Я никак не разберусь, что он такое. Есть в нем какая-то… странность.
Кажется, она собиралась употребить другое слово, но в последний миг передумала.
— Мне кажется, что барон — человек необыкновенный, весьма высоких достоинств, — ровным голосом ответил Аслан-Гирей. — Однако покорнейше прошу извинить. Мне пора отправляться. Служба.
На Малаховом кургане Бланка отыскивать не стал, разговаривать с ним было бы мучительно. Но позаботился, чтоб баночку с мазью передали.
* * *
Вот так, в напряжении ума и терзании сердца, завершился месяц июль.
Положение осажденного города делалось всё тяжелее. Неприятель с каждым днем увеличивал число орудий и вел беспрерывный обстрел. За месяц гарнизон сократился на десять тысяч человек — и это несмотря на подкрепления, неустанным ручейком лившиеся по симферопольскому тракту. Что Севастополь долго так не продержится, было ясно всем. Единственная надежда оставалась на раннюю осень. Если продержаться до осенних бурь, да сразу вслед за ними, как в прошлом году, ударят морозы, город был бы спасен. Минувшей зимой от холодов и болезней англичане потеряли треть армии, французы — четверть. Второго такого испытания союзники не вынесут, им придется убираться восвояси. Как во времена Наполеоновского нашествия, Россию спасет сама природа.
Однако начальство, кажется, смотрело на дело иначе. К концу месяца все стали говорить, что скоро будет большое сражение: армия придет на помощь истекающему кровью гарнизону, только еще не решено, где именно произойдет наступление.
Что ж, командованию наверху видней. Лазутчики доносили, что на 5 августа неприятель назначил новую генеральную бомбардировку, которая превзойдет своей мощью все предыдущие. Должно быть, в штабе Горчакова решили, что Севастополь может не выстоять, и постановили нанести упреждающий удар.
Из ставки в город и обратно бешеным аллюром носились ординарцы; князь дважды собирал военный совет, и поговаривали, что мнения на нем разделились. Одни генералы вроде бы хотят произвести большую вылазку прямо из города, через Килен-балку. Другие выступают за фланговую атаку со стороны Черной речки. Третьи же предлагают ограничиться демонстрацией, чтоб заставить врага передислоцировать свои силы и тем самым отсрочить день бомбардировки.
Что тут правда, а что нет, Аслан-Гирей не задумывался. Вероятней всего, слухи распускались штабом намеренно, дабы сбить с толку шпионов, — и это правильно. Ну а помимо того всяк обязан заниматься своим делом на своем месте. Нечего изображать из себя стратега.
У штабс-капитана и без того хватало забот. У него была своя собственная баталия: выявить все контакты Арчибальда Финка, доподлинно установить, в чем его задание, а потом взять американца с поличным, чтоб никакой дипломатический консул не мог его отстоять.
Положить перед арестованным список имен, сказать: или указывай, кто из этих людей тебе помогает, или поступим с тобою по законам военного времени. А уж если удастся понудить Финка играть на нашей стороне, тогда это будет победа почище июньской.
В первых числах августа сделалось понятно, что битва случится со дня на день, причем не в самом Севастополе, а где-то на Инкермане или еще восточнее, за Чоргуном. Пехотные колонны и орудия двигались с Мекензиевых гор и с Северной стороны в том направлении, запрудив все дороги.
Арчибальд Финк развил подозрительную активность. Приставленные к нему наблюдатели сбивались с ног. Несколько раз американец наведывался к генерал-штабдоктору, подолгу крутился в ставке. Наконец благодаря осторожному опросу свидетелей Аслан-Гирей установил, что Финк всеми правдами и неправдами, используя знакомства и связи, добился назначения во временно-полевой лазарет, который будет развернут для оказания первой помощи прямо на поле сражения.
Это было неспроста. Девлет предположил, что Финк собирается в суматохе боя перебежать к своим. Вот уж этого допустить никак нельзя.
Поздно вечером 3 августа отряд, откомандированный Андреевским госпиталем к месту баталии (два врача, милосердная сестра, четыре фельдшера и четыре санитарных повозки), двинулся в направлении Инкерманских высот. Аслан-Гирей подгадал так, чтобы встретиться с маленьким караваном на выезде из лагеря будто случайно. Ни за что на свете не согласился бы он в такую ночь выпустить американца из поля зрения.
Получилось правдоподобно и естественно, что они попутчики. Штабс-капитану даже не пришлось навязываться Финку, с которым он был мало знаком. Сопровождала лекаря единственная из сестер, хорошо ездившая верхом, — госпожа Иноземцова, а о том, что Аслан-Гирей с нею дружен, всем было известно.
Он нарочно даже не смотрел на американца — только на Агриппину Львовну. Они вдвоем ехали впереди; сзади, тоже рядом, тряслись на мулах Финк и лекарь из немецких волонтеров по фамилии Розен.
Иноземцова зябко куталась в плед и никак не могла согреться.
— Это у меня нервное, — говорила она. — Всякий раз перед большим сражением кровь словно замедляется. Во время июньского приступа я тоже в полевом лазарете была, так вначале даже в обморок упала. Стыдно! Очнулась, только когда раненых понесли… Знаете, Девлет Ахмадович, мне кажется, будто я чувствую, насколько кровавым будет дело. Боюсь, что сегодня… — она быстро приложила ладонь ко рту, очевидно, не желая превращаться в Кассандру, и сменила тему. — Хорошо, что вы не служите в пехоте. А Александр Денисович как инженер и вообще человек невоенный сказывал, что будет находиться при штабе командующего. Если б еще нужно было из-за вас двоих волноваться, я бы сошла с ума.
Агриппине Львовне хотелось всё время разговаривать, но связной беседы Девлет поддержать не мог, вставлял реплики невпопад. Приходилось держать ушки на макушке. В арьергарде, невидимые в темноте, скрытно следовали двое самых лучших в команде агентов, не спускали с Финка глаз. Аслан-Гирей же вслушивался в доносившийся сзади разговор на французском языке. Булькающий американский акцент соперничал чудовищностью с тявкающим немецким.
Ничего интересного до поры до времени в этой беседе не было. Сначала американец хвастался, сколько он успел сделать операций за неполных полтора месяца и сколько ампутаций и резекций надеется провести благодаря надвигающейся баталии.
«Ишь, радуется, будто ворон при запахе крови», — подумал Девлет с ненавистью.
Немец поддакивал. Но его больше интересовало, будут ли долетать неприятельские снаряды до Телеграфной горы, под которой назначено место сбора госпитальных отрядов.
Из этих слов Аслан-Гирей заключил, что основной удар, вероятно, будет нанесен в направлении Гасфортовой высоты, занятой сардинскими войсками.
Здесь стал накрапывать дождик, с каждой минутой всё усиливаясь. Штабс-капитан накинул Агриппине Львовне на плечи свой плащ.
Немец раскрыл зонт. Финк облачился в дождевик с капюшоном — тот самый.
— Кахоши веш, — одобрил доктор Розен. — Не пхомокайт и, толшно пыть, тьопли?
— Пэрви сорт. Отшен полэзни одэжда, — похвастался американец.
— Дохого платийт? Сколько тенег?
— Мнэ этот плашч одолжыт прыятэл. Но вешчь такой хороши, что я думал покупат себе такой тоже.
— А кто фам его отолшить?
Что такое счастье
Сколько есть на свете людей, задающих себе этот вопрос, столько на него ответов. Многие, конечно, сами себя обманывают: думают, их счастье в одном, а оно в чем-то совсем ином, и оттого человек чувствует себя несчастным, не понимая, в чем дело.
Александр Бланк знал, что может быть счастлив, лишь когда занят большим, очень трудным делом. Чем ближе задача к исполнению, чем сильнее сопротивление обстоятельств, тем он счастливее. Когда же цель будет достигнута, счастье закончится.
Поэтому месяц, проведенный в Севастополе, безусловно являлся самой счастливой порой его жизни. Никогда еще Лексу не приходилось до такой степени напрягать все свои умственные и физические силы. Ощущение полноты бытия переполняло его. Ночью он спал без сновидений, ибо никакие грезы расслабившегося рассудка не могли бы сравниться фантазийностью с тем, что происходило наяву.
Каким опьяняюще интересным получился июль пятьдесят пятого года!
Острее всего пульс жизни бился в те десять дней, когда Лекс находился на волоске от провала и не знал, сумеет ли он найти решение для математической задачи двойной сложности. Донесение огромной, исторической важности было готово, его требовалось как можно скорее передать своим, чтобы армия успела как следует приготовиться к русскому наступлению. Горчаков выведет войска в поле, притом именно на Черной речке, — Лекс уже не сомневался в этом. Более того — точно знал дату, когда это произойдет.
Но как передать сообщение, если все пункты связи известны Аслан-Гирею и находятся под постоянным наблюдением?
Эх, переосторожничал Лансфорд! Не предусмотрел никакой «живой» связи — опасался, что обычный лазутчик, которые вербовались из татарских торговцев, может выдать Бланка или вывести на него русских ищеек. Последнее рандеву произошло в Симферополе, повтора не предполагалось.
Каждый день игра могла закончиться. Зная, что «Капошон» — кто-то из гостей андреевских чаепитий, Аслан-Гирей, конечно же, ищет и неизбежно сужает круг. Разумнее всего было бы, не дожидаясь разоблачения, уносить ноги. Но такого варианта Лекс не рассматривал.
У него составился план — рискованный, но осуществимый.
Однако требовалось сочетание двух факторов: дождь и дежурство Финка. Совпали они лишь на десятые сутки.
Двадцатого вечером, закутавшись в плащ, Лекс беспрепятственно выбрался за пределы бастиона (он ночевал на Малаховом, где вовсю шли работы по строительству новых блиндажей). Никем не замеченный, обогнул третий бастион, спустился в Доковый овраг. На противоположном его краю, в кустарнике, находился один из пунктов связи. Бланк специально прошел мимо в светлое время, чтобы лучше ориентироваться на местности. Ни днем, ни сейчас наблюдателей не заметил, но они безусловно прятались где-то неподалеку.
Самый опасный момент наступил, когда Лекс себя обнаружил: вышел на место и начал сеанс. Что если у русских за эти дни изменилась «инструхция» и у агентов приказ не выследить шпиона, а арестовать?
На этот случай при себе был револьвер. Живым Лекс бы не дался. Унижение плена — это не для него.
С той стороны на позывной сигнал немедленно ответили тремя сдвоенными. Лансфорд или его помощник в установленный для связи час были наготове. Ждали.
Шли секунды, минуты. Фонарь мигал. Вокруг было тихо. Никто не накидывался на Лекса из темноты, не заламывал руки. Главное теперь было — не расслабиться от облегчения, не совершить глупой ошибки.
Донесение состояло из трех частей.
Сначала Лекс сообщил, что работы по укреплению Малахова завершатся самое раннее через четыре недели, а вероятнее — через пять или даже шесть.
Далее главное: русское наступление почти наверняка состоится; если состоится, то со стороны реки на рассвете 4 августа; необходимо ускорить секретное возведение дополнительных эшелонов обороны на Федюхиных и Гасфортовых высотах.
В заключение Лекс передал, что сеансов больше не будет. Есть вероятность, что этот способ связи раскрыт русскими.
Он нарочно выбрал столь неопределенную формулировку. Если бы доложил прямо, что все пункты находятся под вражеским наблюдением, у Лансфорда возник бы вопрос: а как же ты тогда умудряешься сигналить и надо ли этим сведениям доверять?
Ничего, можно объяснить потом. Когда и если удастся переправиться к своим.
К концу сеанса Бланк совершенно уверился, что немедленный арест ему не угрожает. Агенты будут вести скрытную слежку. А значит, торопиться было некуда. Вдруг, как в прошлый раз, Лансфорд прибыл к установленному часу и снова что-нибудь ответит.
Переместившись в другую точку, Лекс подождал — и не зря. Минут через сорок на семафорном пункте (он находился на возвышенности и просматривался со всех точек Корабельной обороны) запульсировал огонек.
Лорд Альфред был на месте. Должно быть, все эти дни он приезжал на передовую каждый вечер.
На сей раз послание было очень коротким: «Береги себя. Возвращайся».
Вернуться, конечно, нетрудно. Для этого довольно пройти оврагом пятьсот шагов, заботясь только о том, чтоб не наткнуться на русский пикет и не нарваться на пулю английского.
Но сначала нужно довести дело до конца. Успех вероятен, но понадобятся еще некоторые усилия.
И, конечно, необходимо сбить со следа людей Аслан-Гирея.
Все так же кутаясь в плащ и надвинув капюшон, Лекс отправился в тыл. Шел быстро, не останавливаясь. Чтобы не встретиться с патрулем, который потребует назваться и предъявить ночной пропуск, двигался не по дороге и не по улицам, а через развалины. Из них теперь состоял весь город. Уцелевшие дома попадались редко.
Вели Бланка умело. Обнаружить слежку он так и не смог. Но что она есть, не сомневался.
Из-за петляний по пепелищам Лекс добирался до Николаевской казармы целый час.
Там обретался второй фактор, сделавший возможным сегодняшнее предприятие. Арчибальд Финк — идеальная мишень для подозрений: англоязычный, прыткий, примерно такого же роста и комплекции.
Только сегодня наконец совпало, что идет сильный дождь, а Финк дежурит в лазарете на Южной стороне.
Лекс заглянул в операционную, кивнул склонившемуся над раненым американцу. Тот приветливо заулыбался, показал, что скоро заканчивает.
Сели рядом. Закурили. Как все самодовольные люди, Финк больше всего любил поговорить о себе и своих жизненных планах. Такому человеку довольно задать какой-нибудь вопрос про его дела и потом можно долго молчать, только поддакивать.
— Отчего вы не поступили врачом в британскую армию? Не было бы трудностей с языком.
— Многие об этом спрашивают, — засмеялся Финк. — Это они еще не знают, что я прошел дополнительный курс полевой хирургии в Оксфорде. От русских сие обстоятельство я утаиваю, не то они с их византийской подозрительностью еще вообразят, будто я английский шпион. Вам-то могу рассказать, вы настоящий космополит. Кстати говоря, где вы научились английскому? Выговор прямо оксфордский.
Итонский, мысленно поправил Лекс. На вопрос можно было не отвечать. Американец уже рассказывал дальше.
— Понимаете, у англичан хватает собственных хирургов. А здесь я в среднем делаю по двадцать операций в день. Очень надеюсь, что случится большое сражение или генеральная бомбардировка. Тогда работы будет еще больше. Если война продлится полгода, у меня в послужном списке накопится три или четыре тысячи операций!
— Ммм? — изобразил заинтересованность Бланк.
— Каждую я для памяти записываю в тетрадь. Вот, видите? — Финк достал тетрадку. — «A. r. f.» — amputation of right forearm[8], «P.b.w.a.» — penetrating bayonet wound of abdomen[9], и так далее. А в конце дня получаю в канцелярии подтверждающий документ. Когда я вернусь, во всей Америке не сыщется хирурга с таким опытом. Раньше я был счастлив, зарабатывая двадцать долларов в неделю. А теперь легко добуду место, приносящее в десять раз больше!
Слушая жизнерадостную болтовню американца, Бланк ждал, когда начнется настоящая гроза. Наконец оконное стекло побелело от вспышки. По стеклу заколотил ливень.
— Проклятье, — обеспокоился Финк. — Как же я буду добираться? Плыть на лодке, потом идти пешком. Вымокнешь до нитки. У меня есть зонт, но при таком ветре от него никакого проку.
— Берите мой плащ. Мне он не нужен. Сегодня я заночую здесь, у знакомого инженера. После как-нибудь отдадите. Не к спеху, у меня есть запасной.
Врач ужасно обрадовался и стал немедленно собираться, пока барон не передумал. Лекс заботливо опустил ему капюшон пониже, пожелал счастливого пути.
Из окна было видно, как за семенящим под дождем лекарем заскользили две легкие тени.
Вот и всё. Теперь можно целиком сосредоточиться на главном — отношениях с его превосходительством.
* * *
Уверенность в том, что русская армия перейдет в наступление на Черной речке, появилась у Лекса еще несколько дней назад.
— С тобой хочет познакомиться патрон, — сказал Лузгин (они накануне выпили на tutoyage[10]). — Я ему о тебе рассказывал. Naturellement[11], аттестовал лучшим образом, вот Павел Александрович и выразил желание… Я знаю, mon cher, что ты бука, но мой тебе совет: не уклоняйся от такого знакомства. Это птица высокого полета, и главный его взлет еще впереди.
Разумеется, Бланк и не собирался упускать такую возможность. Состоится ли сражение, которое решит исход войны, зависело от усилий Вревского. Возможность общаться с этим человеком не через глупого Анатоля, а напрямую была бы несказанной удачей.
Про барона Вревского было известно, что он внебрачный сын гранд-сеньора екатерининской и александровской эпохи князя Куракина, баснословно богат и чрезвычайно влиятелен. Всю жизнь прослужил при особе императора, вследствие чего достиг генерал-адъютантского чина в необычно молодом возрасте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Кажется, она собиралась употребить другое слово, но в последний миг передумала.
— Мне кажется, что барон — человек необыкновенный, весьма высоких достоинств, — ровным голосом ответил Аслан-Гирей. — Однако покорнейше прошу извинить. Мне пора отправляться. Служба.
На Малаховом кургане Бланка отыскивать не стал, разговаривать с ним было бы мучительно. Но позаботился, чтоб баночку с мазью передали.
* * *
Вот так, в напряжении ума и терзании сердца, завершился месяц июль.
Положение осажденного города делалось всё тяжелее. Неприятель с каждым днем увеличивал число орудий и вел беспрерывный обстрел. За месяц гарнизон сократился на десять тысяч человек — и это несмотря на подкрепления, неустанным ручейком лившиеся по симферопольскому тракту. Что Севастополь долго так не продержится, было ясно всем. Единственная надежда оставалась на раннюю осень. Если продержаться до осенних бурь, да сразу вслед за ними, как в прошлом году, ударят морозы, город был бы спасен. Минувшей зимой от холодов и болезней англичане потеряли треть армии, французы — четверть. Второго такого испытания союзники не вынесут, им придется убираться восвояси. Как во времена Наполеоновского нашествия, Россию спасет сама природа.
Однако начальство, кажется, смотрело на дело иначе. К концу месяца все стали говорить, что скоро будет большое сражение: армия придет на помощь истекающему кровью гарнизону, только еще не решено, где именно произойдет наступление.
Что ж, командованию наверху видней. Лазутчики доносили, что на 5 августа неприятель назначил новую генеральную бомбардировку, которая превзойдет своей мощью все предыдущие. Должно быть, в штабе Горчакова решили, что Севастополь может не выстоять, и постановили нанести упреждающий удар.
Из ставки в город и обратно бешеным аллюром носились ординарцы; князь дважды собирал военный совет, и поговаривали, что мнения на нем разделились. Одни генералы вроде бы хотят произвести большую вылазку прямо из города, через Килен-балку. Другие выступают за фланговую атаку со стороны Черной речки. Третьи же предлагают ограничиться демонстрацией, чтоб заставить врага передислоцировать свои силы и тем самым отсрочить день бомбардировки.
Что тут правда, а что нет, Аслан-Гирей не задумывался. Вероятней всего, слухи распускались штабом намеренно, дабы сбить с толку шпионов, — и это правильно. Ну а помимо того всяк обязан заниматься своим делом на своем месте. Нечего изображать из себя стратега.
У штабс-капитана и без того хватало забот. У него была своя собственная баталия: выявить все контакты Арчибальда Финка, доподлинно установить, в чем его задание, а потом взять американца с поличным, чтоб никакой дипломатический консул не мог его отстоять.
Положить перед арестованным список имен, сказать: или указывай, кто из этих людей тебе помогает, или поступим с тобою по законам военного времени. А уж если удастся понудить Финка играть на нашей стороне, тогда это будет победа почище июньской.
В первых числах августа сделалось понятно, что битва случится со дня на день, причем не в самом Севастополе, а где-то на Инкермане или еще восточнее, за Чоргуном. Пехотные колонны и орудия двигались с Мекензиевых гор и с Северной стороны в том направлении, запрудив все дороги.
Арчибальд Финк развил подозрительную активность. Приставленные к нему наблюдатели сбивались с ног. Несколько раз американец наведывался к генерал-штабдоктору, подолгу крутился в ставке. Наконец благодаря осторожному опросу свидетелей Аслан-Гирей установил, что Финк всеми правдами и неправдами, используя знакомства и связи, добился назначения во временно-полевой лазарет, который будет развернут для оказания первой помощи прямо на поле сражения.
Это было неспроста. Девлет предположил, что Финк собирается в суматохе боя перебежать к своим. Вот уж этого допустить никак нельзя.
Поздно вечером 3 августа отряд, откомандированный Андреевским госпиталем к месту баталии (два врача, милосердная сестра, четыре фельдшера и четыре санитарных повозки), двинулся в направлении Инкерманских высот. Аслан-Гирей подгадал так, чтобы встретиться с маленьким караваном на выезде из лагеря будто случайно. Ни за что на свете не согласился бы он в такую ночь выпустить американца из поля зрения.
Получилось правдоподобно и естественно, что они попутчики. Штабс-капитану даже не пришлось навязываться Финку, с которым он был мало знаком. Сопровождала лекаря единственная из сестер, хорошо ездившая верхом, — госпожа Иноземцова, а о том, что Аслан-Гирей с нею дружен, всем было известно.
Он нарочно даже не смотрел на американца — только на Агриппину Львовну. Они вдвоем ехали впереди; сзади, тоже рядом, тряслись на мулах Финк и лекарь из немецких волонтеров по фамилии Розен.
Иноземцова зябко куталась в плед и никак не могла согреться.
— Это у меня нервное, — говорила она. — Всякий раз перед большим сражением кровь словно замедляется. Во время июньского приступа я тоже в полевом лазарете была, так вначале даже в обморок упала. Стыдно! Очнулась, только когда раненых понесли… Знаете, Девлет Ахмадович, мне кажется, будто я чувствую, насколько кровавым будет дело. Боюсь, что сегодня… — она быстро приложила ладонь ко рту, очевидно, не желая превращаться в Кассандру, и сменила тему. — Хорошо, что вы не служите в пехоте. А Александр Денисович как инженер и вообще человек невоенный сказывал, что будет находиться при штабе командующего. Если б еще нужно было из-за вас двоих волноваться, я бы сошла с ума.
Агриппине Львовне хотелось всё время разговаривать, но связной беседы Девлет поддержать не мог, вставлял реплики невпопад. Приходилось держать ушки на макушке. В арьергарде, невидимые в темноте, скрытно следовали двое самых лучших в команде агентов, не спускали с Финка глаз. Аслан-Гирей же вслушивался в доносившийся сзади разговор на французском языке. Булькающий американский акцент соперничал чудовищностью с тявкающим немецким.
Ничего интересного до поры до времени в этой беседе не было. Сначала американец хвастался, сколько он успел сделать операций за неполных полтора месяца и сколько ампутаций и резекций надеется провести благодаря надвигающейся баталии.
«Ишь, радуется, будто ворон при запахе крови», — подумал Девлет с ненавистью.
Немец поддакивал. Но его больше интересовало, будут ли долетать неприятельские снаряды до Телеграфной горы, под которой назначено место сбора госпитальных отрядов.
Из этих слов Аслан-Гирей заключил, что основной удар, вероятно, будет нанесен в направлении Гасфортовой высоты, занятой сардинскими войсками.
Здесь стал накрапывать дождик, с каждой минутой всё усиливаясь. Штабс-капитан накинул Агриппине Львовне на плечи свой плащ.
Немец раскрыл зонт. Финк облачился в дождевик с капюшоном — тот самый.
— Кахоши веш, — одобрил доктор Розен. — Не пхомокайт и, толшно пыть, тьопли?
— Пэрви сорт. Отшен полэзни одэжда, — похвастался американец.
— Дохого платийт? Сколько тенег?
— Мнэ этот плашч одолжыт прыятэл. Но вешчь такой хороши, что я думал покупат себе такой тоже.
— А кто фам его отолшить?
Что такое счастье
Сколько есть на свете людей, задающих себе этот вопрос, столько на него ответов. Многие, конечно, сами себя обманывают: думают, их счастье в одном, а оно в чем-то совсем ином, и оттого человек чувствует себя несчастным, не понимая, в чем дело.
Александр Бланк знал, что может быть счастлив, лишь когда занят большим, очень трудным делом. Чем ближе задача к исполнению, чем сильнее сопротивление обстоятельств, тем он счастливее. Когда же цель будет достигнута, счастье закончится.
Поэтому месяц, проведенный в Севастополе, безусловно являлся самой счастливой порой его жизни. Никогда еще Лексу не приходилось до такой степени напрягать все свои умственные и физические силы. Ощущение полноты бытия переполняло его. Ночью он спал без сновидений, ибо никакие грезы расслабившегося рассудка не могли бы сравниться фантазийностью с тем, что происходило наяву.
Каким опьяняюще интересным получился июль пятьдесят пятого года!
Острее всего пульс жизни бился в те десять дней, когда Лекс находился на волоске от провала и не знал, сумеет ли он найти решение для математической задачи двойной сложности. Донесение огромной, исторической важности было готово, его требовалось как можно скорее передать своим, чтобы армия успела как следует приготовиться к русскому наступлению. Горчаков выведет войска в поле, притом именно на Черной речке, — Лекс уже не сомневался в этом. Более того — точно знал дату, когда это произойдет.
Но как передать сообщение, если все пункты связи известны Аслан-Гирею и находятся под постоянным наблюдением?
Эх, переосторожничал Лансфорд! Не предусмотрел никакой «живой» связи — опасался, что обычный лазутчик, которые вербовались из татарских торговцев, может выдать Бланка или вывести на него русских ищеек. Последнее рандеву произошло в Симферополе, повтора не предполагалось.
Каждый день игра могла закончиться. Зная, что «Капошон» — кто-то из гостей андреевских чаепитий, Аслан-Гирей, конечно же, ищет и неизбежно сужает круг. Разумнее всего было бы, не дожидаясь разоблачения, уносить ноги. Но такого варианта Лекс не рассматривал.
У него составился план — рискованный, но осуществимый.
Однако требовалось сочетание двух факторов: дождь и дежурство Финка. Совпали они лишь на десятые сутки.
Двадцатого вечером, закутавшись в плащ, Лекс беспрепятственно выбрался за пределы бастиона (он ночевал на Малаховом, где вовсю шли работы по строительству новых блиндажей). Никем не замеченный, обогнул третий бастион, спустился в Доковый овраг. На противоположном его краю, в кустарнике, находился один из пунктов связи. Бланк специально прошел мимо в светлое время, чтобы лучше ориентироваться на местности. Ни днем, ни сейчас наблюдателей не заметил, но они безусловно прятались где-то неподалеку.
Самый опасный момент наступил, когда Лекс себя обнаружил: вышел на место и начал сеанс. Что если у русских за эти дни изменилась «инструхция» и у агентов приказ не выследить шпиона, а арестовать?
На этот случай при себе был револьвер. Живым Лекс бы не дался. Унижение плена — это не для него.
С той стороны на позывной сигнал немедленно ответили тремя сдвоенными. Лансфорд или его помощник в установленный для связи час были наготове. Ждали.
Шли секунды, минуты. Фонарь мигал. Вокруг было тихо. Никто не накидывался на Лекса из темноты, не заламывал руки. Главное теперь было — не расслабиться от облегчения, не совершить глупой ошибки.
Донесение состояло из трех частей.
Сначала Лекс сообщил, что работы по укреплению Малахова завершатся самое раннее через четыре недели, а вероятнее — через пять или даже шесть.
Далее главное: русское наступление почти наверняка состоится; если состоится, то со стороны реки на рассвете 4 августа; необходимо ускорить секретное возведение дополнительных эшелонов обороны на Федюхиных и Гасфортовых высотах.
В заключение Лекс передал, что сеансов больше не будет. Есть вероятность, что этот способ связи раскрыт русскими.
Он нарочно выбрал столь неопределенную формулировку. Если бы доложил прямо, что все пункты находятся под вражеским наблюдением, у Лансфорда возник бы вопрос: а как же ты тогда умудряешься сигналить и надо ли этим сведениям доверять?
Ничего, можно объяснить потом. Когда и если удастся переправиться к своим.
К концу сеанса Бланк совершенно уверился, что немедленный арест ему не угрожает. Агенты будут вести скрытную слежку. А значит, торопиться было некуда. Вдруг, как в прошлый раз, Лансфорд прибыл к установленному часу и снова что-нибудь ответит.
Переместившись в другую точку, Лекс подождал — и не зря. Минут через сорок на семафорном пункте (он находился на возвышенности и просматривался со всех точек Корабельной обороны) запульсировал огонек.
Лорд Альфред был на месте. Должно быть, все эти дни он приезжал на передовую каждый вечер.
На сей раз послание было очень коротким: «Береги себя. Возвращайся».
Вернуться, конечно, нетрудно. Для этого довольно пройти оврагом пятьсот шагов, заботясь только о том, чтоб не наткнуться на русский пикет и не нарваться на пулю английского.
Но сначала нужно довести дело до конца. Успех вероятен, но понадобятся еще некоторые усилия.
И, конечно, необходимо сбить со следа людей Аслан-Гирея.
Все так же кутаясь в плащ и надвинув капюшон, Лекс отправился в тыл. Шел быстро, не останавливаясь. Чтобы не встретиться с патрулем, который потребует назваться и предъявить ночной пропуск, двигался не по дороге и не по улицам, а через развалины. Из них теперь состоял весь город. Уцелевшие дома попадались редко.
Вели Бланка умело. Обнаружить слежку он так и не смог. Но что она есть, не сомневался.
Из-за петляний по пепелищам Лекс добирался до Николаевской казармы целый час.
Там обретался второй фактор, сделавший возможным сегодняшнее предприятие. Арчибальд Финк — идеальная мишень для подозрений: англоязычный, прыткий, примерно такого же роста и комплекции.
Только сегодня наконец совпало, что идет сильный дождь, а Финк дежурит в лазарете на Южной стороне.
Лекс заглянул в операционную, кивнул склонившемуся над раненым американцу. Тот приветливо заулыбался, показал, что скоро заканчивает.
Сели рядом. Закурили. Как все самодовольные люди, Финк больше всего любил поговорить о себе и своих жизненных планах. Такому человеку довольно задать какой-нибудь вопрос про его дела и потом можно долго молчать, только поддакивать.
— Отчего вы не поступили врачом в британскую армию? Не было бы трудностей с языком.
— Многие об этом спрашивают, — засмеялся Финк. — Это они еще не знают, что я прошел дополнительный курс полевой хирургии в Оксфорде. От русских сие обстоятельство я утаиваю, не то они с их византийской подозрительностью еще вообразят, будто я английский шпион. Вам-то могу рассказать, вы настоящий космополит. Кстати говоря, где вы научились английскому? Выговор прямо оксфордский.
Итонский, мысленно поправил Лекс. На вопрос можно было не отвечать. Американец уже рассказывал дальше.
— Понимаете, у англичан хватает собственных хирургов. А здесь я в среднем делаю по двадцать операций в день. Очень надеюсь, что случится большое сражение или генеральная бомбардировка. Тогда работы будет еще больше. Если война продлится полгода, у меня в послужном списке накопится три или четыре тысячи операций!
— Ммм? — изобразил заинтересованность Бланк.
— Каждую я для памяти записываю в тетрадь. Вот, видите? — Финк достал тетрадку. — «A. r. f.» — amputation of right forearm[8], «P.b.w.a.» — penetrating bayonet wound of abdomen[9], и так далее. А в конце дня получаю в канцелярии подтверждающий документ. Когда я вернусь, во всей Америке не сыщется хирурга с таким опытом. Раньше я был счастлив, зарабатывая двадцать долларов в неделю. А теперь легко добуду место, приносящее в десять раз больше!
Слушая жизнерадостную болтовню американца, Бланк ждал, когда начнется настоящая гроза. Наконец оконное стекло побелело от вспышки. По стеклу заколотил ливень.
— Проклятье, — обеспокоился Финк. — Как же я буду добираться? Плыть на лодке, потом идти пешком. Вымокнешь до нитки. У меня есть зонт, но при таком ветре от него никакого проку.
— Берите мой плащ. Мне он не нужен. Сегодня я заночую здесь, у знакомого инженера. После как-нибудь отдадите. Не к спеху, у меня есть запасной.
Врач ужасно обрадовался и стал немедленно собираться, пока барон не передумал. Лекс заботливо опустил ему капюшон пониже, пожелал счастливого пути.
Из окна было видно, как за семенящим под дождем лекарем заскользили две легкие тени.
Вот и всё. Теперь можно целиком сосредоточиться на главном — отношениях с его превосходительством.
* * *
Уверенность в том, что русская армия перейдет в наступление на Черной речке, появилась у Лекса еще несколько дней назад.
— С тобой хочет познакомиться патрон, — сказал Лузгин (они накануне выпили на tutoyage[10]). — Я ему о тебе рассказывал. Naturellement[11], аттестовал лучшим образом, вот Павел Александрович и выразил желание… Я знаю, mon cher, что ты бука, но мой тебе совет: не уклоняйся от такого знакомства. Это птица высокого полета, и главный его взлет еще впереди.
Разумеется, Бланк и не собирался упускать такую возможность. Состоится ли сражение, которое решит исход войны, зависело от усилий Вревского. Возможность общаться с этим человеком не через глупого Анатоля, а напрямую была бы несказанной удачей.
Про барона Вревского было известно, что он внебрачный сын гранд-сеньора екатерининской и александровской эпохи князя Куракина, баснословно богат и чрезвычайно влиятелен. Всю жизнь прослужил при особе императора, вследствие чего достиг генерал-адъютантского чина в необычно молодом возрасте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41