели как наручники, только надевали их на щиколотки. Преступник лежал на спине, а его ноги болтались в воздухе, прикованные кандалами к металлическому штырю. Вокруг была изображена глумящаяся толпа: злобные лица, вскинутые над головой кулаки.
Чарльз не понимал, в чем состоит наказание. Отец объяснил: унизительно лежать в кандалах перед всеми этими людьми. Твоя репутация погублена навеки.
Ведя пальцем по краю рамки, Чарльз повторил:
– Репутация.
– Пожалуйста, не трогай их пальцем, – сказал отец и, чтобы закрыть тему, произнес еще раз: – Кандалы тебя позорят.
Теперь Чарльз понял.
– А, ясно. Потому что ты не можешь из них выбраться.
– Нет. – Отец вздохнул. – Вовсе не из-за этого.
Чарльз не понимал своего внезапного любопытства. В ту ночь он долго не засыпал, гадая, каково это – лежать в кандалах, когда толпа швыряет в тебя камнями. Ноги у человека были задраны так, что из карманов могли высыпаться монеты – наверное, те самые «ивовые» шиллинги и шестипенсовики «Соммеровых островов» из книжки про нумизматику, которую Чарльзу читал отец. Да, унизительно не знать, как выбраться из кандалов.
Когда гувернантка фрейлейн Рейнхардт разбудила мальчика утром, она ущипнула его за щеку и зашипела: «На кровати положено спать головой в другую сторону», потому что ноги его были засунуты в резное деревянное изголовье.
Изображение позорного столба не так завораживало. Стоять, просунув куда-нибудь руки и голову, было скучно, поэтому в позорный столб и колодки Чарльз не играл.
Однако, согласно решению Бостонского колониального суда, которое отец скопировал и повесил на стену, в 1659 году некоего Томаса Картера – почти наверняка предка – «прибили за уши к позорному столбу, по три гвоздя в каждое ухо» как злостного спекулянта.
– Его прибили к столбу?
– Да. – Отец вздохнул: эти разговоры становились все более и более частыми.
– Пробили гвоздями уши?
– Да.
Чарльз с жаром спросил отца, их ли предок изображен на гравюре. Увы, отец ответил, что это просто «типичный» преступник. Впрочем, тема, видимо, его заинтересовала, потому что он перевел взгляд с гроссбуха на гравюру.
– Кто такой спекулянт?
Мистер Картер отодвинул свои записи.
– Перед тем как французское судно с парусиной начало разгрузку, он скупил весь товар оптом, а потом перепродал.
Впервые в жизни Чарльз увидел, что отец смотрит на него с интересом и как будто чего-то ждет.
– Купил дешево, продал дорого, и за это его осудили, – закончил Картер-старший.
В кабинете было несколько часов; одни из них заскрежетали, собираясь бить половину. Чарльз чувствовал, что отец ждет ответа, и не хотел заканчивать разговор.
– Не просто приковали, а прибили гвоздями, – медленно повторил он. – Так гораздо, гораздо труднее освободиться.
– Да? – Отец подвигал губами, словно готов продолжать, но лишь если сын этого заслужит.
Чарльз отвел глаза. Он не мог придумать, что сказать дальше, и притворился, будто разглядывает другие картинки на стене. Отец вернулся к записям. Против воли – он никогда не хотел на нее смотреть – взгляд Чарльза остановился на маске с кляпом.
Однажды он был в поезде, и паровоз переехал упряжку лошадей. Мама закрыла ему глаза. Чарльз отчаянно стремился что-нибудь разглядеть через ее пальцы и одновременно хотел, чтобы его спрятали от этого зрелища. Так было и с маской.
Как-то в октябре Чарльз и Джеймс, вернувшись из школы, увидели, что перед домом, словно повозка Санта-Клауса, стоит наемный экипаж. Они припустили со всех ног, крича друг другу, что мама вернулась.
Однако кучер выносил из дома чемоданы – вещи камердинера и одной из горничных. В отсутствие миссис Картер они завели обыкновение прикладываться к хозяйским запасам спиртного, и мистер Картер, узнав об этом, немедленно их уволил.
Следующей уехала фрейлейн Рейнхардт. В ноябре пришла трансатлантическая телеграмма из Мольна, что у ее отца апоплексический удар. В тот вечер она плакала – вот чего Чарльз никогда бы предположить не смог, – обнимая на прощание его и Джеймса.
Накануне праздников нанять прислугу с хорошими рекомендациями было невозможно, и мистер Картер сказал сыновьям, что до первых чисел января за ними присмотрят кухарка и Пэтси.
Чарльз немножко испугался. Правда, появилась надежда, что отец забудет про некоторые ритуалы, как то: мытье за ушами (не забыл) и уроки музыки (забыл). Джеймс спросил отца, не почитает ли он им на ночь. К удивлению Чарльза, мистер Картер согласился.
Картер-старший читал ужасно, однако Чарльз не жаловался – он был рад любому человеческому голосу. Он даже не огорчился, что отец, дабы упростить дело, велел Джеймсу ложиться в одно время со старшим братом и в ту же кровать.
В первый вечер мистер Картер прочел сказку братьев Гримм, пожелал сыновьям спокойной ночи и вышел. Чарльз выждал, пока закроется дверь, и шепнул: «Джеймс, помнишь, как читает фрейлейн Рейнхардт? На разные голоса?» Джеймс не ответил. Чарльз потряс его за плечо и понял, что брат спит.
Две недели отец каждый вечер читал им перед сном. Каждый раз Джеймс засыпал быстро, а Чарльз – нет. Оказалось, лежать без сна рядом с кем-то даже хуже, чем одному. Он дожидался, когда часы пробьют полночь, потом крадучись выходил в коридор и прислушивался, не идет ли отец, или Пэтси, или кухарка.
По ночам дом наполняли тени и непонятные пугающие скрипы, однако Чарльза неудержимо тянуло его исследовать. Иногда он на цыпочках заходил в отцовский кабинет и брал коллекцию монет, к которой отец настрого запретил прикасаться. Указывая на каждую драхму, на каждый полуцентовик, Чарльз шепотом повторял их историю: «В тот год изготовили лишь шестьсот опытных образцов, форму создал искусный мастер Кристиан Гобрехт». Иногда он воображал, что в комнатах живут маленькие зловредные существа. «Иди посмотри на маску», – говорили они. Может быть, если сильно сосредоточиться, мама услышит, как он бродит по дому, и вернется.
В дальнем конце дома, рядом с кухней и буфетной, располагалась мрачная чопорная обеденная зала. Чарльз прятался за шторы и, продышав на морозном стекле дырочку размером с полудолларовую монетку, смотрел на заросший сад и слушал дальние звуки аккордеона.
Сад у Картеров был жутковатый, здесь росли дикая ежевика, крапива и шиповник, на котором шипов было больше, чем цветов. И все же Чарльз играл бы здесь, если бы не садовник, угрюмый и безобразный мистер Дженкс. Обычно он копал в саду по ночам, а днем почти не показывался, разве что рявкал на детей или животных, которые имели неосторожность подойти слишком близко. Жил он в домике на дальней стороне сада, за вязами, куда Чарльзу не разрешали ходить одному.
Среди ночи Чарльз сидел, завернувшись в бархатные складки штор, и боялся. Он боялся утратить остальных близких. Вскоре после того, как родился Джеймс, мать положила руку Чарльза на безволосую младенческую головку и сказала: «Чувствуешь, как бьется жилка? Косточки черепа еще не срослись». С тех самых пор он боялся за Джеймса.
Он сидел за шторой, чувствуя себя очень маленьким, и воображал всё то, чего боялся. Злых мальчишек. Падение с лестницы. Волков. Мистера Дженкса. Истории, которые у мамы в клубе читали вслух и плакали: про сироток, как те забывают родительские голоса. Нет, он не забыл мамин голос и никогда не забудет. Иногда ночами Чарльз забирался в ее гардеробную и нюхал оставшуюся одежду. «Душа в озере огня», – шептал он, кривясь и помахивая пальцами, хотя получалось не совсем так, как надо.
По ночам, когда отец и брат спали, а мама была где-то далеко в неведомом Бостоне, его порой охватывало неудержимое желание увидеть места, где он никогда не был, которые и описать-то невозможно. Интересно, думал Чарльз, есть ли в мире такие же, как он – люди, которые не спят и воображают неведомое? Правда ли он – сын своих родителей, или оставленный эльфами подменыш?
Мистера Картера тоже затронула атмосфера в доме – трудно не замечать двух взбудораженных мальчишек при том, что прислуги с каждым днем всё меньше. В декабре на соседних домах стали появляться рождественские венки, а в письмах миссис Картер начали проскальзывать намеки на грядущие подарки. Теперь оба сына неотступно ходили за отцом из комнаты в комнату.
Однажды он встал рано и объявил, что повезет их развлекаться. Ехать предстояло в двуколке, что для Чарльза само по себе было радостью. Мама всегда возила их в медленном, безопасном кабриолете, а быстрая легкая двуколка так весело подпрыгивала на булыжниках!
– Поедем на ярмарку, – сказал отец, хлопая в ладоши, – в самую глушь Беркли.
У Чарльза вытянулось лицо. Он бывал на ярмарках и подозревал, что это не веселее, чем пойти к бакалейщику. Ярмарки нужны, чтобы женщины могли выложить свои лоскутные одеяла, а торговцы – поглазеть на разложенные рулоны ватина. В лучшем случае ему купят пирожок.
Однако на пароме до Беркли, когда все трое сидели, прижавшись друг к другу, в двуколке, и соленые брызги долетали до лиц, мистер Картер объяснил, что это совершенно другая ярмарка. Те ярмарки, которые они видели, – устаревшие и (он сморщил презрительную мину) неприбыльные. Предприниматели вдохнули в них новый дух, добавив различные увеселения.
– Мы выбираемся из депрессии, стране надо встряхнуться, – сказал мистер Картер, держа афишку так, чтобы оба сына могли заглянуть ему через плечо. Он провел пальцем по картинке, похожей на план деревенской площади. – Аттракцион-парк.
– Что это? – спросил Джеймс.
– Целый город, где все только развлекаются. Вот мавританский дворец, вот египетский театр, тир, вот карусель, а здесь будет играть военный оркестр.
Чарльз так сильно прижался к отцу, что жесткое пальто царапало щеку. Он не знал, что такое карусель и тир, но слова звучали увлекательно, а мистер Картер продолжал перечислять увеселения: вулкан Килауэа, венская булочная, макет собора святого Петра в Риме, самый высокий человек на земле, «удивительные диковины животного и растительного мира»… Чарльз нетерпеливо заерзал на сиденье.
Они приехали в Беркли, оставили лошадей на платной конюшне, и мистер Картер повел сыновей на ярмарку. Чарльз и Джеймс немедленно заспорили, какой аттракцион они будут смотреть первым. Отец не слушал – он искал в афишке, где проходит аукцион скота.
– Мальчики, – произнес он, выгребая из кармана мелочь, – вы оба получаете по тридцать центов. У меня деловая встреча.
За те несколько часов, что отец расписывал ярмарку, он ни разу не упомянул деловую встречу, но братья не стали задавать вопросы – так заворожили их блестящие десятицентовики. Отец объяснил, что налоговые льготы на небольшое количество домашних животных привели к всплеску «приусадебного животноводства», и он намерен прикупить сегодня трех превосходных бычков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60